Глава вторая (431й год)

Аполлинарий и его учение. Иоанн Антиохийский и епископы Востока подозревают Кирилла в аполлинаризме и решаются вступить с ним в борьбу. — Феодорит Кирский. — Несторий и Кирилл приезжают в Эфес: их занятия до собора и их приверженцы. — Жестокости Мемнона Эфесского. — Иоанн Антиохийский просит епископов собравшихся в Эфесе подождать прибытия Восточных.—Акакий Мелитинский и Феод от Анкирский. — Кирилл открывает Собор и председательствует на нем: обвине ние и низложение Нестория. — Восточные по прибытии в Эфес составляют особый собор, объявляют деяния первого Собора незаконными и низлагают Кирилла и Мемнона. — Собор Кирилла отлучает Иоанна и Восточных.—Волнения в городе.—Эфесский нищий доставляет в Константинополь письма, спрятанные в его палке.—Авва Далмат с монахами отправляется в императорский дворец ходатайствовать перед Феодосием за дело Кириллова Собора. — Прибытие в Константинополь послов Кирилла для объяснения деяний его Собора и комита Иринея—для ходатайства за дело собора Восточных. Совет в императорском дворце по соборным делам в Эфесе.

I

В 431 году праздник Пятидесятницы приходился на 7 июня; императорская грамота, призывавшая епископов Империи прибыть к этому дню в Эфес на Собор, помеченная 18 ноября 430 года и в течении следующего декабря месяца разосланная по всем главным местам назначения, давала епископам почти шесть месяцев для приготовления к Собору. Многие из них употребили это время на изучение тех вопросов, о которых должны были происходить пения на Соборе. Для этого они легко могли воспользоваться беседами и письмами Нестория, равно как письмами и посланиями Кирилла, которые бьши во множестве распространены повсюду их авторами. Некоторые из епископов имели у себя в руках даже текст последнего соборного послания Кирилла к Несторию, с приложением двенадцати членов веры, которые он настойчиво предлагал принять своему противнику, грозя в противном случае отлучением. Иоанн Антиохийский был из числа этих епископов.

Иоанн был тонкий, искусный богослов; всматриваясь пристальI но в эти двенадцать предложений, которые настойчиво предлагали первому архиепископу Восточной Церкви как критерий католической веры, он, казалось ему, открыл, что они по духу и направлению своему были еретические, что относительно рождения воплотившегося Бога Слова, Его страдания, смерти и воскресения, они заключали в себе принцип пассивности Божества, составлявший основу аполлинаризма. Это открытие привело его в ужас, потому что аполлинаризм всегда был предметом его особенной озабоченности; это был самый страшный враг православных сирийцев, червьистребитель, скрыто подтачивающий их Церковь.

Мы уже сказали мимоходом несколько слов об аполлинаризме и его основателе; скажем об этом здесь несколько подробнее, чтобы показать, как появление вновь этой ереси в таком важном документе могло не быть для сирийского патриарха пустым пугалом.

Неустрашимый исповедник, блестящий оратор и уважаемый епископ при жизни, а затем отверженный Церковью, как опасный ересиарх, после своей смерти, Аполлинарий был одной из самых оригинальных и интересных личностей католического христианства IV века. Он жил вместе со своим отцом, Аполлинарием, в Лаодикии сирийской; и тот и другой славились как отличные преподаватели греческих наук: отец — своими уроками грамматики и поэзии, а сын — преподаванием ораторского искусства, где он умел счастливым образом соединять пример с правилом. Оба были искренние христиане и горячие защитники единосущия; когда открылась эра преследования единосущников, оба состояли в клире: отец — пресвитером, а сын — чтецом¹¹⁴. С большим тру дом избегнув арианских неистовств Констанция, они вскоре за тем должны были вступить в борьбу против языческой тирании Юлиана и мужественно сопротивлялись антихристианским замыслам его. Чтобы обойти ненавистный закон, которым этот императорфилософ воспрещал молодым христианам изучение гречских наук из лицемерного опасения, чтобы оно не испортило в них чистоты веры, Аполлинарийотец, как отличный знаток грамматики и поэзии, "при изъяснении св. книг Ветхого Завета, передавал содержание их греческими стихами различных метров, книги Моисея напр, переложил в стихи так называемым героическим метром, а другие — в их числе исторические книги, частично подчинил метру дактилическому, а частично облек в форму драмы и выразил трагически, и вообще употреблял все роды стихосложения, чтобы никакие формы греческого языка не остались неизвестными христианам"; а Аполлинарийсын, как знаток риторики и софистики, и сам отличный оратор и диалектик, изъясняя Евангелие и послания апостольские, излагал содержание их в форме разговоров, подражая платоновским диалогам¹¹⁵. Таким образом, благодаря их трудам, образование христианского юношества не было ограничено одним только объяснением Луки и Матфея¹¹⁶, как это говорил заносчиво Юлиан. Эта услуга, оказанная Аполлинариями Церкви в борьбе с эллинистическим язычеством, "сделала их еще знаменитее"¹¹⁷; в общественном мнении христиан того времени Аполлинарии, и особенно Аполлинарийсын, считались передовыми бойцами за веру Христову против гонителя ее — Юлиана. И Юлиан со своей стороны считал Аполлинариясына, вместе с Григорием Назианзином и Василием Великим, в числе самых опасных врагов своей империи¹¹⁸.

По восстановлении религиозного мира, Аполлинарийсын, сделавшись епископом своего города, блестящим красноречием своим привлек к своей епископской кафедре многочисленную толпу бывших своих учеников и почитателей, которая рукоплескала ему в гимназиях; но он не сумел удержать в неприкосновенной чистоте ту веру, которую так мужественно исповедывал. Ослепленный безграничным уважением к древним греческим поэтам и философам, но повидимому, и в существо христианской веры прозревал не иначе как сквозь призму поэтических аллегорий и идей философских. Таким образом, он не хотел допустить, чтобы Бог, сошедший на землю для спасения людей, принял такую же самую плоть, каки их тело, и сделался таким образом единосущным своим созданиям. Он думал, что элементы, из которых образовалось тело Иисуса Христа во чреве Марии, были элементы особенные, созданные из самого существа Божия, чтобы служить кратковременной оболочкой Его Божественности; иногда он считал их даже совечными Богу Слову, существовавшими прежде времен в предначертаниях Божиих. Он утверждал также, что тело Иисуса Христа, одаренное как и все человеческие тела чувственною душою, не имело в себе души разумной, или ума, что место ее в теле Его занимало самобожество Слова. Вообще он держался той мысли, что Христос, которого он почитает, был существо сверхъестественное, рожденное вне условий и законов человеческой природы, в котором плоть была единосущна духу, который пострадал, умер и воскрес¹¹⁹.

Таким образом, крестная жертва Иисуса Христа, принесенная Им для искупления нашего, представлялась в какомто совершенно фантастическом виде, который, пожалуй, не был лишен ни величия, ни блеска, но оставлял совершенно в стороне вину человеческого рода и ее искупление. В христологической теории своей Аполлинарий, казалось, не имел в виду ничего иного, как только поэтический парафраз слов св. Павла об Иисусе Христе: "Он принял вид раба".

Такое идеалистикомистическое учение его о лице Иисуса Христа очень нравилось людям, имевшим такое же, как и он, экзальтированное воображение; но Аполлинарий не открывал, однако, этих тайн своих всем, и в церкви, которая быстро образовалась вокруг него, он установил два рода наставления: одно публичное, которое ничем не отличалось от католического учения, а другое тайное, где предавались самым смелым гипотезам, которые все направлены были к тому, чтобы в понятии о лице Иисуса Христа совсем изгладить черты Его истинно человеческой природы. Учения этого мистического мечтателя разветвлялись на множество сект под различными произвольными наименованиями, потому что имя Аполлинария было произнесено только после его смерти. Таким образом, ересиарх мог спокойно смотреть, как учения его были предаваемы анафеме на нескольких соборах, нисколько не опадаясь, что его лишат изза них епископского престола или же побеспокоят. Новые сектанты скоро прокрались всюду под маской лицемерного православия. Антиохия имела даже епископа аполлинариста (Виталия), который распространил принципы этой ереси между многими верными, и несчастный город очутился в то время в колеблющемся положении между четырьмя епископами, враждовавшими друг с другом¹²⁰. Ревнители православия ли сколько угодно расточать отлучений и анафем приверженцам нового учения; лицемерными своими исповеданиями веры они ускользали от преследований и светской, и духовной власти. Их адепты были многочисленны, особенно в монашеских обителях, где умы, естественно склонные к мистицизму, еще более увлекались к тому своими созерцательными навыками и уединенными размышлениями.

