Часть 2 ЕВТИХИЙ

Глава первая 439—443 гг.

Второй период царствования Феодосия II: начало падения Восточной Империи.—Министры Кир, Антиох. — Феодосиевский свод законов. — Феодосии приказывает предать смерти Павлина. — Евдокия удаляется в Иерусалим. — Новые интриги евнуха Хризафия. — Евтихий: его жизнь, характер, учение; его поддерживает император.—Вопрос о двух естествах во Иисусе Христе.—Спор Евтихия с Евсевием Дорилейским.—Архиепископ Флавиан; его характер и отношение ко двору.—Открытие Константинопольского Собора. — Евсевий Дорилейский обвиняет Евтихия в ереси. — Евтихий, призываемый два раза на Собор, отказывается явиться.—Архимандрит Авраам. — Евтихий является на Собор по третьему требованию: он читает исповедание своей веры и ограничивается этим показанием. — Низложение и отлучение Евтихия.

I

Теологическая мания, засевшая в мозгу Феодосия II, была не меньшим несчастьем и для государства, и для императорского семейства, и для него самого, как и для Церкви, которую она беспрестанно волновала. Та тень военной славы, которая осеняла начало его царствования, рассеялась и — безвозвратно, хотя генералыпобедители Персов в 422 году оставались большей частью на своих местах или были замещены другими, не уступавшими первым.

То же самое сталось и с той репутацией мудрости, которую сын Аркадия приобрел под опекой Анфемия и Пульхерии¹: все те злоупотребления, которые он тогда преследовал: грабежи, воровство несправедливости—опять распространились во время управления придворных. Честь и безопасность Империи извне, благосостояние народов внутри не были уже больше главной заботой для императора и его правительства.

Все живые силы государства тратились и истощались в религиознобогословских спорах и распрях, и между тем как император со своими евнухами проводил время в составлении вероопределений и устроении козней против епископов, созывал, кассировал и утверждал Соборы, низлагал или изгонял в ссылку пресвитеров и монахов,—на границах Империи золото заменяло оружие. Феодосии II сделался данником варваров, чтобы добиться от них мира, то и дело вновь продаваемого и тем менее прочного, чем дороже за него платилось. Римская политика, еще такая гордая и исполненная достоинства при Феодосии I, при его внуке знала только хитрость, вероломство, а в случае нужды и убийство, — это единственное знание, приходившееся по плечу тем стражам гинекея, из которых он большей частью выбирал своих министров. А между тем, никогда еще римскому миру и римской цивилизации не угрожала такая значительная коалиция варваров как теперь: Гензерих был в Карфагене, а Атилла на берегах Дуная².

Внутри государства, под управлением этих преемственно одна задругой следовавших династий евнухов, по которым можно было считать годы этого царствования, в городах оставался один только обманчивый призрак благоденствия, а в селах царила явная нищета. Налоги были подавляющие, и все государственные доходы, с одной стороны, переходили в руки варваров, которые продавали мир, а с другой—тратились на публичные увеселения и зрелища, потому что Феодосии, такой экономный и воздержанный в юности, полюбил до безумия театр и борьбу диких зверей. Рассказывают, что один индийский царь, судя по репутации этого государя, не придумал сделать для него лучшего подарка, как прислать ему ручного тигра, которого Феодосии сделал своим компаньоном³, подобно Валентиниану I, имевшему у себя медведя Мику, который ел за его столом, — на чем, однако же, сходство двух императоров и оканчивалось.

Хорошие или дурные министры следовали одни за другими в короткие промежутки времени вслед за домашними дворцовыми революциями. Если над умом императора господствующее влияние приобретали евнухи, Империя тотчас чувствовала это по тем гнусным чиновникам, которых ей тогда назначали, но если это роковое влияние уступало место влиянию императрицы Евдокии или Пульхерии, то промежутки хорошей администрации, справедливого суда и спокойствия оживляли немного жизнь провинций.

История сохранила нам имя одного министра — Кира, достигшего кормила правления по милости Евдокии. Это был тот самый египтянин, замечательный поэт, от которого сохранилось до нас несколько стихотворных произведений; страстная любительница поэзии, Анаис приняла его в интимный круг своих друзей по литературным занятиям; благородный характер его, как человека, и различные заслуги, оказанные им государству, сделали остальное. Кир сделан был преторианским и городским префектом, удостоен почетного консульства и причислен к сословию патрициев⁴. Скромный и неиспорченный, и к тому же ученый, египтянин не допустил себя ослепиться таким необычайно быстрым возвышением своей судьбы. "Благополучие мое слишком велико,—говорил он по примеру древних мудрецов, — оно меня пугает".

Империя обязана была этому прекрасному министру четырьмя годами управления, напоминавшими ей время управления Анфемия, а Константинополь — многими полезными постройками, через которые Кир сделался популярным. Так, в продорлжении своей префектуры, он восстановил многие кварталы города, разрушенные землетрясением, и выстроил длинную стену около Босфора, чтобы защитить гавань от набегов хищных пиратов, которые начинали разъезжать по морям Греции. Эти и другие сооружения оценены были городом как величайшее благодеяние, и однажды, когда Кир вместе с императором присутствовал на играх Цирка, народ закричал: "Константин основал Константинополь, а Кир возобновил его, и это еще не все, что он сумеет сделать"⁵. Этот крик уязвил самолюбивую гордость Феодосия и — министр пропал; покровительница его Евдокия в это время впала в неми лость, и он упал вслед за ней. По наговорам евнухов, которые снова сделались полновластными тиранами, император отрешил его от префектуры, лишил всех почетных титулов и как бы из милости назначил епископом в одну Фригийскую епархию⁶, где враги продолжали преследовать его, распространяя слухи, что он язычник, так как в стихотворениях своих он употреблял мифологические формулы, составлявшие тогда необходимую принадлежность языка поэзии. Получив отвращение к людской злобе Кир оставил свою епископию, чтобы скрыться от общества людей в уединении, и исчез со света; но память о нем осталась в истории.

Если счастливое влияние на Феодосия супруги его Евдокии подарило Империи прекрасного министра, то боязнь Феодосия подпасть под власть Пульхерии и желание удалить ее от дел призвали к управлению государством министра самого гадкого. Феодосии, воюя в то время со своей сестрой, подумал, что ничто так не будет противно ей, как возвращение во дворец евнуха Антиоха, этого персидского педагога, который прислан был персидским царем Езджером к Аркадию в качестве воспитателя сына его Феодосия, когда тот был еще ребенком, и которого Пульхерия поспешила отослать назад, когда сделалась регентшей. Это изгнание, ставшее теперь в глазах Феодосия заслугой, и внушило ему мысль снова призвать к себе Антиоха, с которым он не переставал поддерживать отношения. Но этот расчет неблагодарности плохо удался государю, который скоро должен был раскаяться в нем. Между тем как Пульхерия со вступлением Антиоха в управление делами Империи, по справедливости считая себя глубоко оскорбленной таким поступком неблагодарного своего брата, перестала участвовать в его советах и следить за его делами, и он не слишкомто мог похвалиться своим министром.

Антиох, думая основать полновластие свое на вражде брата и сестры, потерял всякую меру в тираническом своем управлении, и даже всякую сдержанность, всякую почтительность по отношению к государю, который наконец вынужден был отделаться от него.

Отрешив его от должности, лишив всех почетных титулов и конфисковав все накраденное им имущество, Феодосии, по выражению одного греческого историка, сделал его папашею (παπάς = приходской священник, порусски поп, в отличие от πάπας = Римский Папа)⁷, т. е. довел бывшего своего министра до необходимости просить себе как милости хотя бы поповского места, и отослал его оканчивать свою жизнь при одной из приходских церквей Халкидона. Но это еще не все: изданный им по этому случаю закон лишал навсегда евнухов права на звание патрициев; это был единственный след, оставшийся от Антиохова управления империей Востока.

Другой Антиох, префект претории и консул, сделал гораздо более чести выбору Феодосия и доставил его царствованию единственную славную страницу: он издал в 438 году так называемый Феодосиевский кодекс. Над составлением этого кодекса под его председательством в продолжении девяти лет непрерывно трудились две комиссии высших чиновников и правоведов. Цель этого труда, как известно, состояла в том, чтобы соединить в одно целое постановления различных государей, следовавших один за другим после Константина⁸. Эти государи, все, за исключением одного, христиане, носили тогда название законных⁹ и этим наименованием отличаемы были от цезарей языческих. В этот 126летний период времени пятнадцать императоров трудились над приведением в порядок всех частей управления: военного, гражданского и церковного; кодекс Феодосия соединил различные мероприятия и постановления их в одно целое, приведя их во взаимное согласие и порядок.

Как только эта великая работа была окончена, Феодосии объявил, что теперь должны иметь силу на Востоке только те законы, которые заключаются в этом его уложении, и что они должны служить правилом для судопроизводства в трибуналах. Он постарался в то же время достигнуть того, чтобы это уложение его возымело такую же силу и в Западной империи¹⁰. Все последующие законы, издававшиеся как на Востоке, так и на Западе, и носившие название Новелл, теперь вводимы были в той и другой империи не иначе, как с согласия обоих государей, чтобы на всем пространстве римского мира господствовал один дух правления и однообразная дисциплина.

Империя, признательная за это благое дело, не без основания могла отнести большую часть заслуги его к Пульхерии, под влиянием которой когдато вырабатывались все хорошие идеи; но теперь бывшая регентша сделалась совершенно чуждой государственному управлению и его политике. Две половины дворца, из которых одну занимал император с императрицей, а другую царевныдевственницы, составляли как бы два отдельные дворца, или лучше сказать, две неприятельские крепости, доступ к которым тщательно охранялся евнухами. Как бы важны ни были дела, Феодосии не прибегал более к той чудной советнице, которая так хорошо управляла делами его империи и им самим в продолжении почти десяти лет; да и она сама старалась удаляться от дел, чтобы не давать предлога брату своему волноваться ревностью о своем самодержавии, а придворным то и дело повторять клеветы, будто она хотела бы видеть в этом брате своем не более, как куклу. Но были, однако, обстоятельства, при которых добровольное удаление отдел казалось ей преступлением, — это тогда, когда она видела в тех или других мерах, принимаемых императором и его двором, явную опасность для веры.

Тогда Пульхерия выходила из своего уединения с нравственным авторитетом своего сана и прежних своих благодеяний, — и Феодосии преклонялся перед нею. Чтобы положить конец и этим временным проявлениям ее могущества и таким образом помочь слабому государю своему освободиться от ее влияния, заправлявшие делами евнухи не раз составляли против нее заговоры с целью выжить ее из дворца,—и одному хитрому евнуху Хризафию, как увидим, это удалось наконец; но стараясь всеми низкими средствами сокрушить популярность Августы, они достигли только того, что эта популярность ее еще более увеличилась. Выброшенная придворными бурями из сферы государственных дел в область религиозных мнений и верований, в которых она была непоколебима, она сделалась естественной покровительницей православия, которое много терпело от всего двора. Православные епископы то и дело обращались к ней с заявлениями своих жалоб и желаний, и Пульхерия, лишенная милости, удаленная от управления, стала царицей православной стороны.

Несогласие, произведшее разрыв между братом и сестрой, отразилось и на взаимном отношении двух невесток. Евдокия при всяком случае принимала сторону своего мужа против женщины, которую долгое время называла своей матерью. В вопросах религиозных, которыми так глубоко интересовалась Пульхерия, она всегда находила свою крестную дочку Анаис стоящей против себя и своего верования, в союзе с двором, который последовательно был сначала несторианским, а потом евтихианским, между тем как Пульхерия оставалась неизменно и непоколебимо преданной традиционной вере Церкви. Эта открытая оппозиция обеспечивала императрице некоторое влияние на Феодосия; она покровительствовала некоторым министрам, как например, Киру, и принимала участие в правительственных делах. Судя по рассказам многих историков, это соперничество между двумя Августами еще более растравлялось другим, более личным и чувствительным для женского сердца чувством, а именно ревностью" .

Мы уже не раз говорили о Павлине, этом молодом товарище Феодосия по учению, в зрелых летах сделавшемся другом его, который, по советам Пульхерии, уговорил нерешительного императора жениться на Евдокии. Мы говорили уже, как дочь Леонтия, признательная за эту услугу, приняла молодого паранимфа в интимный кружок своих друзей, и как тот, восхищаясь ее талантами и красотой, возымел к ней живую нежную страсть, между тем как сам, без ведома своего, внушал такие же чувства строгой Пульхерии¹². Евдокия платила ему за эту страсть преданной дружбой, где любовь, — так, по крайней мере, она уверяла, — не имела места. Отношения их на такой ноге длились более двадцати лет: Павлин виделся с Евдокией каждый день и пользовался полной, дружеской ее доверенностью. По милости Евдокии, он не только достиг высших должностей государства, но и удостоен был чести обедать за Царским столом; почесть эта высоко ценилась при дворе византийских царей; удостоившихся ее называли государевыми собеседниками. В данную минуту Павлин занимал важную должность префекта претории¹³.

