Глава II. Древнееврейское пророчество в контексте общечеловеческом и в контексте древнего Ближнего ВостокаОдним из немногих более или менее окончательных выводов в современной библеистике можно считать признание самостоятельности и оригинальности древнееврейского пророчества, но не его уникальности, поскольку пророчество — это феномен общечеловеческий, надпространственный и вневременной. Пророчество, т. е. предсказание того, что может произойти с человеком, индивидом или людской общностью в будущем, коренится в стремлении человека преодолеть неспособность или лишь ограниченную способность разума представлять себе будущее, предвидеть его. Предвидение полезно, даже необходимо человеку, чтобы способствовать приближению будущего, если оно благоприятное, или как-то избежать его, если оно неблагоприятное. Эта характерная потребность человека в древности сказывается в отношении «божество—человек, человек—божество», основу которого составляет признание богосотворенности человека и тем самым божественной предопределенности его жизни и деятельности. Отсюда возникает желание человека узнать предрешенное божеством, чтобы попытаться соответственно построить жизнь. Однако почти все религии прошлого и настоящего признают непознаваемость или лишь ограниченную познаваемость для человека Божьего Промысла, о чем говорит один из друзей Ийова: «Неужели расследованием ты (Ийов) найдешь Элоха (одно из названий Бога), неужели до конца поймешь Шаддай (другое название Бога)» (Ийов 11:7). Поэтому большинство религий признает, что божественное отношение к человеку, замыслы и намерения божества по отношению к человеку в той или иной степени приоткрываются лишь немногим из людей, тем, которые по своему статусу (жрецы) и особенно — в силу божественного избрания (пророки) приближены к божеству, к сфере божественного и вследствие этого наделены даром в некоторой степени постигать задуманное божеством. На древнем Ближнем Востоке можно выделить три основных типа восприятия и осмысления отношения «божество-человек, человек—божество», существовавших у древних египтян, шумеров-вавилонян и древних евреев. Египтяне воспринимали мир и свою жизнь в этом мире как нечто сотворенное богами стабильным и упорядоченным, малоизменчивым и воспроизводящимся из поколения в поколение. Жизнь человека представлялась «запрограммированной» не каким-то особым действием или силой, а самим фактом принадлежности человека к этому миру. Отсюда следует, что божественное предопределение и предначертание включены в сотворенный богами миропорядок и обладают полной, почти абсолютной властью над человеком. Это оставляет свободе воли человека и его свободе действий лишь ограниченные возможности: человек может принять этот миропорядок и приспособиться к нему (тогда действия человека правильные и хорошие) или, наоборот, может его не принимать, каким-то образом противостоять этому мироустройству (и тогда действия человека — плохие и губительные для него). Эти особенности древнеегипетского понимания соотношения между всеохватывающим божественным предначертанием и ограниченными возможностями человеческой воли и выбора обусловили неширокое распространение в древнем Египте пророчество-вания и признание в них, например в Речении Ипусера и Пророчестве Неферти (оба начала II тысячелетия до н. э.), бедствий, что обрушатся на страну (равно как и предстоящего спасения), итогами только божественных действий: «Ра (одно из высших божеств египетского пантеона) обособил себя от человечества. Если он озаряет, то только на час. Никто не знает, когда кончается середина дня, ибо его (Ра) тень невозможно различить...» В'отличие от древних египтян, жители древнего Двуречья были убеждены в изменчивости и неустойчивости, быстротечности и зыбкости жизни человека, даже в «жизни» богов. При таком восприятии мира и осмыслении миропорядка божественное предначертание не может исходить непосредственно от богов, поскольку в этом случае оно не было бы предначертанием, т. е. чем-то определенным и постоянным. Поэтому шумеры-вавилоняне ввели представление о судьбе как об исходящей от богов силе, которая все обуславливает и определяет. Своя судьба есть у богов и у людей, у явлений природы и у вещей, причем каждая судьба имеет свой божественный источник, своего божественного «хозяина», который, как и сама судьба, записан в Скрижалях, или Таблице судеб. Такая запись судьбы, равно как и частые определения ее в древнеме-сопотамской письменности прилагательными «неотвратимая», «неизменная» и др. указывают на присутствие детерминистского начала также в мировосприятии древних жителей Двуречья. Однако множественность судеб и их «хозяев», богов, а главное, относительная обособленность судьбы от ее источника-«хозяина» заметно сокращали пределы детерминизма в понимании шумерийцами и вавилонянами божественного предначертания, тем самым предоставляя человеческой воле и выбору несравнимо большую широту действий, чем в древнем Египте. Тем самым на пророчествование и пророков в древней Месопотамии возлагались несравнимо более ответственные задачи и функции, чем в древнем Египте. Это сказывалось в почти непрерывной традиции и функционировании пророчества в Двуречье — от шумерской зари до эллинистического заката; в гораздо большем, чем в древнем Египте, объеме