Глава третья

Прибытие в Эфес папских легатов. Сессия Эфесского Собора: заседания 2е—7е.—Прибытие в Эфес комита Иоанна, чрезвычайного посла императора; он арестовывает Нестория, Кирилла и Мемнона, но не в силах достигнуть примирения партий. — Феодосии приказывает, чтобы обе партии прислали от себя делегатов в Константинополь. — Выбор и полномочия депутатов.—Халкидонская конференция: Восточные продолжают защищать Нестория и настаивают на обвинении Кирилла в ереси. — Император повелевает избрать и поставить на место Нестория константинопольским архиепископом другое лицо, закрывает конференцию и утверждает Эфесский Собор.—Кирилл возвращается в Александрию, а Нестория переселяют из монастыря Евпрения на ливийский оазис Ибис; его смерть. — Положение дела несториан и раскол на Востоке.—Александр Иерапольский. — Иоанн Антиохийский примиряется с Кириллом. — Правительство преследует явных и тайных противников примирения церквей. — Торжество православия над несторианством.

I

По отъезде магистриана Палладия из Эфеса собрание Кирилла, сильно стесняемое во всех своих движениях, и даже в средствах жизни, императорскими чиновниками, получило важную нравственную поддержку вследствие прибытия в Эфес папских легатов. Задержанные на море гораздо дольше, чем они предполагали и желали, прибиваемые противными ветрами из одной стороны в другую²³⁷, они прибыли на Собор, когда все уже было кончено, или лучше — все готово было разрушиться. Их было трое: Два и один пресвитер римской церкви, Филипп, представитель апостольского престола Рима²³⁸. В городе их приняли как избавителей. Кирилл, который, несмотря на свой титул заместителя папы, отказался подождать легатов его к первому заседанию своего собора, теперь открыл для них второе заседание, в епископском доме Мемнона²³⁹. Восточные, конечно, не были приглашены на это заседание, и итальянцы, надо полагать, не сделали им визитов.

Это второе заседание Эфесского Собора, происходившее 10 июля под председательством Кирилла, равно как и следовавшее за ним на другой день третье заседание, предназначались и употреблены были, с одной стороны, на предъявление легатами возложенных на них поручений и чтение принесенного ими послания Римского Папы Целестина к Собору, а с другой — на сообщение легатам того, что сделано было Собором на первом заседании его по отношению к Несторию, и утверждение ими постановленного Собором приговора своими подписями. Словом, это были заседания, служившие только дополнением к первому заседанию. Но в них обращают на себя особенное внимание те словесные заявления, какие сделаны были легатами Собору, и тот прием, какой оказан был Собором этим заявлениям²⁴⁰.

Как только открылось заседание Собора 10 июля, специальный легат апостольского престола Рима, пресвитер Римской церкви Филипп обратился к собранию отцов с краткой речью, в которой, возблагодарив Бога, что Он удостоил смиренных посланников папы присутствовать на святом Соборе, заявил, что святейший папа Целестин, епископ апостольского престола, давно уже обсудил и порешил то дело (Нестория), для обсуждения которого созван Собор Эфесский, и об этом решении в свое время уведо : мил александрийского епископа Кирилла посланием, а теперь опять прислал к св. Собору послание, напоминающее ему об этом решении и уполномочивающее его легатов, присутствуя на Соборе, проследить за исполнением постановленного папою решения, — и, заявив это, просил собрание повелеть подобающим образом прочитать присланное к нему послание папы и внести его в протоколы заседаний Собора. Два другие легата присоединили от себя то же. Собрание выслушало это заявление безмолвно, — и председатель пригласил отцов выслушать, что пишет им святейший папа, с подобающим почтением. Тогда нотарий Римской церкви Сириций прочитал послание папы в оригинале, на латинском языке, а вслед за ним нотарий Александрийской церкви пресвитер Петр (по желанию отцов, не понимавших полатыни) прочитал его в переводе на греческий язык, сделанном в Риме. Как только окончилось чтение этого послания, в заключительных словах которого папа напоминал Собору о принятом в Риме решении по делу Нестория, уполномачивая своих легатов, "присутствуя на Соборе, исполнить то, что уже прежде было постановлено", все епископы вдруг, как бы по данному сигналу, воскликнули: "Это суд справедливый! Весь Собор благодарит нового ПавлаЦелестина, нового ПавлаКирилла, Целестина стража веры, Целестина единодушного с Собором. Один Целестин, один Кирилл, одна вера Собора, одна вера Вселенной".

Такие единодушные и одушевленные восклицания, раздавшиеся в собрании в честь Целестина, конечно, были приятны для слуха легатов; но им, повидимому, хотелось бы услышать в них нечто более того, что они слышали: отцы Собора выражали чувства радости о полном согласии папы Целестина с Кириллом и его Собором в суждении об одном, общем для всей Церкви, деле веры; но делегатам хотелось, повидимому, услышать от них выражения полного согласия их Собора с судом римского епископа, выражения не одобрения только этого суда, а некоторой покорности и послушания ему. Чтобы изведать мысли отцов Собора в этом направлении, один из легатов, епископ Проект, попросил их обратить свое внимание не на одно только содержание послания папы, но и на характер (τύπο?) и тон, в каком оно написано. "Святой папа, — сказал он, — увещевает вашу святость, не уча вас как неведущих, но напоминая как знающим, чтобы вы благоволили довести до конца то, что он уже прежде изволил определить и теперь напомнить ". — "Мы хорошо понимаем это, — отвечал ему за всех один из отцов, епископ Кесарии каннодокийской Фирм, — мы знаем, что апостольский престол Целестина уже прежде предложил суждение о деле Нестория и начертал план для его решения. Следуя этому плану, мы и привели его в исполнение, произнеся над Несторием канонический и апостольский суд". После этого легатам оставалось только поблагодарить собрание отцов за их согласие и единомыслие с собою, и они выразили это, каждый посвоему, в такой форме, какая соответствовала их представительству: легатыепископы, как представители церквей Запада, благодарили отцов за то, что найти их пребывающими в одной общей вере и одинаково с ними пекущимися о благе Церкви; а легатпресвитер Римской церкви, как представитель папы "за то, что они по прочтении послания папы громогласными восклицаниями соединились с ним как святые члены под единою главою ".

Окончив таким образом формальное предъявление Собору возложенных на них поручений и данных им полномочий, легаты попросили собрание объявить им, что оно сделало до их прихода, чтобы и они, согласно с определением папы и настоящего собрания, могли утвердить то, что им будет предъявлено. Им сообщен был протокол первого заседания собрания для рассмотрения его у себя на дому. Этим заседание 10 июля и окончилось.

На другой день епископы и легаты снова собрались на заседание в том же месте. Легаты заявили, что они прочитали акты Собора о низложении Нестория и нашли, что это дело обсуждено было собранием "канонически и по церковным правилам", но вместе с тем, чтобы иметь возможность и им самим произвести свой суд об этом деле по всей форме, как того требует порядок, они просили, чтобы эти акты были прочитаны в собрании публично, в их присутствии. Тогда нотарий Александрийской церкви пресвитер Петр прочитал уже известный нам приговор о низложении Нестория, составленный на первом заседании. После этого легаты, каждый особо, произнесли свой суд над Несторием, согласный с приговором, постановленным прежде собранием, как судьи самостоятельные и правомочные. При этом торжественном случае легат апостольского престола Рима, пресвитер Филипп, согласно с данными ему инструкциями, не преминул превознести значение папского престола в таких выражениях, которые показывали, что идея папства, как верховного, самим Иисусом Христом установленного, судилища в делах веры и Церкви, была уже в это время достаточно развита и оформлена, чтобы заявлять себя и предъявлять права свои на всеобщее признание даже на Вселенском Соборе. "Никто не сомневается, — сказал он, — и во все времена было известно, что св. апостол Петр, князь и глава апостолов²⁴¹, столп веры, основание Католической Церкви, приял от Господа нашего Иисуса Христа ключи царствия, власть вязать и разрешать грехи, и что он и до сего времени и всегда живет и судит в своих преемниках. Преемник и наместник его, святейший папа Целестин послал нас на сей св. Собор заменить его присутствие. В силу данного нам полномочия суда мы изрекаем: неизменен суд произнесенный на богохульного Нестория; отселе это — суд всех церквей... Итак, пусть знает Несторий, что он чужд общения священства Католической Церкви". В другое время и при других обстоятельствах достаточно было бы и гораздо менее прозрачных заявлений, чтобы вызвать на Соборах Восточных настоящую бурю против притязаний Римской церкви; но теперь собрание отцов, занятое одной мыслью о поражении Нестория и обессилении всех защитников и покровителей его, и чувствуя настоятельную нужду для достижения этой цели в помощи Папы Римского, видимо не хотело придавать этим высокомерным заявлениям папских легатов о принадлежащей апостольскому престолу Рима верховной юрисдикции в делах веры особенного значения, так как в это время идея папства была еще только идеей, не имевшей соответствующего ей института, и заявления о ней имели характер больше теоретический, чем практический: оно выслушало их безмолвно. Председатель собрания, резюмируя сущность всех заявлений, сделанных легатами, истолковал их в таком примирительном духе, что они могли быть и собранием приняты без унижения, и легатами удержаны — без превозношения. "'Предъявления достопочтенных легатов, — сказал он, — ясно поняты святым Собором: они говорили как уполномоченные апостольского престола Рима и всего Собора западных епископов; они объявили Собору еще прежде созвания его состоявшееся определение святейшего епископа Рима Целестина. Определение это оказалось вполне согласным с судом, произнесенным на еретика Нестория нашим Эфесским Собором. Итак, пусть акты этого Собора, по присоединении к ним записей деяний вчерашнего и нынешнего заседания, будут предложены их благочестию, чтобы они, как следует, подтвердили своей подписью каноническое согласие со всеми нами". — "Да, да, все сделанное на этом Соборе мы непременно подтвердим нашими подписями", — сказали легаты, — и вслед за тем немедленно подписали Акты Собора²⁴².

Таким образом константинопольский архиепископ Несторий был осужден и низринут окончательно и безвозвратно, осужден судом не одной какойлибо, хотя бы и многочисленной, церковной партии, но "судом всех церквей, судом священников и Восточной, и Западной церкви", судом Вселенского Собора²⁴³. Этого суда над ним отселе не могла изменить никакая сила в мире. В ясном и полном сознании всей важности этого акта, собрание немедленно послало к императору, через дьякона Евтиха, формальное донесение об этом, за подписью присутствовавших на заседаниях. Представляя на вид императору, что суд, произнесенный на Нестория епископами Восточной церкви в соединении с легатами Западной церкви, есть именно "тот единый и общий суд всей вселенной, который повелено императорскою грамотою открыть и объявить", и что дело, порученное Собору, уже достигло конца вожделенного его величеству и благонадежного для всех церквей, собрание просило императора повелеть закрыть Собор, как уже исполнивший свою миссию, и дозволить собравшимся в Эфесе епископам отправиться к своим церквам (изнуренные нуждой и лишениями, одержимые болезнями или немощами старости и лишенные надлежащей помощи на чужбине, они так давно в этом нуждаются), предоставив им попечение о рукоположении для Церкви великого города нового епископа на место низложенного²⁴⁴. Вместе с этим донесением оно отправило, за подписью десяти главнейших членов Собора, в том числе и легатов, послание к константинопольскому клиру и народу; уведомляя об окончательном, каноническом низложении бывшего их архипастыря Нестория судом Вселенского Собора, оно просило их позаботиться об избрании на место его другого, "достойного престола великого города"²⁴⁵

Окончив таким образом согласно со своими желаниями это первое и самое главное дело, Кирилл немедленно приступил затем к другому делу, которое не менее тяжело лежало у него на сердце, — к делу об Иоанне Антиохийском с его собранием Восточных, ставших во враждебные отношения к Эфесскому Собору.

Мы видели, что собрание Кирилла постановило уже приговор об отлучении Иоанна и Восточных в самый же день прибытия их в Эфес; но этот приговор, произнесенный наскоро, в минуту гнева, без соблюдения обычных форм церковного суда, не мог считаться имеющим каноническую силу²⁴⁶. К тому же, как мы видели, и собрание Восточных в то же самое время постановило со своей стороны еще более тяжкий приговор о низложении самого Кирилла и его помощника Мемнона, отразившийся в известной степени и на всех членах Собора. Как ни торопливо, как ни беспорядочно в свою очередь постановлен был в собрании Восточных этот приговор, но он получил публичную гласность, доведен был до сведения самого императора, и потому не мог быть оставлен без всякого внимания: так или иначе нужно было законным порядком отнять у этого приговора, направленного Восточными против Кирилла и его Собора, всякое значение, и затем таким же порядком придать каноническую силу приговору, постановленному собранием Кирилла на Иоанна и сторонников его. Прибытие папских легатов на Собор и полное присоединение их ко всему сделанному Собором на первом его заседании представляло теперь полную к тому возможность, которой Кирилл не замедлил воспользоваться. Он начал с того, что представил Собору от своего лица и от лица Мемнона письменную жалобу на Иоанна Антиохийского за тяжкое оскорбление, какое этот епископ нанес им опубликованным беззаконным приговором о их низложении, требуя от Собора правосудия. По этому Делу Собор имел четвертое заседание 16 июля: и для придания большей торжественности этому процессу оно происходило уже не в доме Мемнона, а опять в церкви Марии, где было и первое заседание Собора. Председательское место на этом заседании, вместо Кирилла, занимал старший, после него, из отцов Собора архиепископ иерусалимский Ювеналий.

Когда епископы и легаты заняли свои места, нотарий иерусалимской церкви, дьякон Исихий, сказал: "Святейшие отцы Кирилл и Мемнон представили святому Собору жалобу, которую мы имеем теперь в руках и, если повелит ваша святость, прочитаем", — и вслед за тем, когда председатель отдал распоряжение, прочитал ее. В этой, представленной Собору, жалобе своей Кирилл и Мемнон изъясняли, что "Иоанн Антиохийский, прибывши в Эфес позже всех, как ему заблагорассудилось, и узнавши, что друг его Несторий подвергнут св. Собором низложению, как бы в отмщение за то, что Христос прославлен был законным низложением Его хулителя, собрав вокруг себя несколько единомышленных с Несторием епископов и, если верно говорит народная молва, поправ все церковные законы и весь церковный порядок, дерзнул составить против нас — Кирилла и Мемнона — нечестную и беззаконную грамоту, поражавшую нас мнимым отлучением, и тем нанес нам тяжкое оскорбление; что он, ни по церковным законам, ни по императорским предписаниям, ни по месту епископского престола его в церковной иерархии, не имел никакого права и власти судить коголибо из нас, членов св. Собора, и особенно занимающих высший престол; да если бы и имел на то право, то должен бы был судить по церковным канонам, оповестить нас — обвиняемых — и вместе со всем нашим св. Собором призвать для оправдания; но он, не принимая ничего этого во внимание, производил свой суд над нами тайно, так что никто из нас ничего не знал о дерзком умысле его, и оскорбил нас судом низложения за вину, которая нам и доселе неизвестна, поступив против нас, занимающих высший его епископский престол, так несправедливо и беззаконно, как он не должен бы делать и в отношении к лицам, стоящим на последней церковной степени и служащим под его рукою". И в заключение всего изложенного настоятельно просили Собор, заклиная именем св. Троицы, призвать Иоанна с его сообщниками для ответа и отчета в дерзком поступке их, присовокупляя, что они, Кирилл и Мемнон, со своей стороны готовы доказать, что оскорбление, какое он нанес им, и нечестиво, и беззаконно.

Выслушав эту жалобу, один из членов Собора, Акакий Мелитинский, заметил, что "Иоанн Антиохийский со своими сообщниками уже достаточно ясно изобличены преступным отделением своим от св. Собора, и новое обвинение, внесенное Кирил1ом и Мемноном, основывающееся на народной молве, хотя бы оно было и справедливо, кажется ему, поэтому, излишним; излишним кажется ему и предъявляемое ими требование судебного разбирательства. Ибо не может быть, чтобы отделившиеся от св. Собора и приставшие к нечестивому учению Нестория, уже обличенные в таком преступлении, осмелились сделать чтонибудь против председателя сего Вселенского Собора, не имея при том никакой власти". Но, заметив обнаружившееся при этих словах в собрании несочувственное себе движение, тотчас же присовокупил: "Если вашей святости угодно, чтобы они по этому делу предстали на суд Собора, то я не противлюсь этому; пусть Иоанн будет позван обычным порядком для ответа в том, в чем он обвиняется".

И посланы были к нему от Собора три епископа с повесткой явиться на заседание Собора. Но, пришедши к дому, занимаемому Иоанном, они нашли его окруженным солдатами, которые не допустили их приблизиться даже к воротам дома, и — не добившись ничего, возвратились ни с чем. Тогда Кирилл с живостью указал собранию на обнаружившийся контраст в отношении к Собору между поведением Иоанна Антиохийского с одной стороны, и его — Кирилла — и Мемнона с другой, как на наглядное доказательство внутренней неправоты первого и невинности последних. "Вот я и Мемнон, — сказал он, — св. Собор видит это, мы оба стоим здесь безбоязненно, ожидая правосудия от Собора, потому что имеем чистую совесть и готовы защищать правоту своего дела. Но у еретика Нестория и защитника его Иоанна, как видно, одна забота — пренебрегать законами святой Церкви, а когда их призывают дать отчет в своих поступках — запираться в своих домах и не допускать к себе тех, кто канонически призывает их к оправданию в том, в чем они обвиняются. Поступая таким образом, Иоанн, очевидно, сам произносит на себя суд: он боится придти на Собор, и тем самым обличает дерзость своих поступков. Да удостоит же ваша святость отменить законным приговором его дерзкий суд на нас и определит что должно против самого того, кто нанес нам оскорбление..."

