Глава вторая (449 г.)

Папа Лев противится созванию Вселенского Собора.—Евтихий обвиняет Флавиана в искажении актов Константинопольского Собора.—Феодосии учреждает ревизионную комиссию, которая оправдывает архиепископа. — Подробности о способе составления протоколов или деяний Соборов. —Диоскор, патриарх александрийский: его характер, жестокости, корыстолюбие и неблагодарность по отношению к фамилии Кирилла. — Император делает его председателем второго Эфесского Собора. — Варсума и его монахиразбойники. — Открытие Эфесского разбойничьего Собора. — Послание папы под разными предлогами остается не заслушанным. — Прошение Евтихия и его монахов; Собор оправдывает их и возвращает им их права и должности. — Диоскор требует низложения Флавиана и Евсевия Дорилейского. — Монахи Варсумы и солдаты наполняют церковь и заставляют епископов подписать это осуждение. —Ужасные сцены беспорядка и насилия. — Флавиан, повергнутый на землю, попирается ногами Диоскором; его кончина.—Диоскор отлучает папу и осуждает Феодорита Кирского и Домна Антиохийского. — Император утверждает постановления Собора. — Смерть Феодосия.

I

Борьба между Евтихием и Флавианом, завязавшаяся непосредственно вслед за окончанием Поместного Константинопольского Собора, с каждым днем все более и более усиливалась: насколько архимандрит старался вызвать отмену соборного приговора, которому он подвергся, настолько архиепископ выказывал рвение в исполнении этого приговора. Возвратившись после заседания Собора в свой монастырь, Евтихий громко и резко протестовал перед собравшимися вокруг него монахами против суда и определения Собора и, ободренный выражениями горячего их со чувствия к себе, на другой же день, в надежде склонить на свою сторону и возбудить против Собора общественное мнение константинопольского народа, приказал вывесить на всех общественных местах и перекрестках улиц Константинополя объявления, заключавшие в себе резкое порицание суда соборного вообще, как в высшей степени несправедливого, и злоречивые клеветы на личность председателя его, Флавиана, в особенности⁸¹. Возмущенный такими дерзкими манифестациями и публичными клеветами, Флавиан, в ответ на них, приказал прочитать во всех городских и монастырских церквах постановленный Собором приговор против Евтихия с провозглашением ему, как еретику, анафемы⁸², потребовав вместе с тем от настоятелей различных монастырей собственноручных подписей в признании ими этого приговора⁸³, а непосредственно затем послал в монастырь Евтихия нарочитого депутата с приказанием, чтобы монахи не признавали его более своим начальником и не входили с ним, как с еретиком, ни в какое общение, не только церковнобогослужебное, но и частное, келейное; а когда монахи восстали против этого распоряжения и отказались исполнять его, то запретил им на время совершение литургии, не уничтожив, однако, их общинного монастырского житья, так что они, не переставая подчиняться монастырскому уставу, не могли ни присутствовать в храме при богослужении, ни приобщаться св. Тайн⁸⁴, ни получать христианского погребения ни у себя дома, ни в других монастырях; в последствии он секвестровал и самые монастырские их имения, отдав их в управление эконому своей церкви, чтобы доходы с них употреблять на бедных.

Как ни тяжки были эти удары, нанесенные архимандриту архиепископом, но раздраженный старик не только не пал духом под их тяжестью и не смирился, но еще выше поднял тон протестующего своего голоса, вопия на всю христианскую Церковь о несправедливом гонении на него со стороны архиепископа: он писал жалобные письма на Флавиана и к Папе Римскому, и к знаменитому в то время епископу равеннскому Петру Хрисологу, и к Патриарху Александрийскому и, вероятно, ко многим другим иерархам, выставляя себя перед ними невинно осужденным единственно за свою непоколебимую верность исповеданию веры отцов никейских, не позволившую ему, по определению Эфесского Собора, ни прибавлять чтолибо от себя к этому исповеданию, ни убавлять чтолибо или изменять в нем, как того требовали от него судьи Константинопольского Собора; а наконец, зная хорошо, что в состоянии умов того времени на его стороне найдется достаточное число сильных и влиятельных лиц, как в церковной, так и в гражданской иерархии, сочувствующих образу и направлению его мыслей и готовых горячо отстаивать его, стал смело высказывать и настойчиво проводить в общество мысль о необходимости созвания Вселенского Собора, которыйде один может беспристрастно и справедливо рассудить возникшее между ним и архиепископом разногласие в учении веры.

Флавиан, конечно, знал обо всем этом и со своей стороны принимал соответствующие меры к защите и оправданию постановления Собора.

Папа, занимавший в то время кафедру св. Петра, был один из самых замечательных епископов, когдалибо управлявших этой первой Церковью в христианском мире; он назывался Львом и своим практическим пониманием церковных дел, равно как и теоретическими богословскими знаниями, и, наконец, национальными чувствами римского патриота, вполне заслуживал, чтобы потомство присоединило к его имени титул великого. Получив первые вести о том, что произошло в Константинополе, он сильно встревожился и в наскоро отправленном письме к Флавиану порицал его за неосмотрительную поспешность, с какой тот начал процесс такого рода⁸⁵.

От этого, говорил он, может возгореться пламя, которое охватит и приведет в разрушение весь христианский мир, как недавно процесс Нестория. Дела подобного рода нужно всегда решать без шума и огласки: только таким образом можно и любовь (к заблуждающимся) сохранить, и правую веру защитить⁸⁶. Евтихий, посылая к нему апелляционную жалобу на Флавиана, попытался в ней оправдать свое учение, и этого оправдания его было достаточно для Льва, чтобы судить о нем как о человеке невежественном и тщеславном, но которого нетрудно возвратить к истинной вере, действуя на него кроткими отеческими наставлениями и увещаниями, без шума и скандала⁸⁷. Поэтому он старался отговорить Феодосия от замышляемого им Вселенского Собора, который, по его мнению, только взволнует Церковь и произведет беспорядок в Империи⁸⁸; но эти мудрые советы были не по вкусу двору.

Хризафий настаивал на Вселенском Соборе, и не по одной причине: он хотел через это, вопервых, дать великому богослову, крестному отцу своему, торжественное отмщение за претерпенное им унижение; затем — поразить ненавистного ему архиепископа, и, наконец, доставить удовлетворение чувствам самого императора Феодосия, который, по его же влиянию, питал теперь особенное благорасположение к Евтихию и считал себя евтихианцем по убеждению, как прежде считал себя несторианцем. И императрица Евдокия также не менее живо сочувствовала созванию Собора. Возвращенная в императорский дворец через посредство Хризафия и занявшая свое прежнее место, она кинулась во все интриги двора по следам своего покровителя. К тому же мистикоспиритуальный строй мыслей Евтихия и сам по себе нравился ее поэтическому воображению, и богословие умело рассеивать ее скорби.

Впрочем созвание Собора скоро стало необходимостью по причине шума, который по поводу его производили. Архиепископ, предвидя предстоящую ему ужасную борьбу с могущественной партией единомышленников Евтихия — монофизитов, во главе которой стояло само правительство, не щадил ничего, чтобы укрепить свое положение. Как все слабые характеры, вступивши в борьбу, не знают меры, так и Флавиан жестокостью своих мероприятий против Евтихия и явных сторонников его преграждал все пути к примирению и делал его невозможным⁸⁹. Конечно, подвергая Евтихия публичному анафематствованию в церквах, а монахов его монастыря, жалевших о своем начальнике, отлучая от общения св. Таинств и участия в церковном богослужении, он действовал по правилу церковному, но это строгое правило благоразумными пастырями в подобных случаях оставляемо было в покое и без

действии, так что его можно было считать на практике с давних пор отмененным. С другой стороны, он волновал Восток своими письмами⁹⁰, представляя Сирийцам в положениях Евтихия, которые были большей частью только распространением слов Кирилла "одно воплощенное естество Божественного Слова", — страшилище аполлинаризма.

Восточные, получив его послания, действительно подняли голову и пришли в движение: патриарх антиохийский Домн, преемник Иоанна и племянник его, первый поспешил подписаться под актами Константинопольского Собора. Феодорит сделал то же и назвал архиепископа Флавиана "блестящим светочем веры и подражателем апостолов в их мужестве и защите их учения"⁹¹. Восток собирал свои силы для новой богословской битвы с Александрийцами крайнего направления, и весь мир требовал Собора⁹².

Между тем как архиепископ искал себе опоры и находил ее во мнениях православных епископов Востока (и Запада), архимандрит со своей стороны, и сам большой мастер на кляузы, при помощи ловких советников затевал формальный процесс против архиепископа. Не довольствуясь тем, что он нападал и клеветал на него в письменных, повсюду распространенных, объявлениях, он вздумал еще обвинять его судебным порядком во многих преступлениях, совершенных им в отношении к нему — Евтихию. Он обвинял Флавиана, вопервых, в том, что тот вызывал его из монастыря на суд Собора, зная, что он был связан обетом никогда не выходить из своего монастыря: он думал судить и осудить его заочно, надеясь, что верный своему обету он не оставит монастыря; вовторых, в том, что, когда он — Евтихий, против ожидания, явился на суд Собора, то допрашивал его с таким лукавством и злонамеренностью, какие вовсе не свойственны беспристрастному судье, желающему узнать истину, а когда Евтихий отвечал, то каждую минуту прерывал его, лишая той свободы, какая всегда должна быть предоставляема обвиняемому при защите: обвиняемый представил письменное изложение своей веры, но председатель Собора не удостоил принять его и не дозволил прочитать, как он отказался принять от него и апелляцию, написанную им еще прежде Соборного приговора, и актировать ее, когда она была возобновлена им словесно перед лицом Собора; втретьих в том, что в заседании Собора происходил такой беспорядок, такой шум, что не слышно было ни вопросов, ни ответов, — и это происходило по вине и злому соизволению председателя. К тому же обвиняемый знал, что он осужден заранее, так как слух об этом пронесся по всему городу, и силенциарий Магнус видел приговор осуждения, написанный по всей форме, в руках одного из клириков архиепископа, прежде чем архимандрит вошел в церковь. Таковы были обвинения, взводимые монахом на архиепископа; наконец, как бы в довершение всех преступлений его, он обвинял Флавиана в подделке актов Собора. "Я получил копию этих актов, составленных по распоряжению архиепископа Флавиана, — говорил он, — и нашел, что содержащееся в них несходно с тем, что было на самом деле: в них не помещено ни того, что говорил мне архиепископ, ни того, что я говорил"⁹³.

Дело стало принимать такой важный оборот, что Феодосии захотел остановить его. Движимый угрызениями совести, а может быть и страхом скандала, он задумал помирить обе стороны⁹⁴, и, взяв на себя роль посредника, потребовал от каждого из противников письменного изложения веры⁹⁵. Евтихий хотел, чтобы епископ удовольствовался со стороны его признанием Никейского Символа и не требовал от него ничего более по вопросу о Воплощении; но Флавиан не согласился на это. Что же касается до него самого, то епископу, занимающему первое место в Восточной империи, могло показаться обидным приглашение изложить письменно свой символ веры, однако, желая мира, он уступил, и написал то же самое исповедание, которое он произнес на Константинопольском Соборе при его открытии, прибавив к нему только, в угоду императору, что он принимает и выражение Кирилла "одно естество Бога Слова, воплощенное и вочеловечившееся", понимая это выражение в том смысле, что два естества, Божеское и человеческое, по воплощении Бога Слова от св. Девы, так тесно соединились во Иисусе Христе, что составляют одну ипостась, одно лицо одного и того же Сына Божия, Господа нашего, Спасителя мира. Попытка к примирению не имела успеха, и созвание Вселенского Собора было решено.

Однако Евтихий наделал столько шума, разглашая о неправильностях судебного процесса на Константинопольском Соборе и подделке актов его, что трудно было представить перед судом Вселенского Собора, не исследовавши предварительно истины фактов и верности протоколов. Это дело нужно было порешить прежде всего; Феодосии понял это и учредил ревизионную комиссию для проверки жалоб Евтихия. Она составилась из духовных лиц и гражданских судей, опытных в судебных делах; Фалассий, епископ Кесарии каппадокийской, бывший префект претории, был председателем ее, более номинальным, чем действительным, так как ведение дел осталось в руках патриция Флоренция. Другой гражданский чиновник, представитель (трибун) консисторских нотариев, Македонии, исполнял должность докладчика (референдария)⁹⁶. Эта комиссия заседала в крещальне митрополитанской церкви: в ней насчитывалось до тридцати двух епископов, из которых пятнадцать присутствовали на Константинопольском Соборе. Флавиан присутствовал на ее заседаниях в качестве свидетеля, а Евтихий прислал от себя доверенных в лице трех монахов из своего монастыря.

Гражданские чиновники хотели повести дело по правилам обыкновенного судопроизводства, и докладчик Македонии, принесши Евангелие, потребовал от епископов клятвы в том, что они будут говорить правду; но один из них (Василий Селевкийский) заметил, что это было не в обычае. "Я не слыхал, — сказал он, — чтобы епископов когданибудь до сего времени приводили к присяге; они говорят всегда, как бы стоя перед алтарем, в присутствии самого Господа Иисуса Христа"⁹⁷. Флоренции не настаивал. Когда дошло дело до проверки актов Собора, патриций потребовал от нотариев архиепископа, чтобы принесен был подлинник их с подписями на нем епископов; но дьякон Аэций, исполнявший должность протонотария, отказался исполнить это требование. "Проверять подлинные акты Собора, — сказал он с гордостью, — это значит не доверять нотариям". — "Вы сами делаете себя подозрительным через ваше колебание", — возразил ему сурово патриций. Архиепископ, интересовавшийся представлением документов, так как его обвиняли в подделке их, пригласил нотария повиноваться. "Пусть проверят, — говорил он,—есть ли в подлиннике какиелибо подделки и повреждения и, если есть, пусть расследуют, кем они сделаны; мы собрались здесь для того, чтобы узнать истину; а вы в подробностях знаете, что и как было на Соборе и что записано вами в актах его: итак, скажите по совести и со страхом Божиим сущую правду, согласны ли с истиной составленные вами документы, или же есть в них и неверное чтолибо; как бы перед судом самого Христа не лгите и не умалчивайте о подлоге, если он есть"⁹⁸. Аэций продолжал упорствовать, и только приказание Собора заставило его покориться.

Наконец подлинные акты Собора были принесены. В Константинополе ходило по рукам несколько копий их; уполномоченные Евтихия имели у себя одну из них, и так как она послужила Евтихию основанием для обвинения актов Собора в неверности и неточности, то требовалось сличить ее с принесенным нотарием подлинником, что и было сделано. Никакой значительной разницы между ними не заметили. Флавиан был оправдан: он не подделывал ни копий, ни в подлиннике не делал никаких приписок¹⁰⁰; но это не объясняло тех неточностей в актах Собора, на которые жаловался Евтихий и которые затем удостоверены были неопровержимыми свидетельствами. Если эти неточности не были сделаны в подлинном тексте умышленно, то они должны были произойти от первоначальных заметок нотариев, послуживших основой для редакции текста, и допрос перенесся на эту сторону дела. Сильно понуждаемый вопросами патриция, Аэций сообщил несколько интересных и драгоценных для истории подробностей о том, как составлялись в то время протоколы Соборов. Вот некоторые из них.