Ересь Аполлинария, так хорошо принятая "единосущниками" на Востоке¹²¹, указывала на новую опасность для православной веры, состоявшую в преувеличении принципа единосущности, в противоположность арианизму, который отрицал этот принцип.

Как ни высокоумна казалась эта теология, однако же она была не нова. Уже в III веке ерисиарх Савелий не хотел видеть в христианской Троице ничего более, как только тройной способ рассматривать Бога, единого в своем существе, но представляющегося уму нашему различным по Его отношениям к себе самому и к миру, — смотря по тому, рассматривался ли Он как существо само в себе существующее (Отец), или как существо творящее (Сын), или как существо животворящее и освящающее (Дух Св.). В стремлении своем объяснить совершенное равенство сущности, существующее под различием Божественных Лиц, Аполлина рий почти что воспроизводил эту самую формулу савелианства, столь многократно осужденную¹²². Таким образом, с одной стороны, наверху, — савелианизм, почти совсем изгонявший из содержания христианской веры религиозный элемент искупления и приводивший к абстрактному философскому деизму; а с другой, — крайний арианизм, приводивший к деизму еврейскому —

Таковы были две опасности, одинаково страшные, хотя и противоположные, которые угрожали христианской теологии, как только она уклонялась от точного определения Символа веры, установленного Никейским Собором. Чтобы положить предел этим савелианским идеям, особенно опасным для Сирии по причине старой закваски савелианизма, оставшейся в провинциях Тигра и Евфрата, с одной стороны, и противоположным им идеям арианским, с другой, антиохийский епископ Мелетий предложил к принятию формулу учения о трех Божественных ипостасях равных и совечных, составляющих через свое соединение одну великую Божественную ипостась, или одно Божественное существо. В сущности это было то же, что учение о едином Боге в трех единосущных лицах; но греческая формула его грешила тем, что слово ипостась), в латинском переводе substantia, употребляла в двух различных значениях — лица (persona) и существа (substantia)^q23; ее упрекали, кроме того, и за то, что само это слово — ипостась, ею вводимое, было новое¹²⁴. Как бы то ни было, Мелетий и за ним большая часть епископов сирийских приняли этот вариант Никейского Собора в свои исповедания; египетские же епископы, сообща с Римской церковью, признавали его бесполезным и даже опасным, и соперничество двух половин христианского мира снова усилилось взаимными обвинениями в ереси.

Понятно, что внимание бдительных пастырей должно было обращаться на все, что могло поддерживать эти заблуждения, столь живучие и столь трудно уловимые; может быть, Иоанн Антиохийский гораздо менее встревожился, если бы какоенибудь учение, для опровержения их, пусть немного и преувеличило значение человеческой природы в лице Спасителя мира, Иисуса Христа. Между тем в анафематствах Кирилла были такие предложения: "Кто не исповедует Бога Слова пострадавшим плотию, распятым плотию, принявшим смерть плотию и наконец ставшим первородным из мертвых, так как Он есть жизнь и животворящ, как Бог: — анафема!"; в других членах не раз встречалось и поддерживалось (аполлинаристическое) выражение "собственная плоть Бога Слова"; третий член, казалось, даже прямо смешивал два естества после Воплощения, приписывал им "соединение естественное"¹²⁵. Эти выражения, приближавшиеся к знаменитой фразе Кирилла "одно естество воплощенного Слова", — фразе, которой вскоре вооружился Евтихий, — могли внушать мысль, что Кирилловы анафематства в некоторых частях своих бьши ничто иное, как программа аполлинаризма, склоняющегося к пассивности Бога, к признанию в Иисусе Христе какогото особенного человеческого естества не единосущного с людьми, и наконец к смешению двух естеств в одно. Мы увидим впоследствии, что эти темные и запутанные выражения, хотя они в сущности вовсе не были еретическими, служили поводом к разделению церквей еще при жизни Кирилла и не раз были осуждаемы после его смерти.

Иоанн в настоящую минуту помышлял только о нуждах своей Церкви; он думал, что его приямой обязанностью было донести будущему Собору об опасных стремлениях Кирилла¹²⁶; но не до веряя одним личным своим воззрениям в столь важном деле, он призвал к себе самых сильных богословов своей области, чтобы вместе с ними рассмотреть этот вопрос и решить общим согласием, как следует поступить при этом. Созванный им для этой цели синод, по зрелом обсуждении предмета, вполне разделил мнение своего патриарха насчет еретического характера Кирилловых анафематств и тех опасностей, в какие вовлечена была бы Сирийская церковь, если бы понятия, в них проводимые, получили одобрение и признаны были членами веры на предстоящем Соборе в Эфесе.

Таким образом условлено было на будущем Соборе открыть решительную борьбу против еретических анафематств Кирилла, а пока признано было нужным подготовить к этому умы письменными опровержениями. Патриарх Иоанн выбрал для этого двух самых знаменитых богословов своего патриархата, Андрея Самосатского и Феодорита Кирского¹²⁷. Андрей, человек очень ученый, но робкий и друг мира и спокойствия, составил против Кирилла маленькую книжку, очень рассудительную и спокойную, на которую Кирилл ничего не отвечал; опровержение же Феодорита было, напротив, очень резко и вынудило Кирилла написать против него возражения. Он сделал это с крайней неохотой, и с этого времени стал питать к епископу Кирскому неприязненное чувство, никогда не потухавшее совершенно. Так как мы увидим Феодорита сильно втянувшимся в прения происходившей в это время борьбы мнений и учений, то изложим в нескольких словах, что это был за человек, и какого рода противника привлек на себя александрийский патриарх своими анафематствами.

Строгий и ученый, Феодорит был в середине V столетия образцом того христианского стоицизма, который так часто встречался в первые времена христианства, когда христианское исповедание называлось философией, но который почти совсем исчез с того времени, когда епископство сделалось средством к тому, чтобы властвовать, обогащаться и добиваться милостей государей. По образу жизни своей, как и по характеру, он совершенно противоположен Кириллу, но в умственном отношении был равен ему по учености. По происхождению своему Феодорит принадлежал к одной из самых богатых фамилий в Антиохии. Воспитываемый в роскоши и удовольствиях около своей элегантной и светской матери, он с детства питал в своем сердце два страстные стремления — к уединению и бедности, — и как только стал свободен в своих поступках, предался этим стремлениям всецело и без оглядки. Продав родовое имение свое, он половину вырученных денег роздал бедным Антиохии, а с другой половиной удалился в самую дикую часть евфратской Сирии, недалеко от реки Марсиаса, в соседний с городком Киром лес¹²⁸. Там он написал свою церковную историю, которая прославила его в потомстве, и богословские трактаты, которые сделали его славным у своих современников.

Маленький город Кир, в предместье которого он поселился, вследствие различных бедствий, постигших его, ставший в это время большой деревней, имел недостаток во всем, что в древние времена составляло муниципальную принадлежность города. Феодорит употребил остаток своего состояния, чтобы дать ему все это. Город не имел воды в своих разрушенных фонтанах; он, с большими издержками, устроил их. Река Марсиас каждый год в половодье наводняла его местность: он построил плотины, чтобы удержать ее, и мосты, чтобы переезжать. Жители не имели удоб ного места для своих собраний ни на открытом воздухе, ни под крышей: он выстроил для них форум, окруженный портиками; их церковь падала от ветхости, он воздвиг им другую на свои средства¹²⁹.

