Глава VII. Книга Плач: оплакивание гибели ИерусалимаГибель Иерусалима в 586 г. до н. э. — города, который сам Бог избрал местом для своего храма, — воспринималась древними евреями, творцами Танаха, самым трагическим событием в рамках того периода истории народа, что отражен в Танахе. Естественно, что об этом событии рассказывается во многих сочинениях в Танахе, однако только в книге Плач гибель Иерусалима выступает как единственная тема; только в этом сочинении катастрофа изображена с такой силой и трагизмом: Как одиноко стоит город, некогда многолюдный, — Книга Плач (в синодальном переводе Книга Плач Иеремии), по мнению ряда исследователей (В. Рудольф, Э. Зеллин и др.), является собранием первоначально отдельных и самостоятельных песен, но более обоснованной представляется точка зрения унитариев (Э.Ш. Хартум, Д.Р. Хиллерс и др.), признающих изначальное единство этого сочинения. Приведенные унитариями доводы — общность содержания и мировоззрения, языка, стиля и т. д. — могут быть дополнены еще одним аргументом, единством композиции, так как книга Плач представляет собой триптих, центром которого является 3-я глава из 66 стихов, а две «боковые» части образуют главы 1-2 и главы 4—5, каждая из 44 стихов. Столь четкое построение вряд ли могло возникнуть при объединении изначально отдельных и самостоятельных текстов, разве только само объединение было, по существу, актом создания нового текста. Характерная особенность триптиха как художественной формы в изобразительном и словесном искусствах состоит в том, что в центральной его части изображается главное событие, выдвигается главная тема всего триптиха, тогда как боковые части содержат изображения или описания событий/тем, дополняющих, разъясняющих изображенное или описанное в центральной части. Такое определение функций центральной части в триптихе вполне подходит к третьей главе книги Плач. Она начинается самопредставлением трагического героя: Я тот муж, который видел бедствия в котором повторение личного местоимения и обозначение себя словом гебер («мужчина, муж») с артиклем говорит о выраженном самосознании говорящего, ощущении им своей особости и значимости как участника и свидетеля случившегося. Трагический герой видит себя и говорит о себе не как об отстраненном наблюдателе и регистраторе случившегося, а как о человеке, индивиде, который пропустил через себя весь ужас случившегося или, точнее, почувствовал себя воплощением и выражением того, что случилось с Иерусалимом, с Иехудой, с «нами», но не растворился в общей боли: Он (Бог) пресытил меня горечью, Звучащее в этих словах осознание общности своей личной участи с участью «нас», всего народа, распространяется также на ожидаемое божественное милосердие и спасение: Оно (милосердие) обновляется каждое утро, Однако в этих словах нетрудно заметить некоторое изменение акцентов: если в предшествующих стихах, при всем признании общности судьбы трагического героя и народа, «я» и «мы», упор делается на «я», то в описании надежд на божественное прощение и спасение акцент перемещается на «мы», хотя «я» не остается без внимания. Смещение акцента особенно заметно в другой теме центральной части, в просьбе о божественном наказании тех, кто хотя и не был источником и причиной обрушившихся на «я» и «мы» бед и страданий (см. дальше), но содействовал им в качестве непосредственных исполнителей: Воздай им, Йахве, Как и центральная часть триптиха, его первая боковая часть (гл. 1-2) открывается описанием бедствий, страданий и горестей, обрушившихся на Иерусалим, который представлен как «я», персонифицирован в образе женщины: Плачем плачет она ночью и слезы на щеках ее, Но эта тяжко страдающая персонификация Иерусалима — отнюдь не безвинная страдалица, поскольку, отступив от Бога, сама повинна в постигших ее бедах: Многогрешной была [дева] Иерусалим и поэтому сделалась Утешение все-таки возможно, и «я»-Иерусалим обращается к Богу с