Нотариискорописцы делали свои заметки на заранее приготовленных дощечках во время самых прений, по мере их развития; по закрытии заседания они сближали их между собой и составляли на основании их подробный отчет о заседании, который представляли для подписи епископам, и он делался подлинником актов. Редакция этого отчета была производима главой нотариев, или по меньшей мере под его непосредственным надзором. В него заносилось не все, что было говорено и делано на заседании, но только вещи, имевшие известную важность; например, мнения, которыми обменивались между собой члены Собора в простом разговоре, высказывая их не как решительные мнения, опускались скорописцами или же были вычеркиваемы при окончательной редакции отчета; часто даже вычеркивание производилось по желанию самих собеседников. Случалось также, что возгласы, произнесенные одним или несколькими членами, записывались как восклицания всего Собора, и если против этого не было сделано никакого замечания при окончательной редакции протокола, то они в таком виде и оставались в нем; по выражению протонотария Аэция, "подписи скрепляли все". Так, в актах Константинопольского Собора говорилось, что весь Собор, встав, воскликнул: "Анафема Евтихию!" Сторона Евтихия отрицала это, и по следствию оказалось, что лишь несколько голосов произнесли эту анафему, ложно приписанную всему собранию.

Следствие обнаружило и другие неточности в актах Собора: так, слова многих членов изложены были в них неверно, в искаженном виде; а некоторые предложения, деланные председателю самым положительным образом, и притом такие, которым авторы их придавали цену, были опущены. В конечном результате оказалось, что заседание, на котором последовало обвинение Евтихия, воспроизведено было в актах далеко не совсем точно. Нотарии извинялись, сваливая свои погрешности на беспорядок и шум, происходивший в собрании и мешавший им слушать. Однако по выходе собрания из крещальни один из них, пресвитер Астерий, тот самый, который читал на Соборе приговор осуждения Евтихия, отвел в сторону референдария Македония, чтобы сказать ему в облегчение своей ответственности, что нотарии исказили злоумышленно некоторые главы актов без его ведома¹⁰⁰. Так как заседание комиссии уже окончилось, то Македонии побежал сообщить это показание гражданскому судье.

Два пункта выделялись из жалобы Евтихия как наиболее важные из всех; это

во 1 х, отказ архиепископа — председателя Собора—принять от обвиняемого апелляцию, поданную им сначала письменно, а потом заявленную словесно перед лицом собрания.

Во 2х, приговор осуждения, составленный прежде подачи голосов Собора и даже прежде появления подсудимого в епископии¹⁰¹

По первому пункту уполномоченные архимандрита, не имея возможности доказать, что он пытался представить председателю письменную апелляцию, почти ничего не говорили; только один из них, монах Константин, утверждал, что слышал словесную апелляцию Евтихия в то время как читан был приговор осуждения его. Но члены Собора, заседавшие в комиссии, заявили, что они ничего подобного не слыхали, а Флавиан повторил то, что всегда говорил, а именно, что это решение Евтихия стало ему известно только через донесение патриция Флоренция в то время, когда заседание было уже окончено и он всходил на лестницу, ведущую в архиерейские покои¹⁰².

По второму пункту существовало важное свидетельство силенциария Магнуса, который заявил, что видел приговор в руках одного архиепископского клирика еще до прихода Евтихия в залу заседания Собора. Магнус рассказывал об этом многим лицам. Свидетельство было важное, а сам факт еще более: проверочная комиссия отказалась рассмотреть это дело, видя в нем применение канонического права, которое превышало ее полномочия и должно было быть передано на рассмотрение Вселенского Собора. Однако силенциарий Магнус, в интересе поддержания своего достоинства, добился того, что ему дана была возможность подтвердить свое свидетельство в присутствии гофмейстера Ареовинда¹⁰³.

Следствие кончилось, и протокол его был присоединен к документам Собора. В результате работы комиссии оказалось, что Флавиан не участвовал ни в какой подделке актов Собора и что обнаруженные в них искажения истины фактов сделаны были без цели повредить обвиняемому, но что они были, однако, многочисленны и состояли в прискорбных неточностях. Ввиду этого и сам Аэций в конце заседания заявил, что он не может ручаться за полную достоверность актов, потому что один из нотариев, пресвитер Астерий, уносил к себе на дом все бумаги и держал их у себя более двух месяцев¹⁰⁴.

Проверка актов Константинопольского Собора, для представления их на окончательный суд Вселенского Собора, окончилась на второй неделе апреля 449 года¹⁰⁵: между тем императорский указ еще от 30 марта призывал епископов собраться на Собор к 1му августа в городе Эфесе, и председателем этого Собора, особой грамотой, император назначал патриарха александрийского Диоскора.

II

Александрийский патриарх Диоскор по основным чертам его характера так сильно походил на ближайших своих предшественников, что при виде этого ряда преемственно один за другим следовавших патриархов Египта можно было подумать, что Египет всегда был излюбленной страной метемпсихоза, и под законом Христа, как во времена Кнефа и Осириса. Кирилл был преемником Феофила, а Диоскор — Кирилла; но в этих трех разных личностях жила как бы одна и та же душа, один и тот же дух — самоуверенного догматизма во мнениях, непоколебимой энергии и настойчивости в действиях, самовластия и властолюбия, те же инстинкты жестокости и корыстолюбия. Если между ними было и более или менее значительное различие, то оно заключалось в том, что в лице Диоскора эти общие типические черты александрийских патриархов V в., не сдерживаемые и не умеряемые другими нравственнорелигиозными чертами, достигали высшей степени развития, выступали в самых резких, отталкивающих формах и проявлялись в действиях возмутительных для нравственного чувства. Это был настоящий Фараон христианского Египта, как его и называли в свое время.

Диоскор всем своим счастьем обязан был Кириллу, благодеяния которого подготовили его возвышение; но едва только он взошел на патриарший престол, как начал преследовать родственников и друзей своего благодетеля. По завещанию Кирилла преемник его, кто бы он ни был, делаясь наследником всего его имущества, Должен был выдать из него довольно значительную сумму денег сестрам и племянникам покойного¹⁰⁶, которых тот очень любил. Это было завещание, священное для совести хоть скольконибудь богобоязненной. Диоскор, завладев имуществом Кирилла, не хотел ничего выдать из него родственникам его. Те обратились с жалобой на него в суд, но он застращал судей; тогда они подали апелляцию в императорский суд и поехали в Константинополь. Диоскор подкупил в свою пользу евнуха Хризафия, этого развратного и испорченного человека, который готов был торговать всем,—и между ними через соучастие в насилии и грабеже образовалось то жалкое сообщничество, от которого долго и много страдал Египет.

Действительно, чтобы держать в своих руках дела церковные, Хризафий нуждался в таком могущественном орудии, как александрийский патриарх, и в вознаграждение за его содействие дозволял этому оружию безнаказанно творить дела самые беззаконные. Родственники Кирилла стали первыми жертвами этого союза. Лишь только они прибыли в Константинополь, как были схвачены, посажены в тюрьму, лишены всего что имели¹⁰⁷ и принуждены были возвратиться в Египет, где их снова постигло мщение Диоскора. Несчастные почти все погибли в этой неравной борьбе с тираномграбителем, и мы увидим позже, что те, кто мог спастись, пришли на Собор требовать в самых раздирающих душу выражениях правосудия, в котором отказал им вероломный министр.

История представляет нам Диоскора как опустошителя провинций. Его епископских объездов боялись наравне с нашествием мазиков или блеммеев; народ выселялся с тех мест, которые стояли на его пути, потому что он всегда находил предлоги присвоить своей церкви то, что ему нравилось. Про него рассказывают самый ужасный случай грабежа, который когдалибо производился. Ливия, входившая в состав его патриархата, была, как известно, провинция бесплодная, где урожай оказывался большей частью крайне недостаточным, где с трудом добывали хлеб, где бедные люди и монахи нередко умирали с голоду. Ливийские епископы условились выпросить у Феодосия даровое годовое продовольствие, чтобы распределять его бедным и нуждающимся своих церквей. Диоскор, как главный начальник ливийских церквей, вытребовал себе право распоряжаться этой раздачей; он велел выдать себе весь присланный хлеб, сложил его в свои амбары и в дурные годы продал в свою пользу¹⁰⁸: Ливия не получила ничего.

Мы охотно не поверили бы таким фактам, как клевете, если бы они были основаны на народной молве, но они были подтверждены клятвой в полном заседании Собора в правление императора Маркиана. Безнаказанность, которой пользовался Диоскор благодаря своей дружбе с великим камергером, вскружила ему голову, он ничего не боялся, ничего не уважал; гражданские судьи дрожали перед ним; и однажды, когда ему стали угрожать императором, он ответил с пренебрежением: "Здесь нет другого императора кроме меня"¹⁰⁹. И частная, домашняя жизнь его была не лучше. Египтяне, которым можно доверять, рассказывали, что его епископский дворец и даже бани архиерейского дома постоянно посещались женщинами дурного поведения и что одна из них, по имени Пансофия, была известна всему Египту, как главная любовница патриарха¹¹⁰. Таков был человек, указанный Хризафием Феодосию в качестве председателя будущего Собора, и император написал ему собственноручное письмо, уполномочивая его во всем, как самое доверенное лицо¹¹¹.

Это полномочие, выдвигавшее его самого и его Церковь вперед, Диоскор применял с радостью. Он покажет еще раз, что значит александрийский патриарх перед патриархом константинопольским, утвердит православие анафематств Кирилла, которое так оспаривали Восточные, и заставит весь мир признать, что только один Египет обладает знанием христианских догматов. Может быть также, поддерживая дело, в котором Кирилл был в некотором роде участником, потому что Евтихий выставлял себя верным последователем его и обосновывал свое учение на его словах, — может быть, делая это, Диоскор думал заплатить этим долг своему предшественнику, родственников которого он обобрал"². Регламент будущего Собора составлен был по соглашению с ним.

В призывной грамоте, разосланной епископам главных церковных округов, император повелевал, чтобы каждый патриарх или экзарх взял с собой на Собор не более десяти митрополитов из своего округа, а каждый митрополит по одному епископу¹¹³, — что составляло для шести больших епархий Восточной империи сто двадцать (126?) депутатов. Присоединение нескольких Западных и другие обстоятельства впоследствии увеличили это число, так что ко времени окончательных подписей на Соборе насчитывалось 149 человек, имевших право голоса¹¹⁴. Ограничение числа митрополитов из каждого округа десятью, столь благоприятное для Египта, где их было мало, направлено было главным образом против обширного Восточного патриархата. Между тем Феодосии особенной грамотой, данной Елпидию, повелевал, чтобы епископы, участвовавшие на Константинопольском Соборе в качестве судей, не были допускаемы на будущем Соборе ни к прениям, ни к подаче голосов¹¹⁵, и чтобы также точно было поступлено и с теми, кто писал сочинения против учения Евтихия или против анафематств Кирилла, — что прямо поражало патриарха антиохийского Домна¹¹⁶ и епископа кирского Феодорита. Последнему, впрочем, еще до Собора запрещено было оставлять территорию своей церкви, где он жил как бы в ссылке, а затем особенным посланием к Диоскору, накануне открытия Собора, строжайше воспрещалось присутствовать на Соборе, если только не будет вызван всем Собором¹¹⁷. Такое же запрещение постигло и Евсевия Дорилейского, который хотел явиться на Собор как обвинитель Евтихия, а архиепископ Флавиан был допущен только в качестве участника. Из всего этого вышло, что из ста двадцати (135ти) епископов сорок два лишены были права рассуждать и подавать свой голос на Соборе. Кроме того, Диоскор получил право распространять это запрещение по своему желанию, и он заключил в это число еще пятнадцать других епископов, мнениям которых не доверял.

Таким образом, будущий Собор был ни что иное, как заранее и преднамеренно искаженный орган общецерковного мнения, лишенный надлежащей полноты и свободы действия, и состоящий под управлением такого ненавистного и необузданного деспота, как Диоскор. Между заседателями или вицепрезидентами Собора, назначенными самим Феодосием, обращали на себя внимание: Ювеналий Иерусалимский, бывший вицепрезидент Кирилла, Фалассий Кесарийский, президент комиссии, ревизировавшей акты Константинопольского Собора, Василий Селевкийский и Евстафий Беритский. Все эти лица были единомышленниками Диоскора. Комит Елпидий, член священной консистории, и Евлогий, преторианский трибун и нотарий, в силу данных им полномочий, обязаны были блюсти за порядком и спокойствием, но вместе с тем могли принимать участие и в прениях Собора, как представители императора, и в случае надобности решать вопросы гражданского права, которые примешивались к вопросам церковным. Они имели в своем распоряжении проконсула Азии и войска этой провинции.

Таковы были приготовительные распоряжения, касающиеся организации Собора: Феодосии прибавил к ним впоследствии еще одну совершенно новую меру, имевшую немаловажные последствия. Он проникся безумным удивлением к одному сирийскому архимандриту, жившему на границах Персии, полудикому монаху, который приучил монахов своей страны, таких же диких как и он сам, к охоте за несторианцами. Он составил шайку, вооруженную палками, лопатами, заступами, и во главе ее разорял соседние долины Евфрата, грабил церкви и жег монастыри, которые казались ему недостаточно православными, изгонял или убивал епископов, которых по своему грубому рассуждению принимал за несторианцев. Варсума —так назывался начальник этих монаховразбойников—был самым ревностным исполнителем последних законов против несторианства, и его имя, наводившее ужас на Сирию, приобрело печальную известность в истории.

Случай привел его в Константинополь, император пожелал его видеть, и Евтихий взял его под свое покровительство. Герой несторианских убийств говорил только посирийски и не понимал ни слова погречески¹¹⁸; за недостатком разговора, императору понравились его могучая поступь и воинственный вид, и Феодосии пожелал, чтобы он не только присутствовал на Соборе, но и мог подавать на нем свой голос¹¹⁹, на что имели право одни только епископы. Действительно, когда архимандриты и другие монашеские чины подписывались под актами синода, на котором они присутствовали, то они делали это в качестве ассистентов или свидетелей, а отнюдь не в качестве судей. Дело, значит, было новое и могло встретить возражения; император написал об этом Диоскору особенное послание¹²⁰, и тот обещал все устроить, потому что уже предвидел в этом дикаре драгоценного для себя союзника. Варсума никогда не расставался со своими монахами, как александрийские патриархи со своими параболанами, а Диоскор знал, какую тяжесть мог иметь этот почтенный кортеж на весах Восточного Собора.

Выбор города Эфеса, бывшего театром поражения Нестория, если, как можно предположить, он сделан был под влиянием Евтихия, обнаруживал со стороны этого монаха и его крестника Хризафия намерение распространить преследование на всех умеренноправославных епископов Востока, которых фанатики противной партии обвиняли в несторианстве¹²¹.