Заплатив таким образом щедрой рукой городу Киру за свое пребывание, новый гражданин его сделался таким же бедняком, какими были и старые его граждане. "У меня нет более ничего, — весело писал он одному другу, — ни дома, ни гроба; одна одежда, меня покрывающая, составляет все мое достояние". Признательный город вознаградил его за его щедроты, выбрав его своим епископом. В этом новом положении своем, которое он принял против воли, он показал себя таким же бескорыстным и благотворительным, как и прежде. Обращение еретиков стало теперь одним из самых любимых его трудов. Соседняя страна, находившаяся на границе Сирии и Персии, заключала в себе бесчисленное множество людей, принадлежавших ко всевозможным ересям, бежавших от религиозных преследований и называвших себя то римлянами, то персами, смотря по тому, господствовала или не господствовала терпимость в Империи. Они составляли какуюто странную нацию, смесь всех верований, всех племен и всех человеческих бедностей. Феодорит отправился в их среду и одну часть их обратил к вере. Когда он приходил в Антиохию по делам своей епархии, народ подстерегал его и увлекал в церковь, заставляя проповедовать. В этом городе риторов, страстно любившем цветистые периоды и обильные словами речи, его строгая и сжатая речь трогала все сердца: не один раз и сам патриарх, присутствовавший на этих поучениях, вставал с места, чтобы подать знак к рукоплесканиям; после этого Феодорит снова удалялся в свое уединение, стыдясь того пустого шума, который он произвел¹³⁰. Таков был человек, которого настоятельные потребности религиозной борьбы заставляли возвратиться в мир; он входил в него, чтобы, по примеру древних мудрецов, с которыми пытались его сравнивать, испить цикуту христианских гонений.

II

Между тем миновал праздник Пасхи, и епископы один за другим направились к Эфесу, одни сухим путем, а другие морем. Императорское повеление, данное митрополитам в призывной грамоте, взять с собой на Собор только небольшое число из подчиненных им епископов, присутствие которых на Соборе могло бы быть полезным, а других оставить для исполнения религиозных обязанностей в провинции, истолковано было патриархами различно.

Антиохийский патриарх, обширная юрисдикция которого простиралась на восток даже за Евфрат, а на юг до гор АнтиЛивана, понял его в том смысле, чтобы каждый митрополит привез с собой только двух помощников из подчиненных ему епископов; вероятно, он имел в виду при этом примеры последних Соборов: во всяком случае он думал таким образом в точности выполнить волю императора. Александрийский же патриарх понял желание императора совсем иначе: в патриархате его было мало митрополитов, а много подчиненных им епископов; Кирилл назначил из них пятьдесят человек следовать за собой на Собор¹³¹. Со своей стороны и епископ эфесский, экзарх церковной области в Азии, созвал всех подведомственных ему епископов¹³², чтобы они оказали ему содействие в таком важном деле, с которым соединены были ближайшим образом честь и интересы его митрополии, по особенной причине, которую мы сейчас укажем.

Когда император Феодосии и Несторий выбрали местом будущего Собора Эфес, они совсем упустили из виду некоторые обстоятельства, которые далеко не благоприятствовали тому, чтобы вопрос о Марии, Матери Божией, мог быть исследуем здесь беспристрастно и обсуждаем спокойно. Мария Дева в последние годы своей жизни жила в Эфесе, куда она последовала за приемным сыном своим, полученным ею от истинного Сына своего у подножия креста: здесь же она и скончалась; здесь находилась и могила ее, недалеко от могилы любимого ученика Спасителя. Таково, по крайней мере, было общее мнение в V веке, нашедшее себе выражение даже на самом Соборе¹³³; таково было, в особенности, мнение города Эфеса, который извлекал из этого общего верования обильный источник доходов от множества богомольцев, привлекаемых сюда чувством благоговения к двум священным могилам—Девы Марии и Иоанна Богослова, как называли ее второго сына.

Эфесский народ, магистрат и клир — словом, все считали Матерь Христа Спасителя не только покровительницей, но и питательницей Эфеса: это она ниспосылает на город и на всю Азию все роды благ; это она защищает, как от разбойников на сухопутных дорогах, так и от бурь на море, благочестивых путешественников, которые приходят в Эфес на поклонение ее могиле. В городе построен был великолепный храм с именем Марии, в котором Матерь Христа Спасителя была особенно чтима¹³⁴. Этот храм, говорят, был в то время единственным храмом в христианском мире, посвященным ее имени, так как в это время еще крепко держался обычай посвящать церковный храм имени того или другого святого только в том случае, если в нем имелись мощи этого святого. Поэтому оспаривать у Марии Девы наименование Матери Божией значило в глазах каждого доброго эфесянина стать явным нечестивцем и врагом города. Если теперь принять в соображение, какое сильное влияние оказывает на совещательное собрание окружающая его среда, то нельзя не признать, что если бы император Феодосии и Несторий хотели сделать нечто особенно благоприятствующее принятию термина Богородица, то они ничего лучше не могли сделать для этого, как избрать местом Собора город Эфес.

Господствующее настроение эфесских граждан, благоприятствующее одной и враждебно относящееся к другой из споря щих сторон, не замедлило заявить свою силу тотчас же вслед за прибытием главных вождей враждующих партий.

Одним из первых прибывших на Собор был Несторий. Он прибыл с небольшим числом епископов, но зато окруженный много численной свитой служителей и той блестящей обстановкой, которую он любил вызывать в Константинополе¹³⁵. Его сопровождало одно из высокопоставленных лиц при дворе, комит Ириней, без всякого, впрочем, официального поручения, а из одной дружбы к архиепископу и сочувствия к его учению; императорский комиссар, комит Кандидиан, долженствовавший представлять собой императора, должен был прибыть в Эфес как раз ко времени, назначенному для открытия Собора.

Ириней был человек честный и благородный, страстно любивший заниматься богословскими вопросами, как и многие из светских людей того времени, и к тому же искренно религиозный; несколько лет спустя он бросил и свои богатства, и почести своего звания, чтобы разделить со своим другом преследование Церкви. Пятнадцать или двадцать епископов, одни из патриархата Нестория, а другие из числа его прежних товарищей на Востоке и сторонников его мнений, присоединились к нему и составили тесный кружок лиц, оставшийся верным ему до конца. Прием, сделанный им, равно как и их вождю, в Эфесе был крайне холоден и даже враждебен. Магистрат Эфеса не оказал им никакий почестей, а епископ запер для них все свои церкви¹³⁶; когда они выходили из своих домов, то на улице указывали на них пальцами и всячески старались их оскорбить. Позднее понадобилось, чтобы императорский комиссар при Соборе дал им конвой солдат для защиты. Что же касается Нестория, то, надо сказать правду, он держал себя в своем положении обвиняемого с достоинством, не пытаясь ни проникнуть в церкви, откуда Мемнон непременно велел бы выгнать его, ни сделать какуюнибудь выходку, которую могли бы обратить против него самого.

Немного времени спустя после Нестория прибыл в Эфес и Кирилл со своими пятидесятью египетскими епископами и с почти императорской свитой. Застигнутый на пути страшными бурями на высоте Родоса, он должен был на время зайти в пристань и достиг эфесского порта только с большими повреждениями. Он не преминул приписать спасение себя и своего флота покровительству Марии, Матери Божией¹³⁷, защиту имени которой он на себя принял. Оставив свои корабли стоять на якоре, он вошел в город торжественной процессией: впереди него шли в чинном порядке пятьдесят епископов его, а позади в боевом порядке целая армия епископских слуг, параболан¹³⁸, флотских матросов и наемных людей, носильщиков и нищих, которых он привез из Александрии...¹³⁹

Городской магистрат и народ оказали ему совсем другой прием чем его противнику: его встретили с таким восторгом, что в нем, казалось, приветствовали как бы второго покровителя города.

Епископ Мемнон, столь жестокий по отношению к Несторию и его друзьям, предоставил египетским епископам все церкви и сам лично стал в положение как бы наместника их главы на все время его пребывания в Эфесе. Пресвитеры, городские судьи и граждане Эфеса до такой степени соперничали между собой в выражениях своего почтения и благоугождения Кириллу, что он мог думать, что находится в одной из своих областей на берегах Нила.