Не раз общественное злословие, возбужденное быстрым возвышением этого любимца императрицы, пыталось потревожить Феодосия, и не раз в уме государя возникали насчет близких отношений его к императрице коекакие подозрения, которые, по размышлении, он тотчас же удалял из головы своей, как вдруг один странный случай открыл ему глаза, или лучше сказать, дал повод думать, что его опасения были не напрасны. Случай этот, несмотря на свой немного легендарный характер, записан в истории, и мы расскажем его здесь, вопервых, потому, что он рассказывается почти всеми позднейшими историками греческими V века, а вовторых, потому, что он служит переходом к одной катастрофе несомненной исторической подлинности. Вот наиболее правдоподобные версии его.

Это было в начале 440 года. Один фригийский крестьянин, в саду которого выросло яблоко необычайной величины и красоты, возымел мысль поднести это яблоко императору Феодосию как образчик благосостояния, которым небо благословило его царствование. Он пришел со своим приношением в Константинополь и стал на дороге, по которой должны были проходить император и императрица, шедшие пешком в день Богоявления в церковь. Феодосии был легко доступен для простолюдинов; фригиец подошел к нему и поднес свое яблоко; государь удивился необычайной величине и красоте его и, приказав отсчитать крестьянину за его подарок сто монет¹⁴, передал его императрице. Евдокия в свою очередь в восхищении от него и, налюбовавшись им, велела отнести его в подарок своему другу, префекту претории, Павлину, который по причине подагры оставался дома, настрого приказав не говорить ему, от кого оно прислано: от этого и произошла вся беда.

Павлин нашел принесенный ему плод таким дивно прекрасным, что, как хороший придворный, захотел поднести его государю; Феодосии, получив опять знакомое ему яблоко и — от Павлина, был чрезвычайно удивлен этим: прежние подозрения мгновенно поднялись со дна души его и охватили его ум. Он побежал к императрице и дрожащим от волнения, глухим голосом спросил ее, где то яблоко, которое он ей дал. Этот неожиданный вопрос и странный тон, каким он был сделан, смутил Евдокию; на минуту она не могла ничего отвечать, но затем, пришедши в себя от смущения, смело сказала, что ей захотелось испробовать вкус этого прекрасного на вид плода и она скушала его с удовольствием.

"Ну! — вскричал Феодосии, приподнимая вуаль с ее лица. — Так вот же это яблоко, и мне прислал его никто иной, как твой Павлин!" Затем последовало между супругами бурное объяснение, в котором императрица клятвенно уверяла мужа в своей невиновности; это уверение она повторила двадцать лет спустя на своем смертном одре. Если как муж — Феодосии мог оставаться в сомнении, то как император он не хотел, чтобы могли сказать о нем, что некто покушался безнаказанно на честь его ложа; он тотчас же велел схватить Павлина и отправить его с солдатами в Кесарию каппадокийскую, где отрубили ему голову¹⁵. Глубоко опечаленная позорной казнью своего друга и оскорбленная бесчестьем, отражавшимся от этой казни на ней самой, Евдокия объявила своему мужу, что она намерена расстаться с ним навсегда, и просила у него позволения окончить свои дни в Иерусалиме; он позволил, и она немедленно отправилась¹⁶.

Святой город не был незнаком Евдокии: она уже раз посетила его, вскоре после замужества своей дочери Евдоксии в 437 году, во исполнение своего обета, и тогда все путешествие ее туда было рядом торжеств. В великой Антиохии, где она остановилась проездом, она была принята сенатом на золотом троне, украшенном драгоценными камнями, среди многочисленного собрания духовных, почетных граждан и народа¹⁷. Так как в этой стране сирийских риторов было в обычае на всех празднествах говорить речи, то дочь афинского ритора Леонтия, выслушав обращенные к ней похвальные речи и не желая, чтобы Афины оставались в долгу перед Антиохией, тотчас же отвечала на них импровизированной речью в похвалу города, которую закончила следующим стихом Гомера: "Горжусь я тем, что мой род — от вашего рода и крови"¹⁸, намекая этим на то, что сирийская метрополия была обязана вначале своим населением греческим колониям. Эти льстивые слова ученой императрицы были покрыты единодушными восклицаниями: сенат распорядился поставить ей золотую статую в зале своих собраний, а народ — бронзовую в своей академии¹⁹, которая, по примеру Александрии, называлась Музеем. Таково было первое путешествие ее; воспоминание о нем должно было причинить ей теперь немалую скорбь. Времена переменились; на этот раз она проехала территорией Антиохии поспешно, с горем на сердце и краской на лице.

Поселившись в Иерусалиме в обстановке приличной ее сану, среди маленького двора императорских чиновников и священников, она задумала приобрести себе нравственную поддержку в местном народонаселении и клире. Она начала на свои собственные средства перестройку стен города, которые были во многих местах разрушены, строила и поправляла церкви, и щедроты свои по преимуществу направляла на монастыри²⁰, от обителей которых получила прозвание Новой Елены. Всеми этими средствами она старалась создать себе такую популярность, которая защитила бы ее от возрастающего гнева Феодосия и притеснений со стороны его министров. Может быть она помышляла уже и в это время создать себе в этом отдаленном уголке Империи маленькое государство, независящее от губернатора провинции, как того удалось ей достигнуть несколько позже; но бывший в это время губернатор увидел в этих заискиваниях ею популярности заговор против государства, и в особенности против своей власти; он донес в Константинополь об опасных происках изгнанницы, за которой обязан был надзирать. Наказание не заставило себя ждать.

Однажды утром в иерусалимский дворец Евдокии прибыл начальник дворцовой стражи Сатурнин, схватил двух главных министров ее и казнил их. Это были: пресвитер Север и дьякон Иоанн, — которые, живя при ней в Константинополе в качестве домашних ее клириков, не хотели расставаться с ней, и в изгнании были верными орудиями ее планов. В негодовании на это грубое, незаслуженное оскорбление, Евдокия в свою очередь велела схватить и убить Сатурнина, тогда указ императора лишил ее и казенного дворца, и дворцовых чиновников, и императорского жалования и поставил в положение частного лица. Она приняла все это без ропота, продолжая по мере скудных средств своих делать то добро, которого не могла уже более делать с царской щедростью²¹.

Так прожила она в Иерусалиме несколько лет, как вдруг домашняя революция, произошедшая в константинопольском дворце, еще раз изменила ее судьбу. Так же внезапно, как внезапно прежде того поразил ее удар, нанесенный рукой Сатурнина, она получила уведомление, что император призывает ее к себе. Возрастающее влияние при дворе Пульхерии, которая по отъезде императрицы опять вошла в милость императора, возбудило против нее новую атаку евнухов, во главе которых стоял тогда евнух Хризафий, который для дома Феодосия был более пагубен, чем Гензерих или Атилла. Это — бывший прежде невольник, варвар по происхождению, настоящее имя которого было Цума²². Ни один из тех, кто до этого управлял сыном Аркадия, не был одарен в такой степени лукавством, скупостью, жестокостью, интриганством и самой низкой лестью, как Хризафий; но именно эти самые пороки и давали ему возможность влиять на слабого императора. Говорят, что он очаровывал Феодосия в особенности своим благородным видом и величественной поступью: Феодосии сделал его начальником дворцовой стражи и великим спафарием²³ (так назывался сановник, который носил перед государем меч империи).

Бдительный надзор Пульхерии очень не нравился этому важному человеку, который поставил своей задачей удалить ее от двора, и на этот раз безвозвратно. Он снова начал нашептывать ее брату вероломные внушения, которые всегда достигали своей цели, раздражая подозрительный ум императора клеветами о властолюбии его сестры, и в то же время возбуждал в нем сожаление о своей жене, стараясь помирить его с ней. Хризафий говорил самому себе, что как только Евдокия возвратится во дворец, то она поможет ему выгнать навсегда свою прежнюю соперницу, и они вдвоем станут полными властелинами над императором. Мысль отомстить своей невестке, которой она приписывала некоторую долю участия в возбуждении гнева императора, следствием которого была и ее немилость и убийство ее друга, вероятно, понравилась императрице столь же, как и мысль о примирении со своим супругом. Она немедленно прибыла в Константинополь, и две Августы еще раз очутились стоящими одна против другой, благодаря козням Хризафия. Таким образом домашняя борьба в императорском дворце снова разгорелась, и с большим жаром, в особенности со стороны Евдокии, когда в 448 году новая религиозная буря отвлекла умы от этих мелких интриг гинекея, чтобы ринуть их в волнения религиознобогословских доктрин.

II

Семнадцать с лишним лет прошло со времени Эфесского Собора, и главные деятели этой великой драмы сошли уже со сцены мира: Иоанн Антиохийский умер, вскоре последовал за ним и Кирилл; комит Ириней, бывший некоторое время епископом Тира, в изгнании искупал прежнюю привязанность к учителю своему Несторию. Оставался на виду один Феодорит, хранимый Провидением еще для больших битв. В данное время он удален был от театра общецерковных дел в свой маленький епархиальный городок с формальным запрещением выезжать оттуда. Вина его состояла в том, что, получив известие о смерти Кирилла, он сочинил и пустил в ход едкую эпиграмму: "Отныне Восток и Египет соединены навсегда, зависть умерла, а с ней вместе похоронена и ересь"²⁴. Нигде более не было смут. Восточная церковь покоилась тем покоем утомления тела, который представляет обманчивое подобие спокойствия души, как вдруг в 448 году снова, как пламя дурно затушенного пожара, возбудился и разгорелся спор по жгучему вопросу времени — о природе Богочеловека.

В том монашеском предместьи Константинополя, которое образовало вокруг второго Рима как бы некий священныйpomoerium, где денно и нощно раздавались хвалы Господу, жил один архимандрит уже на склоне лет, по имени Евтихий. Монастырь, которым он управлял, был один из самых значительных и заключал в своих стенах не менее трехсот монахов. Евтихий вступил в него еще ребенком и принадлежал к тому классу монахов, которые, по примеру Далмата, давали обет никогда при жизни не выходить из стен своих монастырей²⁵; но, как и Далмат, он вышел из него на служение Церкви. Влекомый желанием защищать истину таинства Воплощения, извращаемую Несторием, он отправился на Эфесский Собор и, примкнув к тесно сплоченным рядам защитников православной веры, горячо оспаривал несторианцев²⁶. Здесь он встретился с бывшим константинопольским адвокатом Евсевием, теперь уже епископом дорилейским, тем самым, который вывесил на стенах имперского города первое обвинение против ересиарха и который прибыл на Собор содействовать его осуждению; одинаковая горячность одушевлявших их чувств — ревности по православной вере и ненависти к ересиарху — сблизила и соединила их в одном общем стремлении, несмотря на глубокую разность их умственного образования.