Председатель собрания, Ювеналий Иерусалимский, сказал на это, что антиохийскому епископу, всеконечно, следовало бы из уважения к святому и Вселенскому Собору, по первому же приглашению его, тотчас придти для оправдания себя в обвинениях, на него взводимых, и оказать должное повиновение присутствующему на нем апостольскому престолу Рима, равно как и апостольскому епископу Иерусалимской церкви, тем более, что по обычаю, основанному на апостольском предании и установлении, он имеет право верховного управления и суда над антиохийским престолом: но, если он, по обычной гордости своей, не захотел принять и выслушать послов наших, то мы, последуя обычаям и правилам суда церковного, должны оповестить его вторично".

И посланы были к Иоанну три другие епископа с приглашением явиться в присутствие Собора. Но и это вторичное посольство было не много чем успешнее первого: прибывши к дому, занимаемому Иоанном, депутаты Собора нашли его попрежнему окруженным солдатами, но встретив стоявших подле него клириков, упросили их доложить о себе Иоанну и получили от него только такой ответ: "Мы не хотим иметь никакого дела с людьми, низложенными и отлученными нами²⁴⁷; пусть они не беспокоят себя повторными приглашениями нас".

Ввиду такого оскорбительного для членов Собора ответа, когда Кирилл и Мемнон, один за другим, настоятельно стали просить собрание уничтожить законным порядком дерзкий приговор, постановленный на них Иоанном и его сообщниками, а за оскорбление, нанесенное им этим приговором, подвергнуть виновников его законному суду, Собор постановил: "Приговор о низложении Кирилла и Мемнона, как не имеющий никакого канонического основания, считать бессильным и не могущим нанести какоелибо бесчестие тем, кто потерпел от него оскорбление, а суждение об Иоанне и его сообщниках иметь в следующем заседании, по предъявлении ему третьего, требуемого канонами, приглашения явиться на суд Собора"·

На следующий день, 17 июля, когда отцы Собора снова собрались на заседание (пятое) в той же церкви Марии, Кирилл Александрийский, в дополнение и усиление прежней жалобы своей на Иоанна Антиохийского, обратил внимание Собора на то, что Иоанн Антиохийский в составленной им и обнародованной по городу грамоте обвиняет его — Кирилла — в ереси Аполлинария, и энергично протестовал против этой оскорбительной клеветы, настоятельно требуя неотложного суда. "Я никогда не держался мнений ни Аполлинария, ни Ария, ни Евномия, — говорил он, с жаром защищая честь своего благоверия, — ас детства воспитан в правых апостольских догматах, под руководством православных и святых отцов; а Аполлинария, Ария, Евномия... и всякую другую ересь, включая и новоизобретенные хулы Нестория и его сообщников, анафематствую... Пусть обвиняющие меня в ереси самолично явятся в присутствие Собора и докажут истинность взводимого ими на меня обвинения; а если они откажутся придти, чтобы подтвердить доказательствами свое обвинение против меня, то пусть сами подвергнутся этому обвинению. Я настоятельно прошу св. Собор канонически пригласить Иоанна и его сообщников, составивших эту клевету на меня, и прошу об этом не ради одной только личной чести иерейской совести моей, но и ради чести высочайшего имени, потому что эта клевета на меня, как видно из памфлета, доведена была ими до слуха благочестивейшего императора". Собор нашел это требование вполне основательным и отправил к Иоанну с тремя епископами, в сопровождении нотария, третье и последнее приглашение, составленное по форме.

Эта третья депутация, благодаря случайной встрече ее около Дома, занимаемого Иоанном с некоторыми знакомыми антиохийскими пресвитерами, была несколько успешнее, чем две первые: и ей, правда, не удалось ни видеться лично с Иоанном, ни передать ему врученного ей от Собора письменного объявления, но она всетаки успела, через посредство лиц близко стоявших к Иоанну (его архидьякона и пресвитеров) довести до сведения Иоанна содержание этого объявления, так что ему нельзя уже было более в оправдание своего непослушания Собору ссылаться на неведение, а это было и достаточно для того, чтобы Собор имел полное право су. дить его заочно.

Когда из рассказа возвратившихся депутатов о результате своего посольства стало очевидно для всех и несомненно, что Иоанн Антиохийский сознательно и решительно не хочет явиться в присутствие Собора для оправдания себя в обвинениях, на него возводимых, и через это сам себя уличает в виновности, Собор безотлагательно приступил к суду над ним и, настойчиво побуждаемый Кириллом к решению этого дела, без всяких дальнейших рассуждений единогласно изрек на Иоанна и его сообщников приговор церковного отлучения, формулированный в следующих выражениях: "За оскорбления, нанесенные Иоанном и его сообщниками Кириллу и Мемнону, св. Собору следовало бы произнести против виновных суд по всей строгости законов (т.е. приговор низложения); но считая долгом епископского благодушия действовать и судить в духе кротости и терпения, он определяет только: да будут они — Иоанн Антиохийский и соучастники его поступков (поименно тридцать три епископа, в числе коих значится и Феодорит Кирский) отлучены от церковного общения и да не имеют они никакой власти, принадлежащей священническому сану до тех пор, пока, раскаявшись, не исповедуют своих заблуждений" (т.е. не присоединятся к св. Собору). Вместе с этим приговором на Иоанна и Восточных Собор снова объявил, что приговор Иоанна и Восточных на Кирилла и Мемнона не имеет решительно никакой силы. Покончив таким образом с этим прискорбным и тягостным делом, Собор счел своим долгом донести об этих оставшихся определениях своих императору и Папе Римскому, обстоятельно изложив весь ход этого дела, с приложением и самых протоколов соборных заседаний...²⁵⁰

Итак, поразив Нестория, Кирилл обезоружил и защитников его — Восточных. Но ему не достаточно было этих побед над ересью; он знал и понимал очень хорошо, что еретический образ мыслей, пораженный им в лице Нестория, получил свое начало не в голове Нестория и не в его архиепископском авторитете черпал свою силу; что Несторий был только восприимчивым учеником и последовалем другого, гораздо более его сильного умом и ученостью богослова Антиохийской церкви, которого Восточные считали отцом своих отцов, Феодора, епископа мопсуэтского; и что вся сила и глубина того сочувственного отношения, которое обнаруживали Восточные к Несторию, основывалась главным образом на почти благоговейном уважении их к этому общему своему учителю, стоявшему во главе ученого богословского направления мысли, господствовавшего на Востоке. Поэтому привлечь этого идола Восточных на суд Вселенского Собора, чтобы разбить его на развалинах его поклонника Нестория, — вот чего, конечно, хотелось бы еще Кириллу, для полного торжества над ересью... Но, за отсутствием основательных поводов к прямому нападению на него, он не осмелился этого сделать: высокий почет, окружавший епископа мопсуэтского, в глубокой старости уже готовившегося в это время предстать на нелицеприятный суд праведного судьи, ставил между ним и Кириллом преграду, которую александрийский епископ перешагнул только позже, ограничившись на этот раз одним косвенным нападением на Феодора, случай к которому, кстати, скоро представился.

Через пять дней после пятого заседания Собора, 22 июля, когда епископы и легаты опять собрались на заседание (шестое) в епископском доме Мемнона, под председательством Кирилла, чтобы обсудить и принять меры к утверждению православной веры и умиротворению церквей, некто по имени Харисий, пресвитер и эконом Филадельфийской церкви, в поданой им Собору письменной жалобе заявил, что некоторые единомышленные с Несторием пресвитеры (Иаков и Антоний), пришедшие из Константинополя с рекомендательными письмами к лидийским епископам от отъявленных несторианцев Анастасия и Фотия, будучи приняты филадельфийским епископом Феофаном в состав своего клира, стали распространять в его среде принесенное ими из Константинополя какоето новое изложение веры, составленное в виде символа, и успевши склонить многих неопытных клириков к подписанию его, стали затем вводить его даже в церковную практику, вместо Символа Никейского; когда же он, — Харисий, находя это изложение веры несогласным с православной верой, отказался принять его и воспротивился незаконному употреблению его в Церкви, то они выставили его перед епископом как еретика и воспретили ему цер. ковное общение и священнослужение, хотя он вовсе не еретик и мыслит благочестиво, как это видно из прилагаемого им за своей подписью исповедания веры, буквально сходного с Никейским Символом. Представляя при этом Собору и самый текст того неправославного, по его мнению, символа, с подписями на нем обольщенных, он просил великое собрание рассудить по справедливости, прав ли был он — Харисий — в том, что, вопреки настоянию сослуживцев и начальников своих, отказался принять этот символ и протестовал против введения его в церковное употребление²⁴⁹. Собор внимательно рассмотрел этот символ веры. Оказалось, что это было изложение веры, принадлежащее в главных и существенных чертах перу Феодора Мопсуэтского. По чувству глубокого уважения к его автору оно принято было многими епископами крайнего Востока. В первой половине его излагалось вполне православное учение о Божественных лицах Пресвятой Троицы; но во второй половине, в учении о тайне Воплощения, проводились мысли о соединении в Иисусе Христе двух естеств, существенно сходные с воззрением Нестория. Ввиду этойто нечистой примеси оно, без дальнейших рассуждений, признано было еретическим и осуждено; но имя автора его — Феодора — не было, однако же, упомянуто в осуждении²⁵⁰. По этому поводу Собор постановил известное общее правило, которым решительно воспрещалось впредь составлять, писать или произносить какойлибо другой символ, кроме Символа Никейского, и в этом последнем делать какиелибо изменения, или дополнения, или опущения,—под страхом — для епископов и клириков — низложения, а для мирян — анафемы²⁵¹. Но так как некоторые, видимо принимая этот символ веры, искажали истинный смысл его слов по своему произволу, то, полагая его в основу веры, Собор нашел нужным в предупреждение неправильного толкования его, выбрать важнейшие свидетельства из св. и православных отцов, показывающие, как они сами понимали и завещали понимать его; и для этого, снова пересмотрев места, прочтенные на первом заседании, внести их в акты Собора для всеобщего руководства²⁵².

Осуждение символа Феодора Мопсуэтского было ударом, направленным против Восточных, которые оказывали почти настоящее поклонение этому ученому богослову их Церкви; другой, скоро последовавший за тем, более прямой удар, исходивший из тех же рук, нанесен был иерархическим правом, или вернее, быть может, притязаниям самого их патриарха. Антиохийские архиепископы с некоторого времени, основательно или неосновательно (права и круг власти патриархов в это время еще не были определены с точностью, да и сам титул патриархов еще не был установлен), усиленно и настойчиво домогались главенства (т.е. права рукоположения епископов и верховного суда над ними) над церковью острова Кипра, в гражданском отношении стоявшего в зависимости от епарха Востока; но кипрский епископат и клир, основываясь на древних порядках, узаконенных Никейским Собором, энергично отстаивал независимость своей Церкви. Незадолго до открытия Эфесского Собора случилось, что митрополия острова, город Константия, лишился своего пастыря (Троила). Иоанн Антиохийский не преминул воспользоваться этим случаем, чтобы положить конец этой распре: он решил вместе с епископами, собравшимися в это время в Антиохии, чтобы отправиться отсюда в Эфес, перенести это дело на суд Вселенского Собора, в полной надежде, конечно, что Собор решит вопрос в его пользу, и с тем вместе упросил проконсула Востока, Дионисия, послать строжайшее предписание, как гражданскому правителю острова, так и митрополитанскому клиру Констанции, чтобы на вакантную митрополичью кафедру не смели никого избирать и постановлять до решения этого спорного дела Собором. Но кипрские епископы еще до получения этого предписания успели уже поставить на место умершего законно избранного их Собором нового митрополита и, получив предписание проконсула, согласно его смыслу, отправили от себя трех или четырех епископов в Эфес ходатайствовать пеРед Собором об утверждении принадлежащего им издревле права; в числе этих депутатов был и новопоставленный архиепископ Ригин. Прибывшие в Эфес депутаты с самого начала присоединились к тесно сплоченным рядам сторонников Кирилла, а стоявший во главе их архиепископ Константин, кроме того, успел заявить перед всеми пламенную ревность о православии в пышной речи против Нестория, произнесенной в кафедральном эфесском соборе и заслужившей общее одобрение. Когда все важнейшие дела, относящиеся к утверждению веры, были решены Собором и настало время перейти к рассмотрению стоявших на очереди дел, относящихся к церковному управлению, кипрские епископы тотчас же представили Собору письменное заявление о насильственных домогательствах антиохийского патриарха подчинить своей власти Кипрскую церковь, прося св. Собор справедливым определением своим положить конец этим несправедливым посягательствам антиохийского властолюбия на их исконную свободу и независимость. Собор принял это жалобное заявление своих членов на действия представителя "отступнического сборища" благосклонно и в заседании, бывшем 31 июля в церкви св. Марии, под председательством Кирилла, — после того как кипрские епископы устно и письменно засвидетельствовали, что "от самых времен апостольских все кипрские епископы равно как и митрополиты их избираемы и поставляемы были Поместным Собором епископов, а ни антиохийский патриарх, ни другой какойлибо никогда не имели права рукоположения и суда в их церковной области", — на основании известного правила Никейского Собора решил дело в их пользу, постановив вместе с тем, по этому поводу, общее правило: "чтобы в каждой церковной области сохраняемы были неприкосновенными те права и преимущества, какие она имела от начала, по древнему обычаю, и никто из епископов не простирал своей власти на область, прежде и издревле не признававшую власти ни его самого, ни его предшественников, дабы, под предлогом священства, не вкралась в Церковь гордость мирской власти и мы не утратили мало помалу той свободы, которую даровал нам своей кровью Господь наш Иисус Христос, освободитель всех человеков"²⁵³. Таким образом патриарх Востока отселе навсегда лишен был возможности украсить свою корону драгоценной жемчужиной Кипрской церкви...

Сессия Эфесского Собора подходила уже к концу, когда 2го или 3го августа прибыл из Константинополя в Эфес чрезвычайный и полномочный посол императора. Такой же точный исполнитель предписаний, как и Кандидиан, но более его образованный, такой же искренний и честный, как Ириней, но не приверженный, подобно этому сановнику, ни к какой партии, комит Иоанн пользовался репутацией человека строгого и справедливого. Уже одно прибытие его в эфесский порт привело всех в смятение, — так, по крайней мере, он сам выражается в официальном донесении своем императору. Епископы обеих партий, узнав о его прибытии, поспешили встретить его при выходе на берег, исключая, впрочем, Кирилла и Мемнона, которые остались в своих домах. Императорский посол, обменявшись с ними взаимными "почтительными приветствиями" и видя их в сильном волнении и смятении, объявил им, чтобы на следующий день они все прибыли в его дом для объявления им императорской воли, предупредив в то же время главных вождей их — Кирилла и Мемнона, Нестория и Иоанна Антиохийского — чтобы они явились к нему прежде общего собрания, так как он желал бы переговорить с ним особо. А чтобы при одновременном их приходе не приключилось какоголибо скандального столкновения, он определил порядок, в каком они должны прибыть к нему, назначив каждому отдельный вход. Несторий со своими приверженцами явился первый, почти с зарею; затем прибыл Иоанн Антиохийский с епископами Востока, а немного позже его и Кирилл с отцами Эфесского Собора²⁵⁴; не явился один только Мемнон, задержанный в доме внезапно объявшей его болезнью²⁵⁵.

Как только собрание оказалось в полном составе, верховный императорский комиссар развернул свиток бумаги, в которой заключались его полномочия, и хотел было читать ее; но епископы, стоявшие на стороне Кирилла остановили его. "Светлейший комит, — сказали они, — мы не можем слушать императорской грамоты в присутствии низложенного Собором еретика Нестория и отлученных от церковного общения епископов Востока; по правилам Церкви нам не следовало бы выносить даже и вида их; как же вы хотите, чтобы мы слушали послание благочестивейшего императора в общении с ними?" — "Это что такое? — воскликнули в свою очередь епископы, стоявшие на стороне Нестория и Иоанна Антиохийского. — Мы слушаем же светлейшего комита в присутствии этих людей, — они указывали на Кирилла и его сторонников, — хотя и считаем их также низложенными и отлученными нашим Собором еретиками: мы слушаем по чувству подобающего почтения к благочестивейшему императору но если они не могут выносить и вида досточтимого Нестория требуя удаления его из собрания, то и мы со своей стороны не хотим более сносить соприсутствия их с нами и требуем удаления Кирилла". За этими словами с обеих сторон поднялся такой оглушительный шум и крик, послышались такие резкие выражения взаимной неприязни и угрозы, что комит Иоанн был испуган излишеством проявившегося буйства. "Это было, — писал он императору, — настоящее возмущение, даже более — настоящая битва, сражение"²⁵⁶.

В таком беспорядочно шумном и неистовом препирательстве сторон прошло почти все утро. Пробуя положить конец этому неумеренному и бесплодному раздражению партий одной против другой, комит Иоанн пригласил Нестория и Кирилла, присутствие которых наиболее возбуждало яростные споры и разжигало страсти, удалиться из собрания. "Императорское послание, — сказал он, обращаясь к обеим враждующим сторонам, — адресовано не к той или другой партии, а ко всему Собору епископов; если же Кирилл и Несторий находят несообразным с чувством своей совести совместное присутствие их здесь, то они могут невозбранно удалиться; отсутствие их, я полагаю, не только не помешает исполнению возложенной на меня императором миротворной миссии, но быть может окажется даже вполне благоприятным для мира". Но Кирилл и Несторий, поддерживаемые своими сторонниками, требовали, каждый для себя, права остаться на заседании, и спор возобновился еще с большей силой. Наконец, частью добровольно, частью насильно, оба архиепископа должны были оставить залу.