Дома патриарха александрийского и Мемнона сделались с этого времени двумя центрами, куда старались завлекать новоприбывших епископов, по мере того как они приезжали. Здесьто именно формировалась армия Кирилла. Формирование ее взял на себя Мемнон, — и, не пренебрегая никакими средствами, ведущими к этой цели, он исполнил свою задачу с беззастенчивою смелостью, последствия которой мы скоро увидим. Беря пример с патриарха, который почти осиротил церковную область свою для того, чтобы иметь на соборе пятьдесят епископов, подающих голос за его идеи, | он приказал прибыть в Эфес всем тридцати пяти епископам своего экзархата¹⁴⁰ и, кроме того, привлек немало и чужих епископов из числа неприглашенных своими митрополитами¹⁴¹: если верить современным документам, некоторые из этих епископов были отлученные от Церкви, низложенные за разные преступления и даже признанные еретиками¹⁴².

Все эти люди были призваны и приняты благосклонно, вопреки церковным правилам. Вслед за ними стеклись в Эфес пресвитеры, оставившие свои церкви, монахи, убежавшие из монастырей, светские люди всякого звания; одних привлекло любопытство, других фанатизм — и все они гордились возможностью оказать содействие торжеству покровительницы Азии. Эта толпа иностранцев, увеличиваемая праздношатающимися людьми всякого рода, не замедлила произвести в городе беспорядки¹⁴³: почти каждый день можно было видеть, то там, то сям, прискорбные кровавые драки. Императорские чиновники должны были принять энергичные меры.

Для поддержания в городе тишины и спокойствия они повыгоняли из города ненужную толпу иностранцев и монахов и сосредоточили в Эфесе гарнизоны соседних городов.

Каковы бы ни были средства обольщения, расточаемые новоприбывшим епископам с целью завербовать их под то или другое знамя, многие из них, однако же, хотели остаться свободными. Вместо того, чтобы присоединиться к двум уже образовавшимся группам, они пытались составить особенную группу людей, действующих по совести, которые решились подождать разъяснения спорного предмета от соборных прений, чтобы склониться на ту или другую сторону; они думали, что окажут полное уважение Собору, если не свяжут себя наперед какимлибо определенным мнением, не выслушав мнения других. Эта средняя партия удерживалась от присутствия на частных собраниях епископов Кирилла, — так начинали называть тех, кто собрался вокруг него под знаменем Марии Богородицы, — равно как и маленького стада Нестория. Члены этой средней партии ожидали, чтобы перейти на ту или другую сторону, прибытия сирийских епископов, которых численность и познания должны были, по их мнению, решить большинство голосов.

Такая тактика их сильно беспокоила Кирилла, который настолько боялся прибытия антиохийского патриарха, насколько другие желали его, — и Мемнон решился подчинить этих упрямцев даже силой, если убеждение не окажет на них никакого действия. Сначала он послал к этим разномыслящим епископам клириков своей Церкви, чтобы вразумить их насчет последствий отделения их от Кирилла; потом—знатнейших граждан города, чтобы их тронуть, ставя на вид, что подавать голос против Кирилла значит содействовать разрушению благосостояния их города, лишая подобающей ей чести Покровительницу его. Кто же из них оставался непреклоненным ни мольбами, ни вразумлениями, на тех указывали городской черни, которая, со свойственной ей дерзостью и грубостью, днем оскорбляла их на улицах до такой степени, что они не осмеливались выходить из домов, а ночью на дверях их Домов делали какиелибо зловещие знаки, указывающие на угрожающую им опасность¹⁴⁴. Напрасно жаловались они городским судьям: те или подсмеивались над ними, или, в свою очередь, называли их самих общественными врагами. Как ни кажутся невероятными эти факты, но позднее они были доказаны гражданскими и церковными исследованиями¹⁴⁵. Многие из этих епископов, старые или немощные, должны были наконец преклонить свои головы и примириться с Кирилловнами, но около шестидесяти остались твердыми в своем решении ожидать приезда Восточных, к тому же и близкого уже. Этим названием Восточных, взятом в частном и ограниченном смысле, обозначали тогда весь епископат и клир антиохийского патриархата; я выскажу в нескольких словах причину этого названия.

Провинция сирийская, самая обширная из римских провинций на востоке Средиземного моря, в официальной номенклатуре но сила название диоцеза Востока, и так как этой первенствующей области Азии присвоено было достоинство консисториального комитства, то высший государственный чиновник, управлявший ею и имевший свою резиденцию в Антиохии, назывался комитом Востока. В силу параллелизма, установившегося со времен Константина, между двумя иерархиями, гражданской и церковной, и антиохийский патриархат, заключавший в себе всю гражданскую область Сирии, носил название архиепископства или патриархата Востока, а епископы, зависевшие от него, обыкновенно назывались Восточными; таким именем их обозначали в распределении церковных диоцезов. Как комит Востока был самым могущественным из правителей римской Азии, так и патриарх Востока был самым могущественным из епископов христианской Азии. Юрисдикция его простиралась даже и за пределы гражданской провинции на обращенных в христианство варваров Аравии или Персии, которые зависели от религиозной митрополии своей, Антиохии, оставаясь совершенно чуждыми Империи.

Вследствие такой чрезмерно обширной юрисдикции антиохийского патриарха, в церковной администрации его патриархата происходило множество промедлений и затруднений; передвижения были громадны и совершались по крайне трудным дорогам. Так, епископам стран Евфрата нужно было употребить более двенадцати дней скорой ходьбы, чтобы явиться к своему патриарху, когда он их призывал к себе¹⁴⁶. А в настоящем случае выбранные для присутствия на Эфесском Соборе епископы должны были еще сначала присоединиться к своим митрополитам, чтобы с ними отправиться в Антиохию, и оттуда уже всем вместе поехать на Собор под предводительством своего патриарха; переезд от Антиохии до Эфеса требовал не менее тридцати двух дней¹⁴⁷, даже в общественных каретах. Из этого видно, какой трудной задачей было для патриарха Востока соединить вокруг себя представителей своей Церкви и привезти их в Эфес. Иоанн Антиохийский еще значительно упростил эту задачу, назначив только по два епископа от каждой митрополии.

Срок, и без того уже слишком короткий для того, чтобы переехать в столицу провинции Азии в промежуток времени между праздниками Пасхи и Пятидесятницы, как это предписывалось в призывной императорской грамоте, был еще более сокращен для Восточных особенным обычаем, соблюдавшимся в восточном патриархате. Там пасхальное торжество не только праздновалось с большим блеском, чем в остальных церквах, но и продолжалось до восьми дней, так что епископы могли в этом году отбыть из своих епархий только в последних числах апреля, так как Пасха приходилась на 19 число этого месяца. Время, требовавшееся для соединения их в центрах митрополий и общего собрания в Антиохии, не позволяло им отправиться в Эфес ранее первой недели мая месяца. Ввиду этого, Иоанн Антиохийский написал уже собравшимся в Эфес епископам, чтобы они соблаговолили подождать прибытия его и восточных епископов несколько дней и по прошествии назначенного срока, обещая со своей стороны всевозможную поспешность, какая только будет зависеть от него. Он надеялся, по его расчету, пропустить не более недели после Пятидесятницы; но он не принял в расчет случайностей, неразлучных с таким путешествием, а таких случайностей представилось несколько. Так, отъезд был замедлен сначала возмущением антиохийцев, вызванным дороговизной съестных припасов, причем патриарх счел своей обязанностью явиться миротворцем. Затем другое замедление произошло вследствие сильного разлива Оронта, повредившего дорогу, по которой должны были ехать епископы¹⁴⁸. Наконец, перед отъездом своим в Эфес Иоанн захотел устроить заседание провинциального своего, синода, который он созвал с целью установить на нем с общего согласия, как следует держать себя на Эфесском Соборе, чтобы вся Сирийская церковь была солидарна с действиями своих делегатов.

На этом синоде обстоятельно и последовательно исследовано было, как надлежало вести себя и действовать по отношению к Несторию и по отношению к Кириллу. Синод был того мнения, что по отношению к Несторию надо действовать в духе примирительном, чтобы тем ободрить его идти далее по пути уступок, на который он вступил уже вследствие увещаний самого Иоанна. Что же касается Кирилла, или точнее его анафематств, то положено было решительно отвергнуть их: если Несторий, слишком упорный в своих мнениях, должен быть осужден, то он будет осужден по крайней мере не в силу этих еретических, богохульных и опасных, особенно для церквей Востока, предложений. Итак, два решения были приняты с общего согласия: снисходительность к Несторию, чтобы ею привести его к раскаянию, и борьба на смерть против анафематств Кирилла. Наконец, все бывшие на синоде епископы обязались взаимно друг перед другом: отправляющиеся в Эфес—сообразоваться во всем с решением провинциального своего синода, а остающиеся — наперед согласиться со всеми действиями своих представителей¹⁴⁹.