Мудрый папа Лев решительно не одобрял ни задуманного императором созвания Собора, ни выбора местом этого Собора города Эфеса¹²², так как "дело, о котором идет рассуждение, по его мнению, вовсе не требовало Соборного исследования", а "тому, кто впал в заблуждение (Евтихию), папа советовал за лучшее там и раскаяться в заблуждении, где он возбезумствовал, там получить и разрешение, где заслужил осуждение"¹²³. Но не имея возможности ни остановить, ни изменить хода этого дела, он старался сделать со своей стороны все, что только можно, чтобы доставить на Соборе торжество истины над заблуждением и правды над насилием. Озабоченный тем, что он видел в распоряжениях относительно состава и организации будущего Собора, и решившись однако, по приглашению императора, послать на него своих представителей, он заблагорассудил с точностью определить полномочия и обязанности своих послов: он "изложил им полно и ясно все, что нужно сообщить относительно предмета соборного исследования", т.е. как истинную веру Римской церкви в тайну воплощения Бога Слова, так и мнение свое о заблуждении Евтихия относительно этой тайны веры, и вручая им собственноручное послание к Собору, в котором выразил и развил взгляд свой на предстоящее суждению Собора дело, уполномочивал легатов содействовать делам и работе Собора, если исповедание веры собравшихся епископов будет согласно с изложенным им исповеданием; в случае же разномыслия легаты должны были удалиться. Для этого деликатного посольства он выбрал людей ловких и благонадежных, у которых не было недостатка в мужестве; их было четверо: Юлий, епископ пусольский, начальник посольства; Иларий, дьякон Римской церкви, сделавшийся впоследствии сам папой; пресвитер Ренат и Дульцитий, пресвитер и нотарий, по заметкам которого легаты должны были составить свои донесения. Видно, что в принятии благоразумных мер папа Лев ничего не упустил из виду¹²⁴. Его послание к Собору так известно в истории и роль, которую оно будет играть в продолжении наших рассказов, так важна, что мы приведем здесь из него главные места¹²⁵.

"И одного Никейского Символа, — говорилось в нем, — совершенно достаточно для того, чтобы разрушить почти все ухищрения еретиков, потому что веруя и исповедуя, что Бог есть и Вседержитель, и вечный Отец, мы вместе с тем веруем и исповедуем, что Сын Его совечен Ему, единосущен и ничем не отличается от Него существенно. Но мы веруем и исповедуем, что этот же самый вечного Отца единородный Сын родился от Святаго Духа и Девы Марии. Это временное рождение Его ничего не убавило у вечного и Божественного рождения и ничего к нему не прибавило, но всецело употреблено было на искупление падшего человека, чтобы и смерть победить, и Диавола, имущего державу смерти, сокрушить, ибо мы не могли бы победить виновника греха и смерти, если бы Тот, которого ни грех не мог уязвить, ни смерть удержать в своей власти, не воспринял и не усвоил себе нашего естества, чтобы оно в Нем, безгрешном и бессмертном, не могло ни заразиться грехом, ни быть удержано смертью".

"И то и другое, Божеское и человеческое, естество, сохраняя все свои существенные свойства, соединены в одном лице, чтобы один и тот же Ходатай Бога и человека, человек Христос Иисус, мог и умереть по одному естеству и остаться бессмертным по другому, как того требовало свойство нашего врачевания. Он имеет все, что есть в нас существенного, все, что Он вложил в нас вначале при создании нас, и что Он восхотел возвратить нам по грехопадении нашем. Но в Нем нет и следа того, что привнес в человека искуситель, и что прельщенный им человек принял в себя от него. Он принял образ раба, но без скверны греха, возвеличивая человеческое и не уменьшая Божественного... Оба естества сохранили в Нем свои свойства без ущерба и изменений, и Тот же самый, который есть истинный Бог, есть вместе и истинный человек: как Бог не изменился через оказанное Им нам милосердие, так и человек не уничтожился через прославление и возвеличение. Каждое из двух естеств в соединении с другим действует так, как ему свойственно: Слово делает свойственное Слову, а плоть исполняет свойственное плоти. Одно сияет чудесами, а другое подлежит страданию..."

"Евтихий, который не признает в единородном Сыне Божием нашего естества ни в уничижении смерти, ни в славе воскресения, должен бы убояться того, что сказал св. Иоанн: "Всякий дух, который исповедует, что Иисус Христос родился во плоти, от Бога; а всякий дух, который разделяет Иисуса, не от Бога, а от антихриста"¹²⁶. А что значит разделять Иисуса, как не отделять от Него человеческое естество и через это упразднить таинство веры, которым одним мы спасены? Заблуждение относительно естества тела Иисуса Христа непременно уничтожает Его страдание и действительность Его жертвы, и когда Евтихий отвечает нам: "я исповедую, что Господь наш был из двух естеств до соединения, но после соединения я признаю в Нем только одно естество", он произносит большое богохульство, потому что нет более нечестия как говорить, что Сын Божий был из двух естеств до воплощения и признавать в Нем только одно естество после воплощения...¹²⁷" Это исповедание веры, так точно и так изящно изложенное в письме папы Льва, подкреплено было многочисленными текстами из св. Писания.

Между тем епископы один за другим прибывали в Эфес. Диоскор был уже на своем месте, раздувая вокруг себя пламя насилия; — и обычные притеснения тех лиц, которые казались ему неблагоприятными для предположенной цели Собора, не замедлили начаться. Три легата папы, — пресвитер Ренат умер по дороге, на острове Делос, — поселились в доме, занимаемом Флавианом, по крайней мере они там обедали и провели ночь: Евтихий воспользовался этим случаем, чтобы отказаться признать их своими судьями¹²⁸. С другой стороны, епископ дорилейский Евсевий, которому запрещено было являться на Собор и который несмотря на то приехал в Эфес, остановился у епископа города, Стефана, вследствие ли прежних дружеских отношений или по другой причине, и поместился там с несколькими клириками Флавиана. Это дурно обошлось гостеприимному епископу, потому что в самый же вечер прибытия Евсевия толпа из трехсот человек: монахов, народной черни и солдат — хотела было взломать епископский дом, крича, что это пристанище для врагов императора¹²⁹. Стефан неизвестно как отделался на этот раз, но ему приберегли за это другой удар, которого он уже не мог отразить. Параболаны Диоскора и монахи Варсумы, расставленные по квартирам города, как будто войска, хвастались, что они призваны самим Феодосием, чтобы показать свою храбрость еретикам несторианцам.

III

В понедельник, 8 августа, заседание Собора открылось в той же самой церкви св. Марии, где было произнесено осуждение Несторию, за которым последовало его изгнание и смерть. Диоскор, как председатель Собора, занял первое место — на высоком троне¹³⁰, к которому вели несколько ступеней (на т. н. горнем месте?): эта подробность необходима для объяснения некоторых фактов этого заседания. Второе место назначено было для начальника римского посольства, епископа пусольского Юлия; два других легата Иларий и Дульцитий, из которых один был пресвитер, а другой дьякон, сели на конце, после епископов. Ювеналий Иерусалимский, назначенный императором вицепрезидентом Собора, занял третье место, а патриарх антиохийский Домн четвертое; архиепископу же константинопольскому Флавиану досталось только пятое место.

Заседание началось, по обычаю, чтением императорских грамот, относящихся к Собору. Протонотарий Собора, пресвитер Иоанн, прочитал сперва призывную грамоту императора, адресованную к председателю Собора Диоскору, в которой определялись цель, состав и регламент Собора, полномочия и права его членов. Как только окончилось чтение ее, поднялся со своего места Юлий Пусольский, начальник римского посольства, чтобы объяснить Собору свое присутствие на нем. "И наш св. отец Лев, — сказал он, — получил от императоров точно такую же грамоту и облек меня своим полномочием в качестве представителя Римской церкви". Он говорил полатыни, а так как большая часть собравшихся на Собор епископов не понимали этого языка, то призвали епископа лидийского Флоренция, чтобы он служил ему переводчиком¹³¹. Когда он кончил, начал в свою очередь говорить дьякон Иларий, через того же переводчика: "Наш блаженнейший епископ Лев и сам бы лично явился в святое ваше собрание, — сказал он, — если бы ктонибудь из его предшественников делал это; но вы знаете, что папа не присутствовал ни на Никейском, ни на Эфесском, и ни на каком другом восточном Соборе¹³²; поэтому, следуя такому заведенному порядку, он послал вместо себя нас быть его представителями, и мы принесли к вам от него подобающее Собору св. отцов послание, которое и иросим принять от нас и прочитать". — "Получите послание, написанное Святому и Вселенскому Собору святейшим братом нашим Львом"¹³³, — сказал Диоскор протонотарию, приняв документ в свои руки; но протонотарий, вместо того чтобы его читать, по знаку Ювеналия, начал читать другую грамоту императора к Диоскору, в которой приказывалось ему принять архимандрита Варсуму в число членов Собора. Чтение этой грамоты не вызвало ни одного замечания со стороны присутствовавших, и Варсума, по предложению Ювеналия, безмолвно признан был равноправным епископам членом Собора.

Легаты думали, что вслед за прочитанной грамотой протонотарий прочтет поданное ему послание папы. Но в этот момент императорские чиновники произвели движение, показывавшее намерение говорить, и Диоскор, обратившись к ним, сказал: "Если достопочтенные Елпидий и Евлогий имеют чтонибудь объяснить Собору, пусть скажут..." Вызванный на объяснение, Елпидий начал свою речь широковещательным разглагольствованием и окончил заявлением, что и он с Евлогием имели высокую честь получить от императора грамоту, уполномочивающую их присутствовать на Соборе в качестве блюстителей порядка и законности, которую сам же и прочитал, и вслед за тем подал Диоскору высочайшее послание к Собору императора, прося приказать прочесть его. За этими разглагольствованиями императорских чиновников и чтением высочайших грамот о послании папы и забыли.

Это была игра, заранее условленная между главными действующими лицами на Соборе, чтобы увернуться от чтения папского послания, которого они боялись, потому что они легко угадывали по хорошо известным им из посланий воззрениям Льва, что послание его должно было содержать в себе осуждение Евтихия и одобрение учения и образа действий Флавиана. Легаты не потребовали безотлагательного чтения, ожидая удобного случая, который, думали они, не мог от них уйти.

В послании своем к Собору император указывал побудительную причину созвания Собора—возбуждение епископом константинопольским Флавианом какогото нового вопроса и нового исследования о святой вере против архимандрита Евтихия, вызвавших разногласия и споры в Церкви, — и на цель Собора — обсуждение и пресечение всех этих новых вопросов и исследований в области веры, производящих смуты и беспорядки. "Вы, — говорил император отцам Собора в заключение своего послания, — призваны мной, чтобы рассмотрев и обсудив все, сделанное Флавианом на Константинопольском Соборе при исследованиях о вере, исторгнуть весь диаволъский корень, извергнуть из Св. Церкви ревнующих о богохульстве нечестивого Нестория или благоприятствующих ему и соделать неприкосновенность православной веры прочной и непоколебимой". Говоря таким языком, император недвусмысленно выставлял Флавиана и единомышленных с ним епископов Востока перед Собором как потаенных благоприятелей и продолжателей учения Нестория, и тем самым обличал самого себя, как явного приверженца и поборника партии монофизитской, смотревшего на дело глазами Евтихия, Диоскора и Хризафия.

Когда протонотарий окончил чтение этого послания, второй вицепрезидент Собора, Фалассий, епископ кесарийский, сказал: "Благочестивейший император наш, как видно из его послания к СобоРУ, желает, чтобы первым делом Собора было составление постановления о вере, — пусть же это дело и придет в движение, а все прочие дела останутся до времени без движения". — "Вы совершенно верно истолковали волю императора, — подтвердил со своей стороны и уполномоченный представитель императора Елпидий, — итак, благоволите составить определение о вере, а потом уже по порядку рассмотреть то, что сделано в Константинополе против Евтихия". Когда таким образом наступило время изложения веры, председатель Собора обратился к собранию со следующей речью:

"Мы собрались сюда по повелению благочестивейшего императора, — сказал он, — не для того, конечно, чтобы вновь исследовать веру и составлять новые вероопределения, но именно потому, что возникли некоторые новые мнения о вере, император и повелел собраться св. Собору, чтобы мы исследовали, согласны ли эти новые мнения с определением веры св. отцов наших. Не будем же терять время в бесплодных спорах. Или вы желали бы изменений в определениях веры св. отцов?" — "Нет, нет, — раздались голоса со всех сторон, — если кто переменит веру, пусть будет анафема! Мы останемся в вере своих отцов! Если кто прибавит к ней чтонибудь или убавит из нее, пусть тоже будет анафема!"¹³⁴ — "Так как очевидно стало, что вы все согласны по общему вопросу о вере, — поспешно сказал комит Елпидий, — то перейдем к частным делам: прикажите войти архимандриту Евтихию, по обвинению которого в неправых мнениях о вере и созван Собор". Еще раз увернулись от чтения папского послания.

Евтихий вошел. Это не был более тот смиренный, больной и угнетенный монах, который присутствовал на Константинопольском Соборе и отвечал на все вопросы: "Я доселе не говорил так, но теперь буду говорить, потому что вы так говорите; я повинуюсь моим начальникам". Походка его была твердая, осанка гордая. Канонически лишенный своего сана, он был тем не менее одет в одежду архимандритов, которую Диоскор разрешил ему носить, и держал в руках сверток бумаги. Окинув взором церковь и собрание, он сказал: "Я поручаю себя Отцу, Сыну, Святому Духу и вашей справедливости. Вы были свидетелями моей веры, за которую я подвизался вместе с вами против Нестория в этой самой церкви, где являюсь сегодня как обвиняемый¹³⁵. Я изложил мою веру вот в этом прошении: прикажите прочитать его"¹³⁶. Он подал бумагу протонотарию, который взял ее и прочитал.

Прошение начиналось перепиской Никейского Символа, с присоединением к нему следующего заявления: "Так я веровал и верую; в этой вере и крестился, запечатлен, и жил даже до сего дня, и в этой же вере желаю и умереть. Всех святых отцов почитаю православными и признаю своими учителями в вере, а Манеса, Валентина, Аполлинария, Нестория и всех еретиков даже до Симона Волхва анафематствую"¹³⁷. Затем излагалась сама жалоба, составленная очень ловко и искусно. "Я, Евтихий, — говорилось в прошении, — от юности жил по этой вере, пребывая в молитвах; но Евсевий, епископ дорилейский, обвинил меня перед епископом Флавианом в ереси, не указав в какой именно, надеясь, что смущенный и взволнованный этим неожиданным нападением, во время допроса, сбиваясь ошибками языка, как это бывает при публичных прениях, какимнибудь необдуманным ответом на предложенный вопрос подам повод к обвинению меня в заблуждении. А архиепископ Флавиан, вняв этому голословному обвинению, велел мне явиться на суд Собора, зная, что я дал обет никогда не выходить из своего монастыря, и надеясь за неявкой моей осудить меня заочно. Поэтому и приговор осуждения составлен был против меня прежде моего прихода на суд Собора, что и засвидетельствовал силенциарий Магнус, которому император поручил охранять меня от угрожавших мне опасностей". В таком же духе неприязни к Флавиану излагался и судебный процесс. Архиепископ не имелде никакого уважения ни к седым волосам Евтихия, ни к его прежней борьбе против еретиков; он не хотел принять от него апелляцию, поданную среди всего Собора, и осудив обвиняемого собственной своей властью, вопреки каноническому праву, выдал его взбунтовавшейся толпе народа, так что он непременно погиб бы, если бы не спасло его особенное покровительство Провидения...