мольбой, признаваясь в тяжести своих прегрешений: Праведен Йахве, ибо я была строптива к словам Его, Божественное прощение не дается легко и просто, и поэтому за словами признания виновности следует повторное, но нарастающее в своей грозности описание тех бедствий, что Бог обрушил на Иерусалим: Как помрачил Адонай в гневе Своем дочь Цийона, Персонифицированное изображение Иерусалима как «я» позволяет реализовать диалог/спор с другим «я», трагическим героем: Что сказать мне тебе, чему уподобить тебя, Кончается этот диалог и вместе с ним — вся первая «боковина» триптиха обращением к Богу: «Воззри Йахве и взгляни...» (2:20 и сл.). Вторая «боковая» часть (гл. 4-5) открывается повтором (но с многократно возросшей беспощадностью и суровостью) изображения обрушенных Богом на Иерусалим бедствий и ужасов: Умертвленные мечом были счастливее умертвленных Тут же называются непосредственные виновники несчастья: это цари, которые «не верили, что неприятель и враг войдет в ворота Иерусалима» (4:12), это пророки и священники, «...проливающие кровь праведников посреди него (Иерусалима)» (4:13). Однако главное, что характеризует вторую боковую часть и определяет ее функциональное назначение по отношению ко всему триптиху, — это провозглашение надежды на божественное прощение и спасение: Возврати нас к себе, Йахве, и мы возвратимся, Это подтверждает мнение Д.Р. Хиллерса: «Главное в этой книге — надежда». О том же говорит картина мира книги Плач, в которой две основные координаты — один и единственный Бог и человек в разных его ипостасях. Место и роль Бога в этой картине мира в значительной степени определяются тем, что в ней заметен нечастый в Танахе детерминистический уклон при решении столь существенной для йахвизма (как и для любой религии) дихотомии «божественное предначертание — свобода человеческого решения/выбора» (см. ч. II, с. 331 и сл.). В отличие от основополагающего в йахвизме, в Танахе, признания, что Бог намечает два «пути», а человеку принадлежит выбор между ними, автор книги Плач утверждает: Кто это говорит, Детерминистское решение дихотомии «божественное предначертание — свобода человеческого выбора» возлагает всю ответственность за случившееся на божество, и если это случившееся столь трагично, как гибель Иерусалима, то оно может повлечь к обвинению Бога в излишней, при всей справедливости, суровости и жестокости: Сделал Йахве то, что определил, исполнил сказанное Человек в картине мира книги Плач представлен в разных ипостасях. Одна из них — это «они»: либо в обобщенной форме «враг» и «противник», которого (или которых) Бог послал на Иерусалим (1:5 и др.), либо в лице конкретных этносов/государств. Таким мог быть, например, Эдом, который, судя по речениям пророка Овадйи и письму из Арада (см. ч. III, с. 282-283), действительно участвовал в разгроме Йехуды, но могли подразумеваться также Ассирия и Египет (5:6), которые не были (а Ассирия и не могла быть) причастны к разгрому Йехуды и Иерусалима. Зато в перечне причастных к катастрофе удивляет отсутствие непосредственных виновных — вавилонян, царя Навуходоносора. Возможно, это умолчание было следствием самоцензуры автора книги Плач, обусловленной ее «местом в жизни», но также желанием придать трагедии большую значимость и всеобщность. Книга Плач — не единственное сочинение в Танахе, где Иерусалим представлен в образе женщины. Но именно в этой книге подобное восприятие и изображение Иерусалима осуществлено особенно полно и всесторонне. Иерусалим есть «я», дева, которая сама говорит о своих страданиях: Он с высот послал огонь на кости мои и Он овладел ими, И к ней со словами печали и сочувствия обращается второе «я», индивид: Что сказать мне тебе, чему уподобить тебя, Из всех ипостасей человека главной и ключевой в картине мира книги Плач предстает человек как «я», как личность, испытавшая в составе второго «я» — Иерусалима, всего «мы» — самое страшное и ужасное, что человек может испытать, но сохранившая способность и силу надеяться: Повергли жизнь мою в яму То, что М.