Вслед за тем колонна Восточных собралась и двинулась в путь к Эфесу. Андрей Самосатский и Феодорит Кирский были в числе лиц, присутствовавших на заседании синода, где отцы Собора, вполне одобрив сочинения их, написанные в опровержение анафематств Кирилла, им же в особенности поручали поддерживать в Эфесе обвинение против "Египтянина" в ереси; но когда пришлось ехать, Андрей извинился плохим состоянием своего здоровья и остался; Феодорит, мужество которого было недоступно никакой слабости, принял на себя одного всю тяжесть борьбы, поехал и даже предупредил на пути своего патриарха.

Между тем епископы, собравшиеся в Эфесе, в ожидании открытия заседаний Собора, пользовались своим досугом различно. Одни приготовлялись к предстоящим прениям чтением св. Отцов; Кирилл, с помощью протонотария своей церкви, занимался выписыванием из книг Нестория таких мест, которые наиболее подавали повод к обвинениям, и противопоставлял им такие места из св. Отцов, которые наилучше подтверждали его собственное учение¹⁵⁰; другие проводили время в разговорах и спорах о предмете, по поводу которого их созвали в Эфес. Делались частые посещения из одного лагеря в другой, если там имелись друзья; туда ходили для разговоров, для наблюдений и немножко и для шпионства.

Несторий на этих домашних беседах любил защищать тезисы, поражавшие удивлением его противников; он то казался соглашающимся с ними, то упорно стоял на своих мнениях, как бы для того только, чтобы этой изворотливостью ума своего выказать свое умение говорить и приготовиться к предстоящим важным прениям¹⁵¹. Было замечено, что Кирилл редко проходил мимо Нестория и вовсе не подходил к нему. "Он избегает меня, — говорил Несторий со своим обычным высокомерием, — он боится, чтобы я его не обратил". Колкие слова, легкомысленные и дерзкие речи, сказанные на этих домашних беседах, передавались из одного лагеря в другой, поддерживали существующее между ними несогласие и нередко падали на голову их сочинителей: это именно случилось с Несторием в двух достопамятных случаях.

Его посетили два человека, некогда бывшие его близкими друзьями, которые, хотя держались совсем противоположного его учению мнения, но не потеряли к нему прежней привязанности: это были Акакий Мелитинский и Феодот Анкирский. Акакий, раз посетивши Нестория, думал, что ему удалось навести его на более православный образ мыслей, и пришел к нему во второй раз с сердцем, исполненным радостной надежды, чтобы довершить его обращение, как, против всякого ожидания, Несторий стал говорить ему самые странные речи. Епископ Мелитинский, приводя доказательства из св. Писания, утверждал, что Сын Божий истинно и действительно родился от жены, для того чтобы искупить человека от смерти. "Сознайтесь, по крайней мере,—сказал, прерывая его, Несторий, — что если Слово, вторая ипостась св. Троицы, воплотилось, то вместе с ним должен был воплотиться и сам Бог Отец и Дух Святый, потому что Троица есть тройственна и единична по своему существу¹⁵²

Эти слова заставили епископа Мелитинского с ужасом отступить, как вслед за тем один из спутников Нестория, сорвавшись со своего места, вскричал: "Что касается меня, то, находя иудеев виновными в убийстве, я не обвиняю их в богоубийстве, потому, что они убили не Бога, а только человека"¹⁵³; а другой епископ из партии несторианцев стал утверждать, что надобно строго отличать (во Иисусе Христе) Сына Божия, претерпевшего страдания, от Бога Слова¹⁵⁴. Акакий не мог более выносить подобных нелепостей; он вышел от Нестория полный негодования и более не являлся к нему.

Такое же разочарование вынес и Феод от Анкирский. Когда он с жаром излагал учение о вечном Сыне Божием, "родившемся во времени и по плоти из чрева Девы Марии", то Несторий вскричал: "Вы можете думать об этом как хотите, но я никогда не признаю Бога двухмесячного или трехмесячного; никогда не буду поклоняться, как Богу, дитяти, сосавшему молоко своей матери и бежавшему в Египет, чтобы спасти свою жизнь"¹⁵⁵. С этого дня Несторий уже не был более еретиком только, он не был даже и христианином. Друзья его заметили, что он заходит уже слишком далеко и губит себя, — и сказали ему об этом; но он, всегда самонадеянный и легкомысленный, в извинение своих слов, отвечал им: "Ведь я говорил все это только для упражнения в прениях; впрочем, с меня уже довольно этих нескончаемых споров, — и я умываю руки в нечестиях моих противников"

Акакий и Феодот, выходя от Нестория, не могли удержать своего негодования, и разговор их с Несторием дошел до сведения Кирилла. Кирилл хотел, чтобы они самолично засвидетельствовали об этом разговоре, так как он представлял доказательства против Нестория более сильные, чем все, что могли найти в его сочинениях. Оба епископа, как люди честные, немного поколебались, но наконец должны были это сделать. Кирилл имел теперь в руках своих самые очевидные, неоспоримые факты против Нестория и думал только об ускорении кризиса.

Одно важное соображение побуждало его покончить с этим делом до прибытия Восточных. Кто должен был председательствовать на Соборе? По правилам это место должно было принадлежать Несторию, так как он занимал самый первый по важности епископский престол в империи Востока; но будучи обвиняемым, он не мог председательствовать над своими судьями: впрочем, он и сам понимал это и, как мы сказали уже, вовсе не старался выйти из своей роли обвиняемого. После константинопольского патриарха вторым по важности был патриарх александрийский Кирилл; но и он, как мы видели, был также обвиняем¹⁵⁶ императорским письмом; он был обвиняем даже вдвойне: и за смуты, произведенные в Церкви его властолюбием, и за те жестокости и насилия его, на которые приносили жалобу императору египтяне. Поэтому и египетский архиепископ должен был подражать поведению Нестория и отказаться от председательства; но так как обвинение против него не было изложено формально по правилам церковным, подобно обвинению, направленному им самим, против Нестория, то он воспользовался этим недостатком формальности, чтобы отбросить в сторону это обвинение и вытекающую из него неправоспособность, и овладел председательством в силу своего права первенства¹⁵⁷.

Если бы Иоанн Антиохийский присутствовал на Соборе, дело это могло быть поставлено совсем иначе. Иоанн занимал третье место между патриархами и, за устранением Кирилла, он должен бы был по праву председательствовать на Соборе; в случае нужды он мог бы поддержать это свое право одним очень веским аргументом, перед которым исчезло бы всякое притязание со стороны его противника. Вместо неформального обвинения, которому могли предать этого последнего императорские чиновники, Иоанн Антиохийский вез с собой обвинение, изложенное по всем правилам формы, от имени епископов провинции Востока, и, конечно, ни Собор, ни императорские чиновники не позволили бы Кириллу председательствовать на Соборе и направлять прения его по своему желанию. Опасение такого оборота дела, навеянное последними известиями, полученными из Антиохии, сильно тревожило патриарха ЗДександрийского: он поспешил отвратить опасность немедленным °ткрытием заседания Собора.

Двадцатого июня, на тринадцатый день после Пятидесятницы, Восточные еще не прибыли в Эфес; стало, однако же, известно, что они находились в расстоянии от города лишь на несколько дней пути: они остановились на время по причине крайнего изнеможения и болезни некоторых из своих епископов. Между тем голова их колонны, состоящая из самых молодых или самых подвижных, безостановочно и спешно шла вперед, и в этот день дошла уже даже до самого Эфеса. Между прочими в числе их был Феодорит. Иоанн уведомлял через них Кирилла особенным письмом, что и все они Бог даст, прибудут наверное дней через пять или шесть, т.е. числа 26го¹⁵⁸; а два другие епископа¹⁵⁹, посланные Иоанном вперед, заявили со слов Иоанна, что если он не прибудет к этому числу, то не обидится, если Собор откроют и до его прихода¹⁶⁰.