Таково было вкратце прошение Евтихия. Когда оно было прочитано, Флавиан поднялся со своего места и сказал: "Вы выслушали обвиняемого, теперь нужно выслушать и обвинителя его Евсевия Дорилейского, а его здесь нет; прикажите ему придти". — "И не нужно, чтобы он здесь был, — возразил комит Елпидий,—император исключил его из этого собрания: обвинитель исполнил свое дело и думает, что он выиграл его; ну пусть себе и думает! То, что здесь происходит, уже не касается его; вы собрались, чтобы судить судей, кассировать или утвердить прежний суд, а не для того, чтобы снова начинать обвинительный процесс"¹³⁸. Затем, обращаясь к председателю, Елпидий присовокупил: "Нам остается узнать деяния Константинопольского Собора, прикажите, если угодно, прочитать их!"

Заявив лично от себя согласие на это, Диоскор спросил присутствующих, желают ли они этого чтения: большая часть епископов отвечали утвердительно, но легаты папы воздержались от подачи своего голоса. "Разве вы не того же мнения?" — спросил обеспокоенный председатель у епископа пусольского. — Мы не противимся этому, — отвечал тот, — но мы хотим, чтобы сначала прочитано было послание папы". — "Мы настаиваем на этом тем более, — прибавил дьякон Иларий, — что святейший епископ римский написал это послание после того, как ему были сообщены акты, чтения которых вы желаете"¹³⁹. При этих словах Евтихий, боясь чтобы не исполнили их требования, поспешил сказать: "Послы святейшего епископа римского стали мне очень подозрительны, потому что они посещали архиепископа Флавиана, обедали у него, пользовались от него всяким вниманием и услугами; поэтому я прошу вашу святость, чтобы все, что они будут делать или говорить против меня, не было принимаемо во внимание при суждении обо мне"¹⁴⁰. Диоскор объявил, что в порядке судопроизводства следует прочитать сперва деяния Константинопольского Собора, а потом уже послание боголюбезнейшего епископа римского. Но оно так и осталось непрочитанным.

Чтение актов Константинопольского Собора возбудило коекакие споры между епископами, из которых некоторые, присутствовавшие на этом Соборе, старались объяснить или смягчить то, что они говорили прежде. Когда дело дошло до последнего заседания, в котором Евсевий убеждал Евтихия исповедать в Иисусе Христе

два естества после воплощения, в собрании поднялся большой шум; многие голоса (преимущественно египетские епископы) закричали: "Взять и зажечь Евсевия! Пусть он живой горит; пусть изрежут его в куски! Как он разделил два естества в Спасителе, так пусть разделится он сам!"¹⁴¹

Диоскор, пользуясь обнаружившимся волнением, сказал громким голосом: "Можете ли вы потерпеть это выражение о двух естествах после воплощения?" — Нет, нет, отвечал Собор, анафема тому, кто утверждает это! — "Я нуждаюсь также и в ваших руках, как и в голосах, — продолжал Диоскор, — кто не может кричать, пусть поднимет руку!" Руки поднялись, и среди шума был слышан только крик: "Если кто говорил два естества, пусть будет анафема!" — "Какое же исповедание веры одобряете вы, — спросил председатель, — Евтихия или Евсевия?" — "Не называйте его Евсевием, — сказали некоторые голоса, — он не Евсевий, — это слово погречески значит благочестивый, — а Асевий — нечестивый"¹⁴².

После актов Константинопольского Собора прочитали акты ревизионной комиссии, при чем также не обошлось со стороны некоторых епископов, присутствовавших на Константинопольском Соборе, без оговорок и поправок высказанных ими тогда слов.

Когда таким образом все документы, относящиеся к делу Евтихия, стали известны Собору, председатель приступил к собиранию мнений присутствующих епископов, как они находят верующим Евтихия и что определяют относительно его. Ювеналий Иерусалимский первый подал мнение: "Так как Евтихий,—сказал он, — объявил, что он следует изложению веры Никейского Собора и признает предшествовавший Эфесский Собор, то я нахожу его совершенно православным и определяю, чтобы ему был возвращен и его сан, и его монастырь"¹⁴³. Многие голоса закричали: "Это суд справедливый!"¹⁴⁴Домн Антиохийский сказал в свою очередь: 'Прежде, получив послание Константинопольского Собора, я согласился на осуждение Евтихия; но теперь, ввиду письменных заявлений Евтихия о своей вере, я отрекаюсь от этого суждения о нем и согласен с вашей святостью, чтобы он опять получил и сан пресвитера, и начальство над монастырем". Это мнение Домна расстроило ряды восточных епископов, пришедших поразить Евтихия; они подали голос с большинством. Варсума подал свой голос за Евтихия после всех епископов; он говорил посирийски, а один из его монахов переводил его слова погречески. Легаты папы воздержались от подачи своего голоса, что не помешало председателю утвердить мнение громадного большинства членов. Таким образом Евтихий выиграл свое дело во всех пунктах и вышел из собрания с видом победителя.

Это была первая сцена жалкой драмы; вторая была еще прискорбнее и превзошла в этом отношении все когдалибо виденное. Мы говорили выше о тех монахах Евтихия, которых архиепископ Флавиан лишил причастия св. тайн за то, что они отказывались признать осуждение их архимандрита и продолжали поддерживать сношения с ним. Отлучение от Церкви было применено к ним с чрезвычайной строгостью. Бедные монахи выносили все терпеливо в ожидании Собора; и когда наконец настало столь желанное время, они послали в Эфес депутацию, чтобы изложить Собору свои жалобы и потребовать удовлетворения. Депутаты в числе тридцати пяти человек стояли у дверей церкви: по докладу протонотария, Диоскор приказал им войти. Они принесли с собой прошение, подписанное всеми членами депутации, с пресвитером Нарзесом во главе, и подали его Собору для прочтения в заседании.

Это прошение, в высшей степени оскорбительное для архиепископа, обвинявшее его не только в злоупотреблении властью, но и в хищении, оканчивалось требованием, чтобы и он, в свою очередь, был низложен и отлучен от Церкви. В нем говорилось, что тронутые обетованиями Божиими, они презрели на этом свете все: и имения, и чины, и почетные должности,—словом, все видимые блага, какими наслаждались, и все надежды на них, и составили монашескую общину в числе трехсот человек под управлением благочестивейшего архимандрита Евтихия, чтобы жить в воздержании и молитве, и что большая часть из них прожила таким образом около тридцати лет, а некоторые и более. Но архиепископ Флавиан, вместо того чтобы их поощрять в таком образе жизни и покровительствовать им, поступил в отношении к ним совершенно напротив; он осыпал хулами и клеветами их начальника, и нашедши несправедливый предлог к обвинению его в нечестивом образе мыслей, осудил его как еретика и низложил, а им, духовным чадам Евтихия, приказал удалиться от него, и даже не говорить с ним. В то же самое время он наложил секвестр на их имения, чтобы доходы с них шли в пользу бедных, — что было чистейшей ложью, потому что он не имел другой цели, как конфисковать их в свою пользу.

"Нам угрожали еще более жестокими наказаниями,—прибавляло прошение, — если мы не будем повиноваться, даже лишением святых таинств... И эта угроза была исполнена. Святой алтарь монастыря, шесть месяцев тому назад освященный тем же самым епископом, стоит без Божественного жертвоприношения¹⁴⁵, и это несправедливое наказание тяготело над нами до времени собрания вашего святого Собора. Некоторые из наших братьев, умершие в этот промежуток, лишены были напутствия св. таинств и церковного погребения. В таком печальном состоянии провели мы и день Рождества Христова, и день Богоявления, и наконец, день Воскресения, когда епископы разрешают грехи грешников, а государи милуют преступников. В продолжении целых девяти месяцев терпели мы это суровое наказание, исполняя во всем остальном правила монашеской жизни. Вот почему мы пришли сюда просить вас сжалиться над нами, потерпевшими от епископа такое несправедливое наказание за благочестие, возвратить нам неправильно отнятое им у нас общение с Церковью и приобщение св. таинств, а с ним поступить за его неправедный суд так же строго, как он поступил с нами¹⁴⁶.

При всяком другом обстоятельстве такие речи, брошенные в лицо церковному начальнику, были бы строго обузданы собранием епископов, которые все имели интерес заставить уважать свою власть и сан монашеские общины, обыкновенно очень склонные не признавать их; но в настоящем случае страсть или просто боязнь заглушили голос рассудка. Диоскор не удосужился навести и справок, верны ли были факты, о которых доносили; он не потребовал у Флавиана ответа на обвинения его подчиненных, а так как этому было запрещено указом императора говорить без необходимости, а Диоскор не приглашал его защищаться, то не бьшо ли это сделано с целью наблюдения над настроением мыслей Собора? Перейдя к мыслям другого порядка, он спросил монахов о их вере, заметив им внушительно, что исповедание правой веры есть их и оправдание. "Мы думаем,— отвечали они,—так, как постановили Соборы Никейский и Эфесский, и вопреки их вере никогда ничего не думали; мы веруем точно так же, как и архимандрит наш, за которого мы пострадали"¹⁴⁷. Тогда Ювеналий Иерусалимский, не разбирая больше дела, подал мнение, что этих монахов, как исповедующих православную веру, нужно разрешить от наложенного на них запрещения и возвратить им их степени. Собрание выразило согласие на это мнение, и монахи вышли: это была еще одна победа, одержанная над Флавианом.

IV

Когда дело Евтихия в этих двух фазах окончилось, Диоскор предложил Собору прочитать то, что бьшо постановлено о вере предшествующим Эфесским Собором. Таким чтениям, служившим к напоминанию о канонических правилах, обыкновенно предшествовали прения о какихлибо важных вопросах веры или дисциплины: а какие же это могли быть важные вопросы, если председатель, в начале заседания Собора, велел пропустить, как излишнее, изложение веры, чем всегда открывались Соборы? Какой же сюрприз замышлял Диоскор?

Епископы, не посвященные в его замысел, обеспокоились и спрашивали один другого, к чему хотят направить это чтение. Каждый сообщал свои догадки своим соседям. Домн Атиохийский заподозрил Диоскора в желании одобрить анафематства Кирилла, которые не были приняты формально предшествующим Собором. "Знаете ли вы, о чем будут подавать голоса?", — сказал своему соседу (Онисифору Иконийскому) Василий Селевкийский. — "О низложении епископа Флавиана", — ответил тот. — "Может быть, Евсевия Дорилейского,—возразил третий (Епифаний Пергский).—Но Флавиана? Нуте, никто не осмелится тронуть его"¹⁴⁸.

Большинство епископов высказались за чтение, и тогда обнаружилась скрытая цель Диоскора. Он приказал читать акты шестого заседания, на котором осужден был символ Феодора Мопсуэтского как еретический, что дало повод Собору запретить всякое составление или обнародование символов, в которых сделаны были какиелибо изменения против Никейского Символа, под страхом низложения для епископов и клириков и отлучения для мирян.

По прочтении этого постановления, председатель предложил объяснительный комментарий на него. По толкованию его, это запрещение Собора ничего не изменять в Никейском Символе обнимало собой всякое прибавление или убавление и даже перемену выражений. Это было запрещение говорить, думать, исследовать чтонибудь, кроме заключающегося в формуле этого изложения веры. Никогда однако, постановляя это определение, Эфесский Собор не придавал ему такого смысла; он хотел только остановить поток символов, хороших и дурных, которые тогда наводняли церкви Востока, но отнюдь не запретить употребление слов равнозначащих, фраз, выражающих ту же мысль, и выражений для истин, еще не определенных канонически. Если бы первое Эфесское собрание имело в виду ту цель, какую предположил Диоскор, то оно осудило бы само себя, потому что, осуждая учение Нестория, оно одобрило и утвердило такое определение о таинстве Воплощения, которого не бьшо в Никейском Символе; оно осудило бы также и своего председателя Кирилла, руководителя и вдохновителя всех своих решений. Да и трудно представить себе, чтобы на протяжении семнадцати лет со времени издания этого постановления ктонибудь из присутствующих епископов, и может быть Диоскор первый, не сделал изложения веры в выражениях, которые в чемнибудь отличались от выражений Никейского Символа. Таким образом, истолкование Диоскора было очевидно ложное, но никто из епископов не осмелился возвысить свой голос, из страха перед оружием, которое блестело на глазах у всех, как угроза.

"Вы слышали постановление Собора, — сказал Диоскор, окончив свой комментарий на него¹⁴⁹, — наша обязанность обозначена здесь вполне ясно: если кто, вопреки этому постановлению, хоть в чемнибудь изменит формулу Никейского Собора, тот сам себя по своей воле подвергнет осуждению. Собор, вероятно, одного мнения со мной? Пусть каждый из вас подаст свое мнение: можно ли безнаказанно говорить, думать, исследовать или вводить чтолибо новое, чего не сказано в Никейском Символе"¹⁵⁰. Не подозревая, кому готовится удар, Фалассий устранил трудность, сказав, что он всегда следовал постановлениям Никейского и Эфесского Соборов и отвращается от всякого, кто учит чемунибудь противному их предписаниям. Большая часть епископов подала свое мнение таким же образом, держась общих мест, которые ни к чему не обязывали их мнения в деле частном; но Диоскор истолковал их мнение в утвердительном смысле.

Ураний Имерийский анафематствовал всякого, кто осмеливался говорить или исследовать чтонибудь вне Никейского Символа, а экзарх эфесский сказал, что он осуждает и анафематствует всякое изложение веры, выходящее за пределы того, что было определено св. отцами Никейского Собора: они более прямо помогли Диоскору. Юлий Пусольский, первый легат папы, сказал, что мнение Римской церкви совершенно согласно с теми, которые были только что высказаны; а дьякон Уларий прибавил: "Вы увидите это из послания нашего святейшего епископа Льва, которое я снова прошу прочесть"¹⁵¹; но эта новая просьба имела такой же успех, как и прежние. Сосчитав голоса, председатель объявил, что Собор согласен на применение этого постановления; он велел приблизиться одному из нотариев, и тот прочитал приговор о низложении архиепископа Флавиана и Евсевия, епископа дорилейского.

Диоскор, от имени которого был произнесен этот приговор, основывал его единственно на постановлении Эфесского Собора, утверждая, что запрещение говорить и исследовать чтолибо о вере вне Никейского Символа, было нарушено: сперва Флавианом в догматическом исповедании веры, которым он открыл Константинопольский Собор, а потом Евсевием в течении всех прений. К этому прибавлялось еще несколько слов о смутах и соблазнах, которые эти два епископа произвели в Церкви, извращая и перестраивая все по своему произволу. Но главная вина их состояла в том, что они нарушили запрещение Эфесского Собора.