По удалении Кирилла и Нестория императорскому комиссару удалось наконец коекак, при помощи военной силы, водворить в собрании тишину и склонить присутствующих к слушанию императорской грамоты²⁵⁷. Тогда послание императора было прочитано и выслушано без перерыва. В нем заключалось приглашение епископов от лица императора (подкрепляемое приложенным к императорской грамоте увещательным посланием к Собору маститого епископа веррийского Акакия) братски соединиться между собой в единодушном стремлении к мирному разрешению возникших в Церкви недоумений и споров о вере и уверение в том, что после единодушного утверждения ими католического догмата благочестия они тотчас же получат разрешение возвратиться домой, в занимаемые ими епархии. Вместе с этим оно уведомляло также, что постановленное Собором низложение Нестория, Кирилла и Мемнона одобрено и утверждено императором". По прочтении императорской грамоты снова послышались в собрании возгласы и протесты с обеих сторон. Сторонники Нестория и Иоанна Антиохийского заметили императорскому комиссару, что так как Кирилл и Мемнон, за произведенные ими беспорядки и насилия, низложены их Собором канонически, то этот приговор Собора по всей справедливости мог быть одобрен и утвержден государем; но что касается до низложения Нестория, то оно, как постановленное незаконным собранием, по справедливости должно быть признано недействительным. Сторонники Кирилла и Мемнона (отцы Эфесского Собора) в свою очередь еще с большей силой ставили на вид, что их Собор канонически низложил только еретика Нестория за его нечестивое учение, а затем по всей канонической форме и Иоанна Антиохийского, отделившегося от Собора и принявшего сторону Нестория, но отнюдь не Кирилла и Мемнона, досточтимых "председателей Собора", и если постановленное их Собором низложение Нестория признано императором законным, то и низложение Иоанна Антиохийского, постановленное тем же Собором, должно иметь в глазах императора такую же силу. Но императорское правительство имело единственной целью, не входя в рассуждения о канонической правильности приговоров постановленных собраниями, похитить у партий главных агитаторов, мешавших, по его мнению, соединению их в одно общее собрание. Это была мера чисто административная, только для вида укрытая за приговорами обоих собраний, умышленно приписанных одному общему Собору. Так как обе стороны протестовали с возрастающим жаром и шумом, то заседание опять было прервано. "Я не знаю, — скромно признавался верховный императорский комиссар в своем отчете Феодосию, примирятся ли когданибудь между собой благочестивейшие епископы; что до меня касается, то я не понимаю, откуда могла взяться у них такая ожесточенная вражда?"²⁵⁸

Между тем день склонился уже к вечеру и приближалась ночь, а ничего еще не было сделано; опасаясь, как бы из взаимного препирательства партий не вышло "еще большего возмущения"²⁵⁹ комит Иоанн закрыл заседание, а сам отправился в церковь св. апостола Иоанна помолиться у гроба своего патрона. В это время солдаты отправились в дома Нестория и Кирилла и арестовали их: Несторий отдан был под стражу комита Кандидиана, а Кирилл под стражу другого императорского чиновника, комита Иакова, в общественную тюрьму²⁶⁰. Мемнон, извещенный о том, что произошло, прибежал в церковь св. Иоанна оправдаться перед императорским комиссаром в своем отсутствии на заседании. "Вы объяснитесь у меня на дому", — сказал ему тот; и когда Мемнон отправился туда, то был арестован и посажен в надежное место. Таковы были события первого дня.

Изведав на опыте, как глубока и сильна была рознь между партиями, и как нелегко было установить между ними желаемое согласие, комит Иоанн все еще не терял, однако же, надежды, что по удалении со сцены Нестория, Кирилла и Мемнона ему удастся, быть может, под впечатлением страха, произведенным арестами этих вождей партий, то увещаниями и просьбами, то настойчивыми требованиями и угрозами, склонить епископов обеих партий к более мирным чувствам, и — на следующий же день пустил в ход все бывшие в его распоряжении средства для достижения этой цели. Восточные, как нельзя более довольные отлучением и арестом Кирилла и Мемнона, казалось, готовы были уступать давлению императорского комиссара и подавали ему некоторую надежду на возможность с их стороны пойти на сделки, если только сторонники Кирилла выкажут со своей стороны расположенность к тому. Но отцы Эфесского Собора, глубоко оскорбленные и раздраженные заключением "председателей их Собора" в темницы, не хотели и слышать о примирении с отступниками Собора, отвечая на все увещания и угрозы верховного императорского комиссара решительным отказом: "Вот наши тела — говорили они ему, — (делайте с нами, что хотите); вот наши церкви (лишайте нас их, если вам угодно), вот города (ссылайте нас в ссылку в любой из них); власть в ваших руках; но привести нас в общение с Восточными, прежде нежели будут уничтожены их клеветы на наших сослужителей, прежде чем они вместе с нами осудят еретика Нестория и исповедуют православную веру, вы не можете"²⁶¹.

Потерпев таким образом полную и решительную неудачу по первому, и самому главному, пункту данной ему инструкции, верховный императорский комиссар занялся вторым пунктом инструкции, стараясь в точности узнать, каково было в сущности мнение большинства епископов по вопросу о наименованиях пресвятой Девы Марии — θεοτόχο? и ανϋροποτόχο?, породившему все эти прискорбные разногласия и споры. С этой целью он написал отдельно каждому из обоих главных собраний епископов, чтобы они немедленно прислали ему письменное изложение своей веры, для представления его императору; что же касается до маленькой группы Нестория, то ее не сочли нужным и спрашивать о ее мнении по этому вопросу, так как его можно было узнать и не спрашивая ее.

Восточные, получив это предписание, почувствовали себя в большом затруднении, как им формулировать свое исповедание веры ввиду Кирилла, анафематства которого они так решительно отвергали: одни из них согласны были усвоить пресвятой Деве наименование Богородицы, не отрицая в то же время решительно и наименования Ее человекородицею; другие же решительно не согласны были на такую уступку Кириллу: "Мы,— говорили они, — готовы скорее отдать руки свои на отсечение, чем подписать такое определение веры"²⁶². Поспорили, поспорили и — кончили тем, что, вместо затребованного императорским комиссаром изложения своей веры по данному вопросу, послали ему копию Никейского Символа, подписанную всеми ими, присовокупляя, что "это изложение веры они считают вполне достаточным для полного уразумения благочестия, для указания пути истины и для обличения нечестивого еретического заблуждения" (т.е. учения Кирилла, изложенного в его анафематствах), и что "в этом исповедании веры, не прибавляя и не примешивая к нему ничего нового и чуждого, они желают оставаться навсегда"²⁶³.

Что же касается до отцов Эфесского Собора, то, положив на частном заседании, бывшем на другой день после ареста Кирилла и Мемнона, не входить с верховным императорским комиссаром ни в какие рассуждения доколе вожди их не будут освобождены из заключения, они, не колеблясь ни минуты, наотрез отказались исполнить его требование. "Мы не хотим подвергать себя бесчестию, — отвечали они, — мы призваны сюда не для того, чтобы дать отчет в нашей вере, как какиенибудь еретики, а для того, чтобы утвердить колеблемую еретиками веру, и мы утвердили ее, постановив канонический приговор на еретика Нестория; (вот вам копия этого приговора, если вам нужно знать его). Мы не находим нужным прибавлять к этому чтолибо большее в разъяснение нашей веры; вера наша известна; это — вера всей Церкви, и император не имеет нужды учиться ей ныне; он знает ее и крещен в ней²⁶⁴.

Еще раз обманутый в своем ожидании, верховный императорский комиссар старался посредством личных расспросов наиболее важных и влиятельных членов той и другой партии разведать мнение их по спорному вопросу веры. Из этих расспросов он пришел к убеждению, что громадное большинство епископов принимало выражение "Дева Мария — матерь Божия", и — заключил отсюда, что это было учение, которое император должен считать православным и поддерживать своим авторитетом в государственных актах. В таком духе и составлен был отчет его императору о своей миссии.

После этого императорскому комиссару оставалось только распустить собрания и отправить епископов к их церквам; но те самые люди, которые столько раз и так настоятельно просили, чтобы им дозволено было возвратиться домой, теперь решительно отказывались ехать. Сторонники Кирилла, отцы Эфесского Собора, объявили, что они не оставят председателя своего Собора одиноким в его заключении и готовы следовать за ним даже в изгнание²⁶⁵.

И Восточные со своей стороны, хотя и по другой причине, высказались в том же смысле: им крайне прискорбно было отказаться от ожидаемого ими Вселенского Собора, на котором они рассчитывали поразить своего противника и его анафематства. Таким образом, обе партии с одинаковой живостью протестовали против решения комита Иоанна, обращаясь с апелляционными просьбами к императору, чтобы он удостоил их лично выслушать и рассудить между ними. Это был настоящий отказ в повиновении; императорскому комиссару не оставалось ничего более, как уехать обратно в Константинополь, чтобы дать отчет о своей миссии.

Между тем в его отсутствие в императорском дворце произошла большая перемена: слабый и нерешительный ум Феодосия повернул от одного полюса к другому. Депутаты Собора (египетские епископы—Феопемп, Потамон и Даниил, о которых говорено было выше), посланные Кириллом в Константинополь для объяснения императору деяний Собора, некоторое, довольно значительное время, оставались в имперском городе и после того, как они исполнили это поручение. Находясь в сношениях с Кириллом²⁶⁶, они вовремя получали точные и обстоятельные сведения обо всем, что происходило в Эфесе в их отсутствие, о всех делах, желаниях и нуждах Собора, и сообщали обо всем этом кому следовало, поддерживая и возбуждая в константинопольском клире и народе бдительную внимательность к колеблющемуся положению соборного дела и ревностную готовность постоять за православную веру вместе с подвизающимися за нее отцами Собора²⁶⁷. Узнав о заключении Кирилла и Мемнона под стражу и последовавшем затем давлении, производимом комитом Иоанном на отцов Собора с целью примирения их с Восточными, они, по настоятельному призыву Кирилла и всего Собора, удвоили свою энергию и, вместе с другими епископами, бывшими в Константинополе²⁶⁸, успели воспламенить в среде константинопольского клира и народа такую ревность о правой вере и Решимость защищать ее, что в имперском городе начали обнаруживаться признаки крайне возбужденного состояния умов, которое не могло быть оставлено правительством без должного внимания²⁶⁹. Не довольствуясь этим успехом, они нашли возможность видеться с "царственными девами", и в ярких чертах изобразив перед ними опасность, угрожающую вере и Церкви, возбудили религиозную ревность Пульхерии, которую начинали уже приводить в уныние неблагодарность царственного брата ее и притеснения двора. Бывшая регентша возвысила свой голос, принудила евнухов и придворных к молчанию, и — Феодосии преклонил перед ней свою голову. Она энергично поддержала требование отцов Эфесского Собора²⁷⁰, чтобы император перенес дело Собора в свой трибунал и решил его самодержавно.

Феодосии, раздраженный и утомленный, кончил тем, что согласился на это. А так как и Восточные прислали ему такую же просьбу, то он решил, чтобы обе стороны прислали от себя делегатов в Константинополь для изложения взаимных своих жалоб перед императором и миролюбивого решения всех споров в присутствии священной консистории. Пульхерию, быть может, пытались склонить к тому, чтобы отвергнуть присутствие консисториальных чиновников на заседаниях собрания делегатов; но она дала себе слово, что будет сама лично присутствовать там, чтобы в случае нужды победить влияние их на государя. Это был уже большой успех; но победа все еще не была вполне обеспечена. Здесь дело шло только о неприязненных отношениях друг к другу Кирилла и Иоанна Антиохийского, о взаимной вражде между собой двух собраний, из которых каждое считало себя святым Эфесским Собором. Что же касается до Нестория, то дело его казалось совсем покинутым: мы говорили уже, что Феодосии крепко не любил затруднений; всякий, кто только вовлекал его в них, был его личным врагом. А с тех пор как он неблагоразумно принял сторону этого патриарха, сколько неприятностей обрушилось на него: раскол между церквами, разделения между народами, смуты и волнения даже в имперском городе, где монахи осмелились шумной процессией явиться перед воротами его дворца, чтобы навязать ему свою волю, наконец, возвращение его сестры к благосклонности общественного мнения и почти к новому регентству. Несторий стал для него ненавистен; в присутствии государя не смели даже произносить имени этого патриарха.

Перемена мыслей, совершившаяся в уме государя, не замедлила обнаружиться и в умах придворных, для которых несчастный патриарх еще так недавно был идолом и оракулом. Теперь на него посыпались проклятия; его считали достойным наказаний всякого рода: постановленное прежде низложение его казалось уже недостаточным, теперь одна только ссылка его могла гарантировать спокойствие государя. Из свидетельств современников мы узнаем, правда, что спокойствие императора не было единственной причиной этого так внезапно проявившегося при дворе отвращения от Нестория: Феодорит уверяет, что некий Павел, племянник Кирилла, щедрой рукой расточал золото во всех закоулках дворца. Но для того, чтобы отвернуть придворных от Нестория, когда они ясно видели решительную перемену к нему императора, кажется, вовсе не было надобности пускать в ход эти "золотые стрелы", хотя и они, конечно, не вредили делу. Евнух Схоластик, бывший покровитель и друг Нестория, написал ему письмо с рассчитанной холодностью²⁷¹. Преторианский префект Антиох, на которого патриарх больше всего рассчитывал и которому он неосторожно открыл свое сердце, выказал в отношении к нему еще большую холодность.

Несторий понял все, и как он был по природе горд, то притворился, что принимает немилость государя без ропота, и даже с некоторым довольством. "Я не хочу никому быть в тягость, — отвечал он Схоластику, — у меня никогда не было честолюбия, и самым горячим желанием моим всегда было — уединиться в монастыре, где я мог бы свободно предаваться изучению Св. Писания и отеческих творений, которое всегда было отрадою моей жизни"²⁷². Почти то же самое он писал и Антиоху. Эти бывшие Друзья его злоупотребили его письмами, чтобы убедить Феодосия, что бывший любимец его и сам ничего более не желал, как Удовольствия жить в уединении: этим уверением они устранили в Душе монарха и последние беспокойства совести, которые он мог еще испытывать.

II

Императорское повеление²⁷³, объявленное епископам через комита Иоанна, который еще не покинул Эфеса, исполнило радостью приверженцев обеих партий. Император повелевал, чтобы каждое из собраний прислало к нему от себя по восьми депутатов для изложения перед ним взаимных жалоб своих и совместного рассмотрения их в присутствии консисториального совета его²⁷⁴. Это равенство представительства для обоих собраний, столь неравномерных по числу своих членов, показалось Восточным, сторонникам Иоанна Антиохийского, добрым знаком благосклонного внимания к ним императора; но и сторонники Кирилла, отцы Эфесского Собора, не оченьто сетовали об этом: хорошо извещенные о том, что происходило в Константинополе, они знали, что эта кажущаяся невыгодность их положения будет возмещена могущественными влияниями, которые уже работали в их пользу. Поэтому в обоих лагерях приступили к выбору депутатов и составлению для них инструкций.

Сторонники Кирилла, отцы Эфесского Собора, никогда не терявшие из вида, что дело их собрания есть общее дело всей христианской Церкви, Востока и Запада, Греции и Рима, и должно быть защищаемо совместно представителями церквей греческого Востока и латинского Запада, избрали в число своих депутатов двух (из трех) папских легатов: римского пресвитера Филиппа и епископа Аркадия; Ювеналий Иерусалимский, вицепредседатель их Собора, заступил в депутации место заключенного в тюрьме председателя его, Кирилла, и брал с собой пять епископов, отличавшихся наибольшей твердостью в православии и мужественной энергией в защите его: Флавиана Македонского, Фирма Кесарийского, Феодота Анкирского, Акакия Мелитинского и Евоптия Птолемаидского²⁷⁵. В состав депутации Восточных вошли наиболее известные ученостью богословы их партии с Иоанном Антиохийским и Феодоритом Кирским во главе²⁷⁶: они льстили себя надеждой победоносно выдержать предстоящие им на конференции богословские прения со своими противниками.

Полномочия, данные своим депутатам обоими собраниями, любопытны в том отношении, что они ясно показывают, как, в особенности с одной стороны, все в них соображено и направлено было к тому, чтобы предупредить всякую возможность обоюдного миролюбивого соглашения. В инструкции, составленной отцами Эфесского Собора для своей депутации, предписывалось депутатам не входить с Иоанном Антиохийским и его отступническим скопищем ни в какие примирительные сделки. А если бы император потребовал от них непременного соглашения с Восточными, то, по долгу повиновения императорской воле и власти, дозволялось изъявить согласие на это примирение, но не иначе, как на следующих трех условиях:

1) если противники их, Восточные, согласятся со своей стороны на низложение Нестория и предадут его учение анафеме²⁷⁷;

2)  если они письменно извинятся перед святым Вселенским Собором в оскорблениях, нанесенных ими председателям его²⁷⁸;

3) наконец, если вместе со своими противниками они примут деятельное участие в ходатайстве об освобождении святейших епископов Кирилла и Мемнона²⁷⁹.

Инструкция Собора, подписанная всеми членами его, с Веринианом Фригийским во главе (занимавшим место председателя, конечно, по старшинству лет), была повелительна: в случае если бы депутаты в чемлибо уклонились от ее предписаний, Собор грозил не только не признать сделанного депутатами, но их самих лишить общения с собой²⁸⁰.

Полномочия, данные собранием Восточных своей депутации, были гораздо шире и либеральнее: они предоставляли депутатам полную свободу и власть действовать по своему благоусмотрению и принимать всякие обязательства, какие они сочтут нужными для блага веры и мира Церкви, перед самим ли императором, или в его консистории, или в сенате, или в Соборе отцов, — с уверением, что собрание со своей стороны одобрит все, что будет сделано ими с Целью утверждения благочестия, церковного мира и благочиния, и Утвердит своими подписями всякий акт соглашения. Одно только ограничение положено было для полноты их правомочий: им решительно воспрещалось принимать еретические главы, прибавленные Кириллом Александрийским к вере отцов никейских, вместе с его анафематствами; это был предмет веры, не допускавший никакой сделки²⁸¹.