Евтихий, с самых юных лет живший в стенах монастыря, не получил правильного, систематического образования и, хотя был довольно изворотлив, вовсе не был ученым богословом; да по своеобразному строю своего ума он не оченьто и ценил богословскую ученость²⁷. Он хорошо знал св. Писание, которое читал постоянно, но что касается до толкований и учений св. отцов, то он далеко не придавал им того высокого значения в деле разумения истины христианской веры, какое они приобрели в общем сознании Церкви его времени: он был и крепко держался того мнения, что если сам Бог благоволил составить для нас книгу в качестве руководства к познанию истины, то Он вложил в эту книгу все, что нужно нам знать для спасения нашей души, а уметь понимать ее — это уже наше дело, дело данного нам на это Богом разума. "Я испытываю, — говорил он, — одно только св. Писание; оно несравненно тверже и достовернее изложений св. отцов"²⁸. Этой заносчивостью он очень напоминал собой Нестория, несмотря на глубокое различие в направлении и строе их мыслей. Это был тот подводный камень, от которого потерпел крушение не один смелый исследователь, выходивший из тихого пристанища общецерковного предания в безбрежное море мнений за поисками новых формул вероучения; от угрожающей опасности разбить себе голову об этот камень не уберег себя и константинопольский монахзатворник, архимандрит Евтихий. Времяпребывание его в Эфесе среди многочисленного сонма богословов, собравшихся со всех концов христианского мира для рассуждения об одной из высочайших тайн христианской веры, деятельное и горячее участие его в спорах с еретиками, одобрительно приветствуемое и поощряемое со стороны православных, знаки особенного благосклонного внимания к нему со стороны самого, высокочтимого им, предводителя православных — Кирилла Александрийского²⁹, — все это подействовало на него возбуждающим образом, подняло его самочувствие, разгорячило и вскружило его голову; он возвратился из Эфеса в свой монастырь уже далеко не таким, каким поехал туда: он возвратился оттуда с высоким мнением о себе как о первоклассном богослове, и богослове высшего полета, способном постигать истины Божественного откровения силой непосредственного умосозерцания, свойственного людям духовной жизни, и умеющем понимать истинный смысл Писания, вычитывая его между строками. Когда он, сидя в уединении своего монастыря, перебирал в уме своем воспоминания о тех великих сценах Эфесского Собора, в которых он принимал такое деятельное и горячее участие, и обсуждал результаты деятельности Собора, то ему, при возбужденном состоянии ума, казалось, что Собор выполнил только половину предстоявшей ему задачи и что ему, Евтихию, назначено окончить ее вполне. Эфесский Собор осудил в лице Нестория то нечестивое учение о природе Богочеловека, которое, представляя человеческое естество во Иисусе Христе существующим отдельно от Божественного естества Его в качестве особого самостоятельного существа, обладающего личным самосознанием, рассекало единое богочеловеческое существо Его, единую Божественную ипостась Его на два отдельные существа, на две ипостаси, Божескую и человеческую, существующие одна подле другой и соединенные между собой одним только внешним обменом взаимодействия; вопреки такому нечестивому воззрению, Эфесский Собор, подтверждая истинное учение веры, выраженное в Символе св. отцов никейских, постановил признавать и исповедовать во Иисусе Христе единое и нераздельное личное существо, единую Божественную ипостась св. Троицы, единородного Сына Божия, ради нас человеком и ради нашего спасения сошедшего с небес, воплотившегося и вочеловечившегося; но Собор не объяснил определенно, как же при таком понятии о единстве Божеской личности И. Христа надо представлять себе человеческое естество Его, оставив, таким образом, в понятии о природе Богочеловека пустое место, которое, при свойственном уму нашему стремлении к полному и определенному пониманию, может снова наполняться такими представлениями о человеческом естестве И. Христа, которые в конце концов опять приведут к воззрению несторианскому. Чтобы нанести этому лжеучению решительный и окончательный удар, недостаточно одного только отрицания и порицания его, — как это сделали отцы Собора; надо сокрушить его в самых его основах, вырвать его из почвы христианского сознания с самыми корнями его и насадить на место его такое существенно противоположное ему учение, при котором возврат несторианского образа мыслей был бы невозможен, — чего отцы Собора не сделали. Таков был упрек, делаемый Евтихием Эфесскому Собору, и он льстил себя мыслью заменить незаконченное Собором дело учением более полным и определенным, составленным в более высоком порядке и строе мыслей.

Но напрягая все силы к ниспровержению несторианских воззрений в их основах, Евтихий потерял равновесие и впал в противоположную им крайность. Если Несторий, настаивая на истинно человеческом естестве Богочеловека, преувеличил в своем понятии о лице Богочеловека значение и силу Его человечества, представляя его существующим в себе самом, отдельно от Божественного естества Слова, в виде человеческой особи, то Евтихий в противоположность ему, ревнуя о славе Божественного естества И. Христа, преувеличил Его Божественность, представляя себе все существо Его наполненным одной Божественностью и самое человечество Его считая принадлежностью, свойством, формой Божественного естества Его. Если Несторий, исходя из понятия о существенном различии двух естеств во И. Христе, пришел к той ложной мысли, что И. Христос состоит из двух отдельных личных существ или ипостасей, то Евтихий, наоборот, исходя из понятия о единой Божественной ипостаси И. Христа, пришел, в противоположность Несторию, к другому не менее ложному мнению, будто во И. Христе есть только одно истинное естество — Божественное. "Исповедуя Бога моего, Господа неба и земли, И. Христа, я не признаю в Нем двух естеств; да не будет сего; я поклоняюсь одному естеству, естеству Бога воплотившегося"³⁰; так говорил он на суде епископов. Несторий рассуждая о рождении Иисуса Христа от Девы Марии, думал, что Дева Мария родила истинного, единосущного себе человека, соединенного с Богом, а Евтихий вопреки ему стал учить, что от Девы Марии родился истинный Бог, единосущный Богу Отцу Сын Божий, восприявший во чреве Девы плоть, но плоть не от ее существа взятую и не единосущную ей и нам, а принадлежащую Его Божеству. "Я исповедую (во И. Христе) тело Бога, а не человеческое", — говорил он на суде перед епископами³¹. Единосущный Богу Отцу Сын Его, рожденный от вечности, И. Христос не был единосущный Сын своей матери; Он ничего от нее не заимствовал.

Когда Евтихию задавали вопросы относительно его мнения о сущности и происхождении плоти Христовой, то он публично ничего не отвечал: "Я поклоняюсь (во И. Христе) одному естеству Бога воплотившегося, но об естестве Бога я не рассуждал и не позволяю себе рассуждать". Такой фразой отвечал он обыкновенно на все неоднократно предлагавшиеся ему публично вопросы. Но в частных его беседах с посетителями слышали, будто он говорил иногда, что тело И. Христа образовано бьшо из такого же вечного вещества, как сам Бог, и существовало прежде времени, чтобы соединиться с Божественным Словом, когда придет час искупления человека,—что, повидимому, очень походило на проповедуемое когдато Оригеном, а еще прежде его Валентином, предсуществование душ, облеченных тонкой материей³²; а иногда утверждал, что тело И. Христа образовано было силой самого Божественного Слова и из Его же Божественного существа во чреве Девы Марии, — что представляет собой превратное истолкование той несомненной истины, что Господь наш, И. Христос по человеческому естеству своему зачался и образовался во чреве пренепорочной Девы Марии без пожелания плоти, силой Св. Духа. Так или иначе думал Евтихий о плоти Христовой, но то во всяком случае несомненно, что по его воззрению ни Мария Дева не была истинной и действительной матерью Богочеловека, а была только некоей храминой, в которую низошло с небес Божественное

Слово для того, чтобы облечься здесь плотью (не от нее заимствованной), и из которой вышло в мир в образе и подобии человеческого существа, ни родившийся от Девы Марии Богочеловек не был по человечеству своему единосущный ей, а через нее и нам, истинный человек, а был единосущный Богу Отцу Сын Божий, принявший на себя только подобие или вид человека. А если действительно таково было мнение Евтихия о лице И. Христа, если по его учению воплощение и вочеловечение Сына Божия для нашего спасения было только видимое, образное, то само собой очевидно, что и дело искупления, совершенное Им в образе человека, было только видимое, а не действительное, было только образом и подобием искупления, а не самой истиной; потому что для действительного примирения человека с Богом необходимо, чтобы Примиритель или Посредник между Богом и человеком был истинный Бог и истинный человек в единстве ипостаси. Мы не имеем приведенной в порядок системы учения Евтихия, потому что он упорно отказывался на суде давать объяснения своего образа мыслей, но мы имеем, однако, довольно данных, чтобы знать, что Евтихий, помимо, конечно, его сознания, был чадо аполлинаризма³³.

Как ни фантастичны сами по себе и как ни противны самому существу христианства были мнения архимандрита, они приняты были с большим сочувствием в его монастыре, откуда постепенно с успехом распространились и в других обителях. Несторий, как мы видели, не нашел себе никакого сочувствия в этих обителях аскетическисозерцательной жизни. Людям, которые высшую степень человеческого совершенства видели в подавлении требований чувственной своей природы, в освобождении своего духа от чувственных волнений и влечений плоти, в приближении к образу жизни бесплотных духов и которые постоянно трудились для Достижения этого совершенства, изнуряя, утончая и как бы одухотворяя свою плоть,—людям с такими стремлениями довольно трудно было вполне сродниться умом и сердцем своим с той мыслью, чтобы Бог, сошедший на землю для того, чтобы показать нам в себе самом истинный путь к вечной жизни и спасти нас, воспринял в соединении со своей Божественной природой ту самую, грубую, земную оболочку плоти с ее естественными немощами и нуждами, от которой нам надо по возможности освобождаться и совлекаться, чтобы достигнуть приискреннего, внутреннего соединения с Ним. Монахиаскеты по самому характеру жизненных своих стремлений и роду жизни, который они вели, были, естественно, идеалисты. Несторианство, с выступающим в нем направлением мысли к естественному, положительному, эмпирически данному, не могло найти в них сочувствия себе; оно могло нравиться людям, живущим в мире, которые в тайнах религии ищут рациональной философии. Напротив, евтихианство, с его направленностью к сверхъестественному, идеальнодуховному, мысленносозерцаемому, как бы и измышлено было для того, чтобы завлекать к себе людей с горячими стремлениями к сверхчувственному и пылким воображением, которые с тем большим жаром веры предаются таинственному, чем больше в нем непонятного для рассудка. Вот почему монастыри, как известно, и доставили самый значительный контингент наиболее ревностных приверженцев учения монаха Евтихия³⁴.

Об этом новаторе, сидевшем в затворе монастыря, скоро узнали и за монастырскими стенами, заговорили по всему городу, — чего он и желал, потому что имел претензию сделаться главой партии. С этой нелепой претензией он не расстался, пока наконец к великому несчастью для Церкви, не осуществил ее; но он кроме того имел и лелеял в сердце своем еще и другую не менее честолюбивую претензию (о которой также немало говорилось) — сделаться архиепископом константинопольским, и под рукой вел деятельную конкуренцию с бывшим тогда архиепископом Флавианом, который незадолго перед тем вступил на эту кафедру. Обладая значительным имуществом³⁵, Евтихий знал когда и кому нужно раздавать свои щедроты, чтобы приобрести себе покровителей и друзей. Если он сам лично не выходил из монастыря для пропаганды своих воззрений, то взамен того привлекал к себе в монастырь многочисленных слушателей; его слушали с напряженным вниманием и живым сочувствием в монастырских его покоях, его превозносили похвалами за стенами монастыря. Его нередко посещали и высокопоставленные лица; одним из самых усердных его посетителей был великий камергер императора евнух Хризафий, который называл Евтихия своим отцом, потому что тот был восприемником его от купели крещения³⁶. Это духовное родство, очень высоко ценимое в первые времена Церкви, создало между главным министром Феодосия и монахомноватором крепкую нить взаимной привязанности. Когда Хризафий возвращался из монастыря во дворец, он не мог нахвалиться о человеке, которого только что слышал, и о тех чудных вещах, которые открывал ему Евтихий. Придворные хором повторяли то же самое, и сам Феодосии скоро сделался одним из самых горячих приверженцев евтихианства. Такое благорасположение государева двора привлекло к Евтихию маленький двор просителей, как духовных, так и светских, и этот монахзатворник сделался "сильным мира", могшим вредить или покровительствовать в мире.

Однажды, в начале 448 года к нему пришел с визитом Евсевий Дорилейский, прибывший до делам своей Церкви в Константинополь. Два друга разговорились между собой непринужденно, не преминув, конечно, затронуть между прочим и столь близкого их уму и сердцу вопроса о таинстве Воплощения, о котором они в бытность свою в Эфесе так часто и так согласно беседовали, — и Евсевий удивился перемене, которая произошла в воззрениях архимандрита. Так как бывший адвокат был тверд и упорен в своих мнениях, то он спорил, качал головой при каждом слове своего собеседника, старался доказать ему, что он обманывается, и возвратить его к истинному учению³⁷; но Евтихий обладал гордостью сектанта, и (после несколько раз повторенных посещений такого рода) два друга не замедлили окончательно рассориться.

Тем временем константинопольский патриарх, приглашенный лидийскими епископами быть посредником в их споре между собой о правах и преимуществах, созвал один из тех Соборов, которые в первые времена Церкви назывались городскими или поместными и составлялись митрополитами из епископов, принадлежавших к их округу. Хотя спорное дело, подлежавшее на этот раз обсуждению Собора, было не из важных, но константинопольский патриарх не хотел решать его самолично, не посоветовавшись с епископами своего округа; он созвал Собор, и один из первых, кого он пригласил, был Евсевий Дорилейский. Но прежде чем идти далее, мы должны сказать, каков был по нравственному характеру своему бывший в то время константинопольский архиепископ и в каких отношениях находился он к своему клиру, монашеству и двору; это необходимо для разъяснения последующего хода событий.

Флавиан, константинопольский архиепископ, был казначеем Соборной церкви и хранителем церковных сосудов, когда в 446 году, изза смерти Прокла, епископская кафедра стала вакантной; он получил эту кафедру благодаря общему уважению к нему константинопольского клира и народа. Флавиан обладал всеми частными добродетелями, какие нужны гражданину и пресвитеру: он был снисходителен, бескорыстен, милостив, друг мира и прощения³⁸; но ему недоставало той энергии, которая есть душа общественных добродетелей. В период несторианских споров он стоял на стороне Восточных, примыкая ближайшим образом к той умеренной фракции, которая отвергала крайности в воззрениях на спорный вопрос веры, равно как и дух преследования, — фракции, во главе которой стоял Феодорит Кирский³⁹. Флавиан находился с ним в интимной переписке; но он совсем не имел того закала характера, каким отличался бывший в это время в заточении кирский епископ, которого так боялись люди раздора и которого так уважали другие. Когда, после всех ожесточенных споров и раздоров, состоялось столь желанное примирение церквей на основании "Исповедания веры Восточных", то Флавиан вместе со многими другими присоединился к нему с полной искренностью и бесповоротно. "Исповедание веры" Восточных стало краеугольным камнем и основой его верований. Таким образом, воззрения его были вполне православные, чуждые крайних тенденций, как несторианских, так и аполлинарийских. Этот примирительный образ его мыслей разделяем был и большинством его клира, равно как и православного константинопольского народа. Но и среди клириков, в особенности в среде монахов константинопольских, вследствие глубокой ненависти их к Несторию и всему, что когдато состояло в связи с ним, было, однако, немало лиц, которые относились к этому примирительному воззрению более чем подозрительно, почти враждебно. Это были тайные или явные враги примирения. Во главе их стоял Евтихий. Флавиан знал об Евтихии, но щадил его, не потому, конечно, что симпатизировал его воззрениям и производимой им под рукой агитации, но потому что вообще отличался духом терпимости и кротостью сердца; не считая этого затворникамонаха опасным, он чувствовал, однако, что не надо возбуждать его гордости преследованием, тем более, что он был в такой милости и силе при дворе, — чем сам архиепископ далеко не мог похвалиться.