пророческих речений, в стремлении сохранять эти «выступления» пророков посредством их записи и объединения в различные сборники, которые служили руководством в практической деятельности гадателей-пророков, учебными пособиями в школах и т. д. Разнообразие сборников вызывалось богатым ассортиментом тружеников на этой ниве, наделенных даром предсказывать, предвещать: если бару («провидец») гадал с помощью разных средств и способов, то махху («одержимый богом») действовал преимущественно как придворный толкователь снов, а раггину участвовал еще в каком-то царском обряде и т. д. Многие из свойств, характеризующих пророчество в древнем Двуречье, упоминаются в пророческих текстах из Мари (в среднем течении Евфрата, см. ч. I, с. 160). Однако эти тексты содержат ряд особенностей, возможно порожденных географическим и культурным положением указанного города-государства между Двуречьем и ханаанейским миром. Очевидно, оно обусловило и те черты общности между Мари и миром Танаха в разных сферах жизни, в том числе в сфере пророчества, которые привлекают внимание исследователей, особенно израильских (А. Маламат, М. Вейнфельд и др.). В текстах из Мари упоминаются два разных типа гадателей-пророков. К первому типу относятся, по классификации А. Маламата, профессиональные гадатели-пророки, связанные с определенными храмами и божествами. Такими, очевидно, были муххум, жрец бога дождя Адада, который действовал в состоянии экстаза, апилум, выступавший, как правило, в группе, похожей на «сынов пророков» в Танахе и другие. Совсем другой тип гадателей-пророков представляли те, кто в текстах из Мари обозначены терминами «мужчина», «женщина», «жена мужа», «юноша» и т. д., например: «Относительно сообщения о военном походе, что предпринимает мой господин, я (царица Мари Шибту) просила мужчину и женщину о знаках, когда я угощала их, и оракул был очень благоприятен для моего господина» и др. Эти гадатели-пророки, очевидно, не были профессионалами, не были связаны с определенным храмом и божеством, а пророчествовали от случая к случаю. Наличие двух типов пророков, «профессионалов» и «непрофессионалов», и различия между ними отмечается также среди древнееврейских пророков, которых сближают с гадателями-пророками из Мари и некоторые терминологические соответствия, равно как и обращение к разным магическим средствам и приеЛам. Гадателям-пророкам из Мари не чужда была также мучившая древнееврейских пророков проблема истинности их слов, о чем красноречиво свидетельствует следующий текст: «Женщина [по имени] Айала видела во сне следующее: женщина из [местности] Шехрум и женщина из Мари в воротах [храма богини] Аннунитум... они спорили между собой. Так [говорила] женщина из Шехрум женщине из Мари: верни мне мое положение верховной жрицы, ты сидишь [в кресле верховной жрицы] или я буду сидеть. Через птицу хурру (какой-то магический обряд) я (автор письма) проверил дело, и она (Айала) могла видеть [этот сон]. Теперь я посылаю ее волос и край ее одежды (т. е. средства магического действия). Пусть мой господин расследует дело». Суммируя свои наблюдения о точках соприкосновения между гаданием-пророчеством на всем древнем Ближнем Востоке и пророчеством древнееврейским, М. Вейнфельд пишет о «древних ближневосточных моделях в пророческой литературе в Танахе». Подобная типологическая близость проявляется, по его мнению, в общности экстаза, сновидений и других форм пророческого опыта у древних ближневосточных и древнееврейских пророков. Те и другие, но, очевидно, древние ближневосточные гадатели-пророки в большей степени, чем пророки древнееврейские, обращались к знамениям и обрядам, например к обряду очищения рта, который упоминается в древневавилонском тексте: «Ой, Шамаш [бог солнца], вот я кладу в рот свой чистое слово...» и о котором говорит также пророк Йешайаху: «...ибо я человек с нечистыми устами» (6:5) и другие. Древние гадатели-пророки на Ближнем Востоке, как и древнееврейские пророки, зачастую облекали свои слова в форму судебного спора (риб). Но особенно показательны совпадения между ними на уровне содержательно-мировоззренческом, в признании приоритета этической нормы над обрядом, например, в словах египетского Речения Ипусера: «Все амулеты недостаточны и бесполезны. Неужели жертвой и приношением задобрить крокодила [священное животное — воплощение бога солнца Ра]...», перекликающихся с аналогичными утверждениями пророков Йешайаху (1:11 и сл.), Амоса (5:21 и сл.) и других. По мнению М. Вейнфельда, даже такие основополагающие религиозно-мировоззренческие представления древнееврейских пророков, как мессианские надежды и участие Бога в конечном Суде над миром, «также укоренены в древнем Ближнем Востоке, хотя их развитие и воплощение в Йисраеле остается уникальным», и именно эта уникальность обусловила то обстоятельство, что не гадатели-пророки из древнего Египта, Двуречья, Мари и других стран, а древнееврейские пророки столь глубоко повлияли и продолжают влиять на жизнь и воззрения людей. ВОПРОСЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ: 1. Чем, по вашему мнению, порождено пророчество как духовно-религиозное и общественное явление? Дополнительная литература: Вейнберг И.П. Человек в культуре древнего Ближнего Востока. Москва, 1986, 151 — 159. |
|
|
|