"Ясно, — гласил приговор, — что, поступая так, как они поступили, они сами себя подвергли наказанию, определенному св. нашими отцами. Поэтому, утверждаясь на определениях Эфесского Собора, мы присуждаем вышеупомянутых, Флавиана, бывшего архиепископа константинопольского, и Евсевия Дорилейского, к лишению священнического и епископского сана"¹⁵².

Чтение этого приговора произошло среди скорби одних и радости других. Когда оно было окончено, Диоскор сказал Собору: "Теперь пусть каждый из вас особо подаст свое мнение об этом приговоре, чтобы включить его в акты; но знайте, что обо всем, что будет сделано, должно быть донесено императору сегодня же". В эту минуту Флавиан поднялся со своего места и сказал твердым голосом: "Я протестую против этого"¹⁵³. Потом он подал одному из легатов, вероятно епископу пусольскому, который сидел по соседству с ним, свою записную книжку, в которой наскоро набросал формулу обращения за помощью к папе и западным епископам. Дьякон Иларий, встав, в свою очередь, произнес от имени Римской церкви: contradicitur —возражается, — и это латинское слово было включено в греческие акты.

Несмотря на эти протесты, приступили к подаче мнений по порядку, и Ювеналий Иерусалимский начал было уже говорить, как вдруг в собрании обнаружился беспримерный шум. Онисифор Иконийский, Мариниан Синадский и Нунехий Фригии Лаодикийский взбежали на эстраду, где сидел председатель, и обнимая с умоляющим видом его колени, заклинали его подумать о том, что он делает. "Флавиан, — говорили они, — не заслужил такого тяжкого наказания, как низложение; вся вина его в том, что он осудил одного из своих пресвитеров, и если за это он достоин порицания, то пусть порицается, но не осуждается; и ты сам имеешь пресвитеров: разве не случалось когданибудь и тебе самому осуждать за чтонибудь своих пресвитеров?" Василий Селевкийский, присоединившийся к ним, заклинал его не оскорблять своим приговором "чувства всей земли". "Я исполняю мою обязанность, — восклицал Диоскор, отталкивая их, — и если бы мне грозили отрезать язык, я всетаки буду говорить то, что сказал"¹⁵⁴

Епископы настаивали, прижимая его своими руками; другие подбежали посмотреть, что означает эта сцена. Диоскор, из боязни ли какогонибудь заговора против себя или просто желая отделаться от них, вдруг поднялся со своей эстрады и, стоя на подножии ее, произнес гневным голосом: "Это что такое? Бунт против меня! Где комиты?"¹⁵⁵ Комиты Елпидий и Евлогий были тут и прибежали на его зов; думая, что он находится в опасности, они велели отворить обе половинки дверей церкви и позвали в свою очередь проконсула Прокла. Тот бросился в церковь с толпой солдат, из которых одни были вооружены обнаженными саблями или копьями, другие несли цепи, как будто когонибудь надо было вести в тюрьму. Приведенные своим начальником к эстраде председателя, эти люди бросились на епископов, которые продолжали упрашивать Диоскора взять обратно свой приговор и грубо разогнали их.

В церкви произошел ужасный шум. Солдаты бегали во все стороны, размахивая оружием, толпы народа, параболанов и монахов, вошедшие вслед за ними, довели беспорядок до высшей степени. Только и слышны были свирепые крики или угрозы: "Нужно повыгонять отсюда и поубивать всех тех, кто не повинуется Диоскору". Монахи Варсумы были тут же, размахивая своими дубинами, которыми они поубивали стольких несторианцев, епископов или клириков; а для них всякий противящийся Диоскору был несторианец¹⁵⁶.

Жалобы присутствовавших на этом Соборе, заявленные ими позже (на Соборе Халкидонском), дают нам понятие о том смятении, какое произошло между членами Собора. Они в рассыпную поукрывались по самым отдаленным уголкам церкви, потому что Диоскор велел затворить двери, чтобы собрание не могло разойтись. Некоторых нашли прикорнувшими под своими скамейками. Стефан Эфесский спрятался в свою ризницу; но двери ее заперли на ключ и держали его там до тех пор, пока он не подписал приговора. Египетские епископы поощряли параболанов и монахов в их грозных заявлениях, и горе тому, кто показывал вид сопротивления. Дьякон Иларий, сделавшийся хранителем записной книжки Флавиана, в которой было записано им объявление протеста, какимто искусным образом (?) скрылся из церкви во время смятения. Вышедши оттуда, он ни минуты не остался в городе, а выбравшись на поле, во избежание поисков, малоизвестными и трудно проходимыми путями достиг порта, где сел на судно и поехал в Италию¹⁵⁷.

Когда беспорядок немного поутих, председатель приказал, чтобы все заняли свои места, и стоя на своей эстраде с простертой рукой в знак приказания, возвестил, что сейчас будут собирать голоса. "Если кто откажется подать свое мнение, — дерзко сказал он, — тот будет иметь дело со мной¹⁵⁸; мнения будут занесены в акты, и император будет знать их. Так берегитесь!" Пошли собирать голоса по рядам. Страх и низость заплатили дань бесчестности, мщению и ненависти.

Ювеналий первый подал свое мнение, и подал за низложение. Домн Антиохийский, следовавший за ним, сделал то же самое: история выставила этот бесчестный поступок его на презрение миру, и он сам отдал себе справедливость, отказавшись от епископства. Евсевий Анкирский поколебался дать свое мнение; он осмелился даже заговорить о кротости и милосердии; но был прерван свирепыми криками со стороны египтян, и чуть сам не подвергся низложению. Феопемт Кавказский, столь же невежественный, как и злой, сказал, что он без сожаления осуждает таких опасных врагов Церкви, как обвиняемые, так как они, укрываясь под личиной благочестия, проповедуют нечестивое учение Нестория¹⁵⁹; в таком же духе и смысле высказал свое мнение и Иоанн Гефесский. А один из епископов выразил даже сожаление, что такие нечестивцы, как Флавиан и Евсевий, присуждены к такому недостаточному наказанию, как низложение, и потребовал их головы; этот несчастный назывался Уранием и был епископ Имерии¹⁶⁰. Мы не говорим о мнениях египтян и Варсумы, который подал голос после епископов; их можно угадать и так.

Таким образом Флавиан и Евсевий были осуждены Собором на низложение, обыкновенно предшествующее ссылке. Однако этим не все еще было окончено; нужно было, чтобы епископы, прежде чем разойтись, подписали подлинник актов Собора, и председатель велел тщательно охранять выходы из церкви, чтобы никто не мог выйти. Стали ждать, пока нотарии сличат и проверят свои заметки и составят протокол заседания, но дело не шло на лад. Заседание было так бурно, так полно событий, что секретари не могли всего уловить и выразить верно в своих заметках; когда они приступили к окончательной редакции, то никак не могли столковаться¹⁶¹. Это обстоятельство было очень важно, оно могло разрушить все усилия Диоскора, так как он не сомневался, что многие епископы, выйдя из церкви, не возвратятся больше или откажутся от своих слов, и тогда деяния этого многотрудного заседания сделаются недействительными, как не подтвержденные подписями.

Председатель подозвал к себе для совещания главных действующих лиц своей партии, и все признали, что на завтрашний день нельзя рассчитывать и что нужно теперь же связать этих трусливых епископов их подписями, пока есть возможность принудить их к этому посредством солдат. Но каким образом сделать это, когда протокол не был еще составлен? Один из членов совещания подал мысль заставить их подписаться на белых листах, с тем что нотарии и Диоскор возьмутся наполнить пробелы в свободное время. Это средство было принято; но оно было так ново, что многие епископы колебались дать свои подписи, спрашивая друг друга, какое употребление будет сделано из них. Тогда Диоскор принялся сам за дело. В сопровождении Ювеналия и под прикрытием двух неизвестных Собору лиц с угрожающим видом¹⁶², он переходил от скамьи к скамье, представляя епископам лист, на котором они должны были подписать свое имя. С теми, кто чинил какиенибудь препятствия, поступали сурово и обзывали еретиками. Некоторые подписывались, указывая пальцем на солдат, как бы говоря этим, что уступают только насилию; им отвечали за это ударами по руке. Формула, которую им диктовали, была следующая: "Такойто, определивши, подписал"163 Акты заключали в себе сто тридцать четыре подписи епископов или пресвитеров, представлявших своих отсутствующих епископов. Варсума подписался между пресвитерами.

Беспорядок был такой, что два епископа подписались два раза а двое подписались посредством чужих рук, ссылаясь на то, чтс они не умеют писать¹⁶⁴. Египтяне подписались последними и после воспользовались этим обстоятельством для оправдания себя в том, будто они принуждали других к подписи. Стефан Эфесский был выпущен из своей ризницы под условием подписи, что он и сделал. Церковь во все это время оставалась так плотно запертой до самого вечера, что епископы, впавшие в изнеможение от этих тревожных сцен, не могли ни на минуту выйти, чтобы подышать свежим воздухом.

Между тем настала ночь, и принесли факелы, которые бросили на это плачевное зрелище еще более мрачный оттенок. Флавиан, оставив свое место во время чтения записей нотариев о заседании, стоял в середине церкви, ожидая минуты выхода. Диоскор заметил его и подбежал к нему с оскорбительными словами на устах. Что произошло между ними, не известно; но Диоскор ударил его кулаком в лицо, говоря, что он выгонит его из собрания. Воодушевленные примером своего начальника, два дьякона его, Гарпократион и Петр Магнус — тот самый, который после сделался александрийским патриархом — схватили Флавиана поперек тела и повалили на пол. В таком положении Диоскор попирал его ногами, ударяя каблуками в бока и грудь¹⁶⁵; монахи Варсумы, прибежавшие на шум, в свою очередь начали осыпать ударами несчастного архиепископа, лежавшего распростертым на полу, и топтали его своими ногами; а начальник их Варсума, находясь тут же, воодушевлял их своим присутствием, крича посирийски: '"Убей его, убей!"¹⁶⁶ В ужасе от этой сцены епископы бросились со всех сторон к выходам и заставили наконец отворить себе двери. Флавиан, вынесенный солдатами из церкви, брошен был умирающий на солому тюрьмы, откуда на другой день его вытащили, чтобы отправить в ссылку. Его должны были увезти в глубину Фригии, но он умер по дороге, спустя три дня после своего осуждения, в местечке, называемом Ипеп¹⁶⁷.

Евсевий Дорилейский, сначала посаженный в тюрьму, а потом приговоренный к ссылке, убежал и, после многих трудов и опасностей, переехал море, чтобы отдаться под покровительство папы. Юлий и Иларий были уже тут. Этот последний чувствовал всю свою жизнь тайный ужас при воспоминании об этом страшном Соборе, и когда в свою очередь сделался римским епископом, то построил подле церкви св. Иоанна Латеранского капеллу, посвященную Евангелисту "своему избавителю". Вероятно он сделал это по обету, данному в то время, когда спасался из Эфеса. На потолке ее, разрисованном фресками, изображена была мученическая кончина Флавиана, лежащего посредине Собора и попираемого ногами Диоскора и его клевретов. Это изображение существовало до времен папы Сикста V, когда капелла была уничтожена¹⁶⁸.

Епископы думали только о том, как бы возвратиться поскорее домой; но Диоскор запретил им отъезд. "Период заседаний, — сказал он, — далеко еще не кончился, нам предстоят еще другие важные дела". Они побоялись уехать и остались. Он действительно задумывал дела, в которых соучастие этого раболепного собрания было ему необходимо или, по крайней мере, полезно. Первое и самое желанное для него было осуждение Феодорита, этого высоко чтимого ученого богослова Востока и мужественного противника анафематств Кирилла. Император устранил его от Собора и настрого запретил ему оставлять свою епархию: это была почти ссылка, но для врагов его этого было еще недостаточно: их могло удовлетворить только низложение его,—и Собор Диоскора, внимая яростным крикам врагов его, без всякого суда, заочно присудил его, как еретика, к низложению и отлучению от Церкви. Приговором Собора повелевалось все его сочинения предать огню, а его самого, как зверя, выгнать из мест, обитаемых людьми: запрещалось, под страхом отлучения, говорить с ним, давать ему убежище и хлеб¹⁶⁹. Таким образом тот, кто так благородно пожертвовал всем своим состоянием для перестройки города Кира и для того, чтобы дать жилище и пищу бедным, был осужден умереть от голода в лесах. Восток, высоко чтивший этого святого человека, был возмущен этим, и ужасный приговор не был исполнен.

Второй жертвой Диоскора был антиохийский патриарх Домн, но о нем никто не жалел, хотя он сам начинал сожалеть и раскаиваться в том, что подписался под определением Собора по слабости характера. Лишенный своего сана и кафедры, как несторианец, за то, что находил неясности в анафематствах Кирилла, он удалился в уединение монастыря, из которого вышел, чтобы сделаться епископом, и когда позже обстоятельства переменились, он не потребо

266

вал возвращения себе прежней кафедры, чувствуя, что не был достоин ее¹⁷⁰. Еще четыре другие епископа, и в числе их эдесский митрополит Ива, пали жертвами злобы Египтянина, который, видя вокруг себя одних только соучастников и угодников, наконец распустил собрание¹⁷¹.

Из Эфеса Диоскор поехал в Константинополь в сопровождении нескольких египетских епископов, чтобы при их содействии поставить преемника Флавиану; взоры его пали на Анатолия, александрийского дьякона, апокрисиария его в столичном городе: поставление в Константинополе патриарха египтянина—это был венец его победы. Поведение легатов папы на Соборе безмерно раздражало его против них и их епископа, содержание послания которого ему нетрудно было угадать; он не выносил мысли об апелляции Флавиана Риму и Западу, которая снова могла все поставить под вопрос и сделать его самого из судьи подсудимым; он крайне сожалел, что не мог задержать в своих руках этой апелляции, чтобы уничтожить ее и легатов, понесших ее в Рим. Мучимый этими злобными сожалениями, он остановился на пути своем в Никее, составил маленький синод из окружавших его египтян, произнес анафему папе за еретические его догматы, высказанные его послами, и отлучил его от Церкви¹⁷².

Таковто был второй Эфесский Собор, выставивший напоказ христианскому миру одно из самых ужасных зрелищ, какого еще никогда не приходилось видеть. Общественное сознание, возмущенное всем этим, дало ему название сборища разбойничьего, под которым он и записан в истории.

Покончив дело в Эфесе, Диоскор отправился в Александрию, где имел торжественный въезд, неся с собой, как доспехи неприятельского полководца, известия о низложении двух патриархов Восточной церкви—константинопольского и антиохийского. Вся Восточная церковь была теперь под его ногами, и он мог принять титул Вселенского патриарха, который один азиатский епископ осмелился дать ему в полном собрании Собора¹⁷³; но правосудие Божие не Дремало. Приготовлялось третье действие, как развязка той мрачной драмы, два первые действия которой мы рассказали; это — Диоскор перед лицом Халкидонского Собора.