Отправляя своих депутатов в Константинополь с такими полномочиями, и то и другое собрание вместе с тем снабдило своих уполномоченных особым посланием к императору. Восточные в своем послании выставляли себя ревностными охранителями догмата веры, утвержденного отцами никейскими, в ненарушимой целости и чистоте, и заклинали Государя всем, что есть святого в мире, обратить строгое внимание на известные главы и анафематства Кирилла, привносящие в веру совершенно чуждые правым догматам мнения, и повелеть подвергнуть их тщательному исследованию и обсуждению на собрании делегатов Собора в личном своем присутствии, — предоставляя со своей стороны ему самому, по надлежащем выяснении исследуемого предмета с обеих сторон, порешить его окончательно своим верховным судом, по своему разуму²⁸², и таким образом уничтожить произошедшее в церквах гибельное раздвоение в вере; ибо "как в одном государстве не должны быть вводимы два различные порядка, так тем более в единой Церкви не могут быть терпимы два противоположные учения"²⁸³. Отцы Эфесского Собора в своем послании изливали "глубокую и непрестанную скорбь, сокрушающую всех священников христовых, о невиновном заключении Кирилла и Мемнона под стражу по клевете, взведенной на них Иоанном Антиохийским", и умиленно просили и молили его величество, припадая к благочестивым стопам его с распростертыми руками, освободить от уз невинно страждущих председателей их собрания, чтобы святой Собор их не оставался без главы, а вместе с ними разрешить от уз и все собрание их, ибо "вместе с этими узниками, как братьями и председателями святого Собора, и все члены его пребывают в узах"²⁸⁴.

Как бы для того, чтобы нагляднее показать разделение партий, обе депутации отправились в путь различными дорогами: депутаты Собора избрали морской путь, а депутаты Восточных — сухопутный, более длинный, и в дороге должны были покинуть одного из своих товарищей, Имерия Никомидийского, по крайней усталости от путешествия вынужденного остановиться в своем епископальном городе.

Едва депутаты отправились в путь, как Несторий, находившийся под стражей в Эфесе, получил от своего старого друга, преторианского префекта Антиохия, письмо, сохранившееся до нашего времени²⁸⁵. Антиох писал ему, что император, принимая в соображение выраженное архиепископом желание жить в уединении, позволяет ему оставить Эфес и выбрать по своему желанию как место убежища своего, так и путь, по которому намерен туда отправиться; а для того, чтобы избавить его от всяких забот и неприятностей путешествия, ему дается стража для охранения и предоставляются в распоряжение его государственные перевозные средства.

Несторий очень хорошо понял, что это был приговор ссылки, и просил назначить ему местом ее монастырь Евпрепия²⁸⁶, где прошли первые годы его церковного служения, — на что, через того же Антиоха, вскоре и получил согласие императора. Упавший с такой высоты и так внезапно, архиепископ не склонился, однако же, и под этим тяжким ударом, нанесенным ему рукой друга; он с гордостью отвечал, что считает для себя великой честью быть низложенным за веру и желал бы испросить себе одной только милости у императора, а именно: чтобы благочестивый государь удостоил в публичной грамоте осудить опасные для веры предложения Кирилла, и чтобы эта грамота была прочитана во всех городах империи; тогда он, Несторий, удалился бы в монастырское уединение вполне удовлетворенным: он исполнил бы свой последний долг перед Церковью²⁸⁷.

Между тем как бывший константинопольский патриарх получил в такой форме свободу изгнания, Кирилл и Мемнон все еще находились в тюрьме и были так строго охраняемы, что ночью солдаты ложились спать перед дверями их камер²⁸⁸. Вести о таком суровом обращении императорских чиновников с узниками — ратоборцами за православную веру, доходившие до Константинополя, одна другой печальнее, возбуждали в среде константинопольского клира и монашества глубокое негодование и сильное раздражение против правительства, готовое перейти в открытое волнение. Такое настроение умов в имперском городе не могло остаться без влияния на предстоящее собрание конференции, и еще до открытия ее не замедлило сказаться на перемене места ее заседаний.

Местом собрания конференции император сначала назначил Константинополь, но, перед самым прибытием депутатов, вследствие некоторых зловещих признаков опасного волнения, обнаружившихся частью в клире, частью между монахами, он нашел нужным отменить это решение и перенести собрание ее в Халкидон, который считался предместьем Константинополя, но находился под управлением другого епископа. Халкидон к тому же обладал превосходным местом для помещения двора и собрания конференции, Руфиновой виллой, вдвойне знаменитой на Востоке, как плод грабительства Руфина, любимого министра Феодосия Великого, и как театр осуждения Иоанна Златоуста вследствие преследования его александрийским патриархом Феофилом. По какомуто роковому совпадению здесь опять шло дело о константинопольском архиепископе, преследуемом архиепископом александрийским. Руфинова вилла, которая в Vм веке слыла чудом искусства²⁸⁹, заключала в своих стенах огромный собор во имя апостолов Петра и Павла, Apostoloeum, — церковь столь же обширную, как и великолепную, к которой был присоединен монастырь, обязанный заботиться о ее поддержании.

Обе депутации соединились в Халкидоне в начале сентября, а 4го числа этого месяца была открыта конференция в присутствии императора, сопровождаемого преторианским префектом Антиохом и консисториальным советом. Депутаты той и другой стороны вручили императору принесенные ими от своих доверителей послания, и в коротких словах изложили перед ним выраженные в них требования: депутаты собрания Кирилла — требование признания и утверждения постановленного их Вселенским Собором осуждения Нестория за его нечестивое учение, а депутаты Восточных — встречное требование предания формальному обсуждению учения противоположной стороны, Кирилла и его приверженцев, признаваемого собранием Восточных опасной ересью. Император, казалось, благоприятствовал Восточным; он одобрил заявленное ими требование, как вполне справедливое, и дал им позволение свободно высказать свои мнения о неправоте учения их противников и представить тому доказательства. Тогда они с жаром стали доказывать, что составленные Кириллом против Нестория анафематства, признанные на собрании сторонников его содержащими в себе правое учение веры, скрывают в себе гибельный яд еретического учения Аполлинария, сливавшего два естества во Иисусе Христе, Божеское и человеческое, в одно смешанное естество и усвоившего самому Божественному естеству Его то, что свойственно одной только плоти, — видимо стараясь самой горячностью нападений вызвать своих противников на спор. Но депутаты собрания Кирилла, оставаясь верными данной им инструкции — не входить с Восточными ни в какие рассуждения о вере, доколе те формально не отрекутся от Нестория и не осудят вместе с Собором нечестивого учения его, не позволили увлечь себя в богословские прения; они ограничились только тем, что возобновили на словах требование, формально выраженное в их инструкциях, о возвращении свободы Кириллу. ''Ввиду таких тяжких обвинений, взводимых на Кирилла, — говорили они, — надобно, чтобы он лично присутствовал на конференции, чтобы иметь возможность самому отвечать за себя"²⁹⁰. Но император, повидимому, не обратил должного внимания на это справедливое заявление, и депутаты Восточных продолжали невозбранно изобличать своих противников в аполлинаризме, при видимом сочувствии к себе императора и консисторских его советников²⁹¹. Когда они обвиняли одного из выдающихся и наиболее ревностных сторонников Кирилла, бывшего некогда другом Нестория, но потом ставшего непримиримым его противником, Акакия Мелитинского, в том, что он в комментариях своих положительно утверждал, что Божество "может страдать"²⁹², то император обнаружил сильное негодование: "потряс одеждою и отступил назад перед таким богохульством"; но Акакий, лично присутствовавший на заседании в качестве депутата, поспешил оправдаться, энергично протестуя против такого превратного истолкования его слов. Этот протест приостановил лившийся из уст Восточных поток изобличений своих противников, но не уклонил их от цели, которую они преследовали. "Правильно или неправильно понимаем мы друг друга, — сказали они, — но то не подлежит сомнению, что между нами существует глубокое взаимное недоразумение по отношению к одному из важнейших вопросов веры, которое может быть устранено только путем взаимных объяснений и публичных прений. Поэтому мы снова предлагаем и настаиваем, чтобы вопрос веры, по поводу которого возникли все разногласия между нами, прежде всего подвергнут был тщательному и всестороннему обсуждению в общем собрании"; и эта речь понравилась императору, так как мысль, в ней заключающаяся, была и его собственной мыслью, не один раз формально выражаемой в его грамотах к Собору. "Вы правы, — сказал он, — так пусть же обе стороны составят и представят мне письменное изложение своих верований". — "Мы не имеем, да и не желаем иметь никакого другого изложения веры, кроме Символа веры Никейского"²⁹³, — отвечали ему на это депутаты Восточных, и непосредственно затем представили ему копию этого символа, подписанную всеми Восточными в Эфесе, что опять понравилось императору²⁹⁴. Что же касается депутатов Кириллова собрания, то они отказались исполнить желание императора за неимением на то полномочий от Собора. "Мы посланы сюда святым Вселенским Собором, — сказали они, — не для того, чтобы снова исследовать и обсуждать то, что уже окончательно обсуждено и решено собранием представителей всей христианской Церкви Востока и Запада, а для того, чтобы настоятельно просить утверждения и приведения в исполнение соборного определения". Император не сделал им на это никакого замечания и — закрыл заседание.

Это первое заседание конференции показалось Восточным благоприятным для их видов, и по окончании его они удалились к себе с сердцем исполненным радости; но эта радость была преждевременна, они скоро должны были в этом увериться.

Халкедонский епископ оказался таким же всецело преданным сторонником Кирилла и ревностным поборником деяний Эфесского Собора, как и епископ эфесский; он скоро дал почувствовать депутатам "отступнического сборища" (так называлось собрание Восточных сторонниками Кирилла), что они имеют в лице его второго Мемнона. Считая их отлученными от Церкви раскольниками, он решительно воспретил им вход в церкви своего города, предоставив в то же время противникам их, депутатам Эфесского Собора, полную свободу молитвенных собраний, богослужения и проповеди во всех своих церквах. Третируемые как язычники, Иоанн Антиохийский и его товарищи наняли себе в городе одно место, чтобы собираться там для общей молитвы, совещания о текущих делах, а в случае надобности и для проповеди. Эта импровизированная капелла состояла из большого открытого двора, окруженного четырьмя портиками, над которыми возвышалась галерея²⁹⁵.

Как только стало известно в городе, что Восточные епископы собираются в известном месте на общую молитву и говорят там проповеди о вере, в новооткрытую часовню их стало стекаться множество народа, чтобы послушать их речи. Каждое утро двор был полон слушателями, приходившими не только из Халкидона, но даже из Константинополя; Феодорит проповедовал здесь несколько раз, Иоанн Антиохийский также. Восточные только по прибытии своем в Халкидон узнали, что Несторий "за восемь дней до их представления императору отпущен был из Эфеса с позволением идти куда угодно"; эта новость глубоко опечалила их, а вместе с тем и сильно раздражила: они не скрыли этого в своих проповедях. Феодорит мужественно говорил верным константинопольцам: "Несторий все еще ваш епископ; пораженный незаконным и еретическим собранием, но не осужденный Церковью, он должен считаться невинным и не перестал быть вашим пастырем. Поговаривают уже о том, чтобы заместить его другим; но я объявлю здесь от имени Церкви, что преемник его, кто бы он ни был, будет всегда считаться только узурпатором и самозванцем; а если он будет поставлен сторонниками ереси прежде чем будет выяснено и определено истинное учение веры, то вместе с тем — схизматиком и еретиком". Эти горячие протесты, передаваемые в Константинополь, не оставались там без ответа, и Восточные по выходе из часовни не раз встречали толпу клириков и монахов, бросавших в них камнями; Феодорит утверждал, что между монахами были и переодетые невольники²⁹⁶. С другой стороны епископ халкидонский указывал на них императору, как на бунтовщиков, старающихся возмутить народ, и как на нарушителей канонических правил Церкви, совершающих таинства в неосвященном месте. Этот донос, ввиду смутного, возбужденного состояния умов, сильно тревожил императора, который в глубине своей души не переставал, однако, питать благорасположение к Восточным.

Депутаты собрания Восточных почти каждый день давали отчет своим доверителям, жившим в Эфесе, и друзьям о событиях своей жизни и ходе порученного им дела в Халкидоне. Непосредственно после первого заседания конференции они писали своему синоду такие, исполненные надежды, строки: "По молитвам вашей святости мы получили позволение явиться (в собрание) в присутствии благочестивейшего императора, и по Благодати Божией одержали верх над противниками нашими; ибо все представленное нами было принято благочестивейшим императором благосклонно, а противников наших и до настоящего дня не слушали, внимая тому, чему надлежало, т.е. чтобы вера блаженных отцов была утверждена... Мы знаем также, что и вся консистория весьма расположена к нам, потому что все видят, что мы ратуем за благочестие... Весь константинопольский народ во множестве приходит к нам через Босфор, прося нас мужественно защищать веру, и мы с трудом можем удерживать его, чтобы не подать повода противникам нашим к нареканию на нас"²⁹⁷. Несколько дней спустя картина меняется и Феодорит пишет своему иерапольскому митрополиту следующее интересное письмо, в котором он так хорошо рисует нам овладевшее им уныние, возрастающее нерасположение к Восточным консисторским советников и затруднения, испытываемые по их делу Феодосием: в нем можно приметить даже грустный симптом видимого поражения их — начало внутреннего разъединения в их рядах. "Не осталось ни одного рода моления и настояния, увещания и требования, каким мы не воспользовались бы перед благочестивейшим императором и именитой консисторией, убеждая их всевидящим Богом и Господом Иисусом Христом, имеющим судить мир по правде, чтобы не оставляли они в небрежении святой веры, которую хотят исказить принявшие еретические догматы, и предписали бы принимать только то, что изложено в Символе Никейском..; но до сих пор не имели в этом никакого успеха; слушатели колеблются то туда, то сюда. Мы с клятвой уверяли императора в том, что нам невозможно примириться с Кириллом и Мемноном, что мы не можем войти в общение и с их сторонниками прежде, чем они отвергнут еретические главы. Таково наше твердое намерение; но те, кои ищут своих сил, а не Христа Иисуса, хотят примириться с ними против нашей воли, несмотря ни на что... Что касается нашего друга (т.е. Нестория), то всякий раз, как мы упомянем о нем, тотчас начинают его бранить, а нас укорять в отпадении: так сильна вражда против него всех находящихся здесь. И это весьма прискорбно; но хуже всего то, что сам император, преимущественно перед всеми, питает к нему отвращение, возмущается одним его именем и прямо говорит: "Пусть никто не говорит мне о нем, его дело кончено..."²⁹⁸. При таком положении дел мы хлопочем уже о том, как бы поскорее освободиться нам отсюда и вас освободить из хаоса, потому что вам нельзя ожидать здесь ничего хорошего. Сами судьи подкуплены деньгами и прямо утверждают, что во Христе одно только естество Божеское и человеческое вместе"²⁹⁹.

"Но народ, слава Богу, расположен к нам довольно хорошо и приходит к нам во множестве. Мы начали даже рассуждать с ним о вере, устроив для этой цели нарочитые большие собрания, — и нас слушают с таким удовольствием, что охотно оставались бы до часа пополудни, если бы чтонибудь защищало их от палящих лучей солнца. Народ собирается на большом дворе, окруженном четырьмя портиками, а мы говорим ему сверху, с возвышения, находящегося под самой кровлей. Но весь клир с добрыми монахами показывает себя сильно неприязненным к нам: когда мы возвращались из Руфинова дворца (по окончании заседания конференции), то в нас бросали каменьями, причем многие из монахов и мирян, бывших с нами, были ранены. Император узнал, что У нас собирается по временам множество народа, и, встретившись со мной наедине, сказал: "Я узнал, что вы устраиваете неправильные и незаконные собрания". Я отвечал ему на это: "Так как ты, государь, позволяешь мне говорить с тобой свободно, то выслушай же меня милостиво. Еретикам, отлученным от Церкви, позволительно и говорить в церкви и совершать священнодействия, а нам, ратующим за веру и благочестие, нельзя даже и входить в церковь; справедливо ли это?" — "Так что же вы хотите, чтобы я сделал?" — спросил он меня. — "То же, что сделал твой казначей, комит Иоанн, когда он прибыл в Эфес, — отвечал я. — Заметив, что противники наши устраивают общие собрания и совершают торжественные служения, а мы не делаем собраний, он решительно воспретил им это, говоря: "Я не позволю делать собрания на той и другой стороне, пока вы не примиритесь друг с другом". И твоему благочестию надлежало бы приказать здешнему епископу, чтобы он не дозволял устраивать собраний ни нам, ни им, доколе мы не придем к соглашению". — Император отвечал мне: "Я не могу приказывать епископам". — "Так не приказывайте и нам ничего, — возразил я. — Мы возьмем себе одну церковь, отворим ее для народа, и ваше благочестие увидит, что к нам придет народа больше, чем к ним". Потом я прибавил: "На собраниях, которые мы устраиваем, не бывает ни чтения Священного Писания, ни жертвоприношения, а совершаются одни только молитвы за веру и за ваше величество, да говорят проповеди о вере". Император нашел, что это дело хорошее, и с тех пор не воспрещал нам делать это. Таким образом собрания приходящих к нам слушать наше учение продолжаются беспрепятственно и постоянно возрастают; а мы всетаки ежедневно находимся в опасности и страхе, видя устраиваемые против нас козни клириков и монахов, при постыдном нерадении и потворстве властей"³⁰⁰. Считая главной и существенной задачей своей миссии — добиться формального обсуждения и осуждения "еретических глав" Кирилла с их анафематствами, депутаты собрания Восточных не переставали на всех заседаниях конференции³⁰¹ энергично настаивать перед императором и консисторией на необходимость подвергнуть "измышленные Кириллом и принятые его сторонниками на частном собрании их в Эфесе новые догматы веры тщательному исследованию, и чтобы вызвать упорных противников своих из принятого ими положения пассивного сопротивления на деятельные состязательные прения, предлагали им такую дилемму: Если вы верите, что анафематства Кирилла содержат в себе правое учение веры, то представьте нам в присутствии императора и консистории доказательства того, что они действительно согласны с исповеданием веры св. отцов, а мы со своей стороны беремся доказать вам, что они явно противоречат учению православной веры и большей частью сходны с еретическими учениями; если же вы и сами, в глубине вашей совести, не имеете уверенности в их истине, то признайтесь в этом откровенно и отвергните их вместе с нами"³⁰². Император одобрил это предложение, как разумное и справедливое, советуя со своей стороны депутатам собрания Кириллова не отказываться от предлагаемого им состязания о вере; но, оставаясь неуклонно верными данной им инструкции, депутаты Собора решительно не хотели входить с Восточными ни в какие рассуждения о вере, считая их, после состоявшегося определения Вселенского Собора относительно Несториева учения, возбудившего все смуты и споры в Церкви, не только излишними, но и превышающими компетенцию конференции: частное собрание нескольких епископов, (хотя бы то и в присутствии императора и консистории), говорили они, не имеет права и власти переобсуждать и перерешать то, что обсуждено и решено Вселенским Собором. "Противники наши, — писали Восточные депутаты своему собранию, — постоянно говорят о своем собрании в Эфесе так надменно и заносчиво, что прямо не позволяют даже и рассуждать о том, что постановлено ими на этом собрании; а власти терпят эту заносчивость, нисколько не стараясь усмирить их, принудив силой войти в исследования"³⁰³. После многократных настоятельных просьб, словесных и письменных, Восточные Добились наконец у императора формального обещания устроить письменную конференцию. Так назывались конференции, на которых присутствовали нотарии для записывания в протоколе подлинных показаний каждой из состязающихся сторон; это была самая торжественная форма богословских прений.