Люди благоразумные и умеренные были того мнения, что нужно подождать прибытия Восточных, частью по чувству вежливости и уважения к епископам, а еще более по чувству справедливости и даже канонической обязанности; нельзя, говорили они, без особенно важных причин, лишать самую обширную и знаменитую церковь Восточной империи права голоса и участия в прениях о догматическом вопросе.

Кирилл, напротив, держался того мнения, что надобно идти далее: "Мы и так уже довольно времени провели в напрасном ожидании их прибытия, нарушая повеление императора, назначившего день 7го июня днем открытия заседаний Собора. Многие из нас за это время подверглись болезни, некоторые, удрученные недугами старости, не вынеся пребывания в чужом городе, упали духом, а некоторые и умерли¹⁶¹; отовсюду слышится требование немедленного открытия заседаний Собора. Пусть же те, которые показали себя точными и заботливыми в исполнении своих обязанностей, не страдают, по крайней мере, от нерадения других". Таковы были причины, высказываемые им публично; но в частном кругу он внушал сторонникам своим и нечто другое. "Восточные, —говорил он, — придут для того только, чтобы оправдать Нестория, которому Иоанн друг и соученик; ведь учение его не есть ли учение Антиохийской церкви? Ожидать их еще долее значит заведомо желать упрочить на Соборе торжество ереси".

Эти доводы партии взяли верх; сосчитали друг друга, и так как на стороне Кирилла нашлось до 198 человек, то он решил немедленно открыть заседание Собора.

Вечером того же дня разослано было всем епископам от имени Кирилла, как председателя, и Ювеналия Иерусалимского, как вицепредседателя Собора, приглашение собраться 22го числа рано утром в церкви Марии, чтобы приступить к открытию Собора. В то же самое время четыре епископа явились к Несторию и вручили ему письменное приглашение явиться на Собор в качестве обвиняемого. Несторий отвечал, что "он посмотрит, что ему делать, когда Собор будет созван законным образом"¹⁶², и немедленно уведомил комита Кандидиана о том, что затевалось. Этот представитель императора, удивленный, как и все, употребил следующий день, 21го числа, воскресенье, на посещение членов большинства, стараясь дать им понять, что они самым вопиющим образом нарушают предписания Феодосия: "Епископы еще не собрались в достаточном числе, — говорил он им, — неужели вы хотите заставить меня, представителя императора, обратить в ничто все решения сделанные до прихода Восточных?"¹⁶³ Это предостережение, кроме того, заявлено было им и письменно Кириллу и Ювеналию¹⁶⁴, за подписью которых разослано было пригласительное письмо к епископам; но Кандидиан не получил на него ответа.

В этот же самый день, в воскресенье, и епископы независимой партии, к которым присоединились и многие из несторианцев, написали протест против удара, приготовляемого Кириллом; они требовали:

1) чтобы для открытия Собора подождали прибытия Восточных, без которых не могло состояться правильное и законное собрание, и которые были уже близко;

2) чтобы прежде чем приступить к открытию заседаний Собора, произвели очистку членов его, изгнав из него епископов неизвестных или недостойных, низложенных или состоящих под запрещением, отлученных или пришедших на Собор без приглашения.

Они объявили в заключение, что если эта их просьба не будет Уважена, то они будут преследовать виновников и зачинщиков всякого действия противного правилам Церкви по всей строгости канонических законов. Шестьдесят восемь епископов, и между ними сорок восемь митрополитов, подписались под этим протестом, который был в тот же самый день предъявлен Кириллу: но и он также остался без ответа, как и протест Кандидиана¹⁶⁵.

В понедельник, 22го числа, на рассвете, сто девяносто восемь епископов, принадлежащих к партии Кирилла, заняли свои места в церкви Марии. Кирилл занимал председательское место, присутствующие члены Собора поместились около него в порядке их степеней, и нотарии — каждый на своем посту. Посреди церкви на высоком столе положили св. Евангелие, показывая присутствующим, что сам Иисус Христос соприсутствует им при исследованиях о чествовании святой Его Матери¹⁶⁶.

В тот самый момент, когда, по обычаю, протонотарий хотел доложить присутствующим о предмете собрания, в церковь вошел комит Кандидиан с отрядом солдат; за ним следовала депутация от шестидесяти восьми епископов, подписавших протест, которая явилась сюда для того, чтобы возобновить свой протест перед лицом собрания, и с нею несколько епископов, заведомо известных как приверженцев Нестория. Приблизившись к собранию Кандидиан громким голосом сказал: "Повеления благочестивейшего нашего императора воспрещают частные собрания, этот источник согласий и расколов, и требуют для составления Собора присутствия возможно большего числа епископов. Но вы сами видите, что многих из них еще недостает, и прибытие их ожидается с часу на час; итак, вы не составляете Собора, вы только частное собрание, и я приглашаю вас немедленно разойтись.

— Прочитайте нам священную грамоту,—так на официальном языке назывались грамоты императора,—вскричало сразу несколько голосов, — священную грамоту!

—Я прочту ее,—прервал их комит Кандидиан,—только перед законно составленным Собором¹⁶⁷. Вы узнаете ее только тогда, когда досточтимый архиепископ антиохийский будет здесь вместе со своими. Он находится уже не далее, как в трех днях пути: я получил об этом достоверное известие от моих чиновников, посланных к нему навстречу; я вам настоятельно повторяю: разойдитесь!"

Ужасный шум последовал за этими его словами. Все говорили зараз. "Как же вы хотите, — говорили Кандидиану,— чтобы мы повиновались императорской воле, когда мы не знаем того, что он повелевает?" И снова крики, чтобы он прочел императорскую грамоту. Кандидиан постоял с минуту в нерешительности, как бы размышляя сам с собой, потом развернул свиток бумаги, который держал в руке, и громким голосом прочитал то, что в нем содержалось¹⁶⁸. Это были данные ему инструкции, которыми определялись его права и обязанности, как главного комиссара на будущем Соборе. Они заключали в себе несколько общих распоряжений: вопервых, относительно состава Собора, чтобы он состоял из возможно большего числа епископов, "для того, чтобы его решения вытекали из одного общего духа, из одного сердца"; затем, относительно порядка исследований, чтобы первыми предметами, подлежащими рассмотрению, были предметы веры, а личные или частные вопросы отложены были к концу всех прений; и наконец, относительно круга обязанностей и прав императорского комиссара, чтобы "светлейший" комит Кандидиан наблюдал за сохранением нынешнего порядка и дисциплины на Соборе, и отнюдь не присутствовал на нем при догматических прениях¹⁶⁹, так как право судить об этих вопросах принадлежало одним только епископам. Чтение этой грамоты выслушано было в глубоком молчании, после чего последовали обычные пожелания долголетия государю, — что заставило комиссара подумать, что собрание расположено покориться его требованию. Вследствие этого он возобновил приглашение разойтись.

Но тогда во всем собрании разразился еще больший шум, чем прежде. Все, чего желали вожаки его, это — добиться от императорского делегата прочтения императорской грамоты и инструкций, которое должно было предшествовать открытию Собора, и через это помешать ему воспользоваться этим пропуском для признания недействительности их действий. Формальность эта бьша исполнена теперь, и комит Кандидиан попал впросак. "Теперь, когда мы знаем священную грамоту, — сказал ему один епископ, пользуясь минутой молчания, — мы намерены в точности сообразоваться с желанием нашего всемилостивого и благочестивейшего Императора, и первым предметом наших рассуждений поставляем вопросы о вере; вследствие этого мы приглашаем светлейшего комита благоволить оставить собрание".

Кандидиан, увидев свою ошибку, старался как мог поправить ее, но его уже вовсе не слушали: шиканье и крики заглушали его голос, так что он вынужден был удалиться. "Они изгнали меня из своего собрания, — говорит он в своем донесении, — с бесчесть ем"¹⁷⁰. Тогда очередь пришла и епископам, его сопровождавшим. На принадлежащих к партии Нестория со всех сторон посыпались такие оскорбления и угрозы, что им не оставалось ничего другого, как бежать¹⁷¹. И с депутацией от шестидесяти восьми поступили не много лучше: ее выпроводили из церкви, не дозволив прочитать принесенного ею протеста¹⁷². Так началась сессия Эфесского Собора, которую неспособный императорский чиновник открыл, сам не зная и не думая о том!