М. Бахтин назвал «общей формулой эстетического продуктивного отношения автора к герою», а именно отношение органической сопряженности между автором и его героем, между миром автора и миром героя, вполне приложимо к «я», трагическому герою в книге Плач, и ее автору с учетом того, что степень этой сопряженности зависит также от жанра соответствующего текста. Определение жанровой принадлежности книги Плач не вызывает трудностей и споров, ибо ее содержание — скорбь о гибели Иерусалима, равно как и восклицание 'ейха («как») в начале книги и ряда глав (1:1; 2:1; 4:1), ставшее заглавием сочинения в масоретском изводе, указывают на ее принадлежность к жанру «плач» (см. ч. I, с. 220 и сл.). Но это жанровое определение поднимает другой заслуживающий внимания вопрос о связи древнееврейского сочинения с древними ближневосточными, например шумерскими, сочинениями такой же жанровой принадлежности, как, например, «Плач об Уре» от II тысячелетия до н. э. Известный шумеролог С.Н. Крамер был убежден в этой связи и даже зависимости: «Мало сомнений в том, что библейская книга Плач обязана многим в форме и содержании своим месопотамским предшественникам и что современный ортодоксальный еврей, произносящий этот скорбный плач у Западной стены давно разрушенного храма Соломона, продолжает традицию, начавшуюся около 4 тыс. лет тому назад». Наличие черт общности между древними ближневосточными плачами и книгой Плач очевидно, но существует немало сомнений по поводу прямой связи между ними и признания книги Плач их прямой преемницей. Этому препятствует временная дистанция почти в два тысячелетия, но главное — нет особой надобности возводить книгу Плач к столь дальним истокам, поскольку она — не единственное сочинение этого жанра в Танахе. Целесообразнее искать ее предшественников в мире Танаха, где этот жанр был настолько распространен и важен, что получил собственное обозначение кина («оплакивание, траурная песня»). Это слово как обозначение жанра словесности упоминается в Танахе 17 раз: от сообщения о том, что Давид «оплакал этой песней плача Шау-ла и его сына Иехонатана» (2 Шем. 1:17) до заявления, «что Йеху-да и Иерусалим скорбели о Йошийаху [царе Йехуды, погибшем в 609 г. до н. э.]. Йирмйаху говорил плач о Йошийаху и говорили все плакальщики и плакальщицы в плачах своих о Йошийаху по сей день, и определили их (эти плачи) как закон в Йисраеле, и вот они записаны [в книгу] плачей» (2 Хрон. 35:24-25). В этом сообщении, достоверность которого не вызывает серьезных сомнений, содержится несколько заслуживающих внимания данных: об устойчивой у древних евреев традиции сочинять и «говорить» плачи по случаю трагических событий в жизни страны, народа и государства; о наличии в Йисраеле накануне катастрофы 586 г. до н. э. профессиональных плакальщиков и плакальщиц и о существовании предания, что пророк Йирмйаху также сочинял и «говорил» плачи, что перекликается со словами самого пророка: О горах подниму я рыдание и вопль, и о пастбищах пустыни плач Последнее, очевидно, явилось источником устойчивой традиции о создании книги Плач пророком Йирмйаху, традиции, которая нашла наиболее полное выражение в Септуагинте, где в начале текста книги Плач дано следующее сообщение: «И случилось [это] после того, как Йисраел ушел в пленение и Иерусалим был опустошен, и Йирмйаху сидел и плакал и сочинил этот плач о Иерусалиме, сказав...» (LXX Плач 1:1 и сл.). Более семитоязычный, чем древнегреческий характер этой преамбулы позволяет предположить существование древнееврейского оригинала и вероятную укорененность данной традиции среди евреев в Египте, где находился также пророк Йирмйаху (см. ч. III, с. 199 и сл.). Это, как и сохранение традиции об авторстве Йирмйаху в текстах, независимых от Септуагинты, например в арамейских и сирийских переводах Танаха, в Талмуде (Баба ба-тра 15а) и