Хризафий поспешил через императора утвердить результаты Эфесского разбойничьего Собора, и закон Феодосия, изданный немного спустя после закрытия этого лжесобора, прибавил к цеп. ковным наказаниям гражданское преследование. Низложение епископов Евсевия, Домна и Феодорита было поименно одобрено и кроме того им было присуждено изгнание с запрещением давать им убежище и пищу, под угрозой такого же наказания всякому, кто будет иметь сношение с ними. Тот же закон устанавливал сходство в учении межу Несторием и низложенными Эфесского Собора¹⁷⁴. Феодосии, без сомнения, подписал этот ненавистный закон с удовольствием, как доказательство своей богословской прозорливости и своего православия; но радость его продолжалась недолго, смерть неожиданно поразила его 26го июля следующего года.

Однажды, когда он охотился в окрестностях Константинополя, на берегах маленькой речки Левкии, т.е. белой, понесшаяся лошадь сбросила его с себя в реку, и он, упав, раздробил себе позвоночный столб. Его положили на носилки и таким образом принесли во дворец, где он на следующую же ночь и умер. Пульхерия, вызванная поспешно из Гевдомона, присутствовала при его последних минутах; она похоронила его 30го июля в могиле Аркадия¹⁷⁵, отца его, на южной стороне церкви Апостолов. Этот слабый император, которому греки дали титул благочестивого, или набожного, но богословская мания которого была бичем для его империи, умер на пятидесятом году своей жизни, процарствовавши сорок два года и около трех месяцев после смерти своего отца, и с небольшим сорок восемь лет с того времени как получил титул Августа. Его смерть оставила бразды правления империи в руках Пульхерии Августы.