По удалении из церкви всех протестующих, заседание возобновилось, и первенствующий нотарий, александрийский пресвитер Петр, кратко изложил присутствующим подлежащее рассмотрению дело достопочтенного архиепископа константинопольского Ηестория, обвиняемого в ереси. Так как обвиняемого не было налицо в собрании, то потребовали пригласить его лично явиться на Собор для ответа, чтобы по выслушании объяснений с той и другой стороны иметь возможность постановить решение "о спорном предмете веры по общему суждению и соглашению".

Четыре епископа посланы были Собором отнести ему письменное приглашение, составленное по всей форме. Но, оказалось, дом его был окружен присланными Кандидианом солдатами, вооруженными палицами¹⁷³, и посланные от Собора епископы не были приняты; только один чиновник (трибун Флорентий) сказал им от имени архиепископа, что "как только соберутся все епископы, то и он явится".

Тогда послано было новое, повторительное приглашение, но на этот раз посланные Собором другие четыре епископа не могли даже войти и в переднюю комнату его дома, занятую множеством солдат с палицами, и, простояв немалое время подле дома, несмотря на все просьбы, не получили уже никакого ответа¹⁷⁴. Вместе с прилашением, сделанным 20го июня, это было третье и последнее приглашение, требуемое церковным уставом, — и собрание объявило, что оно будет судить по документам. Сначала прочитан был Никейский Символ, как истинное правило веры, и вслед за тем второе письмо Кирилла к Несторию. Председатель просил отцов высказать свое мнение, согласно ли это письмо его с Символом св. Собора Никейского, или нет: все епископы, один за другим, сказали, что они находят это письмо совершенно согласным с никейским изложением веры и со своей стороны с любовью принимают его, признавая учение, в нем изложенное, вполне православным. Потом прочитано было ответное письмо к Кириллу Нестория. Председатель опять спросил членов собрания: как они думают об этом письме? Согласно или несогласно оно с верой, утвержденной на св. Соборе Никейском? Отцы Собора, один за другим по порядку, отвечали, что они находят письмо Нестория не только несогласным с благочестивой верою, изложенной св. отцами никейскими, но и совершенно чуждой ей, и со своей стороны решительно отвергают это письмо, анафематствуют изложенное в нем нечестивое учение и тех, кто так учит и верует. По мере того как отцы Собора, один за другим, высказывали свое порицание этому письму, негодование, возбужденное этим письмом, все более и более увеличивалось в собрании; наконец они все вместе, поднявшись со своих мест, воскликнули: "Мы все анафематствуем это письмо; мы анафематствуем еретика Нестория, и кто не анафематствует его, пусть будет сам анафема!"¹⁷⁵ Когда утихли эти крики, прочитано было письмо папы Целестина к Несторию и непосредственно вслед за ним последнее соборное послание Кирилла к Несторию, оканчивающееся двенадцатью анафематствами. Никто не возвысил голоса, чтобы выразить свое одобрение ему или сделать какоелибо замечание на него; оно было выслушано и без одобрения, и без порицания; между тем один тот факт, что оно было заслушано на Соборе без возражения и внесено в акты Собора без замечаний, влек за собой безмолвное одобрение его. После чтения некоторых других документов меньшей важности перешли к словесным свидетельским показаниям, и тогда представилась умилительная сцена, придающая интерес этому процессу.

Тогда, по вызову одного епископа (Фирма Иоппийского), энергично поддержанному председателем, поднялся со своего места почтенный муж, это был Акакий Мелитинский, который со слезами на глазах и прерывающимся от рыданий голосом сделал такое показание: "Я хорошо знаю, что когда дело идет о вере и богопочтении, должна умолкнуть всякая личная привязанность. Поэтому, хотя я более чем ктолибо любил Нестория и всячески старался спасти его¹⁷⁶, но теперь, по любви к истине, должен открыть то, что я слышал от него, чтобы за сокрытие истины не подвергнуть душу мою осуждению. Тотчас по прибытии моем в Эфес я имел беседу с Несторием и, увидев, что он неправо мыслит, старался вразумить его и отвлечь от ложных мыслей. Он своими словами заставил меня верить, что я достиг своей цели, и я был счастлив. Но спустя десять или двенадцать дней, когда я опять зашел к нему, чтобы продолжать наш разговор, и по обычаю стал защищать истину, то нашел его совершенно изменившимся. Коварными и нелепыми вопросами он старался принудить меня или совершенно отвергнуть воплощение Бога Слова во Иисусе, или допустить, — ни с чем несообразную мысль, что вместе с Богом Словом воплотилось и Божество Отца и Св. Духа. Я с негодованием отверг эти нечестивые мысли, свойственные только в высшей степени злокозненному уму, готовому совершенно ниспровергнуть благочестивую веру, когда один из бывших с ним епископов, вмешавшись в разговор наш, стал утверждать, что Сына Божия, претерпевшего крестную смерть нужно различать от Сына Божия, второй ипостаси св. Троицы. Я не мог более выносить такого богохульства, простился со всеми и ушел"¹⁷⁷.

Когда кончил показание свое епископ мелитинский, поднялся в свою очередь Феодот Анкирский, не менее огорченный и носящий во всей своей фигуре признаки глубокого волнения. "С глубокою скорбью в сердце, — сказал он, — приступаю я к показанию против друга; но так как этого требует служение Богу, то я пересилю мою скорбь и выскажу всю правду по предмету, о котором меня спрашивают¹⁷⁸, хотя, по моему мнению, в свидетельстве моем и нет нужды, так как образ мыслей Нестория ясно открывается из прочитанного письма его к его преосвященству Кириллу. Как в этом послании он утверждал, что о Боге нельзя говорить, что он родился от Девы, питался молоком ее, так и в разговоре со мной неоднократно повторял, что о Боге нельзя сказать, что Он двух или трех месяцев. И не я один слышал от него такие богохульные речи: вместе со мною о них могут свидетельствовать и многие другие епископы"¹⁷⁹, — прибавил он в конце своей речи и тяжело опустился на свое место, видимо удрученный скорбью.

В сравнении с этими показаниями, где честность и истина поражали в каждом слове, последовавшие затем извлечения из речей и писем Нестория были очень бледными свидетельствами; многие епископы потребовали прекратить их чтение, чтобы долее не оскорблять своего слуха этим собранием всякого рода нечестия.

Тогда Кирилл велел читать избранные места из св. отцов, чтобы доказать, что учение, в защиту которого он ополчился, было столь же научное, сколько и традиционное. Когда прения были окончены, приступили к голосованию об осуждении Нестория: оно произнесено было единодушно всем собранием, и следующий приговор о низложении Нестория, составленный по всей форме, включен был в соборные акты.

"Так как нечестивый Несторий не захотел повиноваться нашему приглашению и не принял посланных к нему от нас епископов, то мы оказались вынужденными исследовать нечестивое его учение. Открывши же, частью из тех речей, которые он недавно имел в этом городе и которые подтверждены свидетелями, что он думает и проповедует нечестиво, мы были вынуждены на основании канонов и послания святейшего отца нашего и сослужителя Целестина, епископа римского, произнести против него, хотя и не без горьких слез, следующее горестное определение: "Господь наш Иисус Христос, на которого он изрыгал хулы, устами сего святого Собора определяет лишить его епископского сана и отлучить от церковного общения"¹⁸⁰. Затем следовали подписи в числе ста девяносто восьми; позднее к ним присоединилось еще несколько подписей¹⁸¹, так что число их достигло более двухсот.

Так окончилось заседание Собора, открытое и закрытое в один' день. Когда собрание стало расходиться, была уже темная ночь. Огромная толпа народа запрудила окрестности церкви Марии и соседние с ней улицы; она стояла здесь с самого утра в сильном волнении, в тоскливом ожидании, но без ума. Все спрашивали один у другого с беспокойством о результате окончившихся прений Когда же узнали, что Несторий низложен и святая Дева, покровительница города, признана Матерью Божией, раздались единодушные крики радости. По мере того как епископы выходили из церкви, их восторженно приветствовали и обнимали. Народ провожал их с факелами до самых домов; женщины с благовонными курильницами в руках шли впереди их¹⁸²; это было великое и общее торжество в Эфесе, который был освещен в продолжение всей ночи.