Отношения Флавиана ко двору действительно были в это время далеко не хороши, и по многим причинам. Вопервых, он имел несчастье причинить досаду евнуху Хризафию тем, что помимо всякого искательства со своей стороны был избран и вступил на кафедру архиепископскую, которой тот добивался для своего крестного отца Евтихия; вовторых, он имел мужество наотрез отказать требованиям его корыстолюбия и оскорбить его, нанеся удар сребролюбивой его душе. В Константинопольской церкви с давних пор было в обычае и вошло в правило, чтобы каждый вновь вступающий на кафедру архиепископа имперского города посылал императору в дар благословенные вещи или евлогии: так назывались хлебы, испеченные из лучшей муки, не освященные, но только благословенные, которые епископы посылали лицам, которым хотели сделать честь. Жадность дворцовых чиновников превратила мало помалу эти хлебы в сумму денег, которая также называлась евлогией.

Это была в некотором роде постыдная дань, которой, скрепя сердце, покорялись константинопольские архиепископы, чтобы жить в мире со двором. Флавиан отказался от этого; и когда Хризафий напомнил ему о забытых им евлогиях, то он послал Феодосию несколько маленьких хлебов из чистой пшеницы. Хризафий, разумеется, не хотел их принять. "Императору нужно приносить не хлеб, — велел он сказать архиепископу, — а золото"⁴⁰. Архиепископ отвечал, что у него самого лично нет золота, а церковные деньги принадлежат Богу и бедным, но так как Хризафий продолжал настаивать, то послал ему священные сосуды из своего Собора⁴¹. Хризафий ужасно рассердился; он, без сомнения, отверг эти странные евлогии, потому что если бы принял их, то стал бы в глазах народа грабителем святыни; но он не мог простить этого оскорбления Флавиану.

Третий случай поссорил Флавиана с самим императором. Мы видели уже, как с прибытием Евдокии во дворце снова разгорелась война между Пульхерией и ее братом. Благодаря соединенному действию Евдокии с великим камергером, Феодосии окончательно убедился, что слава его царствования помрачится, если прежняя регентша не будет совершенно удалена из дворца; но затруднение состояло в том, чтобы удалить ее без огласки, потому что Феодосии колебался между скандалом публичного разрыва с этой всеми уважаемой сестрой и неудобством ее присутствия во дворце. Изобретательный ум Хризафия придумал верное средство. С помощью императрицы он довел до слуха императора, что Пульхерии прискучил свет, что она стремится предаться всей душой исключительно одной религиозной жизни, и в особенности желала бы быть причисленной в качестве дьякониссы к церкви Константинопольской, ради Флавиана⁴², которого она очень уважает, но что она таит в себе это желание из боязни, чтобы не огорчить этим своего брата и не быть отвергнутой архиепископом.

Эта сказка понравилась Феодосию. Не откладывая дела в долгий ящик, он тотчас же велел позвать Флавиана и просил у него как услуги для императорской фамилии, услуги, которой он устранит много печальных сцен, поставить ПульхериюАвгусту в дьякониссы в первый же день как увидит ее в церкви, не предуведомив ее об этом заранее. Флавиан, как мы уже говорили, был человек вполне честный и благородный; к тому же он был глубоко привязан к дочери Аркадия и высоко ценил ее услуги для Церкви и государства; он понял, что под этой просьбой скрывается какойто низкий и опасный заговор царедворцев против досточтимой Августы и написал ей, чтобы она не приходила в собор, "что тут дело идет о безопасности их обоих"⁴³. Пульхерия, получив эту записку, тотчас же отправилась в Гедом в добровольное изгнание и жила там до тех пор, пока не наступили для нее лучшие времена⁴⁴. Таким образом и эта затея не имела надлежащего успеха: Феодосии увидел, что Флавиан употребил во зло его доверенность и с тех пор возненавидел его. Таковы были причины недобрых отношений императорского двора к архиепископу имперского города, когда началось дело Евтихия.

III

Восьмого ноября (448 г.), в понедельник, бывшие в то время в имперском городе епископы константинопольского церковного округа, собравшись по приглашению архиепископа своего Флавиана на заседание Собора в судебной палате архиепископского дома для обсуждения спорного дела, возникшего между Флоренцией, митрополитом Сард Лидийских, и подчиненными ему епископами — Иоанном и Коссинием, окончили это дело без затруднения и хотели уже расходиться, как вдруг Евсевий Дорилейский стал посреди залы и, держа в руке записку, сказал: "Усерднейше прошу и умоляю св. синод безотлагательно заслушать представляемую мной записку и поместить ее в памятники деяний Собора..."⁴⁵. Председатель Собора Флавиан, не зная ничего о содержании этой записки, благосклонно принял ее от подателя и, передавая нотарию синода пресвитеру Астерию, сказал: "Пусть представленная записка прочтется, чтобы Собор знал содержащееся в ней дело".

Это был формальный донос на Евтихия. Евсевий доносил синоду, что пресвитер и архимандрит Евтихий предался такому опьянению мыслей и исступлению ума, что дерзает произносить хулы против Спасителя всех нас И. Христа, отвергает благочестивые догматы православия и называет еретиками св. отцов и всех последователей их веры, в том числе и его самого — Евсевия, который никогда не был подозреваем в ереси, а напротив, постоянно сражался с еретиками, защищая, по мере сил своих, православную веру и т.д.; и в заключение всего изложенного настоятельно просил св. синод, заклиная св. Троицей и спасением императора, позвать Евтихия на суд Собора для ответа на то, в чем он обвиняется. Когда нотарий окончил чтение записки, Флавиан, обращаясь к подателю ее, сказал: "Я поражен таким тяжким обвинением какое вы взводите на почтенного пресвитера и архимандрита. Но будьте, однако, так добры, потрудитесь сходить к архимандриту и поговорить с ним о правой вере обстоятельно, и если найдете, что он действительно мудрствует неправо, то Собор позовет его для ответа". — "Я прежде был ему другом, — отвечал на это Евсевий, — и не один раз, не два, а быть может двадцать раз приходил к нему по этому делу, которым он заражен; я уже довольно наговорился с ним и нашел его мудрствующим неправильно; я увещевал его выбросить из головы ложные мысли и научал истине, но он оставался глух к моим словам, продолжая упорно держаться мнений, чуждых правой веры нашей. Заклинаю вас именем Господа И. Христа, пошлите к нему немедленно и прикажите ему явиться на Собор для объяснения; дело это не терпит отлагательства, так как многие уже заражены нечестивым его учением: он испортил весь монастырь свой"⁴⁶. Флавиан продолжал настаивать на примирении: "Пусть благочестие твое уступит нам, — сказал он отечески Евсевию, — потрудитесь сходить еще раз в монастырь и поговорить с архимандритом о чем следует, в духе мира, и поведите дело так, чтобы опять не произошло какоголибо волнения и смятения в Церкви". —"Чтобы я, после того как уже много раз ходил к нему и не мог убедить его, опять отправился к нему? Нет, это невозможно, — резко отвечал бывший адвокат, — мне опротивело слушать хульные речи его⁴⁷; но пусть лучше ваша святость удостоит послать к нему кого следует, чтобы он сам явился на Собор для ответа; ибо я не согласен, чтобы это дело осталось неисследованным". — "Надлежало бы благочестию твоему послушаться убеждений архиепископа", — послышались голоса из собрания; но Евсевий остался непреклонен и — Собор вынужден был исполнить его требование, постановив — поданную им записку внести в акты Собора, для точного исследования дела, и послать к Евтихию двух клириков — пресвитера Иоанна и дьякона Андрея с тем, чтобы они, прочитав ему поданную против него записку, попросили его явиться на Собор для ответа.

Четыре дня спустя⁴⁸,12го ноября, в пятницу, бывшие в Константинополе епископы снова собрались в той же судной палате епископии для производства следствия и суда по обвинению Евтихия в ереси. Евсевий Дорилейский занял место на скамье обвинителей. Чтобы положить твердое основание для суда над Евтихием, он попросил Собор приказать прочитать два важнейшие послания Кирилла Александрийского, в которых изложено им православное учение Церкви о Воплощении, одно — к Несторию, читанное и одобренное на Эфесском Соборе, а другое — к Иоанну Антиохийскому и Восточным, легшее в основу примирения и соединения всех церквей в единомыслии веры, и внести их в акты Собора, "чтобы догматы Церкви были всем известны"⁴⁹. Когда окончилось чтение этих посланий, он торжественно заявил, что, по его глубокому убеждению, таково точно было и есть и его собственное верование во И. Христа, какое излагается в прочитанных посланиях Кирилла, и что в силу этого именно убеждения в правоте своего верования он и выступил перед лицом Собора как противник и обличитель желающих искажать догмат православия (т.е. Евтихия), — и вслед за тем пригласил всех присутствующих членов Собора сделать со своей стороны подобные же заявления о своем согласии с прочитанным, "дабы все знали, что кто отвергает прочитанные изложения веры, тот враг Католической Церкви и чужд собрания священников". Тогда председатель Собора, архиепископ Флавиан, заявив полное и совершенное согласие с прочитанным, как со словом от Св. Духа, в кратких и точных выражениях изложил перед Собором исповедание своей веры, которое мы приводим здесь вполне, как документ, имевший большую важность в процессе по делу Евтихия. "Мы всегда веровали и веруем, — сказал он, — что Господь наш И. Христос, единородный Сын Божий, есть совершенный Бог и совершенный человек, имеющий разумную душу и тело, прежде веков безначально рожденный от Отца по Божеству, в последние же дни ради нас и нашего ради спасения родившийся от Девы Марии по человечеству, единосущный Отцу по Божеству и единосущный Матери по человечеству; итак, мы исповедуем, что Христос после воплощения состоит из двух естеств, исповедуя в одной ипостаси и в одном лице одного Христа, одного Сына, одного Господа; а тех, которые хотят мудрствовать иначе, отлучаем от святого Собора священников и от всей Церкви"⁵⁰. Такие же в сущности, хотя и в различных словах, исповедания веры изложили один за другим по порядку и все присутствовавшие епископы. Когда последний из присутствовавших епископов окончил свое заявление, Евсевий Дорилейский, заметив, что в собрании было налицо всего только восемнадцать епископов, т.е. не более половины из находившихся в то время в Константинополе, пожаловался на такое малое количество явившихся на заседание по такому важному делу. "Многие из епископов, живущих в этом царствующем городе, — сказал он, — не пришли сегодня на Собор или по болезни, или, вероятнее, потому, что их не пригласили на заседание Собора". Последний упрек падал прямо на Флавиана. Он оправдывался и тут же дал повеление нотариям, чтобы они объявили не бывшим на заседании епископам, что было сделано на нем, и именем Собора потребовали, чтобы каждый из них письменно изложил свое мнение и представил его Собору. На приведение в исполнение этого распоряжения и употреблен был весь следующий, субботний день.