Примечания

⁸¹ Per omnia conturbare sanctam, quae apud nos est, ecclesiam festinavit, propositiones iniuriarum publice ponens... Binii., Concil., t. III. Concil., IV, p. 3.
⁸² In diversis oratoriis, memoriisque sanctorum post apellationem fecit in me prolatam legi sententiam et anathematizabat me. Binii., Concil., IV, p. 76.
⁸³ Et suscribere dictatam adversus me sententiam monasteria compellebat. Ibid., p. 77. Этому-то обстоятельству и обязаны своим происхождением имеющиеся под актами Конст. Собора подписи двадцати трех архимандритов, в том числе и Авраамия, друга и ходатая Евтихия. Примеч. переводчика.
⁸⁴ Prohiberi nos cum nostro magistro a communione divinorum mysteriorum. Binii., Concil., t. III, p. 175.
⁸⁵ Первое известие об осуждении Евтихия Лев получил от самого же Евтихия, который прислал ему апелляционную жалобу на константинопольского архиепископа Флавиана, что тот, по ложному обвинению его епископом дорилейским Евсевием в какой-то ереси, несправедливо лишил его священства и отлучил от Церкви, несмотря на заявленную Евтихием апелляцию к римскому престолу, и просил у папы заступничества. Лев доселе знал Евтихия с хорошей стороны, как ревностного защитника православной веры в борьбе против Нестория, и по временам обменивался с ним письмами: так, еще незадолго до этого (1-го июня 448 г.), отвечая Евтихию на письмо его, в котором тот уведомлял, что несторианская ересь снова поднимает голову и что он усердно подвизается в борьбе с еретиками, Лев посылал ему архипастырское благословение свое за его ревность и подвиги в защите правой веры, называя его возлюбленным сыном своим (Деяния Вселенских Соборов. Казань. 1863 г., т. III, 24). Да и теперь ни в самом прошении Евтихия, ни в приложенных к нему документах (исповедание веры Евтихия и копия обвинительной записки на него Евсевия Дорилейского), он не усматривал ничего такого, за что Евтихий заслуживал бы строгого порицания, а тем более такого тяжкого наказания,—так как Евтихий в прошении своем уверял папу, что он свято и нерушимо содержит в уме и сердце своем исповедание веры св. отцов Никейского Собора, подтвержденное Эфесским Собором, и проклинает всех еретиков от Симона Волхва до Нестория, а если в чем-либо по неведению и погрешил, то готов исправиться (Деян. Соб. III, 26), и в доказательство этого приложил исповедание своей веры, согласное с Никейским Символом; а записка Евсевия Дорилейского, хотя и наводила на него вину в какой-то ереси, но в чем она состояла, определенно не указывала (см. письмо папы к Феодосию. Деян. Соб. III, 28). Поэтому осуждение Евтихия, как еретика, естественно должно было представиться папе делом сколько совершенно неожиданным, столько же и непонятным, а ввиду готовности Евтихия к исправлению своих мнений, даже жестоким и неблагоразумным. Между тем как Лев, под впечатлением первой вести об осуждении Евтихия, предавался волнениям изумления и недоумения, до него доходит другое, еще более встревожившее его, письмо об этом деле самого императора Феодосия, который, извещая о прискорбных смутах, возникших в Константинопольской церкви по поводу возбужденного епископом Флавианом против достопочтенного архимандрита Евтихия судебного преследования за какие-то якобы неправые мысли его, и безуспешности своих стараний о восстановлении мира, просил папу Льва авторитетом апостольского своего престола содействовать умиротворению взволнованной действиями епископа Конст. церкви; а между тем от самого Флавиана, к сугубому удивлению папы, не доходило ни одного слова (письмо Флавиана к папе (см. Деян. Соб. III, 35), посланное вскоре после Конст. Собора, или в конце 448 г., или в самом начале 449 г., почему-то или совсем не дошло по назначению, или дошло поздно...) В таком-то положении дела и настроении духа папа Лев и написал к Флавиану то строго внушительное письмо (от 18 февр. 449 г.), о котором говорит автор. В этом письме папа Лев действительно порицал Флавиана, но не за то, что тот неблагоразумно поспешил предать Евтихия гласному, Соборному суду и осудил его,—так как, говоря словами самого папы, "желая, чтобы суды над священниками были здравые, но не зная всех обстоятельств этого дела", он не мог составить определенного суждения ни в ту, ни в другую сторону, — а за то, что Флавиан не поспешил благовременно уведомить его об этом важном деле, поставив через это папу в крайне затруднительное положение быть судьей в деле достоверно и обстоятельно ему неизвестном, и настоятельно требовал от Флавиана, чтобы тот и письменно, и через благонадежное и способное лицо поспешил как можно полнее и обстоятельнее объяснить ему сущность и ход этого дела, чтобы папе "не обмануться каким-либо недоумением и не дать повода к усилению разномыслия, которое должно быть уничтожено в самых своих начатках". (Деян. Соб. III, 26,27) Когда же Флавиан, в ответ на это письмо папы (второе послание Флавиана к папе писано в марте еще до официального объявления о созвании Собора), с достаточной ясностью изложил как образ мыслей, так и образ действий Евтихия, а для ознакомления с ходом суда над ним переслал ему самые акты Конст. Собора, то папа Лев ни минуты не колеблясь признал Соборный приговор против Евтихия совершенно справедливым. (Переписку между Флавианом и Львом см. у Hefele t. II). Примеч. переводчика.
⁸⁶ Decet enim in talibus causis hoc maxime provideri, ut sine strepitu concertationum et charitas custodiatur, et veritas defendatur. Leo. Ep. 20.
⁸⁷ Евтихии в апелляции своей к папе и не думал не только защищать, но и просто излагать мнения своего о воплощении Бога-Слова: он только жаловался папе на архиепископа Флавиана, что тот Соборно судил и осудил его, неповинного ни в какой ереси, как еретика и, несмотря на предъявленную Евтихием на Соборе апелляцию к папскому престолу, привел приговор Соборного суда в исполнение (Mansi Condi., t. VI, p. 629.) Об учении Евтихия папа узнал впервые из послания к нему Флавиана и актов Константинопольского Собора (Деян. Соб. III, 516), и в письме своем к Флавиану признал Евтихия невежественным и безрассудным, стариком, справедливо подвергшимся суду епископской власти, но, ввиду заявленной им готовности исправиться, заслуживающим снисхождения, милости и прощения, если искренно и нелицемерно покается, сознает справедливость епископского суда и осудит устно и письменно все свои худые мысли (Деян. Соб. III, 530). Примеч. переводчика.
⁸⁸ Leo. Epist. 33.
⁸⁹ Ввиду необычайной, до наглости доходящей, дерзости, с какой Евтихий нападал на Флавиана в публичных манифестациях, стараясь всякими клеветами унизить нравственный характер и заподозрить правоту самой веры его, мероприятия Флавиана к обузданию и смирению этого дерзкого агитатора, открыто производящего смуту в Церкви, едва ли могут считаться жестокими даже и с точки зрения нашего времени. Гораздо справедливее судит об образе действий Флавиана в отношении к Евтихию Гефеле, когда говорит, что "константинопольский архиепископ, действуя таким образом, исполнял только прямой свой долг" (Hefele. Concilgeschichte. t. II, p. 318). Примеч. переводчика.
⁹⁰ Архиепископ Флавиан действительно уведомлял архиепископа антиохийского Домна, а через него и всех епископов Востока, о последовавшем на константинопольском Соборе осуждении Евтихия, как еретика, и при этом, согласно с требованием епископа палтского Саввы, предъявленным еще на втором заседании этого Собора (Деян. Всел. Собор, в русск. перев. т. III, стр. 245), посылал ему и самые акты Собора (τόμοξ) для подписи под окончательным его определением (там же, стр. 3 67); но этот поступок нельзя уже никак назвать неблагоразумной агитацией; это требовалось от него долгом христианского общения между церквами разных провинций Римской империи (по чувству этого долга Флавиан послал обстоятельное сообщение об осуждении Евтихия, с приложением актов Собора, и Папе Римскому, напоминавшему ему об этом долге), также как и долгом пастырского благоразумия. Если же автор предлагаемых "Рассказов из римской истории", характеризуя этот поступок Флавиана агитацией, имел в виду не самую побудительную причину или цель его, а произведенное им на Востоке действие, то он или не знал, или забыл, что в восточном патриархате еще и до получения от константинопольского патриарха официального сообщения осуждения Евтихия происходило глубокое волнение умов, усилившееся особенно по поводу обнародования императорских указов о низложении епископа тирского Иринея, о предании суду митрополита эдесского Ивы и о запрещении епископу кирскому Фео-дориту выходить из епархиального своего городка: в этих указах православные епископы Востока не обманчиво видели признаки того, что правительство, подчиняясь влиянию и внушениям партии монофизитов, снова вступает на путь открытого преследования Восточных, по подозрению их в скрытой приверженности к воззрениям несторианским, и, видя это, глубоко скорбели... так что ближайшее и непосредственное действие, произведенное этим сообщением на Востоке, было несомненно благотворное: с одной стороны оно, хотя и на короткое время, утешило скорбящие сердца православных радостной вестью о поражении моно-физитской ереси, в лице одного из влиятельных представителей ее, перед лицом самого покровительствующего ей двора, и ободрило унывавший в неравной борьбе дух их надеждой на торжество православной веры, а с другой, — хотя также на малое время, обуздало возрастающую дерзость монофизитов и удержало их от насилий и истязаний... (о построении умов на Востоке в это время смотри сочинение Мартена, написанное по недавно открытым актам Эфесского разбойничьего Собора на сирийском языке, под заглавием: LePsevdosynode-Brigandaged'Ephese. Paris 18/5 an.) Примеч. переводчика.
⁹¹ Theodor. Epist. 11.
⁹² Не все требовали и желали созвания Собора, а только одна, многочисленная, правда, и сильная, партия единомышленников Евтихия — монофизитов: папа Лев, Флавиан и Восточные были решительно против созвания Собора. Примеч. переводчика.
⁹³ Из деяний IV Вселенского Собора видно, что Евтихийразновременно подавал императору два исковые прошения на Флавиана. В первом прошении (время подачи его с точностью определить трудно; думаем, что оно подано было никак не ранее половины марта 449 г., когда уже решено было созвать Собор для обсуждения... или лучше сказать, для осуждения образа действия Флавиана по отношению к Евтихию) он обвинял архиепископа в том, что в записях деяний Собора, им составленных, судебный процесс представлен не так, как он происходил на самом деле, а в искаженном виде, и просил императора назначить ревизионную комиссию, под председательством епископа Фалассия, для проверки этих записей показаниями свидетелей — очевидцев того, что и как действительно происходило на Соборе. (Деян. Соб., т. III, стр. 304—305.) Во втором прошении, поданном уже по окончании этой ревизии, (т.е. во второй половине апреля), основываясь на словах силенциария Магнуса, он обвинял Флавиана в составлении приговора осуждения прежде самого суда и просил императора сделать формальный допрос Магнусу о том, что он слышал и видел по этому предмету. (Деян. Соб. III, 557). Что же касается других обвинений, то они формальным образом предъявлены были Евтихием уже гораздо позже, в обвинительной записке, поданной на имя императора 2-му эфесскому Собору (разбойничьему). Все эти разновременно выставляемые Евтихием провинности против себя Флавиана автор в целях литературного изложения сгруппировал в один обвинительный акт, поставив обвинения позднейшие по времени, как менее важные, на первое, а первые по времени, как важнейшие, на последнее место. Отсюда в представлении этого дела некоторая неточность историческая. Примеч. переводчика.
⁹⁴ Что император действительно старался в одно время примирить Флавиана с Евтихием (хотя и не в качестве беспристрастного судьи, посредника между двумя спорящими сторонами, а в качестве адвоката—защитника одной стороны—Евтихия), что для этого он приглашал архиепископа почаще приходить к себе во дворец и убеждал его удовольствоваться по отношению к Евтихию тем, что он признает Никейский Символ веры, подтвержденный Эфесским Собором, и не требовать от него по вопросу о Воплощении ничего более,—на что однако архиепископ не хотел согласиться,—об этом говорит сам император в письме своем к папе Льву, написанном вскоре после осуждения Евтихия (Mansi., Concil., t. VI., p. 597. Hefele Concilgeschichte., t. II., p. 326.) Из этого с большей вероятностью следует заключить, что эти примирительные попытки императора имели место гораздо ранее, а отнюдь не после подачи Евтихием формального искового прошения на Флавиана в преторию императора. Примеч. переводчика.
⁹⁵ Что император потребовал от архиепископа Флавиана письменного изложения его веры по вопросу о Воплощении, это, конечно, несомненно (а требовал ли он одновременно того же и от Евтихия, это совершенно неизвестно). Но более чем сомнительно, чтобы он потребовал этого для целей примирительных; напротив, гораздо вернее будет, что он дошел до этого, столь унизительного для архиепископа, требования вследствие подозрения его в неправославном образе мыслей о Воплощении, внушенного ему клеветами монофизитов. Так понимал это требование и сам архиепископ, как это видно из подписи его под изложением веры, представленным императору: "Это я написал своей рукой для удовлетворения вашего величества и для того, чтобы низложились злословящие наше благое и простое пребывание во Христе "... (Деян. Соб., т. III. 3,5). Дело, по всей вероятности, происходило так: когда старания императора примирить Флавиана с Евтихием оказались к великому неудовольствию его безуспешными, вследствие неуступчивости архиепископа, то Евтихий воспользовался раздражением императора на Флавиана и обвинил его перед ним в ереси, а император поддался этой клевете. (Hefele Concilgeschichte., p. 321.) Примеч. переводчика.
⁹⁶ Binii., Concil., t.III. p. 130.
⁹⁷ Hactenusjuramentumepiscopisnescimusoblatum. Ibid.,p. 131.
⁹⁸ Ibid., p. 134.
⁹⁹ Synodus acta vera esse confirmavit. Evagr., 1,9. — Liber., II, p. 67. Ни в подделке подлинника актов, ни тем более в подделке копий его Флавиан и не был обвиняем Евтихием; об этом поэтому не было и речи в комиссии. Евтихий обвинил Флавиана не в подделке актов, составленных его нотариями, а в неверности их, в том, что судебный процесс изложен в них не так, как он происходил на самом деле,—и проверкой актов с этой собственно стороны комиссия и занималась с самого начала. Примеч. переводчика.
¹⁰⁰ Asterius accusabat notarios tanquam immutantes in gestis quaedam capitula. Binii, Concil., till., p. 159.
¹⁰¹ Этого пункта не было в том исковом прошении Евтихия, по поводу которого учреждена была ревизионная комиссия; поэтому, хотя один из уполномоченных Евтихия и пытался обратить внимание комиссии на этот пункт, она оставила заявление его об этом без всякого исследования; см. об этом в примечании ниже. Примеч. переводчика.
¹⁰² Non audivi ego ab ülo, sed a viro magnificentissimo et gloriosissimo exconsule et patricio, ascendente me in superiora domus post solutam synodum. Binii., Concil.,t.III,p.l56.
¹⁰³ Не сам Магнус в интересе личной чести своей, а Евтихий в интересе своего дела добился этого, подав императору прошение об истребовании от Магнуса формального показания о том, что он слышал и видел о составлении Соборного приговора на него—Евтихия. Во внимание к этой просьбе Евтихия император и повелел комиссии из придворных чиновников под председательством Ареовинда произвести формальный допрос Магнусу по этому предмету. Перед этой же комиссией, по требованию уполномоченных Евтихия, давал свои показания и трибун Македонии касательно того, что он слышал от нотария Астерия об искажении актов Константинопольского Собора. (Деян. Всел. Соб. т. III, стр. 355—360). Составленный этой комиссией акт допроса, вместе с актами ревизионной комиссии, присоединен был к актам Собора. Примеч. переводчика.
¹⁰⁴ Quoniam vero ante multum tempus, dum chartae prius apud nos essent, Asterius, qui nobiscum est presbyter, et notarius nobiscum constitutus, amnes Chartas nostras abstulit, et schedas et authenticas; et est duorum aut trium mensium tempus, et nihil ex his habemus. Binii., Condi., t. III, p. 157.
¹⁰⁵ Ревизионная комиссия из епископов, производившая эту проверку, открыла свои заседания 8-го апреля (Idus Aprilii VI), а когда окончила свои работы, в точности неизвестно. Дополнительная к ней комиссия из придворных чиновников, снимающая показания с силенциария Магнуса и трибуна Македония, имела заседание 27 апреля (Cal. Man V). Примеч. переводчика.
¹⁰⁶ Cyrillus moriturus testamentum condens, honoravit Dioscorum plurimis et magnis legatis de propria sua substantia, conjurans eum in scriptis per venerabilia et terribilia mysteria, ut ipsius foveret genus, et in nullo eis aborem incuteret. Condi., IV, p. 250.
¹⁰⁷ Cum in regiam urbem pervenissemus, sperantes mereri auxilium, sub custodia habiti, diversis sumus paenis subjecti, quousque omnia quae in mobiliqus habebamus daremus. Concil., IV, p. 250.—Liber., X, p. 50.—Theoph., p. 84.
¹⁰⁸ Dioscorus triticum in tempore famis gravissimis aestimationibus venundaret. Condi, IV, p. 246.
¹⁰⁹ Suam magis provinciam, quam Imperatorum esse dicens. Concil, IV, p. 254.
¹¹⁰ Lascivia praedicti reverendi Dioscori et luxuria omni illi provinciae ignorata est, impudicis mulieribus frequenter in episcopio et in balneo ejus aperte deliciantibus, praecipue famesissima Pansophia. Concil, IV, p. 247.
¹¹¹ Характеризуя личность Диоскора с нравственной стороны, автор ни единым словом не коснулся догматических его воззрений, а между тем в этих-то (монофизитских) воззрениях его, соединенных с фанатической ненавистью к противоположным им верованиям (диофизитским) и заключалась главная причина, почему правительство поручило именно ему, а не кому-либо другому, ведение дел на Соборе: оно вполне надеялось, что Диоскор, как ревностный поборник монофизитства и главный вождь монофизитской партии, поведет это дело в желанном направлении; известная и не раз уже заявленная делом ревность Диоскора, его решительный характер и неразборчивость в средствах служили порукой за то. Примеч. переводчика.
¹¹² Едва ли в сердце Диоскора шевелилось хоть и слабое чувство благодарности к Кириллу: одной из самых характерных черт его была "глубокая ненависть к памяти Кирилла" (Hefele. 11,314), на первых порах его патриаршества выразившаяся жестоким, беспощадным преследованием не только родственников, но и всех близко стоявших к Кириллу, в последние годы его жизни, людей. Причину этой ненависти небезосновательно думают видеть в воззрениях его на последовавшее примирение Кирилла с Восточными, как на уступку ереси (несторианской) и измену правой вере... (см. об этом "Всел. Соб. IV и Vb." Лебедева, стр. 213—215.) В силу этих же самых воззрений Диоскор, конечно, с большой радостью принял возлагаемое на него поручение быть руководителем Собора, созываемого для рассуж-дения по делу, стоявшему в самой тесной связи с актом соглашения Кирилла с Восточными: это был для него самый благоприятный случай осуществить самое пламенное желание свое—разрушить установившееся в Церкви соглашение в вере Александрийцев с Антиохийцами, утвердить исключительное и безусловное господство воззрений чисто александрийских, т.е. монофизитских, и вырвать с корнем несторианство. Примеч. переводчика. 113 Binii, Concil, t. III, p. 201.
¹¹⁴ Это число едва ли верно: один из бывших членов Эфесского разбойничьего Собора, Феодор, епископ клавдиопольский, говорил на Соборе Халки-донском, что всех присутствовавших на Эфесском Соборе членов было только 135 (из числа коих 42-м приказано было молчать). (Деян. Соб. III, 163). Это число и признается большей частью исследователей наиболее близким к действительности, так как оно вполне согласно и с числом окончательных подписей под определением Собора о низложении Флавиана и Евсевия: всехподписей имеется 134. (Binii, Concil, t. III, p. 201).
¹¹⁵ Concil, Binii, t. III, p. 57.
¹¹⁶ Однако же Домн, как видно из актов Собора, подавал голос по всем вопросам. Автор, как кажется, имел в виду письмо императора к Диоскору, от 6 августа, о Феодорите, в котором не дозволялось иметь совершенно никакого голоса всем тем, кто "осмеливался говорить с целью или прибавить, или убавить что-либо в определениях о вере, постановленных св. отцами в Никее, а потом в Эфесе" (Деян. Всел. Соб. III, 159.), но истолковал это запрещение не совсем точно. Примеч. переводчика.
¹¹⁷ Theodoretum episcopum Суп civitatis, quem pridem jussimus suae soli vacare ecclesiae, sancimus non prius ad sanctam synodum convenire, nisi universo sancto placuerit convenient! concilio. Binii., Concil., t. III, p. 53.
¹¹⁸ Binii., Concil., t. III, p. 55,56.