Полагаясь вполне на слово императора, Иоанн Антиохийский и его товарищи деятельно готовились к предстоящим прениям, на которых они надеялись поразить своих противников с измышленными предводителем их еретическими мнениями, как вдруг получили уведомление, что конференции не будет, что император утром того самого дня, в который имела быть обещанная им конференция, уехал в Константинополь, приказав депутатам Эфесского Собора следовать за собой в имперский город для участия в выборе и поставлении преемника Несторию, а депутатам собрания Восточных оставаться в Халкидоне³⁰⁴. Это неожиданное событие было большим ударом для Восточных. Императорское повеление об избрании и поставлении на место Нестория другого епископа указывало на решительную перемену, произошедшую во мнениях императора относительно Эфесского Собора: оно означало, что император, в продолжении шести месяцев считавший его собранием незаконным и возмутительным, покоряясь силе вещей, признает его наконец законным Вселенским Собором и постановленные им решения повелевает привести в исполнение.

Не смея, вопреки прямому императорскому повелению, самолично отправиться в Константинополь, чтобы новыми усиленными просьбами и настояниями отклонить императора от принятого им решения, депутаты Восточных "нашли необходимым" послать к нему письменное прошение, в котором выражая глубокую скорбь свою о таком совершенно неожиданном для них решении императора и указывая на гибельные для Церкви и государства последствия его, умоляли императора не приводить его в исполнение, доколе не будет разъяснен и решен окончательно спорный вопрос веры (т.е. учение Кирилла, выраженное в его анафематствах). "Мы уведомляем ваше благочестие, как перед Богом и Самим Христом и Св. Духом, — писали они, — что если ктонибудь из еретичествующих (т. е. сторонников Эфесского Собора) будет определен в должность (константинопольского архиепископа) прежде, чем будут рассмотрены правые догматы, то, при общем разногласии во мнениях клира и народа, необходимо расстроится все тело Церкви, произойдет такое пагубное разделение в обществе верующих, которое принудит Вас самих действовать против принятого Вами теперь решения. Чтобы не случилось этого и Ваше величество не подверглись еще большим беспокойствам, мы усерднейше просим и умоляем Вас повелеть, чтобы определение в должность (архиепископа) не начиналось прежде, нежели утверждена будет правая вера, для чего и собрало нас сюда христолюбивое благочестие Ваше"³⁰⁵. Но имперахор уже достаточно изведал собственным опытом всю бесплодность заседаний созванной им конференции, чтобы ожидать от требуемого Восточными продолжения прений о вере какихлибо положительных и добрых результатов; потеряв всякую надежду, при существующем неприязненном настроении депутатов обеих партий в отношении друг к другу, достигнуть желанного примирения сторон, он твердо решил покончить, по крайней мере, с Несторием, изза которого возникли все эти нескончаемые споры и раздоры, — и просьба Восточных была оставлена им без последствий...

На архиепископскую кафедру Константинополя, вакантность которой так горячо оспаривали Восточные депутаты, при деятельном участии депутатов Эфесского Собора, был избран константинопольский пресвитер по имени Максимиан³⁰⁶, родившийся и воспитанный в Риме, где он был товарищем детства папы Целестина, но затем перешедший в Константинополь, где Иоанн Златоуст причислил его к своей церкви. Историки представляют нам его человеком честным, но ничем особенно не выдававшимся, не обладавшим ни достаточно высоким умственным образованием, ни навыками в ведении общественных дел, проводившим жизнь в своем доме помонашески, но вместе с тем сердобольным и много заботившимся о бедных. Он пользовался в среде константинопольского народа большой популярностью и считался святым человеком. Этим он обязан был в особенности довольно своеобразному роду благотворения, им практикуемому — построению на свой счет каменных гробниц для погребения в них смертных останков людей, известных благочестивой жизнью, семейства которых не были настолько богаты, чтобы устроить для них такие гробницы³⁰⁷. Остающиеся в живых родственники и почитатели их были, конечно, признательны ему за это, и весь народ был на его стороне. Напрасно люди образованные противопоставляли ему Прокла³⁰⁸, того самого красноречивого защитника преданий Константинопольской церкви против нововведений Нестория, который с таким мужеством и силой слова выступил на борьбу с ересиархом. Прокл был побит. Максимиан имел к тому же и то немаловажное в то время преимущество, что служил новой связью между Римской церковью и собранием Кирилла.

Новопоставленный архиепископ немедленно по вступлению своему на архиепископский престол царственного города, через так называемые общительные грамоты, вошел в сношение с церквами: Римской, Александрийской, Эпирской — и был принят ими в общение как законно поставленный епископ. Таким образом, дело Нестория было кончено, и императору оставалось только формально закрыть прерванную им на время конференцию и разослать депутатов по домам, — что он немедленно и сделал, позволив депутатам Эфесского Собора, участвовавшим в поставлении нового константинопольского архиепископа, некоторое время остаться в Константинополе для содействия новопоставленному архиепископу в устроении церковного порядка, расстроенного при его предшественнике.

Восточные, отправляясь домой, излили свою досаду в последнем письменном увещании к императору, написанном очень сильно и смело, где они горько жаловались, что с ними обошлись так дурно, несмотря на полное повиновение их всем приказаниям императора. "Не таких последствий ожидали мы от призвания нас сюда твоим благочестием, — писали они. — Мы призваны были тобой с благой целью, чтобы утвердить колеблемую еретическими мнениями веру святых отцов, и — повинуясь тебе, как благочестивому императору, поспешили прибыть на место, тобой указанное. По прибытии же на Собор мы не менее повиновались твоему благочестию, как и Церкви, с самого прихода своего в Эфес и до настоящего дня беспрекословно следуя всем твоим повелениям. Но эта покорность наша, как видно, не только не послужила нам в пользу, но еще более повредила нам. Ибо мы, так усердно повиновавшиеся тебе, до настоящего дня были удерживаемы в Халкидоне, чтобы не иметь возможности принять деятельное участие в направлении хода дел Церкви, теперь увольняемся домой ни с чем; а те, которые своеволием и самоуправством все привели в смятение и возмутили весь мир еретическими своими мнениями, призваны были (в Константинополь) к отправлению высших священнических должностей и получили власть управления в Церкви... Заботясь о сохранении в неповрежденной чистоте и целости правой веры святых отцов, мы со дня прибытия своего на Собор не переставали заявлять перед твоим благочестием, властями, священниками и народом, что мнение, привносимое в веру Кириллом и поддерживаемое его сторонниками, содержит в себе яд ересей Аполлинария, Ария и Евномия, и что если оно утвердится, то все тело Церкви расторгнется...; но заявления наши оставались тщетными. Так как нас не хотят слушать, то нам не остается ничего более, как отряхнуть прах с нашей обуви и удалиться, восклицая с блаженным Павлом: мы неповинны в вашей крови и погибели (Деян. 18, б)³⁰⁹.

Прочитав это, полное жалоб и укоров, прощальное послание Восточных император, не перестававший в глубине своего сердца признавать желания и требования их справедливыми, почувствовал укор в своей совести, но после всего сделанного уже не в силах был сделать ничего более, как для успокоения и своей собственной совести и из оскорбленного чувства написать им, в ответ на их послание, открытое письмо, изъясняющее его истинные мысли и намерения в деле созвания Эфесского Собора. Письмо это сохранено для нас временем; оно носит на себе отпечаток глубокой грусти и сожаления императора о своем бессилии справиться с возбужденными в Церкви религиозными волнениями и направить корабль Церкви к желаемому пристанищу. "Я хотел, — говорил он в этом письме, — водворить спокойствие во взволнованной Церкви, думая, что было бы нечестиво для императора не поискать врачества от такого великого зла; но я не имел успеха в этом своем желании... Однако же, если бы епископы одушевлены были искренним желанием мира, то они нашли бы меня совершенно готовым принять их предложения и возобновить свои усилия: иначе им ничего более не оставалось, как уехать в свои епархии". Император сказал затем несколько благосклонных слов Восточным, открыв им, что посредством сильных влияний хотели исторгнуть у него жестокие и насильственные меры против них, но что он мужественно воспротивился этому. "Вы можете спокойно возвратиться в свои церкви, — прибавил он, — пока я буду жив, я никогда не решусь обвинить вас, потому что вы ни в чем не были обвинены в моем присутствии, так как никто не хотел вступить с вами в состязания ни об одном спорном пункте". Странное утешение для людей, которые явились на конференцию как обвинители и очутились во мнении императора в положении обвиняемых! Феодосии закончил свое письмо такими словами: "Не я причина раскола, и Бог знает кто виноват в этом"³¹⁰. Вероятно, он подразумевал Кирилла.

Когда конференция была закрыта и Восточные епископы разъехались по своим епархиям, то остался на виду один только Эфесский Собор с его постановлениями: все остальное превращено было императором в прах, может быть помимо его собственного ведения и желания. Это был Собор, постановления которого император не раз отменял и устами своих чиновников в Эфесе, и своими собственными определениями в консистории, который он считал собранием самовольным и главарей которого его еще держал в тюрьме, — и все постановления этого самого Собора он же сам привел в исполнение одно за другим, сперва ссылкой и замещением Нестория, а потом удалением Восточных, воззрения которых не переставал, однако, в глубине своего сердца, считать справедливыми! Так как все определения этого Собора оставались и бьши в полной силе, то императору ничего более не оставалось, как, покоряясь силе вещей, признать его законным Собором, — и он признал его таковым³¹¹.

С этого времени Эфесский Собор мог по праву занять место в летописях Вселенской Церкви в качестве третьего Вселенского Собора, и определения его блистали в законах империи как единственно православные каноны Церкви, отступление от которых подвергало виновных наказаниям, не только церковным, но и гражданским.

Вопрос об анафематствах Кирилла, поднятый Восточными вне заседаний Эфесского Собора, остался вопросом неразрешенным и продолжал волновать церкви Востока; пока разбито было одно только несторианство.

Пульхерии принадлежала вся честь этой победы, и никто не ошибся, называя ту руку, которая всем заправляла в Халкидоне. Православные епископы поздравляли ее наперерыв друг перед другом, а один Собор выразился о ней такими подлинными словами: Она изгнала Нестория"³¹². Один из ближайших преемников Целестина, папа Лев Великий, писал ей в довольно льстивом тоне, что "Всеблагий Бог, желая явить свое милосердие, принял во внимание заботы и труды, какие она понесла для того, чтобы коварный враг религии был изгнан из Церкви. Если Несторий с нечестивым учением своим не одержал верха, так это потому, что он, умевший так ловко заставлять простаков пить яд нечестивого учения своего, приправленный коварным красноречием слова, не мог обмануть чуткого сердца этой смиренной рабы Христовой и верной ученицы Божественной истины"³¹³.

До сих пор во всем христианском мире был один только храм, построенный во имя Матери Божией, храм св. Марии в Эфесе, где по преданию эфесян находилась ее священная могила; теперь же такие храмы во имя Богородицы начали строиться повсюду и на Востоке, и на Западе. И сама Августа Пульхерия отпраздновала свой триумф построением такого же храма в Константинополе.

III

За признанием и утверждением Эфесского Собора естественно должно было последовать освобождение и главного вождя его, заправлявшего всем ходом его деяний, Кирилла Александрийского, — и Феодосии, утвердив соборные постановления, непосредственно вслед за тем приказал освободить его изпод ареста. Но Кирилл еще прежде чем дошел до Эфеса этот императорский приказ, воспользовавшись ослаблением надзора, успел уйти из тюрьмы³¹⁴, и когда прибыл в Александрию, встречен был народом с величайшей радостью и торжеством³¹⁵, как победитель опасного врага православной веры, дерзнувшего возмутить покой Церкви. Эти выражения народного сочувствия и последовавшие затем с разных сторон, от представителей православных церквей, заявления полного одобрения его деятельности и признательности за его труды на пользу Церкви были заслуженной наградой Кириллу за его подвиги и целительным бальзамом для тяжких ран его сердца. Нравственно освеженный и подкрепленный ими он продолжал попрежнему с неутомимой энергией трудиться для блага Вселенской Церкви, направляя свою деятельность к уврачеванию глубоких и тяжких ран, нанесенных телу Церкви ересью, к восстановлению нарушенного согласия между церквами, к примирению и объединению их на почве Эфесского Собора. Вместе с Кириллом возвратился на прежнее епископское место свое и ближайший сотрудник и помощник его Мемнон Эфесский.

Несторий между тем продолжал томиться в избранном им самим месте изгнания — монастыре Евпрения, где он прожил четыре года. Бывший архиепископ константинопольский думал найти здесь спокойную и любознательную жизнь своей молодости: но он привез с собой двух гостей, врагов спокойствия: сожаление об утраченном величии и горячее желание выставить себя правым. Он написал и издал в свет несколько книг, представлявших его дело и учение в лучшем свете, которые обратили на себя строгое внимание православных, сказал несколько красноречивых проповедей, выставляя себя мучеником за правую веру, которые привлекли в монастырь Евпрения множество знатных людей Антиохии, желавших послушать бывшего славного церковного проповедника в их городе и насладиться беседой с ним³¹⁶; одним словом, он снова выступил на сцену, и это сильно повредило ему. К Феодосию с разных сторон посыпались требования об удалении Нестория из места заточения его в соседстве с Антиохией, где по прежним еще живым воспоминаниям и симпатиям он мог иметь гибельное влияние на умы христианских общин Востока; сам Папа Римский Целестин, узнав о месте изгнания Нестория и предвидя опасности для тела Церкви от пребывания зараженного смертельной болезнью члена на том же самом месте, где и зародилась в нем заразительная болезнь, в письме своем к императору Феодосию настоятельно просил его "оградить истину православной веры таким оплотом, за которым верные были бы вполне безопасны и через который не мог бы проникнуть к ним хищный волк, свирепствующий в отлучении от Господних стад овец, чтобы устремиться на погубление душ, направляя подкопы со стороны ему доступной". "Кого за упорную хулу на Бога отринул голос всех пастырей, — внушал он императору, — того ваше величество должно удалить от всякого общества людей и через это лишить его всякой возможности погубить когонибудь"³¹⁷; не довольствуясь одним личным влиянием своим на императора, он увещевал и Собор православных епископов присоединить свои усилия к его усилиям в этом направлении³¹⁸.

Этого было более чем достаточно, чтобы повлиять на ум Феодосия, который теперь и сам ненавидел Нестория. Сам Иоанн Антиохийский был сильно встревожен этим движением против человека, которого считали его другом и к мнениям которого он относился более чем снисходительно. Находясь в открытой вражде с Кириллом по поводу спора об анафематствах и в разногласии с Эфесским Собором, он не без основания опасался, как бы его самого за видимое потворство осужденному Собором еретику и государственному преступнику не втянули в тайный заговор против Церкви и государства, — и вместе с другими потребовал удаления из пределов своей епархии опасного соседа. Преторианский префект или начальник императорской стражи Исидор получил повеление отправить Нестория в Петру аравийскую, а все его имущество конфисковать в пользу бедных Константинополя³¹⁹; одновременно с тем и его прежние близкие друзья и ревностные приверженцы, в ряду которых первое место занимал комит Ириней, поставленный кемто вопреки церковным правилам, как двоеженец, епископом тирским, подверглись также изгнанию³²⁰. Петра, лежащая среди унылой и уединенной местности и посещаемая одними только кочующими арабами, большей частью язычниками, хорошо выполняла указываемое папой Целестином в письме к императору условие — удаление его от человеческого общества; но враги Нестория нашли, что и здесь он был все еще близок к обществу, и — новый императорский декрет повелевал перевести его отсюда в Оазис Египта³²¹. Так называлась группа маленьких обитаемых мест, разбросанных в пространстве Ливийской пустыни. Место, выбранное для ссылки Нестория, носило название Ибис. Оазис обыкновенно служил тюрьмой для важных государственных преступников и царедворцев, лишенных милостей государя. Это была тюрьма, которая сама стерегла свои жертвы без тюремщика и большую часть времени без солдат; но верность ее была достаточно обеспечена окружающим ее океаном песка без растительности, без воды и без дорог, где всякий беглец неминуемо погибал³²².

Совершенно уединенный и действительно удаленный теперь от общества людей, Несторий принялся за описание превратностей своей жизни: несколько книг этих мемуаров, которые были бы так интересны для нас теперь, проникли в Египет и Сирию, но так строго были преследуемы, что скоро совсем исчезли оттуда и потерялись навсегда. Мы знаем однако³²³, что изгнанник горько жаловался в них на последние поступки с ним императора, который вначале так живо поощрял и поддерживал его; в особенности же на Кирилла, которого он обвинял между прочим в подделке актов Эфесского Собора. Он был погружен в эту работу, как вдруг толпа номадов блеммийцев напала на оазис Ибис, ограбила его и увела с собой в плен находившихся там римлян, за которых надеялась получить богатый выкуп; в числе пленных очутился и Несторий. Толпа этих номадов, ведя своих пленников, подходила через пески к границам римской провинции Фебии, когда блеммийцы уведомлены были о приближении к ним толпы других номадов, с которыми они вели войну: они бросились к ней навстречу, оставив пленников, которых они тащили с собой, на месте, среди песков пустыни³²⁴. К счастью, это случилось недалеко от римских владений, и Несторий коекак мог дойти до маленького городка Панополя, хотя и с большими страданиями, потому что был уже стар и немощен.