15го ноября, в понедельник, когда бывшие в Константинополе епископы снова собрались в судной палате архиепископии, на этот раз уже в полном составе, Евсевий Дорилейский, заручившись полным и формально заявленным с их стороны единомыслием, попросил Собор немедленно приступить к производству следствия и суда над Евтихием. "Прошло уже довольно времени⁵¹, — сказал он,—с тех пор как я обратился к вашей святости с требованием позвать архимандрита Евтихия, обвиняемого мной в искажении православных догматов, на суд Собора; прошу допросить посланных к Евтихию с повесткой о явке его на суд Собора, какой ответ получили они от него". Позванные в залу заседания Собора клирики — пресвитер Иоанн и дьякон Андрей показали:

"Мы ходили к Евтихию в его монастырь, прочли ему обвинительную записку, вручили ему копию с нее, объявили ему имя обвинителя его и пригласили его от имени Собора явиться на суд Собора для оправдания; но он решительно отказался идти на Собор оправдываться, говоря, что он дал обет и положил себе как бы законом — никогда и никуда не выходить из монастыря своего, а жить в нем как бы во гробе; затем он объявил нам и просил возвестить вашей святости, что епископ Евсевий, с давних пор его смертельный враг, взнес на него это обвинение по ненависти и неприязни. "Я готов, — говорил он, — согласиться с изложением веры отцов Никейского и Эфесского Соборов и, если от меня потребуют, подпишу толкования их; если же у них встретится в некоторых выражениях чтонибудь ложное или погрешительное, то я этого не хочу ни отвергать, ни принимать, потому что я изучаю только Священное Писание, как вернейшее всех отеческих изложений. Вера моя такова: после воплощения Бога Слова я поклоняюсь одному естеству, естеству Бога воплотившегося и вочеловечившегося"⁵². Принеся потом какуюто в этом роде книгу, стал читать ее и, прервав чтение, присовокупил: "Обо мне распустили клевету, будто я говорил, что Бог Слово принес свою плоть с неба: этого я никогда не говорил; но что Господь наш Иисус Христос состоит из двух естеств, соединенных в одну ипостась, этого я не читал в изложениях веры св. отцов, и если бы мне указали у коголибо из них чтонибудь подобное, то я отвергнул бы это, потому что Божественное Писание гораздо больше значит, чем толкования отцов". "Я исповедую, — сказал он в заключение, — что родившийся от Девы Марии есть совершенный Бог и совершенный человек: но я не признаю, чтобы тело Его было единосущно нашему"⁵³. Таково было исповедание веры Евтихия, которое комиссары сообщили Собору одновременно с его отказом явиться на суд. Для первого раза достаточно было и этого одного для улики Евтихия в неправославии; обвинитель его, видимо, остался доволен и не скрыл своего удовольствия. "Сообщенные Собору почтенными клириками сведения об образе мыслей Евтихия, полагаю, — сказал он,—достаточно ясно показывают, какое он имеет нечестивое мнение о Спасителе, противное учению св. отцов; но прошу однако вашу святость позвать его во второй раз и выслушать ответы на мое обвинение из его собственных уст. Я имею против него еще много других улик и готов изобличить его многими свидетельствами в том, что он худо мудрствовал и мудрствует, неправо учил и учит". (О, он не увернется из моих рук, мысленно добавлял обвинитель). При этих словах обвинителя, человеколюбивое и кроткое сердце Флавиана болезненно сжалось: "О, если бы, — воскликнул он, — Евтихий, придя сюда и сознав свое заблуждение, раскаялся! Господь наш Иисус Христос радуется о спасении погибающих и сам первый идет искать заблудившуюся овцу", — и передавая затем пресвитерам Маме и Феофилу вызовную грамоту, посылаемую от Собора к Евтихию, сказал им: "Убедите его придти на наш св. Собор, соблазняемый уликами его в худом образе мыслей, и передайте ему, что если он придет сюда, изрыгнет прежнее свое нечестие и исповедует истинную веру св. отцов, то получит от нас прощение, какое обыкновенно мы даем раскаивающимся". — "Все это прекрасно, — с некоторой едкостью заметил Евсевий, — но пусть лучше прикажет ваша святость наперед прочитать самую вызовную грамоту, посылаемую от Собора к Евтихию, и внести ее в акты Собора". Бывший адвокат хорошо знал порядки судебной процедуры и хотел вести начатый им процесс с соблюдением всех формальностей, чтобы за опущением той или другой формальности не проиграть дела и не пострадать изза него. Грамота была прочитана, занесена в акты и передана комиссарам для вручения ее кому следует.

В ожидании результата вторичного вызова Евтихия, члены Собора занялись чтением изложений веры св. отцов, готовясь к предстоящим судебным прениям, а другие присутствующие в зале заседания лица, составив группы, обменивались мыслями и сведениями о личности обвиняемого; к одной из этих групп присоединился и Евсевий Дорилейский. Вдруг он стал посредине залы и торжественным голосом сказал: "Для нечестивого и мудрствующего противно правой вере нет ничего заветного: он готов на все. Я узнал сейчас от одного почтенного пресвитера, здесь находящегося, что Евтихий рассылает по монастырям какуюто статью о вере, будто бы извращаемой, собирает к ней подписи и возбуждает монахов к возмущению против Собора"⁵⁴. Это новое отягощающее вину Евтихия обстоятельство, удостоверенное свидетелем, было настолько важно, что Собор немедленно распорядился отправить по монастырям доверенных лиц для наведения справок. Оказалось впоследствии, что это была совершенная правда.

Между тем доложено было, что посланные к Евтихию с повесткой о вызове его на Собор уже возвратились и желают сообщить о результате возложенного на них поручения. Оказалось, что и этот вторичный вызов имел такое же действие как и первый. Пресвитеры Мама и Феофил, которым поручено было предъявить Евтихию повестку об этом вызове, пришедши к его монастырю, встретили стоявших у ворот его двух монахов, которым, повидимому, поручено было наблюдать за приходящими, и вошедши вместе с ними в монастырь, хотели было направиться к жилищу архимандрита, как монахи остановили их вопросом: "Кого и что вам нужно?" — "Уведомьте вашего архимандрита, что нам нужно повидаться и поговорить с ним; мы посланы к нему архиепископом и Собором", — отвечали пресвитеры. — "Господин архимандрит болен и видеть вас не может, — возразили им монахи, — если что вам нужно, скажите нам". — "Мы посланы к нему самому, — прервали их пресвитеры, — и ему самому лично должны передать бумагу, которую держим в руках"⁵⁵. Монахи пошли в жилище архимандрита и выйдя оттуда в сопровождении третьего монаха, по имени Елевзиний, сказали: "Так как архимандрит болен, то он прислал вместо себя вот этого, близкого к нему, человека, которому вы можете объявить то, что вам приказано". Комиссары Собора обиделись таким неприличием: "Скажите нам решительно, примет ли нас, посланных Собором, Евтихий, или нет?" — и сделали вид, что хотят уходить. Тогда монахи смутились и начали шептаться друг с другом, бросая искоса боязливые взгляды на пресвитеров. Заметив это смущение в них, пресвитеры сказали им: "Что вы смущаетесь? Страшного в нас и при нас нет ничего; бумага, которую мы имеем в руках, не секрет; мы можем, пожалуй, и вам передать содержание ее. Это — уже вторичная повестка к Евтихию от Собора, чтобы он явился в присутствие его для оправдания в обвинении, взведенном на него епископом Евсевием". После этого монахи решились наконец доложить архимандриту о прибытии к нему посланных от Собора пресвитеров и вслед за тем пригласили последних в покои его.

Архимандрит сидел за столом, окруженный высшими чиновниками своего монастыря, как то: пресвитером Нарзесом, своим синкелом, дьяконом Константином, апокрисиарием монастыря, Елевзинием, одним из своих советников, и Максимом, архимандритом соседнего монастыря, своим закадычным другом. Приняв из рук пресвитеров поданную ему вызовную грамоту, он велел прочитать ее в их присутствии вслух и, когда она была прочитана, сказал: "Чего они хотят от меня? Я стар и хил, архиепископ и Собор знают это хорошо; они знают также, что я дал обет не выходить из этого монастыря до самой смерти". Пресвитеры, по данному им архиепископом наставлению, стали просить и убеждать его удостоить придти на Собор для оправдания себя в обвинении. "Нет, это невозможно, — повторил он, — я положил себе правилом не выходить из монастыря своего, и не выйду из него. Пусть со мной делают что хотят; я прошу только одного—чтобы не беспокоились присылать ко мне коголибо звать меня в третий раз; я буду считать, что это уже сделано". Потом он велел принести к себе какуюто бумагу и хотел передать ее комиссарам для представления ее Собору; но те отказались принять ее, говоря: "Вам самим лично нужно придти на Собор для объяснений". Он хотел было прочитать им то, что содержалось в этой бумаге, но они отказались и от этого; тогда он, подписав эту бумагу, сказал, что передаст ее Собору другим путем. Когда послы Собора, исполнив возложенное на них поручение, встали и хотели уже уходить, он не удержался, чтобы не заговорить с ними о догмате Воплощения. "В каком Писании, — сказал он им, — говорится о двух естествах? И кто из святых отцов учил, что Бог Слово имеет два естества?"⁵⁶ — "А вы, — отвечал ему на это пресвитер Феофил,—покажите нам, в каком Писании находится слово «единосущный»?" — "В Писании его нет, — возразил Евтихий,—но оно есть в изложении веры св. отцов". — "Ну! Так там же есть учение и о двух естествах", — ответил ему на это пресвитер Мама. — "А скажитека мне Вы, господин архимандрит, — спросил его пресвитер Феофил, — Бог Слово — совершенный ли Бог или нет?" — "Совершенный", — отвечал Евтихий. — "А воплотившийся Бог Слово — совершенный ли человек или нет?" — "Совершенный". — "Итак, — подхватил пресвитер Мама, — если Он есть совершенный Бог и совершенный человек, и два совершенные составляют одного Сына, то что препятствует нам исповедать, что единый воплотившийся Сын Божий состоит из двух естеств?" Уколотый таким острым выводом, Евтихий вскричал: "Я не рассуждаю о естестве Божества, но и не признаю во Христе двух естеств, Боже меня сохрани! Если меня захотят осудить и низложить, пусть делают, если Бог попустит это, а я в той вере, которую принял, твердо стою и в ней желаю и скончаться. Если Бог попустит мне потерпеть за нее, я охотно пострадаю; но двух естеств я не исповедую. С этой верой я остаюсь здесь непоколебимо; если меня осудят, монастырь будет моим гробом"⁵⁷.

Когда посланные сообщили Собору все эти сведения, Евсевий Дорилейский сказал: "У виновных всегда есть какойнибудь предлог, чтобы только оттянуть время явки на суд; но не в их воле уклониться от суда или очертить около себя неприступный круг; я прошу Собор употребить теперь против обвиненного мной силу святых канонов; прикажите ему явиться сюда, даже против его воли". Собор постановил позвать Евтихия в третий и последний раз с напоминанием ему, что если он не явится на Собор и после этого, то будет судим заочно, как виновный, сам себя обвиняющий своим непослушанием. Двум пресвитерам: хранителю церковных сосудов —Мемнону и Епифанию и одному дьякону, Герману, поручено было отнести к Евтихию вызовную грамоту, повелевающую ему, под угрозой неминуемого наказания, определенного канонами против непослушных, явиться на Собор 17го числа утром для оправдания. Но так как был уже поздний час дня, и послы Собора не могли в этот день исполнить возложенного на них поручения, то заседание было закрыто и следующее затем формальное заседание Собора назначено на день предписанной Евтихию явки.

Доселе Евтихий упорно и решительно отказывался придти на Собор, не отказывая себе в безрассудном удовольствии поделиться излюбленными своими мыслями и поспорить изза них с приходившими к нему послами Собора; но ввиду скоро имеющего последовать к нему грозного третьего вызова он, повидимому, немного одумался и, обдумав свое положение, переменил свою тактику, решившись дать требуемое от него объяснение Собору через посредство доверенных и близких к нему людей.

16го ноября, во вторник утром, когда архиепископ Флавиан с собравшимися у него в доме⁵⁸ епископами "рассуждал о Божественных догматах", ему доложено было, что один архимандрит Авраамий и несколько монахов из монастыря Евтихия просят позволения войти в залу и быть выслушанными Собором. "Что вам угодно преподобные", — спросил их Флавиан, когда они вошли в залу.

"Нас прислал архимандрит Евтихий, — сказал Авраамий, — он болен. В самом деле он не спал всю ночь и все стонал. Я тоже не спал, потому что он послал за мной еще вчера вечером и поручил мне сказать вам это".

"Мы не тесним его, — благосклонно сказал Флавиан, — Бог даст, здоровье его восстановится, а мы подождем пока оно поправится⁵⁹. Мы желаем не отсечения членов Церкви, а приращения их. Бог не радуется о погибели живых. Мы дети человеколюбия Божия, а не жестокости, и призваны Богом на дела человеколюбия". Ободренный такими милостивыми словами, Авраамий сказал: "Клянусь стопами ног твоих, Евтихий поручил мне передать твоей святости и нечто другое... (т. е. объявить от его имени, что он согласен с изложениями веры св. отцов Никейского и Эфесского Собора, равно как и блаженного Кирилла)". — "Когда он сам придет к нам, мы узнаем от него самого лично, что он желает объяснить нам", —прервал его архиепископ. Но так как Авраамий настаивал на своем требовании, желая исполнить данное ему Евтихием поручение перед Собором, то Флавиан сказал ему с нетерпением: "Как это может статься, я спрашиваю вас, чтобы за обвиняемого человека пришел объясняться другой? Мы не тесним Евтихия: пусть он придет сюда, он найдет в нас отцов и братьев, которые знают его и доселе еще пребывают в любви с ним. Если он прежде горячо стоял за истину, защищая ее против Нестория, то тем более должен постоять за нее теперь, защищая самого себя. Мы все люди: многие и из великих людей ошибались; раскаиваться никогда не стыдно⁶⁰, а постыдно упорствовать во грехе; пусть он придет сюда и сознает свое заблуждение, и мы простим ему прошлое, если он даст нам слово, что в будущем станет мыслить и учить согласно с изложениями веры св. отцов, а не лжеумствовать посвоему. Так, а не иначе, надо поступить ему; прошу тебя передать ему это от меня".