¹¹⁹ Что Варсума по какому-то случаю, бывши в Константинополе, имел аудиенцию у императора, неизвестно на чем основанный рассказ об этом автора оставляем на его ответственности; но что не это случайное обстоятельство внушило императору мысль о призыве Варсумы на Собор, в качестве члена его, а другие более важные и общие причины, это видно уже из того, что вслед за призывной грамотой от 13-го мая, посланной Варсуме, указом императора от 13-го июня повелевалось прибыть на Собор еще 12 архимандритам Востока. Для чего? Принимая в соображение, что эти указы изданы были вскоре после того, как комит Хереас, посланный правительством проверить акты и постановления Тироберитского Собора по делу епископа эдесского Ивы в самой резиденции его—Эдессе, прислал свое донесение о произведенном им следствии в Константинополь (в конце апреля), некоторые исследователи с вероятностью полагают, что вся эта масса монахов Востока вызывалась к присутствию на Соборе, то в качестве судей, то в качестве свидетелей, главным образом по делу этого епископа, обвиняемого озройскими клириками в административных злоупотреблениях и несторианском образе мыслей (Martin. Psevdo-synode d'Ephese., p. 143— 144.),—и неистовые крики ярости и злобы против Ивы, раздававшиеся на Соборе во все время суда над ним, вероятно, исходили большей частью из уст этих фанатиков. А так как Ива по вопросу о воплощении Бога Слова был одинакового образа мыслей с Феодоритом Кирским и Домном Антио-хийским, находился с ними в дружеских отношениях и находил в них благорасположенных к себе покровителей и защитников, то масса этих монахов, большей частью невежественных, но враждебно настроенных против мерно православных епископов Востока, по подозрению их в несторианстве, в ловких руках Диоскора могла пригодиться и для предполагавшегося суда над Феодоритом и Домном, чтобы криком своим заглушать тихие голоса рассудительности и умеренности и наводить страх на малодушных. Наконец, все эти представители монашеских общин Востока, с Варсумою во главе, были заведомо ярые приверженцы Евтихия и ревностные поклонники Диоскора, готовые постоять за них горой и по мановению их пойти в огонь и воду (в этом качестве они заявят себя на Халкидонском Соборе и после него) и стало быть как нельзя лучше годные для предположенных целей Собора. Примеч. переводчика.
¹²⁰ Нас ergo de causa nostrae serenitati complacuit, religiosissimum presbyterum et archimandritam Barsumam, puritate vitae et catholica fide probatissimum, adesse Ephesinae civitati et tenentem locum cunctorum orientalium archimandritarum, consedere... sanctissimis patribus ibidem convenien tibus. Binii., Concil., t. III, p. 55.
¹²¹ Что императорское правительство, поддавшись внушениям моно-физитской партии, усматривало в осуждении Евтихия на Соборе Константинопольском, равно как и вскоре затем последовавшем оправдании Ивы на Соборе Крито-беритском, явные признаки "ожидающей и поднимающей свою голову несторианской ереси", и созывая по этому поводу новый Вселенский Собор в Эфесе, имело в виду как бы довершить победу, одержанную над ней первым Эфесским Собором, нанесши ей, в лице мнимых представителей ее, Флавиана и епископов Востока, полное и окончательное поражение, это ясно видно как из всех предварительных распоряжений его о составе и порядке деятельности этого Собора, так особенно из послания императора к Собору, которое ставит прямой задачей Собора "исторгнуть этот дьявольский корень и извергнуть из святых церквей ревнующих о богохульстве нечестивого Нестория" (Деян. III, 157). Примеч. переводчика.
¹²² К этому автор прибавляет, будто папа Лев соглашался на созвание Вселенского Собора только под условием, чтобы этот Собор был в Риме (и что такого же мнения была и Пульхерия Августа), но что Феодосии решительно не соглашался на это, и Лев уступил ему, во избежание большего зла—разрыва. Это заведомо неверно: автор перенес на время, предшествующее созванию 2-го Эфесского Собора факт из времени, последовавшего за окончанием этого Собора, когда папа Лев действительно настаивал перед Феодосием о созвании нового Вселенского Собора в Риме или в Италии вообще. Примеч. переводчика.
¹²³ Binii., Concil., t. III, p. 12,17.
¹²⁴ He довольствуясь этими официальными мерами, папа Лев в то же время деятельно старался распространить и утвердить свой взгляд на предстоящее суду Собора дело и в общественном сознании; и с этой целью рассылал письмо за письмом разным влиятельным лицам, призывая их твердо стать за истину веры против заблуждения: он писал и к архимандритам константинопольских монастырей, и к Пульхерии Августе, и к самому императору Феодосию (Деян. Соб. III, 45—47). Общая мысль всех этих пи сем та, что Евтихий, этот "несмысленный старец, не украсивший зрелостью ума седину своей старости", осужден Константинопольским Собором, как неправомыслящий, справедливо, но так как он уклонился от истины правой веры и впал в заблуждение больше по неразумию, чем по злоумышлению, то заслуживает снисхождения и прощения, если открыто и чистосердечно осудит собственным голосом и подписью еретические понятия, в коих запутался по несмыслию". Эта мысль с особенной силой и ясностью развита в "Окружном послании" его к Флавиану, на которое поэтому он и указывал во всех своих письмах, как на такой документ, в котором истина веры в тайну воплощения Бога Слова и заблуждение Евтихия относительно этой тайны раскрыты с достаточной полнотой и ясностью. Примеч. переводчика.
¹²⁵ Автор, как видно, смешивает два различные документа, вышедшие из рук папы: "Послание ко 2-му Эфесскому Собору" и "Окружное послание к архиепископу Флавиану", и приводит выдержки из последнего под именем первого. Примеч. переводчика.
¹²⁶ Omnis Spiritus, qui confitetur Iesum Christum in carne venisse, ex Deo est: et omnis spiritus qui solvit Iesum, ex Deo non est, et hie est antechristus. Epist. Ioann. IV, I.
¹²⁷ Cum tarn impie duarum naturarum ante Incarnationem unigenitus Dei Filius fuisse dicatur, quam nefarie postquam Verbum caro factum est, natura in eo singularis asseritur. Leo. Ep. 24.
¹²⁸ Binii., Concil., t. III, p. 80.
¹²⁹ Cum suseepissem episcopum Eusebium, supervenerunt mihi in episcopio et milites et monachi Eutychis usque trecenti numero, et voluerunt me interficere, dicentes: Quia adversarios Imperatoris suseepisti adversarius Imperatoris es. Binii., Concil, t. III, p. 80.
¹³⁰ Ibid. p. 161.
¹³¹ Iulianus episcopus interpretante eum Florentio episcopo Lydiae. Ib. Concil,
¹³² Quia neque in Nicaena, neque in Ephesina saneta synodo, neque in alio tali saneto concilio papaperpetuae sanetissimae sedis adfuit. Ibid.
¹³³ Suscipiantur quae scripta sunt ad hanc sanetam et universalem synodum a sanetissimo fratre nostro Leone. Ibid., p. 65.
¹³⁴ Si quis inuovat, anathema sit! Si quis discutit, anathema sit! Sanctorum patrum fidem servemus. Binii, Concil, t. III, p. 68.
¹³⁵ Евтихий говорит, что он подвизался за веру (против Нестория) вместе с отцами Эфесского Собора, но не говорит, что он подвизался с ними, присутствуя на самых заседаниях Собора в церкви Марии: это добавляет от себя сам автор, предполагая, что Евтихий во время Эфесского Собора, вопреки обету своему не выходить из монастыря, прибыл в Эфес и присутствовал на заседаниях Собогз, — что едва ли верно. Он мог подвизаться и действительно подвизался против ереси Нестория вместе с отцами Эфесского Собора и не бывши в Эфесе, а находясь в монастыре своем, как подвизались и многие другие монахи окрестных монастырей Константинополя, например, св. Далматий, и в награду за эти подвиги получил от Кирилла список деяний Эфесского Собора. Пользуемся этим случаем, чтобы просить читателя иметь в виду это замечание и при чтении 247-й страницы текста, где оно должно бы быть сделано, но опущено. Примеч. переводчика.
¹³⁶ Ego commendavi me ipsum Patri et Filio et saneto Spiritue, et verbo veritatis vestrae justitiae... Habeo autem prae manibus et libellum fidei meae: Iubete eum recitari. Binii., Concil., IV, p. 71.
¹³⁷Anathematizans Manem, Valentinum, Apollinarium et Nestorium et omnes haereticos usque ad Simonem magum. Ibid., p. 73.
¹³⁸ Nunc igitur vos convenistis, ut eos qui judicaverant, judicetis, non ut iterum accusatoris personam suscipiatis, et perturbationis rursus initium alferum fiat. Binii., Concil., IV, p. 78.
¹³⁹ Quoniam et sanetissimus episcopus Romanae ecclesiae, relectis sibi istis monumentis, quorum nunc quaeritis lectionem, transmisit epistolam, quam scripsit, earn legi iubete. Ibid., p. 80.
¹⁴⁰ Ibid.
¹⁴¹ Saneta synodus dixit: Tolle, incende Eusebium! Iste vivus ardeat, iste in duo fiat! Sicut partitus est, partiatur! Ibid., 120.
¹⁴² Nam Eusebius impius est. (Εύοέβιος ασεβής). Ibid., 121.
¹⁴³ Et ego autem decerno et volo eum in suo monasterio degere et in proprio gradu. Ibid., p. 163.
¹⁴⁴ Saneta synodus dixit. Hoc justum judicium. Ibid.
¹⁴⁵ Et sanctum quidem altare, quod ipse ante sex menses, quam insidias mediaretur, consecravit, vacuum divino remansit sacrificio. Binii., Concil., IV, p. 175.
¹⁴⁶ Reddere vero nobis quidem communionem injuste ablatam, Uli vero, talia perpetranti, vicissitudinem eorum quaejudieavit injuste. Ibid.? p. 175.
¹⁴⁷ Omnes sie sapimus, sicut et qui in Nicaea convenerunt, et qui hie congregati sunt saneti patres. Ibid., p. 177.
¹⁴⁸ Si aliqua forte indignatio procedat, contra Eusebium utique futura est. Nam contra Flavianum nemo erit insanus, ut frustra tale aliquid faciat. Binii., Concil., IV , ρ. 161.
¹⁴⁹ Этого объяснительного комментария на постановление Эфесского Собора в актах Эфесского разбойничьего Собора нет; да едва ли Диоскору и была надобность в нем. Он гораздо удобнее и вернее мог достигнуть своей цели, идя к ней прямым, кратчайшим путем: для этого ему и нужно было только новое, формальное подтверждение этого постановления со стороны Собора, а заручившись им он мог уже смело, основываясь на этом постановлении, без всяких дальнейших объяснений истинного смысла и значения его, которые, пожалуй, могли бы возбудить и разногласия, приговорить Флавиана и Евсевия, как нарушителей его, к наказанию, определенному этим постановлением для нарушителей его. Так он и сделал. Примеч. переводчика.
¹⁵⁰ Binii., Concil., IV, р. 187.
¹⁵¹ Ouas, si iusseretis recitari, cognoscetis consonas esse veritati. Concil., IV, p. 180.
¹⁵² Flavianum ecclesiae quondam Constantinopolitanae urbis episcopum, et Eusebium Dorylaei, ab omni sacerdotali et episcopali dignitate esse judicamus alienos. (Binii., Concil., IV, p. 190.) Приговор не указывал определенно, что именно, какое новое вероопределение внесено вопреки постановлению Эфесского Собора Флавианом и Евсевием в учение веры, изложенное в Никейском Символе, хотя все знали, что это было учение о двух естествах в Иисусе Христе (содержащееся и в Никейском Символе, как это прекрасно раскрыто было в окружном послании папы Льва); но другого, более определенного приговора Диоскор и не мог постановить, не выставляя самого себя нарушителем постановления Эфесского Собора. Между тем этот чисто формальный и голословный приговор осуждения как раз отвечал на представленные Собору, такие же чисто формальные и голословные, жалобы на Флавиана со стороны Евтихия и императора. Как император в послании своем к Собору писал, что Флавиан, не довольствуясь верой, изложенной св. отцами Никейскими и утвержденной Собором Эфесским, возбуждал какие-то новые вопросы и, созвав совет, начал делать что-то новое, не указывая что именно; так и Евтихий в своем прошении жаловался на Флавиана, что он, не довольствуясь со стороны его исповеданием веры Никейского Собора, требовал от него исповедания чего-то еще иного сверх того, что изложено в Никейском Символе и утверждено Эфесским Собором. Диоскор не входил в рассмотрение сущности этих новых вопросов и требований, брал во внимание одну только формальную сторону дела, т.е. их новизну, и постановил приговор. Примеч. переводчика.
¹⁵³ Flavianus episcopus dixit: Apello a te. Binii., Concil., t. III, p. 190.
¹⁵⁴ Etiam si lingua mini praecidatur, aliam vocem non emitto. Ibid., p. 161.
¹⁵⁵ Dioscorus exsurgens de throno, stans super scabellum suum dixit: Seditionem mini movetis? Da comites. Ibid.
¹⁵⁶ Concil., IV, p. 160. Liber., ХII, p. 75.
¹⁵⁷ Concil., IV, p. 25. Как спаслись два другие легата, неизвестно. Из недавно обнародованного сирийского текста деяний Эфесского разбойничьего Собора видно, что папские легаты до двадцатых чисел августа находились еще в Эфесе и 23-го августа были приглашены прибыть на заседание Собора, но отказались. Был ли в это время в числе их и Иларий, с точностью неизвестно; но из письма его к Пульхерии Августе (Деян. Всел. Соб. III, 89) видно, что и он после первого заседания Собора некоторое, быть может и не малое время, оставался в Эфесе, что Диоскор старался привлечь его на Собор страхом и кознями, так что ему оставалось или поддаться его обольщениям и согласиться на осуждение Флавиана, или за сопротивление быть задержанным, и что эти-то угрозы и козни Диоскора и заставили его убежать из Эфеса. Примеч. переводчика.
¹⁵⁸ Videte, qui non vult subscribere, ad me hiabet. Binii., Concil., t. III, p. 161
¹⁵⁹ Flavianus desideransconfirmareperniciosiNestorii dogmata. Ibid. p. 196,197.
¹⁶⁰ Uranius episcopus Himerorum civitatis dixit: Hi nou sclum ab ecclesiatica degnitate debent expelli, verum etiam gladio submitti. Ibid., p. 194.
¹⁶¹ Из показаний, данных наХалкидонском Соборе некоторыми епископами, присутствовавшими на Эфесском Соборе, видно, что между нотариями 2-го Эфесского Собора, вероятно вследствие разногласия и споров, дело доходило чуть не до драки: так, по показанию Стефана Эфесского "нотарии Диоскора поотнимали у его нотариев записные дощечки и почти переломали им пальцы, силясь взять у них и сумки с писчими тростями" (Деян. Соб. III, 179). Примеч. переводчика.
¹⁶² ignotorom seuitiöfümque höminum. Concil., IV, p. 61.
¹⁶³ Definiens subscripsi. Concil., IV, p. 199 et sq...
¹⁶⁴ Caiumas episcopus Phoenicensis, definieus subscripsi per coepiscepum meum Dionysium, propterea quod litteras ignorem. Concil., IV, p. 200.
¹⁶⁵ Flavianus a Dioscoro pulsus et calcibus appetitus miserabili modo interfectus. Evagr., 11,2. Flavianus turbulentis impulsionibus et calcium ictibus a Dioscori factione ex synodo ejectus. Niceph., XIV, 47.—Zonar., p. 36.
¹⁶⁶ Barsumas ipse instabat et dicebat: Occide. Binii., Concil., t. III, p. 317.
¹⁶⁷ Liber.,XII.—Evagr., 11,2.
¹⁶⁸ Baron., Annall., Ann. 449, с 89.
¹⁶⁹ Theodor., Ep. 113,116,140, etc.
¹⁷⁰ Acac, p. 114.—Liber., Annal., с 12.—Baron., 449, с 84.—Theodor. Ep. 113.
¹⁷¹ Автор, как видно, не имел под руками недавно открытых сирийских актов Эфесского разбойничьего Собора; а в них сообщается немало интересных сведений о тех заседаниях этого Собора, на которых были заочно судимы, или лучше сказать, без суда осуждены бл. Феодорит Кирский, Домн Антиохийский, Ива Эдесский и другие. Заседания эти, по сирийским актам, происходили в 20-х числах августа, т.е. спустя не менее двух недель после первого заседания Собора 8-го августа. Отчего произошел такой значительный перерыв в заседаниях Собора, в точности неизвестно. Вероятно, редактирование протокола первого заседания Собора и отбирание дополнительных подписей под ним от епископов, не подписавшихся в самый день этого заседания, затем усиленное, но безуспешное старание склонить на сторону Собора папских легатов, и, наконец, составление официального донесения императору об этом первом деянии Собора, потребовали от вожаков Собора немало времени и трудов, так что окончательная очистка этого дела могла последовать никак не ранее половины августа; а остающиеся затем несколько дней посвящены были необходимому после столь многотрудного дела отдыху, ожиданию императорского ответа на донесение Собора и приготовлению к дальнейшим работам. Как бы то ни было, только первое деловое заседание Собора, после заседания 8-го августа, состоялось 22-го августа, в понедельник (собрание епископов на заседание 20-го августа по малочисленности присутствующих и неизвестности занятий их можно считать несостоявшимся или только подготовительным). Ни папские легаты, ни Домн Антиохийский не присутствовали на нем, хотя и были официально через нарочно посланных делегатов приглашаемы прибыть на заседание: первые отказались под предлогом неимения ими от папы полномочий принимать участие в каких бы то ни было занятиях Собора, кроме дела Евтихия и Флавиана, а второй—по болезни. Оно посвящено было суду над Ивою Эдесским, сидевшим в это время, по распоряжению посланного правительством произвести следствие по его делу в самой Эдессе комита Хереаса, в заключении, вероятно в Антиохии. Основанием для суда над Ивою послужила письменная жалоба на него, поданная Собору озрой-скими клириками, с пресвитером Евлогием во главе. В ней исчислялись различные преступления Ивы по управлению церковными делами и имуществами, а в заключение выставлялись улики против него в распространении им несторианской ереси. Главными уликами несто-рианского образа мыслей его выставлялись известное письмо его к Марию Персу, в котором излагалось учение о двух естествах в Иисусе Христе (в сущности православное), и несторианская фраза, якобы сказанная им в одной проповеди в церкви: "Я не завидую трехмесячному младенцу Иисусу, сосавшему грудь своей матери". Собрание, по-видимому, не обращало серьезного внимания на обвинения Ивы в дурной администрации и слушало их в безмолвии, но при чтении улик против него в неправославии раздались на Соборе продолжительные, неистовые крики озлобления: "Сжечь Иву среди города! И дьявол не говорил так! Не говорили так и фарисеи! Это речи сатаны! Сжечь Иву среди Антиохия в пример другим. Дьявол благочестивее Ивы!" и т. д. Воспользовавшись этими выражениями яростного гнева против Ивы, председатель предложил собранию приговорить Иву к низложению, — и Собор, без всяких дальнейших рассуждений, единогласно одобрил этот приговор. В это же заседание, вероятно, осуждены были и два другие епископа Эдесской митрополии, родственники Ивы: Даниил Харрайский, родной племянник Ивы, за участие его в преступлениях Ивы по управлению церковными имуществами и Софроний Теллский, двоюродный брат Ивы, обвинявшийся в волшебстве (за неимением, конечно, других преступлений). В следующем за тем заседании Собора, происходившем на другой или на третий день, т.е. 23-го или 24-го августа, такому же беззаконному суду подвергся бл. Феодорит, живший в это время как бы в заключении в епархиальном своем городе Кире. Основанием для суда над ним послужила обвинительная записка на него, поданная Собору пресвитером Пелагием. За неимением данных для его осуждения в образе мыслей и действий его за последнее время, в ней исчислялись и поставлялись на вид разные прегрешения его в давно прошедшем: приводились места сомнительного православия из сочинений его, писанных до и во время Эфесского Собора, припоминались и его глубокое уважение к учителю своему Феодору Мопсуэтскому, и теплое дружеское заступничество за Нестория вместе с враждой к противнику его Кириллу, и продолжительное упорное отрицание Эфесского Собора, и горячая полемика против сочинений Кирилла. После того как Феодорит искренно присоединился к установившемуся соглашению Восточных с Кириллом в вере, все эти старые прегрешения его потеряли всякое значение; но для Диоскора и послушного ему Собора, крайне враждебно настроенного против Феодорита, достаточно было и этих воспоминаний, чтобы поразить этого мужественного противника и смелого обличителя монофизитских воззрений приговором низложения. А чтобы этот приговор не показался делом одной личной вражды к нему, решено было послать его к другу его Домну, не присутствовавшему на заседании по болезни, истребовав от него мнения по этому делу. Слабохарактерный и малодушный Домн не имел мужества возвысить голос за своего лучшего друга-советника и выразил согласие на его осуждение. Он думал, несчастный, этим низким преданием своего друга в жертву Диоскору, ублажить этого злобного и мстительного врага своего, чтобы таким образом избежать угрожавшей ему самому опасности быть осужденным; но он жестоко ошибся в этом расчете. На другой же день и он сам заочно приговорен был Собором к низложению, как единомышленник и друг Феодорита: ему поставлено было в вину между прочим именно то, что он считал Феодорита, им же самим осужденного, своим лучшим другом, называл своим духовным отцом-руководителем и первый рукоплескал ему, когда тот говорил проповеди. Подробности об этих заседаниях смотри в сочинениях: Martin'a —Pseudo-synode d'Ephese и Hoffman'a—Verhandlungen d. Kirchenversammlung zu Ephesus... aus einer syrischen Handschrift. Примеч. переводчика.
¹⁷² Binii.,Concil.,t.III,p.260.
¹⁷³ Olympius episcopus Evazeasis dixit: Primus est sanctissimus pate noster et universalis archiepiscopius Dioscorus. Binii., Concil, IV, p. 171.
¹⁷⁴ Theodor. Ep. 140.—Tillem., Hist, eccles., XV.
¹⁷⁵ Theodosius junior ad venationem egressus, cum in Leucum fluvium abreptus fuisset, sequenti nocte mortuus est et in monumento Arcadii patris ipsius sepultus. Theodor. Lect., 1.—Chron. Alexand., p. 738.

Назад   Вперед