Из Панополя изгнанник поспешил написать губернатору Фебии, по какому случаю он находится в его провинции, боясь, чтобы его не обвинили в самовольном оставлении места своего изгнания. Губернатор Фебии, получив это письмо, в свою очередь встревожился: он боялся, что если даст Несторию убежище в своей провинции без позволения главного губернатора Египта, то его

самого заподозрят в единомыслии с симонианами (так на официальном языке назывались последователи Нестория; потому что закон переменил самое имя Нестория на имя Симона, уподобляя его самому ненавистному для христианского чувства "злейшему из еретиков" — Симону волхву³²⁵. Он послал донесение к епарху Египта, а в ожидании от него ответа приказал отправить Нестория на остров Елефантину, крайнюю точку Египта и границу римской империи с Эфиопией³²⁶. Но Несторий не мог вынести тягости этого пути: он упал с лошади и крепко ушиб себе руку и бок. Его снова отвели обратно в Панополь, откуда, однако же, всетаки хотели сослать куданибудь подальше от общества людей. Несчастный, потерявший силы и терпение, написал губернатору письмо, исполненное гордости, в котором поставлял ему на вид и право своих лет, и право прежнего своего сана, требуя, чтобы о нем доложили императору; но и сам император, говорит историк, у которого мы заимствуем эти подробности, приказал нарочито подвергать его таким мукам. Смерть наконец освободила больного старика от его палачей. Гангрена, образовавшаяся у него в боку, пошла внутрь тела и стала пожирать внутренности; члены его тела подверглись гниению, а язык изъеден был червями, — что не преминули истолковать как праведное наказание Божие за его богохульство³²⁷.

Нестория не стало, но несторианство продолжало жить и после него, сохраняя при себе настоящее свое имя наперекор гнусной кличке, которой закон пытался опозорить его: оно продолжало жить, распространяясь через самые преследования. Не находя в самом себе, в своем учении, достаточной силы, чтобы твердо держаться на собственных своих ногах, оно прицеплялось ко всем тем, кто протестовал против Эфесского Собора, — а таких было немало. Многие, и очень многие, епископы, — большинство их было в патриархате Востока, и Иоанн Антиохийский во главе, — отвергали Эфесский Собор изза некоторых частных вопросов, не переставая через это быть православными в учении о лице Иисуса Христа. Они отвергали Эфесский Собор и считали себя вправе так поступать:

1) потому, что он представлялся им, с их точки зрения, собранием и незаконным, так как он был открыт вопреки императорской грамоте, и неполным, не имеющим права на титул Вселенского Собора, так как он лишил права подачи голоса всю великую Церковь Сирии.

2) Они считали себя вправе отвергать его и потому еще, — и это был самый главный мотив, — что он признал православными "еретические главы Кирилла", заключающие в себе яд нечестивых учений Аполлинария, Ария и Евномия.

3) Они могли отвергать его и за постановленное им низложение Нестория потому, что (с их точки зрения) Собор, возглавляемый Кириллом, который сам подлежал суду, не имел права судить и низлагать архиепископа, занимающего высшее (второе) место в церковной иерархии.

4) Они могли, наконец, отвергать его, несмотря и на то, что он признан был законным и утвержден самим императором, потому что утверждение это последовало со стороны императора совершенно внезапно, в явное противоречие со всем предшествующим ему образом мыслей и действий императора и без должного внимания к заявлениям Восточных, настоятельно требовавших предварительно утверждения его тщательного исследования на Соборе Вселенском учений и личных фактов, проявившихся в ходе Эфессского Собора.

Итак, отговариваясь всеми этими мотивами, они могли считать себя вправе отвергать Эфесский Собор, не разделяя осужденного этим Собором учения Нестория. В чем, в сущности, состояло это учение, колебавшееся в своих принципах между воззрениями чисто православными и полным отрицанием христианства? Не в том ли, что разделяя во Иисусе Христе два естества, Божеское и человеческое, и поставляя их одно подле другого в качестве отдельных и самостоятельных существ (ипостасей), оно вместе с тем последовательно отвергало наименование Девы Марии Матерью Божией? Но большая часть противников Эфесского Собора охотно принимали это наименование и искренно верили в соединение в лице Иисуса Христа двух естеств, Божеского и человеческого. И однако же те же самые люди, которые не имели в душе своей никакого сомнения в этом таинстве веры, считали себя вправе отвергать Эфесский Собор, утвердивший православную веру в это таинство, отвергать изза некоторых частных вопросов.

Законодательный акт, постановивший считать Эфесский Собор законом для империи, не предусматривал ни одного из этих различий в точках зрения на Соборе; он просто категорически гласил епископам: вы примете Эфесский Собор или будете считаться несторианцами. Губернаторам провинций поручено было представить епископам, не признававшим Эфесского Собора, эту дилемму,—и тогда можно было воочию убедиться, как светские власти по самому существу своему не способны и бессильны там, где дело идет о правах совести.

Перед следователем церковным или перед комиссией епископов можно было бы предлагать и некоторые условия для принятия Эфесского Собора, и эти условия могли бы быть обсуждаемы, а в известных случаях и допускаемы; но перед светскими властями не могло быть никакой мировой сделки между этими двумя положениями: или быть несторианцем, или подписаться под Эфесским Собором. Светские чиновники с подписным листом в руках переходили из одной епархии Востока в другую, производя давление на совесть епископов то обольщениями, то угрозами: угроза состояла в лишении епископского места, изгнании и ссылке в рудники. Печаль и уныние царили во всех тех церквах, представители которых имели мужество отдавать себя на поражение. Годичные церковные летописи представляют нам мрачный список этих мужественных епископов, жестоко наказанных за свое мужество: их насчитывается не менее двадцати одного, и почти все митрополиты.

История Александра Иерапольского, митрополита Евфратской области, — того самого, к которому Феодорит в период заседаний халкидонской конференции писал то интересное письмо о ее ходе, которое приведено нами выше, — эта история показывает нам, что происходило во многих местах несчастной Сирии. Александр был уже старец преклонных лет, достигший пределов человеческой жизни, и тем с большей твердостью решившийся исполнить свой долг, что скоро должен был дать отчет в своих делах Богу. Он мог бы, как это делали многие другие, сделать некоторые оговорки, и затем дать подписку в признании им Эфесского Собора; друзья его усердно просили его так и сделать; сам Феодорит заклинал его в самых трогательных выражениях не обрекать себя на изгнание, которого он не вынесет. "Я припадаю к ногам твоим, — писал он, — и лобызаю твои почтенные колена спаси себя ради нас"³²⁸. Он указывал ему при этом и те уступки, какие могли быть одобрены или допущены самой строгой совестью; но Александр остался непреклонен и отвечал ему этим прекрасным письмом: "Я думаю, что вы ничего не упустили для спасения бедной души моей, что вы сделали даже больше, чем добрый евангельский пастырь, который только один раз отыскивал заблудшую свою овцу. Успокойтесь же и перестаньте отныне утомлять себя и меня. Я не забочусь о том, что делают другие, но если бы все умершие воскресли и назвали благочестием гнусности Египта, я не счел бы их слов более достойными веры, чем знание, данное мне Богом"³²⁹. Этот непоколебимый старец прервал связи со всеми своими друзьями, которые давали ему советы, считавшиеся им низкими. Когда губернатор Евфратской области настоятельно потребовал от него, чтобы он или дал подписку в том, что признает Эфесский Собор, или оставил епископский свой город, он тотчас же вышел из него; но городской магистрат, вслед за его удалением, запер городские церкви³³⁰, заявляя, что не позволит никому совершать в них богослужения без благословения своего епископа. В ответ на это губернатор приказал выломать двери у церквей и отправлять в них службы под прикрытием солдат. Что же касается до престарелого епископа, то его потащили в Египет и осудили на каторжные работы в рудниках Фамофиса, где он вскоре и скончался.

Экспедиции губернаторов против епископов, не признававших Эфесского Собора, произведены были далеко не так единодушно и последовательно, как того желало правительство: в одних провинциях — с возмутительной жестокостью, а в других — с видимым потворством, для одной формы. Как и всякие репрессивные меры в делах совести, они не только не сломили и не ослабили оппозиции, но, действуя на нее раздражающим образом, только более усилили и подняли в ней дух сопротивления. Озабоченный упорно продолжавшимся разделением церквей со всеми гибельными его последствиями, император обратился к константинопольскому архиепископу Максимиану и его синоду за советом относительно мер, какие следует принять для прекращения в Церкви пагубного раскола. Приглашенные на совещание об этом в императорский дворец бывшие в то время в Константинополе епископы константинопольского патриархата и знатнейшие члены митрополитанского клира, с Максимианом во главе, были того мнения, что прискорбное разделение церквей не прекратится дотоле, пока вожди обеих сторон, православной и отступнической, не придут к полному и искреннему соглашению между собой по главному и существенному вопросу, их разделяющему, по вопросу веры. "Если Иоанн Антиохийский, стоящий во главе отступников от Эфесского Собора, — говорили епископы, — подпишет постановленное Собором низложение Нестория и анафематствует еретическое учение его, то александрийский епископ, вождь православных, со своей стороны предаст забвению все личные оскорбления, каким он подвергся от своих противников в Эфесе, и ради всем желанного мира Церкви протянет ему руку примирения; а когда установится союз единой и согласной веры между вождями сторон, то к нему не замедлят присоединиться и все епископы той и другой стороны, желающие мира и единомыслия"³³¹. Они заверяли императора, что как только Кирилл Александрийский примет в общение Иоанна Антиохийского, то и Целестин, Папа Римский, и все другие епископы православные, состоящие в полном единомыслии с Кириллом, вступят в общение с Иоанном и единомышленными с ним епископами Востока³³². Император выслушал это мнение с удовольствием и, последовав ^ему, немедленно послал на Восток трибуна Аристолая с грамотой к Иоанну Антиохийскому, в которой повелительно, под угрозой наказания, требовалось от него, чтобы, отложив всякую лич^нУю неприязнь, он вошел в сношение с Кириллом и заключил с ним мир церковный³³³; такая же грамота, с тем же трибуном, послана была и Кириллу³³⁴. Получив эту грамоту, Иоанн сильно призадумался, — и было о чем. В императорской грамоте недвусмысленно намекалось и ставилось ему в укор, что он восстал против Эфесского Собора не столько по требованию религиозных убеждений своей совести, сколько по внушению личной приязни своей к Несторию и неприязни к Кириллу, усиленной воплем уязвленного и раздраженного самолюбия; а внутренний нелицеприятный свидетель и судья движений его сердца — совесть, которая во все время, пока шла напряженная борьба партий в Эфесе и Халкидоне, заглушаема была воплем страстей, а теперь, когда пыл этих страстей значительно поутих, явственно заговорила, не только не защищала его от этого упрека, но еще с большей и неотразимой силой укоряла его в том, что, поддавшись охватившему его чувству гнева на Кирилла, он повел дело так и довел его до того, что разорвал союз церковный и произвел раскол. Не находя в себе достаточно твердой нравственной опоры, чтобы противостоять этому двойному давлению, Иоанн колебался, склоняясь на путь примирения; но тут послышался ему из глубины его же совести другой голос, претивший ему идти по этому пути: изъявить свое согласие на постановленное Собором низложение Нестория и анафематствовать его учение он мог бы не вступая в глубокое противоречие с самим собой и своей совестью (хотя и не без скорби о прежнем друге), так как он и прежде не одобрял в душе своей учения Несториева, и не один раз, как до Собора (в письме своем к Несторию), так и после Собора (в требовании удаления Нестория из соседства с Антиохией), выражал порицание ему; он мог это сделать не опасаясь через то вступить в непримиримое противоречие и с единомышленными с собой епископами Востока, так как многие и лучшие из них, так же как и он сам, стояли за Нестория, не разделяя с ним вполне его учения; но... как ему с непостыдной совестью протянуть руку примирения Кириллу, который в "анафематствах" и других сочинениях своих проповедует нечестивое учение Аполлинария и, опираясь на Эфесский Собор, вводит в церковное учение догму, гораздо более опасную для веры, чем противоположное ей учение Нестория? Что станут думать и говорить о нем друзья и единомышленники его, епископы Востока, когда узнают, что он, Иоанн, который так мужественно и энергично восставал против анафематств Кирилла, что предпочел раскол принятию учения, считаемого им гибельным для веры, убоявшись угроз Феодосия, из угождения его воле, не стыдясь перед своей совестью, первый протянул руку примирения церковному деспоту "египтянину", человеку, которого считал опасным ересиархом?.. Прежде чем сделать решительный шаг в ту или другую сторону, Иоанн почувствовал настоятельную потребность посоветоваться с другими уважаемыми епископами Востока, и с этой целью отправился к "духовному отцу своему", высокочтимому на Востоке за свою святую жизнь и возвышенный строй мыслей, маститому епископу веррийскому Акакию, у которого в это время собралось несколько других восточных епископов³³⁵, вероятно, для того, чтобы поразмыслить с ним о настоящем критическом положении церквей Востока. Акакий и прежде, в послании своем к собранию епископов в Эфесе, распавшемуся на две враждебные партии, убедительно увещевал их прекратить взаимные распри и раздоры, а теперь он получил от императора письмо, убедительно приглашавшее его употребить все свое влияние на епископов Востока, чтобы склонить их к прекращению раскола³³⁶, — и, конечно, советовал им последовать благому желанию императора. Но когда Иоанн, поддерживаемый другими епископами, указал ему на явно неправославный образ мыслей Кирилла, препятствующий примирению с ним, то, убежденный ими в распространении Кириллом неправого учения, он не мог, конечно, не оценить по достоинству этого препятствия³³⁷. Таким образом, на этом маленьком, импровизированном соборе решено было с общего согласия, что Иоанн, повинуясь приказанию императора, вступит в сношения с Кириллом по делу примирения церквей на основании Эфесского Собора, но при этом категорически потребует от Кирилла, как первого и непременного условия для примирения с ним, чтобы он отказался от всех своих сочинений, написанных по поводу возникшего в Церкви спорного вопроса веры, и согласился остаться при одном Символе Никейском. В таком смысле и написано было Иоанном первое письмо его к Кириллу по делу о примирении церквей³³⁸. Можно представить себе, как принял вождь православия выраженное в этом письме требование, не выражавшее со стороны Восточных ничего более, кроме новых и оскорбительных притязаний. Согласиться с этим требованием не значило ли для Кирилла перед лицом всего христианского мира сознаться, что он доселе держался неправых мыслей, которых сам теперь стыдится, отречься от всей своей предшествующей деятельности в продолжение Эфесского Собора, признать себя виновным, а противников своих правыми, и в конце концов отвергнуть самый Эфесский Собор? Не колеблясь ни минуты, Кирилл отвечал Иоанну на предложенное им условие примирения, как и следовало ожидать, полным и решительным отказом, предложив ему со своей стороны в качестве непременного условия примирения: полное и решительное осуждение учения Нестория, как еретического; согласие на постановленное Эфесским Собором низложение этого еретика и признание поставленного на его место Максимиана законным пастырем константинопольским³³⁹. Предъявленные Кириллом условия примирения были вполне справедливы и удобоприемлемы; этого не мог не сознавать и сам Иоанн, если он искренне желал церковного мира; но ему было крайне тяжело и больно уступить требованиям Кирилла, не получив с его стороны никаких уступок своим требованиям. Может быть на этом обмене предложений и контрпредложений начавшиеся переговоры о мире и остановились бы надолго; но ловкий и энергичный чиновник императора, трибун Аристолай, которому поручено было зорко следить за ходом переговоров и всеми средствами ускорить и направлять их к мирному концу, получив точные сведения о настоящем положении их, настоятельно потребовал от Иоанна именем императо чтобы он, приняв предъявленные Кириллом мирные условия, неукоснительно продолжал вести дальнейшие переговоры с Кириллом об условиях взаимного соглашения касательно спорного пункта веры и довел их до желанного полного соглашения. Посоветовавшись со своими друзьями, Иоанн в принципе согласен был принять предложенные Кириллом условия мира, если только и по важнейшему пункту переговоров, спорному вопросу веры, не окажется непреодолимого к тому препятствия. В видах скорейшего и удобнейшего ведения переговоров, в особенности относящихся к соглашению по вопросу веры, требующих личного обмена мыслей, он отправил к Кириллу ближайшего своего друга и единомышленника, эмесского епископа Павла с письмом к Кириллу, уполномочив этого посла своего на случай полного соглашения по вопросу веры заявить Кириллу от имени Иоанна и его друзей, епископов Востока, о готовности их вступить в церковное общение с ним и его сторонниками на предложенных им условиях мира³⁴⁰. Письмо Иоанна, которое посол его вручил Кириллу, как говорит о нем сам Кирилл, вовсе не относилось к делу; "оно заключало в себе совсем не то, что следовало, и написано было не так как должно, без всяких приличий, и в тоне больше язвительном, чем увещательном: оно наполнено было жалобами на деспотический нрав его, ядовитыми укорами в самоуправстве и излияниями гнева, порожденного якобы ревностью по святым догматам"³⁴¹. Но потому именно, что это письмо Иоанна вовсе не относилось к делу (переговоров), и как совершенно бесцельное и неблаговременное излияние накопившейся на сердце его горечи досады и гнева на Кирилла, служившее разве к одному только облегчению сердца, Кирилл и не придал ему никакого практического значения, возвратив его обратно тому, кто его подал³⁴². Несмотря на это новое оскорбление, нанесенное Иоанном, он ради желанного мира Церкви Божией не отказался вступить с послом в обстоятельные переговоры и объяснения по всем главным пунктам, изза которых возник спор, а за ним последовал и раскол между церквами, и в особенности по вопросу веры³⁴³. Эти объяснения и переговоры имели успех вожделенный: Павел, убедившись из данных Кириллом устных и письменных объяснений в согласии его учения о лице Иисуса Христа с правой верой св. отцов никейских, исповедуемой и церквами Востока, равно как и в правоте образа его действий на Эфесском Соборе, письменно заявил Кириллу, как от своего собственного лица, так, по данному ему полномочию, и от лица Иоанна и Восточных, о полном согласии на требуемые им условия примирения, прося его принять как его самого лично, так и всех Восточных в церковное общение с собой³⁴⁴. Кирилл с любовью и радостью безотлагательно принял посла Иоанна в общение в соборном храме Александрии с подобающей торжественностью, при радостных восклицаниях народа³⁴⁵, но для принятия в церковное общение Иоанна с сирийскими епископами потребовал, чтобы он сам письменно заявил ему — Кириллу — о желании своем войти с ним в общение на предложенных условиях и представил ему при этом письменное изложение своей веры относительно спорного вопроса веры³⁴⁶, как это сделал и Павел Эмесский. Это требование Кирилла в непродолжительном времени было исполнено: Иоанн Антиохийский представил Кириллу краткое "исповедание веры о Воплощении, составленное по общему согласию" с Акакием Веррийским и другими епископами Востока, выражая при этом искреннее желание, чтобы на основании этого исповедания прекращен был всякий спор о вере и всем святым церквам возвращен был мир³⁴⁷. Кирилл нашел составленное Иоанном и единомышленными с ним епископами Востока исповедание веры вполне православным, принял "святые слова его" с великой радостью, как дар неба, и немедленно отвечал Иоанну на его заявление письмом, которое начиналось такими восторженными словами: "Да возвеселятся небеса и радуется земля: средостение разрушено, печаль прекратилась и всякие раздоры уничтожились, так как общий Спаситель наш Христос даровал церквам своим мир...", и заключало в себе возможно точное раскрытие и уяснение учения о лице Иисуса Христа самого Кирилла во всех тех пунктах, которые служили камнем преткновения и соблазна для епископов Восточных³⁴⁸. Иоанн со своей стороны нашел изложенное Кириллом учение о соединении во Иисусе Христе двух естеств вполне согласным с верой св. отцов, содержимой в Церквах Востока, и циркулярной грамотой ко всем представителям главных, апостольских церквей, Папе Римскому Сиксту, архиепископу константинопольскому Максимиану и александрийскому — Кириллу, известил их, что он со всеми единомышленными с ним епископами сирийскими принимает определение Эфесского Собора, низлагавшее Нестория, анафематствует богохульное учение этого еретика, признает законным рукоположение Максимиана и имеет общение со всеми епископами целого мира, которые содержат и сохраняют православную и чистую веру"³⁴⁹.