Произнося эти слова, Флавиан был очевидно взволнован; он поднялся со своего места, чтобы проститься с собранием, и — когда монахи в свою очередь встали и откланиваясь хотели уходить, он сказал: "Вы знаете рвение обвинителя? Самый огонь кажется ему холодным от пламенной ревности его по благочестию⁶¹. Богу известно, сколько я убеждал и упрашивал его быть умеренным; но я не убедил его. Что же я могу сделать после этого? Разве я хочу расточать, а не собирать вверенное мне стадо? Боже меня сохрани: расточать свойственно врагам, а отцам свойственно собирать".

Между тем как послы Евтихия объяснялись и ходатайствовали за него перед Собором, послы Собора в это самое время явились к Евтихию с предъявлением ему третьего вызова. Приняв из их рук вызовную грамоту и прочитав ее, Евтихий долго не давал никакого ответа, указывая на ожидаемый им с минуты на минуту результат отправленного им к Собору посольства, с которым должен сообразоваться и его ответ. Евтихий казался как будто присмиревшим, или лучше сказать, замкнувшимся в себе, и ничем не обнаруживал более прежней охоты своей к сообщению своих излюбленных воззрений на тайну Воплощения и спору с послами Собора об этой тайне. В напряженном ожидании скорого прибытия посланных к архиепископу монахов и вынужденном безмолвии медленно проходили час за часом, а посланные не возвращались. Наконец Евтихий, потеряв терпение, сказал посланным от Собора, что он явится на суд Собора, но только не завтра и не на этой неделе, — он теперь чувствует себя слишком слабым для этого, — а на следующей неделе, и просил посланных передать Собору его покорную просьбу сделать для него просимую им отсрочку.

На другой день после описанных сцен, 17го ноября, пресвитеры Мемнон и Епифаний, ходившие к Евтихию с третьим вызовом, вошли в залу заседания Собора, чтобы донести ему об изъявленной Евтихием готовности придти на Собор для оправдания своего, вместе с просьбой его — отсрочить ему время явки до следующей недели. Большинство членов Собора расположено было не отказывать ему в этой просьбе, и просимая им отсрочка была бы, конечно, дана ему без всяких прений и рассуждений, — чем заседание и окончилось бы. Но послы Собора, донося ему о результате возложенного на них поручения, по обычаю коснулись всех обстоятельств, сопровождавших его, и с первых же слов сообщили между прочим, что Евтихий посылал вчерашний день архимандрита Авраамия заявить от его имени Собору, что он соглашается с изложениями веры св. отцов Никейского и Эфесского Собора. Это сообщение сильно обеспокоило обвинителя в развязке начатого им процесса, и он захотел публично объясниться по этому предмету. На заседаниях Собора то и дело говорили о раскаянии снисходительности, прощении: предполагали, что если обвиненный отречется от прежних своих заблуждений и даст ручательство, что в будущем будет иметь правую веру, то Собор поступит с ним милостиво. И вот Евтихий, как свидетельствуют посланные, сам идет уже навстречу этому предположению, посылает доверенные лица заявить Собору о согласии своем с учением св. отцов, обещается и сам придти на Собор, конечно с таким же заявлением, и просит только об отсрочке ему явки, чтобы лучше приготовиться разыграть роль кающегося. Чем же все это окончится? Очень может быть — прощением. Но этомуто направлению и возможному исходу дела Евсевий Дорилейский и противился изо всех сил, как будто такой конец начатого им процесса клонился к его собственному осуждению. "Как! — запальчиво вскричал он, едва только пресвитер Мемнон сообщил о посылке Евтихием архимандрита Авраамия ходатайствовать за него перед Собором. — Так дело идет у него к раскаянию? Я обвинял его не за будущее, а за прошедшее⁶². Если некоторые поднесут ему теперь какоелибо изложение веры, и он подпишет его по необходимости, то неужели я, обвинитель его, изза этого проиграю свою тяжбу?" — "Никто не заставляет Вас отказываться от своего обвинения, — сказал ему кротко Флавиан, — а ему никто не запрещает защищать свое прошлое". — "Так прошу же не осуждать меня за внесенное мной обвинительное слово, — прервал его с возбуждением Евсевий, — я имею благонадежных свидетелей, что он мудрствовал и учил превратно, оспаривал истины веры и упорно стоял за свои заблуждения; перемена мыслей его не должна причинить мне ущерба. Скажите ворам, которые сидят в тюрьме: не воруйте впредь, — и они все пообещают вам это⁶³; перестанут ли они от этого быть ворами, и будем ли мы неправы, давая им это название?" Флавиан старался успокоить его: "Никакого осуждения за сделанное тобой обвинение Евтихия не может быть твоему благочестию, — сказал он ему, — хотя бы Евтихий и тысячу раз обещался подписать изложение св. отцов: он должен быть наперед уличен в том, в чем обвинен, а потом уже оправдываться". Эти слова, повидимому, немного успокоили Евсевия, но только на минуту. Едва только послы Собора, оканчивая свое донесение, сообщили о решимости Евтихия явиться на Собор вместе с просьбой его об отсрочке, как Евсевий, не давая Собору времени высказаться по этому делу, настоятельно попросил его выслушать донесения тех клириков, которые посланы были Собором навести справки в монастырях о производимой в них Евтихием агитации и затем, как только донесения эти оказались уличающими Евтихия, потребовал, чтобы Собор произнес решительный свой суд над Евтихием, не дожидаясь личных его объяснений. "Из всех полученных Собором донесений, — сказал он, — становится ясно как день, что Евтихий и мудрствует противно правой вере, и действиями своими возмущает мир Церкви; какая же после этого остается ему возможность оправдания? Я прошу поэтому в этом же заседании применить к нему то, что требуется святыми правилами. Кто мудрствует противно вере и производит возмущения в Церкви, разве может быть терпим в числе священников Божиих и начальников монастырей?.." Но архиепископ Флавиан постарался отклонить это требование, предложив Собору не отказывать Евтихию в требуемой им отсрочке, на что Собор и согласился, назначив Евтихию временем явки второй день следующей недели, т.е. 22е ноября.

Четыре дня отсрочки, которые испросил Евтихий для своей явки на суд Собора, проведены были им недаром: он употребил их на то, чтобы призвать на свою защиту все силы мира. Вопервых, он выпросил у крестника своего евнуха Хризафия конвой солдат, под предлогом, что на Соборе хотят покуситься на его свободу и даже жизнь, что архиепископ подкупил народ схватить его на пути из монастыря в судебную палату и убить; затем, через посредство того же Хризафия, он успел достигнуть того, что император пожелал иметь на Соборе, при разбирательстве дела Евтихия, своего представителя, патриция Флоренция, который мог бы заступиться за него при производстве следствия и суда, если найдет это нужным, а по окончании суда представить обстоятельный отчет обо всем происходившем на суде; наконец, он успел возбудить в свою пользу сильное волнение и в монастырях. Таким образом он готовился явиться на Собор во всеоружии.

В понедельник 22го ноября, в день, назначенный для явки Евтихия на суд Собора, огромная толпа народа с утра наводнила все подходы к архиепископии и все улицы, по которым должен был проходить обвиняемый. Члены Собора и лица обязанные присутствовать на нем собрались к назначенному часу в судебной палате в полном составе (в числе 32 епископов и 23 архимандритов) и заняли свои места по порядку; посредине залы положено было св. Евангелие; для открытия заседания ожидали только Евтихия. Час явки подсудимого давно уже прошел, а монах не показывался; Собор в нетерпении два раза посылал клириков узнать, не пришел ли Евтихий. Вдруг возвестили, что он идет, окруженный толпой монахов и сопровождаемый отрядом солдат с офицерами префекта претории Хризафия во главе. Остановившись у дверей палаты, они громко говорили, что пришли охранять Евтихия и не пустят его войти в судебную палату, если Собор не обещает возвратить его им⁶⁴. В то же время чиновник императорского двора, силенциарий Магнус⁶⁵, вошел в залу с рескриптом императора в руках, который непосредственно затем и прочитал; в нем говорилось, что по воле государя на Соборе будет присутствовать патриций Флоренции для охранения православной веры от соблазнов, — таковы точные слова рескрипта. Выслушав императорский рескрипт, собрание огласило залу пожеланиями многих лет благочестивому императору, стражу веры, понтифексу — императору! Никто не сделал замечания, что для охраны православной веры от искажения назначается императором светский сановник, — и патриций Флоренции, допущенный присутствовать на заседании Собора, занял место в первом ряду. Вслед за тем обвинитель и обвиняемый, приглашенные войти в залу заседания Собора, по обычаю, стали посредине и во все время суда должны были стоять на ногах.

Заседание началось чтением протоколов предшествующих заседаний Собора и с самого начала сделалось оживленным. Когда нотарий, дьякон Аэций, которому поручено было чтение актов Собора, выйдя на средину залы, стал читать их по порядку и, читая, дошел до того места из послания Кирилла к Восточным, где говорилось, что "Господь наш Иисус Христос, единородный Сын Божий, есть совершенный Бог и совершенный человек, что Он единосущен Отцу по Божеству и единосущен нам по человечеству, что в Нем совершилось соединение двух естеств" и т.д., — Евсевий Дорилейский прервал его: "Клянусь стопами вашими, вот этого самого он и не признает, — вскричал он, указывая пальцем на обвиняемого, — он и сам мудрствовал и учил всякого приходящего к нему как раз вопреки этому"⁶⁶. Патриций Флоренции, оскорбленный такой запальчивостью Евсевия, обратился к председателю и сказал ему: "Не благоугодно ли будет вашему святейшеству спросить отца Евтихия, таковы ли в самом деле его мнения". В эту минуту прежняя тревожная мысль, — а что если Евтихий в присутствии представителя императора откажется от прежних своих мнений, изъявит полное согласие свое с изложением веры Кирилла, а взведенное на него обвинение в ереси признает клеветой, — мгновенно бросилась в голову обвинителя и охватила его душу тревогой. "Позвольте, — вскричал он, дрожа от волнения и не давая Флавиану вымолвить слова, — подождите, пусть продолжают читать и прочитают все акты Собора; для меня довольно и одних этих актов, чтобы уличить его, так как он уже уличен у меня в них. Если он теперь переменит свои мнения и согласится с прочитанным изложением веры, то это не должно иметь никакого значения по отношению к моему обвинению. Я обвиняю его за прошлое, а не за настоящее и будущее, и доказал это обвинение свое донесениями лиц, посылаемых к нему Собором, а если бы он вздумал отрицать истину этих донесений, то я могу опять уличить его через свидетелей, присутствующих здесь на св. Соборе, которые знают это дело в точности". — "Вы напрасно беспокоитесь, воображая себе, будто улики ваши против обвиняемого потеряют всякое значение и обвиняемый тотчас же будет оправдан и принят в общение, как только изъявит свое согласие с прочитанным; никто этого и не думает", — кротко заметил Флавиан Евсевию, в успокоение его. Но Евсевия не такто легко было успокоить; тревога его достигла высшей степени. "О, как я боюсь его гонения, — продолжал он в волнении. — Я беден, ничего не имею; а он богат, он угрожает мне ссылкой, он уже назначил для меня Оазис"⁶⁷. — "Что Вы говорите, — прервал его Флавиан, — хоть бы Вы тысячу раз повторяли это, мы ни на что не посмотрим и ничего не предпочтем истине". — "Если я окажусь клеветником, то я потеряю все: и мой сан, и мою свободу, а может быть и самую жизнь, — продолжал Евсевий в прежнем тоне, — дайте мне уверение, — сказал он наконец, — что теперешний ответ обвиняемого мной не навлечет на меня осуждения за то, что я обвинял его, и тогда пусть спросят его". Флавиан заверил его и непосредственно затем, когда Евсевий успокоился, обращаясь к Евтихию, сказал: "Ты слышал, что утверждает твой обвинитель? Отвечай же, признаешь ли ты (во И. Христе) соединение двух естеств в одном лице и в одной ипостаси, или нет?" — "Да, (Он) из двух естеств", — сухо и глухо отвечал Евтихий. — "Постойте, — прервал Евсевий. — Господин архимандрит, признаешь ли ты, что Иисус Христос единосущен нам по плоти, или не признаешь этого?" Этот вопрос метко направлен был опытной рукой в самую сердцевину больного места в заблудившемся уме обвиняемого. Как бы не удостаивая ответом своего обвинителя, а в сущности стараясь уклониться от прямого ответа на роковой для него вопрос, Евтихий обратился к Флавиану и сказал ему: "Я пришел сюда не затем, чтобы рассуждать, а чтобы объяснить вашему святейшеству, как я думаю и верую: а как я верую, написано вот в этой бумаге; прикажите прочитать ее"²⁴. — "Читай сам, — сказал ему Флавиан, — если это изложение твое, а не чужое". — "Да, оно мое, — возразил Евтихий, — а слововыражение, в нем употребленное, такое же как у отцов". — "Каких отцов? — прервал его Флавиан. — Говори сам, зачем тебе бумага?"