других, заставляет серьезно относиться к ней. Создатель книги Плач не мог быть рядовым человеком, который, охваченный горем и отчаянием, спонтанно сочинил этот плач. Напротив, особенности композиции, стиля и языка указывают на владение автором сложными приемами стихосложения, на высокий уровень профессионализма. Об этом свидетельствует также четкая, выверенная композиция книги Плач, умелое использование формы акростиха (с. 29), блестящая языковая инструментовка текста. О богатом словарном запасе автора и непринужденном, свободном применении его говорит тот факт, что в этом небольшом сочинении содержится более 20 уникальных для Танаха слов, причем, подчиняясь требованиям акростиха, автор неоднократно изобретает новые выражения, такие, например, как дархей цийон («пути Цийона»), — чтобы начать четвертый стих в акростихе с четвертой буквы алфавита далет, и т. п. Все эти особенности книги Плач, равно как и очевидная непосредственная причастность автора к трагедии 586 г. до н. э., как будто поддерживают традиционное представление о пророке Йирмйаху как об авторе книги Плач. Однако он не был им! Пророк Йирмйаху и автор книги Плач действительно говорят об одном и том же, о трагедии народа, страны и государства, но говорят об этом очень по-разному. Если для пророка Йирмйаху гибель Иерусалима — лишь один из аспектов многогранной, многосоставной трагедии народа, страны и государства, то для автора книги Плач в этом и заключается сама трагедия, ее основное, почти единственное содержание. В отличие от пророка, который воспринимал и осмысливал эту трагедию в контексте всей предшествовавшей истории народа, автор книги Плач полностью игнорирует эту историю. Йирмйаху стремился возможно более конкретно показать происходившее в Иерусалиме, автор книги Плач старался показать возможно более выразительно, что испытывали, переживали он и другие жители Иерусалима в эти страшные дни. К этому добавляются заметные различия в языке и стиле речений Йирмйаху и книги Плач. Таким образом, положение об авторстве пророка по отношению к этой книге представляется сомнительным. Ощущение непосредственно наблюдаемых бедствий и ужасов, пронизывающее всю книгу Плач, говорит о том, что она была создана вскоре после катастрофы 586 г. до н. э. под прямым впечатлением пережитого. Отсутствие каких-либо намеков на Вавилон, на пребывание там делает более вероятным предположение о создании ее в вавилонской Иехуде, может быть в Миц-пе, которая на протяжении нескольких лет была религиозно-политическим центром и воплощением надежды для оставленных и оставшихся в Йехуде евреев (см. ч. I, с. 92 и сл.). Если эти предположения о времени и месте создания книги Плач верны, то возникают две альтернативы для поиска возможного ее автора. Одна созвучна с мыслью Д.Р. Хиллерса, что «автор книги Плач был светским человеком... возможно, связанным с царским дворцом». С дворцом последних царей Йехуды и с Мицпой был связан род Шафанидов, многие представители которого известны как царские писцы (см. ч. III, с. 105 и сл.). Положение Шафанидов как непосредственных участников и свидетелей трагедии 586 г. до н. э., их роль в Мицпе и, главное, их профессиональная деятельность делают вполне вероятным предположение, что именно в их среде следует искать автора книги Плач. Но не исключается другая альтернатива — книгу создал кто-то из профессиональных плакальщиков в Йехуде, в Мицпе. В любом случае ясно одно: автор книги Плач был выдающимся поэтом, сумевшим не только отобразить трагичность происшедшего с такой силой, что былое стало достоянием последующих поколений и образцом для подражаний, но также искренними и убедительными словами пробудить надежду: Милостью Йахве мы не кончились, ВОПРОСЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ: 1. Каким вам представляется трагический герой книги Плач? Дополнительная литература: Плач Иеремии. — Краткая Еврейская энциклопедия 6, 531-532. 172 |
|
|
|