Таким образом соблазн открытого раскола прекратился и вожделенное соединение всех апостольских церквей в единой вере на основании всеми признанного, отселе ставшего истинно Вселенским, Собора Эфесского совершилось, к великой радости Кирилла, который был душой этого Собора, к удовольствию императора, которому принадлежала инициатива в состоявшемся деле примирения церквей, и к утешению всего православного христианства, скорбевшего при виде раздираемого враждой тела Церкви Христовой. Это было тяжким ударом для несторианства, которое, лишившись в прекратившемся отселе явном расколе защиты и покрова от преследований правительства, вынуждено было стать перед грозным своим преследователем лицом к лицу, в открытом поле, и вступить с ним в неравный бой, печальный (для него) исход которого не мог надолго оставаться сомнительным. Тем не менее приверженцы и защитники Несториева учения и по прекращении раскола имели возможность еще немалое время ютиться в среде многочисленного, и далеко несогласного во мнениях своих касательно спорных вопросов, епископата и клира великой церкви Сирийской, обвиваясь вокруг ее ствола и ветвей подобно чужеядным ползучим растениям, и соединенным силам гражданской и церковной власти нужно было употребить немало трудов и усилий, чтобы очистить вертоград Сирийской церкви от этих ядовитых растений.

Когда Иоанн Антиохийский в послании своем к представителям церквей апостольских писал, "что он и прочие находящиеся при нем" входят в единение веры со всеми православными церквами и принимают определение Эфесского Собора со всеми его последствиями, то он говорил это о себе самом и ближайших, единомышленных друзьях своих совершенно искренно и правдиво, надеясь, что и прочие подвластные ему епископы Востока, Дружно стоявшие с ним заодно в продолжительной борьбе против Кирилла и Эфесского Собора, не откажутся последовать за ним и по пути примирения. Эти надежды не без основания могло разделять и императорское правительство после всего того, что сделано было трибуном Аристолаем, во время объездов его по Церквам Востока, для расположения восточных епископов к примирению с Эфесским Собором. Но этим ожиданиям и надеждам не суждено было исполниться так скоро и легко, как того желало и надеялось церковное и гражданское правительство. Когда Иоанн Антиохийский, вслед за состоявшимся примирением с Кириллом на основании составленного им от имени Восточных "исповедания веры", обратился к епископам антиохийского церковного округа с настоятельным предложением присоединиться на этом основании к состоявшемуся союзу мира, приняв все условия его, то немалая часть сирийских епископов, из числа наиболее расположенных к Несторию и его учению и неприязненных к Кириллу, отказалась наотрез исполнять требование своего патриарха, обвиняя его и единомышленных с ним епископов Восточных в измене святому делу веры и себе самим, в малодушной уступке врагу в неправом деле, в составлении "исповедания веры", изменившего правое учение веры в смысле, угодном еретикуаполлинаристу. Это были открытые и непримиримые противники церковного единения, не задумавшиеся отделиться от своего патриарха и единомышленных с ним епископов. Но потому самому, что это были враги церковного мира явные, открытые, правительству еще не так было трудно с ними справиться имеющимися в его руках средствами давления и наказания по законам, хотя для этого дела, для окончательного подавления оппозиции, потребовалось употребить немало времени и принести немало жертв: прошло не менее четырех лет со времени примирения Иоанна с Кириллом, пока Иоанн в послании своем мог заявить во услышание всей Православной Церкви, что "все епископы Востока (следует подробное перечисление церквей, входивших в состав антиохийского патриархата), в согласии с епископами всего мира, осудили Нестория и согласились на его низложение, сделав то, что сделано и объявлено было нами вот уже четыре года"³⁵⁰. А чего стоила эта победа над расколом, сколько лиц из высшего и низшего сирийского духовенства пришлось правительству повыгонять из занимаемых ими мест, и даже из отечества, и какое немалое число их, по ненависти к правительству, перешло затем в ряды отъявленных несторианцев?! Но об этом, по примеру Иоанна, благоразумнее умолчать...

Был другой класс врагов церковного мира и единения, из числа тех же приверженцев крайних доктрин антиохийского направления, которые, уступая давлению церковногражданского правительства, из страха наказания вступили в общение с Православной Церковью, на основании "исповедания веры", составленного Иоанном и единомышленными с ним восточными епископами, но неискренно, лицемерно, продолжая мыслить и учить попрежнему, в духе и направлении несторианском. Они приняли "исповедание веры" Восточных, но понимали и толковали его посвоему, подкладывали под него свои собственные мысли и таким образом, опираясь на это же самое исповедание веры, составленное в духе мира и с целью примирения, продолжали производить в церквах Востока смуты и разделения. "Встревоженные состоявшимся примирением святых церквей, — говорит о них Кирилл, — они злобно порицают тех, кто не хочет соглашаться с их мыслями, и исповедание веры святых отцов восточных толкуют неправильно, извращая истинный смысл его для подтверждения того, что им приятно и нравится, чтобы не расстаться с суесловием Нестория³⁵¹; они все перемежевывают вверх и вниз, утверждая, что с их нечестивыми мыслями согласно исповедание Восточных"³⁵². С этими потаенными врагами внутреннего церковного мира и единения в вере правительству нелегко было справиться: они вращались и извивались в такой тонкой и удобоподвижной стихии, какова область чистой мысли, что правительству, не только гражданскому, но и церковному, орудующему одними внешними административными средствами, трудно было уловить их. Тем не менее и то, и Другое правительство не отказалось пустить в ход все обычные ему в подобных случаях средства: строгий и зоркий полицейский надзор за всеми скольконибудь подозрительными личностями, тайные розыски и улики... чтобы по уловлении и изобличении предавать их суду и подвергать наказанию по законам. Но продолжительное преследование этого рода, и само по себе составлявшее немалое зло в жизни общества, как и следовало ожидать, произвело в церквах Востока другое еще большее зло — доносы. НеДовольные дьяконы, честолюбивые пресвитеры то и дело доносили начальникам церковных округов на своих епископов, подписавшихся под "исповеданием веры" Восточных и условиями примирения церквей, что они сделали это только пером, а в сердце продолжают держаться прежних своих убеждений; а церковное начальство, в свою очередь, доносило об этих епископах императорским чиновникам, указывая на них, как на потаенных раскольников и клятвопреступников. Та же история, и еще гораздо чаще, проделывалась и в среде низшего духовенства: одни клирики доносили на других клириков или своим епископам, или чиновникам императорским, и число подозрительных в отношении к вере и совести лиц быстро увеличивалось. Поощряемое вниманием самого правительства, это зло так усилилось, что грозило вконец ослабить в христианском обществе нравственные узы взаимного доверия, братского общения и единодушия³⁵³.

Преследуя несторианство в лице явных и тайных приверженцев и защитников его, правительство вместе с тем деятельно старалось уничтожить и те источники, из которых оно черпало средства для питания и укрепления умственных своих сил. Книги Нестория, само собой разумеется, были первым предметом инквизиторских розысков и преследований: особым императорским декретом строжайше повелевалось, "чтобы никто не смел ни держать у себя на дому книг Нестория, ни переписывать их, ни читать и слушать чтение их", ради вечного спасения своей души, личной безопасности и целости своего имущества; а префектам предписывалось со всевозможным тщанием повсюду разыскивать их, отбирать и, собравши, предавать огню³⁵⁴. От книг Нестория преследование скоро перешло и к книгам учителя его Феодора Мопсуэтского, а по восходящей линии добралось и до сочинений другого, высокоуважаемого на Востоке, ученого богослова, главы антиохийской школы, Диодора Тарского, давно уже умершего. Первое, глухое нападение на Феодора Мопсуэтского, как мы видели, сделано было еще во время заседаний Эфесского Собора; наиболее рьяные из сторонников Кирилла хотели было открыто ополчиться против этого, тогда уже слепого и престарелого, епископа и привлечь его на суд Собора, но Бог отозвал его из этой жизни и позволил ему умереть в мире с Церковью. Οί умер, но память его осталась уважаемой на Востоке и после его смерти, а это, конечно, не способствовало к ослаблению вражды против него в лагере его противников. По окончании и утверждении Эфесского Собора, во все время продолжавшегося за тем упорного сопротивления Восточных присоединиться к этому Собору, сторонники Иоанна, богословы антиохийского направления, в жаркой полемике своей против "анафематств" и других сочинений Кирилла все чаще и чаще стали пользоваться для развития и подкрепления своих воззрений именем и сочинениями Феодора Мопсуэтского, вместе с именем и сочинениями Диодора Тарского; а отъявленные еретики несторианцы, со времени изданного правительством закона, строго запрещавшего употребление имени и книг Нестория, прямо заменили их книгами этих двух епископов, у которых они находили воззрения, сходные с их собственными мыслями. Это окончательно вывело ревнителей православия, сторонников Кирилла, из терпения: около имени и сочинений Феодора Мопсуэтского между обеими спорящими сторонами разгорелась страстная полемика, в которой насколько с одной стороны превозносили и прославляли этого ученого богослова Сирийской церкви, ставя его наряду с великими учителями Церкви, Афанасием, Василием и Григориями, настолько с другой стороны унижали и позорили его, поставляя его в ряды самых нечестивых и богохульных еретиков. Наконец, когда последовало примирение и единение церквей, то все, что было на Востоке враждебного этому соединению, все явное и тайное несторианство сгруппировалось вокруг имени Феодора Мопсуэтского, производя смуты и раздоры в умах под его знаменем и покровом. При виде этой метаморфозы несторианства, для успешного противодействия ему, ревнителям православной веры казалось делом самой первой и настоятельной необходимости — уничтожить обаятельную силу их нового знамени, предав его публичному позору. С разных сторон православного мира послышались голоса, требовавшие формального церковного осуждения всех существующих сочинений Феодора и загробного осуждения самого автора их. Во главе этого движения, направленного против памяти и сочинений Феодора, стояли на одном конце Восточной церкви сам Кирилл Александрийский, подстрекаемый и поддерживаемый наиболее рьяными из его сторонников (Акакием Мелитинским и др.), а на другом Ваввула, епископ Эдесский, поощряе. мый Кириллом.

Кирилл, находясь в то время в мире и единении с Иоанном Антиохийским, настоятельно требовал от него, чтобы для прекращения всякого соблазна и смуты, которые производят в православных церквах Востока защитники Несториева учения ссылками на сочинения Феодора (и Диодора), "на всех парусах несшегося против славы Христа", он открыто высказался против сочинений этого епископа, соборно осудил заблуждения его и не принимал в общение с Церковью тех, кто хвалил и превозносил его как великого учителя Церкви³⁵⁵; не довольствуясь этим, он писал и в Константинополь к проживавшим там по делам Александрийской церкви своим епископам и клирикам, чтобы они употребили надлежащие усилия к возбуждению общественного мнения против памяти учителя Несториева — Феодора.

Ваввула Эдесский со своей стороны, находясь в самом центре борьбы православных с несторианами, учениками Феодора Мопсуэтского, при деятельном содействии Акакия Мелитинского и др., производил еще более сильную агитацию против памяти Феодора на крайних пределах Восточной церкви, среди православных епископов приевфратских стран, великой Армении и Персии. Возбуждение умов против памяти Феодора здесь было так велико, что, когда епископскую кафедру Эдессы, после Ваввулы, занял Ива, поклонник Феодора Мопсуэтского, то православные епископы этих стран, устрашенные видом явной опасности, угрожающей православной вере от распространения в Церкви еретических мнений через посредство такого влиятельного лица, как Ива, пришли к решительному убеждению в настоятельной необходимости безотлагательно предать имя и сочинения Феодора Мопсуэтского соборному церковному осуждению. Полагая, что осуждение это будет гораздо внушительнее и действительнее, если оно будет исходить от первенствующих епископских престолов Восточной церкви, от архиепископов константинопольского и александрийского, они решились немедленно действовать в этом направлении.

В одно прекрасное утро архиепископ константинопольский, — в это время кафедру его занимал красноречивый Прокл, бывший епископ кизикский, который первый выступил на борьбу с ересью Нестория — получил письмо от имени епископов, клириков, монахов и всего православного народа Армении и Персии, которое начиналось такими словами: "Был некий, разносящий всюду смертельную заразу, человек, или лучше, свирепый зверь, дьявол в человеческом образе, который ложно носил имя Феодора (т.е. дара Божия), укрывался под одеждой и именем епископа³⁵⁶ одного маленького и презренного городишка второй Сицилии, Мопсуэта, и по прямой линии происходил от Павла Самосатского, хотя многое заимствовал и от Фотина и других еретиков, превосходя их всех в богохульстве. По дьявольскому внушению, он хотел погубить всех людей острым, как жало, языком своим и ядом, который носил под змеиным языком³⁵⁷; но из страха перед теми, кому Иисус Христос дал власть наступать на змей и скорпионов, укрывался в своей норе. В одно время, однако же, он выполз из своей норы, дополз до Антиохии сирийской и на уловление и погибель православных людей произнес здесь богохульную речь о воплощении Господа нашего Иисуса Христа (следует анализ этой речи), которая очаровала и привлекал к нему многих приверженцев, в числе которых был Несторий, занимавший тогда одно из видных мест в антиохийском клире" и т. д. В конце этого странного послания, свидетельствующего до какой степени экзальтации дошло возбуждение умов на пределах христианского Востока против памяти Феодора Мопсуэтского, изложена была просьба — судить Феодора и за могилой, анафематствовать его имя и учение, сжечь все книги его³⁵⁸. Одновременно с этим посланием армян получено было в Константинополе и ходило по рукам другое послание, требовавшее также загробного осуждения имени и книг Диодора Тарского.

Ревностный в охране и мужественнокрасноречивый в защите истины православной веры, но вместе с тем человеколюбивый и снисходительный к заблуждающимся, Прокл был далек от того, чтобы разделять и поощрять желания и требования подобного Рода, — ив ответном послании своем к Армянам даже не упомянул ни одним словом о Феодоре Мопсуэтском. Но так как просьба армян получила гласность и доведена была до слуха самого императора, который еще неизвестно как отнесется к ней а с другой стороны, как видно было из послания армян, такая же просьба послана была ими и к александрийскому архиепископу Кириллу, который, всего вероятнее, даст ей движение, воспользовавшись ею как достаточным поводом, чтобы возбудить формальный процесс против Феодора Мопсуэтского, то честный и благоразумный Прокл счел долгом своим немедленно известить антиохийского архиепископа Иоанна о том, что затевалось против памяти одного из наиболее уважаемых сынов Антиохийской церкви, уроженца города Антиохии (переслав ему при этом копии как с послания армян, так и со своего ответного письма на это послание). Иоанн, уже не раз обменявшийся с Кириллом письмами по вопросу о Феодоре Мопсуэтском³⁵⁹, получив от Прокла такие вести, сильно встревожился (тем более, что дьякон Феодот, которому Прокл поручил отнести письма к Иоанну, превысив данное ему полномочие, стал от имени Прокла настаивать перед Иоанном на осуждение Феодора)³⁶⁰, и поспешно созвал Собор восточных епископов для совещания о том, как им следует поступить в случае если возбужден будет в Церкви формальный процесс против Феодора и предъявлены будут требования загробного осуждения его имени и сочинений. На этом синоде решено было единогласно, что восточные епископы будут защищать до конца перед императором, перед восточными церквами, перед лицом всего христианства "честь служителя Божия, жившего и умершего свято, который учил со славой в продолжении сорока пяти лет, успешно боролся со всеми ересями, не получил за всю свою жизнь ни одного упрека от православных, а напротив, заслуживал постоянное одобрение от епископов, императоров и народа". Извещая Прокла о таком решении своего синода, Иоанн в письме своем к нему прибавлял от себя: "Мы скорее дадим сжечь себя, чем анафематствовать Феодора"³⁶¹. Ввиду такой твердой решимости восточных епископов во что бы то ни стало защищать добрую память уважаемого учителя Антиохийской церкви в лагере противников его найдено было неудобным и небезопасным для мира Церкви начинать открыто и формально нападение на самое имя и честь умершего епископа: сам Кирилл писал к Иоанну, что судебный процесс против умершего епископа он считает делом несправедливым, так как "умерший не может защищать сам себя", но желал бы со своей стороны формального осуждения неправых мыслей, высказанных им в разных сочинениях³⁶².