Тогда обвиняемый произнес краткое изложение своей веры, исповедав, что Сын Божий "явился во плоти из плоти Пресвятой Девы и вочеловечился совершенно"⁶⁹. "Этого недостаточно, — сказал флавиан, — нужно исповедать, что Господь наш Иисус Христос, единородный Сын Божий, единосущен своему Отцу по Божеству и единосущен своей матери по человечеству, и что Он, следовательно, состоит из двух естеств. Исповедуешь ли ты это?" — "Так как я признаю Его Богом и Господом неба и земли, — возразил монах с волнением, — то я не позволял себе до настоящего времени рассуждать о Его естестве; но чтобы Он был единосущен нам, признаюсь, этого я не говорил". — "Так ты не признаешь Его единосущным нам по человечеству?" — "Да, до сего дня я не признавал, чтобы тело Господа и Бога нашего было единосущно нам; но я признаю, что Дева Мария единосущна нам и что Бог наш от нее воплотился"⁷⁰.

Монах, очевидно, старался укрыть настоящую свою больную мысль от пытливых взоров следователей; на него посыпались вопросы с разных сторон собрания. Евтихий старался отвечать на все вопросы, не давая, однако, возможности с точностью рассмотреть своего учения. "Если Матерь Иисуса Христа единосущна нам, — сказал Василий, епископ селевкийский, — то и Он также единосущен нам по плоти, потому что Его называли Сыном человеческим"⁷¹. — "Если Вы говорите это, то я согласен с вами", — отвечал Евтихий. — "Если Матерь единосущна нам, — сказал в свою очередь патриций Флоренции,—то без сомнения и Сын ее должен быть единосущен нам". — "До сих пор я этого не говорил, — возразил ему Евтихий, — так как я исповедую, что тело Его есть тело Бога, — понимаете ли вы, что я хочу этим сказать?—то тело Бога я и не признавал телом человека, но называл его телом человеческим, потому что Господь воплотился от Девы. Если надо говорить, что Он не только от Девы, но и единосущен нам, то, хотя я этого и не говорил прежде, теперь готов повторить это, так как ваше святейшество так сказали". — "Так значит ты исповедуешь правую веру по необходимости, а не добровольно, согласно со своими мыслями?", — вскричал выведенный из терпения Флавиан⁷². — "Нет, теперь я точно такого мнения, — возразил Евтихий⁷³. — До этого часа, зная, что Господь есть Бог наш, я никогда не позволял себе рассуждать о Его естестве; но так как ваше святейшество научили меня этому, то я так и говорю, как научен вами". — "Мы не вводим никаких новостей, — сказал Флавиан, начинавший выходить из себя, — мы следуем только вере наших отцов и желаем, чтобы и все пребывали в этой же вере".

Патриций Флоренции, начинавший также терять терпение, предложил ему следующий категорический вопрос: "Скажи нам прямо, признаешь ли ты, что Господь наш Иисус Христос, родившийся от Девы, единосущен нам и состоит из двух естеств после воплощения или не признаешь?" Евтихий отвечал: "Я исповедую, что Господь наш состоял из двух естеств до соединения; а после соединения я исповедую в Нем только одно естество"⁷⁴. Это—довольно темная фраза, взятая Евтихием из сочинений Кирилла Александрийского, где она имела смысл православный; но в устах Евтихия она могла иметь (и действительно имела) совсем иное значение, которое осталось без объяснения. Судебные прения продолжали таким образом вертеться все около одних и тех же выражений, без дальнейшего разъяснения сущности Евтихиевых мнений, как вдруг несколько голосов из Собора потребовали, чтобы обвиняемый предал анафеме все противное учению, изложенному при открытии прений. "Я этого не сделаю, — вскричал с жаром Евтихий, —я сказал вашей святости сейчас то, чего прежде не говорил, и сказал это потому, что ваша святость научила меня так и думать, и говорить; но я не находил ничего ясного об этом в Священном Писании, да и отцы не все говорили это. Если я произнесу эту анафему, то, увы мне, я буду анафематствовать моих отцов!" Все собрание, поднявшись с места, воскликнуло: "Анафема ему!" Когда умолкли крики, Флавиан сказал: "Пусть скажет после всего этого святой Собор, чего заслуживает этот человек, который не хочет исповедать откровенно правой веры и не желает согласиться с мнением святого Собора, а упорствует в своем превратном мнении"⁷⁵. Большинство присутствующих было того мнения, что он достоин низложения, некоторые выразили желание помиловать его, если он признает свое заблуждение, предоставляя окончательное суждение произнести самому Флавиану. "Если бы он сознал свое заблуждение и выразил полное согласие с учением св. отцов,—сказал Флавиан, — то по справедливости удостоился бы милости; но так как он упорствует в своем заблуждении, то, по нашему мнению, подвергается всей строгости канонов".

Взоры всего собрания вопросительно устремились на обвиняемого в ожидании, не произойдет ли в его мыслях, в эту последнюю и решительную минуту, перемены. Но Евтихий твердо и невозмутимо стоял на своем, и на безмолвный вопрос Собора отвечал: "Я уже сказал, что готов признать то, что Вы приказали, и однако же, не анафематствую". Флоренции стал убеждать его сказать несколько слов более определенных, которые бы удовлетворили Собор: "Скажи, признаешь ли ты два естества (во Христе) и единосущие (Его) нам? Если скажешь, тебе не будет осуждения". — "Я читал писания бл. Кирилла и св. Афанасия, — отвечал ему Евтихий, — они признавали два естества до соединения, а после соединения и воплощения признавали уже одно естество". — "Скажи же наконец прямо и решительно, — обратился к нему Флоренции с повторительными словами увещания, — признаешь ли ты два естества после соединения? Если не скажешь, будешь осужден"⁷⁶. Но монах упрямо твердил фразу Кирилла и Афанасия: "одно естество Бога Слова воплощенное". Истощившись в напрасных увещаниях, Флоренции наконец, — он был человек добросовестный, — воскликнул: "Кто не признает, что во Христе два естества, тот имеет веру неправую!"⁷⁷ Весь Собор, встав с места, приветствовал радостными криками эти слова его, пожелав многих лет императору. Тогда Флавиан сделал знак сидевшему возле него пресвитеру Астерию, чтобы он прочитал обвинительный приговор, который держал в своих руках. Приговор изложен был в следующих выражениях: "Из всего: и из прежних Деяний Собора, и из нынешних его собственных показаний—ясно открылось, что Евтихий, бывший пресвитер и архимандрит, страдает заблуждениями Валентина и Аполлинария... Посему, плача и стеная о его совершенной погибели, мы от имени Господа нашего Иисуса Христа, которого он оскорбил своими хулениями, определили лишить его и священнического сана, и нашего общения, и начальства над его монастырем, и сим даем знать, что все те, которые после этого будут говорить с ним или умышленно посещать его, сами будут подвергнуты отлучению"⁷⁸.

Едва чтение этого приговора приходило к концу, как многие епископы уже встали со своих мест, чтобы уйти. Зала была небольшая и те из присутствовавших, которые стояли в конце ее, напирая на тех, которые занимали места впереди, производили большой беспорядок в собрании, обнаруживавшийся шумом говора и переменами места. Евтихий среди суматохи подошел к патрицию Флоренцию и сказал ему, что он подаст апелляцию на произнесенное на него обвинение Соборам Рима, Александрии и Иерусалима⁷⁹: это были те три церкви, которые показали себя в Эфесе наиболее энергичными противницами Нестория. Патриций побежал уведомить об этом архиепископа, уже оставившего свое место, и просить его, чтобы в актах Собора упомянуто было об этой апелляции обвиняемого, но он настиг Флавиана только уже на лестнице, которая вела из залы заседания наверх, в кабинет архиепископа⁸⁰. Так как тот ничего не слыхал об апелляции, то и отказался включить ее в протокол. Между тем Евтихий твердо стоял на том, что он высказал это заявление и просил патриция быть свидетелем того, что он действительно сделал его. Может быть монах был и прав, говоря это; голос старика, взволнованного ударом такого тяжелого обвинения, мог легко потеряться среди шума, при всеобщем невнимании к нему. Как бы то ни было, но он громко протестовал, что апелляция его была заявлена им публично, но была отстранена по зложелательству Флавиана. Вечером того же дня он написал об этом римскому епископу, а затем обжаловал деяния Собора в нарушении канонических правил перед императором.

Примечания

¹ Первые годы царствования Феодосия II рассказаны нами в томе "Рассказов", озаглавленном: Placidie. — Le Dernembrement de l'Empire.
² Socr, VII, 32. — Sozom., DC, 1.—Cedr, I, p. 335. — Manass., p. 55.—Tillemont., HistdesEmp.,VI,p. 19.
^{3 Marcel. Com., Chron.
4 Cyrus Panopolites poeta sub Theodosio juniore vixit. Apud quetn praefectus praetorio et praefectus urbi, consul et patricius fuit: in admiratione ab Eudocia Augusta, quae poematum studiosa erat, habitus. Niceph., XIV, 46.
5 Etquum aliquando Imperator in hypodromo equestre exhibens certamen staret, Bisantii structura Cyri delectati, magnificam illam emisere vocem: "Constantinus condidit, Cyrus restauravit". Niceph., XIV, 46. —Zonar., p. 35. — Theoph., p. 83.
6 Eudocia autem, quum aula relicta, in Oriente Hierosolymis esset, Cyrus ab adversariis insidiis circumventus, in Phrigia Cotyei episcopus factus est. Niceph., XIV, 46. — Chron. Alexand, p. 736.
7 Theoph., p. 83.—Cerd., p. 334. — Suid., S. p. 306.
8 Cod. Theod., Novel. I, p. 1.
9 Legitimi, νομιχοί; отсюда б. м. и употребляемые в титуле их наименования: αεί βασιλείς, αιώνιοι, semper imperatores, perpetui.
10 Несколько лет тому назад был найден протокол принятия этих законов сенатом Рима.
11 Chron. Alexand., p. 720 et sq. — Condin, Orig. Const., p. 56. — Vorburg., Histor. Roman., V, p. 10.
12 Историю брака Феодосия II с Евдокией можно найти в томе моих рассказов, озаглавленном: Placidie.
13 Cod. Theod., II, р. 183. —Chron. Alexand., p. 726.
14 Quum illi ob cam rem Imperator centum nummos praebuisset Imperatrici Eudociae dono dedit. Neceph., XIV, 23. — Manass., p. 55. — Zonar., III, p. 37. — Cedr., p. 337. — Mich. Glyc, Annal, p. 261, edit. 1660.
15 Paulinus quidem statim in Cappadocia relegatus, capitali supplicio est effectus. Niceph., XIV, 23.
16 Ipsa autem ea de causa immenso correpta dolore, illico Hierosolyma concessit. Niceph., XIV, 23.
17 Chron. Alexand., p. 732.
18 Ibi quum pablice verba fecisset ad populum, orationem suam hoc versu clausit: Et cupio, et laetor vestro ex ые sanquir.e natam. Evagr., 1,20. Et quum populus ibi ad spectandam earn conflueret, postremo ad verbum illud per quam scite carmen dictis alliis adjec t:Υμέτερηςγενεήςχαί αίματος είχομαι είναι... Niceph., XIV, 50.
19 Quam ob causam Antiochenses statua ex aere fabre facta eam honorarunt. Evagr., 1,20.
20 Religiosa aedificavit monasteria, et lauras quas vocant construxit. Evagr., 1, 21. — Hieresolymorum muros protulit et renovavit. Niceph., XIV, 50.
21 Cedr., p. 343. — Theoph., p. 88. — Manass., p. 55. — Prise, p. 69.
22 Chrysaphius qui et Tzumas dicitur. Theod. Lect, I. — Chrysaphius barbarus. Conc,IV,p.410. —Suid, θ,ρ. 1300.
23 ΣπαΜριος — меченосец. Chron. Alexand., p. 738. — Evagr., II, 2. — Prise, p. 37. — Theoph., Chron, p. 84.
24 Oriens et Aegyptus sub uno jugo est Mortua est invidia et cum ea obruta est contentio. Epistola Theodor, ad Domnum Antioch.
25 Ego apud me definitum habeo, citra mortis necessitatem non egredi monasterium. Concil. gener. Binii., t. III, p. 104.
26 Nestorio adversante veritati Eutiches ingressus est. Concil., IV, p. III.
27 Св. Лев, Папа Римский, в одном из своих писем называет Евтихия невежественным и безрассудным стчриком: "Eutiches multum imprudens et nimis imperitus". Binii., Х\Щ. Concil., IV, p. 215.
28 Solas autem scripturas scrutari, tanquam firmiores sanctorum patrum expositionibus. Binii. t. III. Concil., IV, p. 104.
29 Известно, что Кирилл, в знак уважения к Евтихию за его деятельность на Эфесском Соборе, по окончании этого Собора прислал ему список деяний его (Concil. IV. р. 72). Примеч. переводчика.
30 Binii. Concil, tIII, р. 122.
31 Ibid.
32 Eutiches autem duas quidem et ipse ante unionem naturas dixit, deinde unitas. Niceph., XIII, 52. На Соборе Константинопольском Евтихий говорил: "Исповедую, что Господь состоял из двух естеств прежде соединения, а после соединения исповедую в Нем одно естество" (Concil, IV, р. 123). "Какая мысль скрывается в этой темной фразе Евтихия: "до воплощения было два естества, а по воплощении стало одно?" — спрашивает св. Лев в письме к Юлиану, — и отвечает "Думаю, что говоривший это имел то убеждение, будто душа, которую воспринял Спаситель, прежде, нежели получила свое рождение вместе с плотью от Девы Марии, находилась на небе, и с ней соединилось Слово во чреве. Но этой мысли не терпит слух и разум католический, и она по справедливости осуждена в лице Оригена (Leo., epis. 25). Может быть, и такое объяснение имеет некоторое основание; но надо, однако, принять во внимание, что 1) сам Евтихий решительно отрицал, как клевету, будто он говорил, что И. Христос принес плоть свою с неба (Binii., Concil., t. III, p. 104) и 2) что вышеприведенные слова Евтихия заимствованы из творений Кирилла Алекс, где они имели смысл православный и только истолкованы в ином, неправославном смысле (монофизитском). Примеч. переводчика.
33 Это совершенно верно; так судили об учении Евтихия и отцы Константинопольского Собора; но из этого видно, что Евтихий проповедовал не новые, а старые, давно уже бродившие в умах и неоднократно осуждаемые на Соборах, воззрения. В основе его учения лежали те крайние воззрения, вышедшие из одностороннего развития богословской мысли в направлении Александрийской школы, против которых с такой энергией восставали богословы Антиохийской школы еще задолго до Эфесского Собора, а затем и во все время продолжения этого Собора, подозревая противников своих, богословов Александрийского направления, Кирилла и сторонников его, в приверженности к родственным умственному строю их воззрениям аполлинаристических (между тем как Кирилл и его приверженцы со своей стороны подозревали Восточных, богословов Антиохийской школы, в приверженности к родственным им по направлению крайним воззрениям несторианским),—против которых неоднократно и самым положительным образом высказывался и сам Кирилл Алекс, особенно после примирения своего с Восточными, исповедуя (согласно с принятым им "Исповеданием веры Восточных"), во И. Христе, единородном Сыне Божием воплотившемся, два естества, неслитно соединенные в одной ипостаси, — но которые тем не менее продолжали упорно держаться в горячих головах тех без меры рьяных сторонников его и ярых противников Восточных, которым в формуле учения о "двух естествах" во И. Христе мерещился ненавистный призрак несторианского учения о двух лицах во Христе и которые, думая быть православнее самого вождя православных, отказались вступить вслед за ним на путь примирения с Восточными, видя в этом шаге его уступку еретикам и измену православию. К числу этих-то "непримиримых" противников Восточных и врагов церковного мира, вышедших из ряда почитателей Кирилла, принадлежал и Евтихий, этот "безрассудный старик, под именем несторианской ереси терзавший образ мыслей тех, благочестивой веры которых не мог растерзать" (Leo. Epist. ad Iulianum). Примеч. переводчика.
34 При объяснении сочувственного отношения константинопольских монахов к учению Евтихия надо принять во внимание еще и то обстоятельство, что они, как мы видели, с самого начала возникшего спора между Кириллом и Несторием решительно стали на сторону Кирилла против Нестория, и во все время продолжения Эфесского Собора и халкидонской конференции заявляли себя самыми ревностными приверженцами стороны Кирилла и горячими противниками Восточных, к последовавшему же затем примирению Кирилла с Восточными относились далеко не так сочувственно; а так как Евтихий выставлял себя перед ними и представлялся им как верный носитель и непоколебимый поборник того самого образа мыслей, за который стоял и ратовал Кирилл с отцами Эфесского Собора в борьбе с Восточными, до примирения с ними, то сочувственное отношение с их стороны к Евтихию представляется естественным и понятным; но не надо, однако, этого факта и преувеличивать: явно и решительно присоединившихся к Евтихию было едва ли много; из актов Константинопольского Собора видно, что большая часть архимандритов окрестных монастырей были далеко не на стороне Евтихия и 23 из них подписались под актом низложения его. Примеч. переводчика.
35 Binii., Concil., t. III, p. 120, Eutyches divitias habet.
36 Leber., с 12, p. 73.
37 Concil., IV, p. 82.
38 Leo. Ep. 70.
39 Theoph., p. 89.—Theodor. Ep. 11.
40 Chrysaphius contra, aureum benedictionis donum mittendum esse dixit. Niceph., XIV, p. 47.
41 Chrysaphio patriarcha respondit, non esse sibi talium rerum copiam, nisi forte ad hoc sacris uteretur templi donariis. Niceph., XIV, p. 47. — Flavianus Chrysaphio aurum pro ordinatione ipsius postulanti, ad pudorem ei incutiendum sacra vasa misit. Evagr., II, 2.
42 Chrysaphius Eudociae molestus fuit, Imperatorem ut instigaret, quo ille patriarshae secreto insinuaret, ut Pulcheriam diaconissam legeret. Niceph., XrV,47.—Theoph., p. 85.
43 Flavianus autem Pulcheriam litteris secretioribus certiorem fecit, ut nequoquam in conspectum ejus veniret. Niceph., XIV, 47.
44 Pulcheria urbe egressa ad Septimum tranquillam privatam vitam egit. Niceph., XIV,47.
45 Exsurgens Eusebius libellos obtulit sancto concilio, conjurans eos relegi et inferrimonumentis actorum. Binii., Concil., t. III, Concil., IV, p. 81.
46 Ibid. Concil., IV, p. 82
47 Impossibile est me iterum ad eum accedere... et blasphema verba avdire. Binii Concil. IV. p. 83.
48 Автор говорит, что второе заседание Собора последовало через шесть дней после первого (т.е. 14 ноября); но это явная ошибка: в актах Собора сказано, что это заседание было накануне ноябрьских ид (πρό μιας ειδών νοεμβρίων. Binii., t. III, p. 83); а ноябрьские иды падали не на 15-е ноября, как иды других месяцев, а на 13-е число, которое в 448 г. приходилось в субботу; 14 же ноября был день воскресный, когда все судебные дела прекращались. Примеч. переводчика.
49 Выбор Евсевием для чтения на Соборе этих двух посланий Кирилла, и особенно последнего — к Восточным, был как нельзя более целесообразен, потому что Евтихий этого именно послания Кирилла, в котором с особенной ясностью изложено общецерковное учение о двух естествах во И. Христе, соединенных в одной Ипостаси, и не признавал выражением истинной веры, уважая и ценя только те сочинения Кирилла, которые писаны им до примирения с Восточными, и в особенности его анафематства, которые, как известно, по причине неопределенности и неточности многих предложений были предметом наиболее горячих споров, и даже после примирения церквей долгое время оставались спорными. Примеч. переводчика.
50 Binii., ConciL, IV, p. 94,95. В этом исповедании веры своей Флавиан почти буквально повторяет учение о лице И. Христа, изложенное в "Исповедании веры Восточных". Примеч. переводчика.
51 Евсевий говорит: четвертый день истек сегодня с тех пор... (Binii., ConciL, IV, p. 103), тогда как на самом деле прошла уже целая неделя; это противоречие слова с делом произошло, вероятно, оттого, что Евсевий на настоящее заседание Собора смотрел как на продолжение предшествующего, за неявкой половины членов прерванного, заседания, которое действительно происходило через четыре дня. Примеч. переводчика.
52 Post incarnationem vero Dei Verbi unam naturam adorare, et hanc Dei incarnati et inhumanitati. Binii ConciL, IV, p. 104. В этих словах Евтихий воспроизвел одну из фраз Кирилла, фразу довольно темную и двусмысленную, как и некоторые другие в его анафематствах, на которой Евтихий отчасти и построил свою систему.
53 Et haec dicens confitebatur perfectum Deum esse et perfectum hominem, qui natus est de Maria virgane, non habentem consubstantialem nobis carnem. Concil, IV, p. 104.
54 Comperi enim, quia Eutyches presbyter et archimandrita volumen direxit per monasteria, et ad seditionem excitat monachos. Binii., ConciL, IV, p. 106.
55 Nos ad illum ipsum sumus directi et scriptam jussionem complemus, et prae manibus habemus, quae ad eum scripta sunt a sancta synodo. Binii., ConciL, IV, p. 108.
56 In qua scriptura jacent duae naturae? Quis sanctorum patrum exposuit, Deum Verbum habere duas naturas? Binii., ConciL, IV, p. 116.
57 Ego de deitatis natura non disputo, neque dico duas naturas: hie sum et si damnatus fuero sepulerum mihi sit monasterium. Binii., ConciL, IV, p. 117.
58 В актах Константинопольского Собора не сказано определенно, где происходило это заседание Собора, в судной ли палате епископии, где обыкновенно заседал Собор, или в покоях архиепископа; последнее нам казалось бы вероятнее, хотя это домашнее заседание было и официальное, так как тут были и нотарии, ведшие протокол его. Был ли на этом заседании Евсевий Дор., из актов тоже не видно; очень может быть, что и не был, так как на этом заседании предполагалось только чтение различных мест из отеческих творений, относящихся к догмату о Воплощении, и рассуждение о них, — что для Евсевия не имело особенного интереса. Примеч. переводчика.
59 Dei enim est dare sanitatem, nostrum autem expectare sospitatem ipsius. Binii., ConciL, IV, p. 110.
60 Homines sumus; multi et magni scandalizati sunt, et per imprudentiam et imperitiam decepti sunt, putantes se recta sapere: paenitentia non affert confusionem. Binii., Concil., IV, p. 111.
61 Cognoscitis zelum accusatoris? Quoniam et ipse ignis frigidus illi videtur propter pietatis zelum. Ibid.
62 Nunc venit consentire? Ego eum non de futuris sed de praeteritis accusavi. Concil, IV, p.
63 Nam si dicas his qui in carcere sunt: ex hodie non latrocinemini: omnes promittunt. Concil., IV, p.
64 Et non aliter eum volunt dimittere, ut ingrediatur in vestrum sanctum concilium, nisi eis promiserimus restituturos ejus personam. Concil, VI, p.
65 Силенциарий—заседатель тайного совета при византийском дворе.
66 Iste, per vestigia vestra, hoc non confitetur, nee his aliquando con ensit, sed contraria illis sensit et docuit. Binii, Concil, IV, p. 119.
67 Metuo ipsius concussionem. Ego pauper sum, nihil possidens, minatur mihi exilium: divitias habet: designat mihi jam nunc Oasim. Concil, IV, p. 120.
68 Ego non veni disputare, sed veni suggerere sanctitati vestrae quid sentiam. Scriptum est enim in hac chartula, quid sentiam: jubete earn legi. Concil, IV, p. 121
69 Confiteor autem factam eius in carne praesentiam ex carne sanctae Virginis et incorporatum eum perfecte propter nostramsalutem. Binii, Concil, IV, p. 121.
70 Sanctam autem virginem confiteor nobis esse consubstantialem, et quoniam ex ipsa incarnatus est Deus noster. Binii., Concil., IV, p. 122.
71 Basilius reverendissimus episcopus dixit: Si mater ejus est nobis consubstantialis, et ipse: quoniam Filius hominis vocatus est. Binii., Concil., IV
72 Ergo per necessitatem, non per voluntaiem, veram fidem confiteris? Concil., IV p. 122
73 Nunc. domine, ita me habeo. Ibid.
74 Confiteor ex duabus naturis fuisse Dominum mostrum aute aduna tionem (Про τής ενώσεως); post adunationem vero unam naturam confiteor (μίαν φίσιν όαολογώ). Concil., IV, p. 122.
75 Dicat sancta synodus, quod quid meretur iste praesens, neque aperte confitens rectam fidem, neque consentire volens his quae haec sancta synodus sentit. Concil., IV, p. 123.
76 Concil., IV, p. 123,151,152...
77 Qui non dicit, ex duabus naturis, et duas naturas, non credit recte. Ibid.
78 Concil., IV, p. 124.
79 Turba facta et dissoluto conventu, dixit ad me silenter, appellans Romanum, Aegeptium et Hyerosolimitanum Concilium. Concil., IV, p. 155.
80 Ibid.}

Назад   Вперед