Со стороны ярых врагов доброй памяти Феодора Мопсуэтского не было недостатка в усилиях склонить и самого императора к принятию деятельного участия в походе против этого нечестивого учителя ненавистного ему Нестория; но император уже довольно воевал с живыми; он не захотел делать новой компании против мертвых. Согласно изъявленной им воле³⁶³, дело это было коекак затушено, хотя и не без труда, и Феодор Мопсуэтский мог почивать в своей гробнице, не считаясь отлученным от Церкви; но сочинения его, равно как и книги Диодора Тарского, тем не менее деятельно были разыскиваемы всюду и беспощадно истреблялись.

Что же сталось наконец с несторианством после такого продолжительного и настойчивого преследования? Оно, разумеется, было разбито на голову, но тем не менее всетаки продолжало существовать на крайнем Востоке, в провинциях Евфрата, откуда перешло в Аравию, Персию и даже в Индию; несколько маленьких несторианских общин, укрывавшихся под видом православных, остались и в Европе, и даже в самом Константинополе. Не члены ли маленькой константинопольской общины несторианской просили у императора Маркиана позволения перевезти тело своего основателя в имперский город, как перенесены были в него останки Иоанна Златоуста?³⁶⁴ Что же касается несторианцев крайнего Востока, то они причислили своего основателя к лику святых и до сих пор помещают имя его в календаре своей секты.

После этой великой победы православия над несторианством, стоившей такого напряжения сил, стольких жертв и страданий, казалось, можно бы ожидать, что церковь Восточная вкусит наконец мир; но при сильном движении мыслей, когда оно глубоко, бывает так же как и при сильном разливе речных вод, что преграда, воздвигнутая усилиями человеческими на одном берегу реки для защиты его от наводнения, неминуемо приводит к наводнению противоположного берега. Чтото подобное произошло и в этом великом движении религиозных идей, которое в V веке охватывало и увлекало весь христианский мир Востока: ересь Нестория вызвала на свет противоположную ей ересь Евтихия, а православный Собор Эфесский — Эфесский же собор разбойничий.

Примечания

²³⁷ Etsi tardus migrationis progressus adversaque tempestas nos maxime detinuerit... Concil., III, p. 327.
²³⁸ Concil., III, p. 326.
²³⁹ Piissimi episcopi sedentes in religiosissimi Memnonis episcopali aede. Concil., III,р.322.
²⁴⁰ Поэтому ход этих заседаний, а в соответствии с ними и всех последующих, мы сочли нужным изложить гораздо обстоятельнее и точнее, чем это сделано автором. Примеч. переводчика.
²⁴¹ Πέτρος ό έξαρχος χαί χεφαλή των άποςόλων τεμέλιος της χαϋολιχής έγχλησιας... Concil., III, p. 330.
²⁴² Concil., III. Act. II ё III, p. 322—333.
²⁴³ Concil., III, p. 332.
²⁴⁴ Concil., III, p. 334.
²⁴⁵ Concil., III, p. 335.
²⁴⁶ Он и не считался таковым: в актах Эфесского Собора о нем нет почти и помину; очевидно, это был приговор так сказать домашний, неформальный как и самое заседание собрания, на котором он состоялся, было неформальное. Примеч. переводчика.
²⁴⁷ Nos hominibus per nos depositis et excommunicatis responsum nullum damus. Concil.,III,p.340.
²⁴⁸ Concil.,III,p.335—356.
²⁴⁹ Concil., III, p. 358—360.—Mercator., II, p. 33.
²⁵⁰ Cyrill., epist. 54.
²⁵¹ Concil., III, p. 366. Автор прибавляет к этому, что и "символ константинопольский, в котором было добавлено несколько слов к Символу Никейскому, не был исключен из-под этого запрещения". Это замечание, может быть, было бы и верно, если бы оказалось верным предположение, что разногласие Восточных с отцами Эфесского Собора выходило в конце концов из-за принятия во всеобщее церковное употребление символа константинопольского. Но как ни остроумно обставляется иногда разными соображениями это предположение (хотя бы, напр., в почтенном ученом труде "Вселенские Соборы IV и V веков" А. Лебедева. Москва. 1879 г. стр. 169—174), все-таки остается в уме место сомнению в его верности. Дело в том, что ни в актах Эфесского Собора, ни в многочисленных приложениях к ним, нигде не упоминается ни одним словом о константинопольском символе, как основании и норме веры, а напротив всюду выставляется на вид в этом качестве один только Символ Никейский, и что на этот именно Символ веры, а не на какой-либо другой, и та и другая из спорящих сторон указывают формально как на единственное основание и правило веры. См. Деяния Соборов. Казань. 1859 г. т. I, особенно стр. 740—741 и 781—784. Примеч. переводчика.
²⁵² Concil., III, р. 336.
²⁵³ Concil., III, р. 424-^27.
²⁵⁴ Praesente autem Nestorio fere cum ipsa aurora, et Ioanne pientissimo episcopo, aduenit etiam Cyrillus cum omnibus pientissimis episcopis. Concil., III, p. 386.
²⁵⁵ Memnon aberat et dixit aegritudine se deprehensum esse, et propterea non adfuisse. Concil., III, ib.
²⁵⁶ Et ob hoc magna facta est seditio, imo praelium et pugna. Concil., III, p. 386.
²⁵⁷ Vix igitur potui persvasione et vi (si qvidem vera dicere oportet), sequestratis Nestorio et Cyrillo, inducere omnem synodum, ut regium rescriptum avdiretur; congregatis igitur omnibus augustarum litterarum lectionem feci, in quibus depositi sunt Cyrillus et Nestorius et Memnon. Concil., III, p. 386.
²⁵⁸ Quod si pientissimos episcopos videro implacatos et non reconciliabiles (nescio unde in hanc rabiem et asperitatem venerint) et si quid amplins factum merit, quam primum vestrae amplitu dinisigniticabo. Concil., III, p. 386.
²⁵⁹ Ceteram ne major fierit Seditio... Ibid.
²⁶⁰ Nestorium quidem ecustodiendum suscepit Candidianus comes, nobilium domesticorum, Cyrillum autem et ipsum custodiendum tradidi Iacobo comiti. Concil., III, p. 386.
²⁶¹ Concil., III, p. 414, см. р. 407.
²⁶² Concil., III, p. 407.
²⁶³ In fidei Nicena expositione nos omnes conquiesiere confiitemur. Concil., III, p. 374.
²⁶⁴ Concil., III, p. 407.
²⁶⁵ Sed una cum illo in exilium pelli. Concil., III, p. 412.
²⁶⁶ Concil., III, p. 414.
²⁶⁷ Et populum confirmavimus, et plurimorum zelum inflammavimus, et sacerdotibus, in quibuscumque visum eis fuit, operam praestitimus. Concil., III, P. 415.
²⁶⁸ В "послании Собора к епископам, находившимся в это время в Константинополе", упоминаются епископы: Евлалий, Евтрохий, Акакий, Хризафий, Еремия, Феодул и Исайя. Concil., III, p. 415. Примеч. переводчика.
²⁶⁹ "Прошение и ходатайство константинопольского клира о святом Эфесском Соборе", поданное императору, написано таким твердым и решительным тоном, который показывал, что просители, в случае отказа императора, готовы решиться на все... Concil., III, p. 418.
²⁷⁰ Concil., III, p. 413.
²⁷¹ Lup. Epist. 41, p. 110.
²⁷² Concil., III, ар. р. р. 108.
²⁷³ О прибытии в Константинополь послов от обеих партий, на которые распался Собор епископов в Эфесе.
²⁷⁴ Quoniam juxta piissimi Imperatoris mandatum octo tantum in civitatem constantinopolitanam venimus. Concil., III, p. 396.
²⁷⁵ Arcadium, Iuvenalem, Flavianum, Firmum, Theodotum, Acacium, Evoptium, sanctissimos que episcopos, et Philippum, romanae ecclesiae presbyterum, Coelestini sanctissimi Deo que dilectissimi apostolicae sedis magnae Romae locum tenentem, selegimus. Concil., III, p. 419.
²⁷⁶ Concil., III, p. 383.
²⁷⁷ Si quidem Nestorii depositioni voluerint suscribere... et imprimis anathemati-zare Nestorii dogmata ас reiicere illos, qui eadem aperte apiunt... Concil., III, p.420.
²⁷⁸ Veniamque per libellos a sancto synodo de iis petere, quae in nostros Praesides temere admiserunt. Ibid.
²⁷⁹ Elaborare tandem una nobiscum, ut sanctissimi episcopi Cyrillus et Memnon nobis restituantur. Ibid.
^{280 Scire quoque volumus vestram sanctitatem, quod si quid eorum a vobis fuerit neglectum, neque sancta synodus acta vestra rata habebit, neque vos ad communicationem suam admittet. Ibid.
281 Dum illud certum sit, nempe capita una cum anathematismis, quae a Cyrillo alexandrino ad fidem patrum, qui Niceae convenerant, adjecta sunt, tanquam heretica et a catholica et apostolica ecclesia aliena, esse modis omnibus rejocienda. Concil., III, p. 308.
282 Nestrae autem preces sunt ut judicium a tua pietate accipiamus. Mentem enim tuam ad exactam eorum, quae inquiruntur, comprehensionem Deus inducet. Concil., III, p. 389.
283 Quis geminis communicabit verbis et sacramentis? Concil, III, p. 380.
284 Rogamus proinde majestantem vestram, ut et nos quoque (omnes enim vinctis, ut pote fratribus, sanctaeque synodi praesidibus, colligati sumus) a vinculis absoluat. Concil., III, p. 423.
285 Concil., III, app. p. 721.
286 Nestorius ipse id rogasset, permissum ipsi esse ut ad monasterium suum Euprepii reverteretur, situm ante portas Antiochiae. Evagr., 1,7.
287 Concil., app. p. 721.
288 Versamur autem omnes in multa conflictatione, turn quod custodiamur a militibus, turn etiam quod ante nostra cubicula dormiant. Concil., III, p. 408.
289 О великолепии Руфиновой виллы и о событиях, местом которых она служила, можно справиться в обоих томах моих "рассказов из Римской истории в V веке", озаглавленных: Alane: l'Agonie de l'Empire—Saint Jean ChrysostomeetrimperatriceEudoxie. I. IV. Sozom., VIII,
290 Orabant Cyrillum accessiri, ut ipse pro seipso rationem redderet. Concil., III, p.392.
291 Seimus et totum Consistorium nos valde babere aeeeptos, quod pro pietate certamus. Ibid.
292 Redaguimus Acacium, qui in commentariis posuerat, passibilem esse deitatem. Concil., III, p.392.
293 Respondimus autem nos, quod impossible est fieri aliam expositionem, quam quae in Nicaea a beatissimis patribus faeta est. Concil., III, p. 393.
294 Et placuit ejus majestati. Ibid.
295 In aula enim maxima, et quatuor habente portices, multitudo congregata fuit, et nos superne concionabamur e suggestu. Concil., III, p. 391.
296 Et cum lapidaremur a servis monachorum habitu induetis. Concil., III, p. 389.
297 Ceteram omnis populus Constantinopolitanus iugiter ad nos venit, orans ut strenue pro fide pugnemus: multumque laboramus ad retinendum eos, ne videamur occasionem dedisse adversariis... Concil., III, p. 393.
298 De hoc mihi nullus loquatur. Concil., III, p. 391.
299 Nihil enim hinc boni sperandum, eo quod Iudices ipsi omnes avro confidant, et contendant unam esse naturam deitatis et humanitatis. Concil., III, p. 391.
300 Nos enim quotidie periclitamur, et insidias monachorum et clericorum suspicantes, et potentiam et ineuriam videntes. Concil., III, p. 391.
301 Сколько было заседаний конференции, с точностью неизвестно; но из некоторых писем Восточных депутатов видно, что конференция имела не менее пяти заседаний (а может быть и не более); так, напр., в "послании к единомышленникам своим в Эфесе", они пишут: "2? пятый раз мы были приняты (императором), и хотя много спорили о еретических главах..., но не могли нисколько успеть" (Concil., III, p. 398); а в "послании к епископу Руфу" говорят, что император "пятьраз убеждал как нас, так и их (т.е. послов Эфесского Собора) примириться, и повелел им или отвергнуть главы Кирилла, как противные вере, илидоказать согласие ихеисповеданием святых отцов" (Concil., III. p. 397.). Примеч. переводчика.
302 Concil., III, p. 394.
303 Concil., III, p. 397.
304 Concil., III, p. 389.
305 Concil., III, p. 389—390.
306 Ecclesiae procuratio Maximiano commissa est, qui in ordine presbyterorum erat, et in monastica vita vixerat. Niceph. XIV, 37.
307 Hie sanctitatis opinionem iampridem fuerat adeptus, eo quod propriis sumptibus monumenta construxisset, in quibus religiosi viri post obitum sepelirentur. Socr. VII, 35.
308 Plures vero Proclum nominabant. Socr. VII, 35.
309 Quodsi et post hanc nostram obsecrationem, hanc, quae coram Deo data est, doctrinam non susceperit vestra pietas, nos etiam pulverem pedum excutiemus et clamahimus cum beatissimo Paulo: mundi sumus a saquine vestra. Concil., III, p. 390.
310 Concil., III, app. p. 739,745,1058.
311 Concil., III, p. 568.
312 Augusta-Pulcheria Nestorium ejecit. Concil., IV.
313 Quia non fefellit famulam et diseipulam veritatis, quantum simplicibus infunderetur veneni per ilia loquacis hominis colorata mendacia. Leo. Epist. 59.
314 Откуда взял автор это известие, не знаем и оставляем его на его ответственности. Примеч. переводчика.
315 Ingressus autem est Cyrillus episcopus Alexandriam, et suseepit eum civitas cum multa exultatione et gloria. Concil., III, p. 568.
316 Referat etiam Nestorius, quadriennio se illic commoratum, omni honore ac reverentia affectum fuisse. Evagr., 1.1.
317 Nestorium vestra dementia ab omni societate removeat, ut facultatem aliquos perdendi поп habeat. Concil., III, p. 577.
318 Elaborate, fratres carissimi, elaborate, obsecro, ut vere tollatur de medio vestram qui hoc opus fecit. Concil., III, p. 576.
319 Nestorium ob admissam a se impietatem in perpetuum exilium Petras deportari iubeat; omniaque illins bona ecclesiae Constantinopolitanae addicat. Concil., III, p. 569.
320 Concil., III, p. 659.
321 Postea autem edicto imperatoris Theodosii in locum qui Oasis dicitur relegatus est. Evagr. 1.7.
322 Zosim.I.V.,p.787.
323 Из нескольких отрывков, приводимых Евагрием в его церковной истории.
324 Sed quando quidem gravioribus eum suppliciis affici oportebat, dimissus est qui dem a Blemmyis, apud quos captivus fuerat. Evagr. 1.7.
325 Нас lege sancimus, quod quot ubicumque exescrandae opinioni Nestorii sequacos extiterint, eos Simoniacorum nomine appellandos esse. Concil., III, p.656.
326 Evagr. 1,7.
327 Ego vero scriptorem quemdam legi, de morte Nestorii ita narrantem: cum lingua vermibus erosa ad graviora et sempiteraa migrasse supplicia. Evagr. 1.7.
328 Concil., III, app. p. 865.
329 Concil., III, app. p. 865.
330 Concil., III, app. p. 882.
331 Concil., III, p. 599.
332 Concil., III, p. 582.
333 Concil., III, p. 582.
334 Concil. III. 582. В грамотах указывалось определенно и место (Никомидия), где должны были сойтись для переговоров вожди сторон в сопровождении одних только служащих им клириков, без епископов.
335 Concil., III, р. 600.
336 Concil., III, р. 584.
337 Concil., III, р. 623.
338 Concil., III, р. 599—600.
339 Concil., III, p. Ibid.
340 Concil., III, p. 588.
341 Concil., III, p. 600.
342 Ibid.
343 Concil., III, p. 586,600,623,624.
344 Concil., III, p. 600.
345 Concil., III, p. 589—594.
346 Concil., III, p. 600.
347 Concil., III, p. 588.
348 Concil., III, p. 595—598.
349 Concil., III, p. 585.
350 Mana. Concil, V, p. 972—974.
351 Concil, III, p. 604.
352 Ibid.
353 Concil, III, p. 655.
354 Concil, III, p. 656—657.
355 Concil. Epist. Concil, III, p. 654—655.
356 Fuit aliquis pestifer homo, magis vero fera, hominis habens formam diabolicam, mentitio nomine Theodorus, qui schema et nomen episcopi habuit. Inter Prodi. Epist. 1.
357 Iste per machmationem et audaciam et errorem diaboli volebat omnes homines acuta sua sicut colubri lingua et veneno, quod sub lingua aspidis est, deperire. Ibid.
358 Inter Prodi. Epist. I.
359 Epist. Ioanni antioch. inter Cyril. Epist. 66; Cyril. Epist. 67, et seq.
360 Procli. Epist. , 10,11.
361 Epist. Ioann antioch. inter Procli. Epist. 5,6.
362 Inter Procli. Epist. 12. Facund, lib. VIII. p. 3.
363 Cyril. Epist. . 72.
364 Evagr, 11,2.}

Назад   Вперед