На другой день, 23 числа, приговор Собора был объявлен Несторию в следующих оскорбительных выражениях: "Св. Собор, собранный благодатью Божией по повелению благочестивеших наших императоров в городе Эфесе, Несторию, новому Иуде..."¹⁸³ Этот приговор был вынесен на всех площадях; о нем объявлялось жителям города особенными глашатаями, с трубными звуками¹⁸⁴. В этот же день послано было от Собора письменное оповещение о низложении Нестория и клиру Константинопольской церкви, чтобы он принял меры к сохранению всего принадлежащего патриаршей церкви в целости¹⁸⁵. Двадцать третье и двадцать четвертое числа посвящены были епископами на пламенные проповеди, в которых они наперерыв терзали Нестория, а 25го Иоанн Антиохийский был у ворот Эфеса

III

Итак, 25го июня¹⁸⁶ колонна Восточных (епископов) подошла ι воротам Эфеса, обращенным к Антиохии; в жалких одеждах, ис томленные от пути и покрытые пылью, одни из них были верхол на лошадях, другие на носилках; антиохийский патриарх фигурировал между последними. У ворот города встретил их комит Ириней с почетной стражей, данной ему Кандидианом, и в коротких словах рассказах им о том, что произошло в Эфесе за последние дни: об упорном отказе со стороны Кирилла подождать их прибытия, об открытии им заседания Собора несмотря на протест императорского комиссара и многих епископов, и наконец о суде над Несторием и осуждении его. По мере того, как Ириней пересказывал об этом, гнев овладевал Восточными,—и они решили между собой — тотчас же по прибытии своем на место составить заседание Собора, чтобы принять меры, противодействующие постановлениям Кириллова собрания. Когда колонна снова двинулась в путь, патриарх заметил нескольких епископов, которые, в сопровождении своих клириков, старались пробиться сквозь толпу, чтобы приблизиться к нему. Это была депутация от собрания Кириллова, пришедшая приветствовать антиохийского патриарха с благополучным прибытием и вместе с тем объявить ему от лица этого собрания, чтобы он воздержался от общения с Несторием, как осужденным еретиком. Он догадался о чем хотели сказать ему эти епископы, дал знать, чтобы их оттеснили¹⁸⁷, и отправился дальше.

Прибывши к дому, который они должны были занять, Восточные сошли со своих лошадей и носилок и, как говорит один современный документ, не переменив своих одежд, не отряхнув белевшей на них дорожной пыли¹⁸⁸, вошли в залу, где ожидало их несколько епископов. Это были епископы, державшиеся в стороне от собрания Кирилла и принадлежавшие частью к группе самостоятельных, а частью к стаду Нестория; они пришли поздравить Восточных с благополучным прибытием. Сосчитав своих сторонников, Восточные с горестью увидели, что их было всего только тридцать семь¹⁸⁹ представителей великой церкви Азии. Тогда Иоанн раскаялся, что придал слишком точное толкование императорской грамоте относительно количества епископов, долженствующих присутствовать на Соборе, и раскаяние его сделалось еще сильнее, когда он узнал, что Кирилл и Мемнон имели на своей стороне целую армию приверженцев.

Только что они открыли заседание собрания, как доложили о прибытии светлейшего комита Кандидиана и вслед за тем он вошел в залу заседания в сопровождении своей стражи. Императорский комиссар подробно и обстоятельно изложил им ход события, совершившегося на этих последних днях в Эфессе: как "за пять дней" перед сим александрийский епископ Кирилл и эфесский Мемнон с единомышленными с ними епископами, вопреки формальным распоряжениям императоров, выраженными в данной ему, Кандидиану, священной грамоте, и несмотря на его решительное запрещение делать частные собрания до прибытия всех епископов, собрались в церкви Марии для соборного рассуждения; как они хитростью вынудили его прочитать им императорскую грамоту и затем, не обращая более никакого внимания на его увещания разойтись, по выходе его из церкви, составили заседание Собора. Напирая при этом с особенной силой на ту энергию, которую он выказал перед этим самовольным и самоуправным собранием, и на ту грубую манеру, с какой оно обошлось с ним — представителем императора, Кандидиан, видимо, принимал свои предосторожности, чтобы Сирийцы в донесении своем императору Феодосию не обвинили его в слабости и неспособности. Выслушав этот рассказ, Восточные попросили его, как это сделал и Собор Кирилла, прочитать им императорскую грамоту, заключавшую в себе данные ему инструкции; на этот раз он согласился без всякого затруднения, — и восточные отцы, прослушав чтение императорской грамоты стоя, приветствовали громкими и продолжительными восклицаниями имя благочестивейшего императора. Когда умолкли восклицания, антиохийский архиепископ, обращаясь к императорскому комиссару от лица всего собрания Восточных, сказал, что "грамота благочестивейших императоров так ясна, что не оставляет места никакому недоразумению насчет священной воли их, и что если там — в собраний Кирилла, по прочтении ее, обнаружился мятежный дух неповиновения, то мы — собрание Восточных, выслушав эту грамоту с подобающим благоприличием и покорностью, изъявляем полную готовность исполнить предначертания боголюбезнейших императоров"¹⁹⁰. И вслед за тем, предваряя предстоящее синоду дело исследования о бывшем собрании в церкви Марии, выразил желание наперед услышать из уст самого императорского комиссара, и как происходило в том собрании, и чем оно окончилось. дидиан сказал на это, что в течение всего того дня, когда происходило заседание того собрания, ему совершенно неизвестно было, что у них там происходило; но на следующий день из вывешенных на площадях грамот и торжественных объявлений публичных глашатаев он узнал, что святейший епископ Несторий был осужден и низложен ими. Иоанн спросил: "Как же они пришли к тому, чтобы осудить этого мужа? Соблюдены ли были ими при исследовании его дела каноны и церковные постановления?" — "Так же были соблюдены, как и предписания императора, — отвечал Кандидиан и, пробежав глазами собрание, прибавил: — Я вижу в этом собрании епископов, которые засвидетельствуют это так же как и я"¹⁹¹. Сказав это, он вышел из собрания вместе со своей стражей. Только что оставил он залу, как депутаты от Собора Кириллова испросили и получили позволение войти в собрание и быть выслушанными¹⁹². Они следовали за Восточными пешком, смешанные с толпою, до самого дома, где те остановились, и стояли уже больше часа у дверей его, ожидая, пока их захотят принять¹⁹³. Принятые в зале заседания, эти делегаты сочли своим долгом исполнить в точности возложенное на них поручение, сообщив восточным епископам, что Несторий достодолжным образом осужден Собором за свое нечестие, и что Собор предуведомляет их — епископов, чтобы они не имели с ним общения, под страхом наказания, установленного церковью. Они не имели времени сказать чтолибо большее. "Я знаю все это, — вскричал с нетерпением Иоанн, — ступайте к тем, кто вас послал". Депутаты удалились, но когда они выходили из дому, некоторые епископы и клирики, солдаты и сирийские слуги¹⁹⁴ так исколотили их, что они едва дотащились до церкви Марии, где заседало их собрание.

Между тем собрание Восточных продолжало исследования о событиях в Эфесе. Иоанн попросил епископов, присутствовавших тогда в городе, дать свои показания; в числе их, как мы говорили Уже, был, между прочим, Феодорит Кирский; он показал себя при этом сильно возбужденным против главного виновника и руководителя этих событий, александрийского патриарха. Истинные намерения Кирилла в ускоренном движении и направлении этих событии были, казалось, разоблачены. Очевидно, александрийский патриарх не торопился бы так скоро осудить Нестория, если бы он не имел в виду предотвратить осуждение, угрожавшее ему самому, как автору анафематств, так как процесс константинопольского архиепископа подавал естественный повод к рассмотрению и этого, так важного в настоящем деле, документа, и Восточные находили в нем самый удобный случай, за который Иоанн Антиохийский и в особенности Феодорит предположили горячо ухватиться. Но если Несторий будет уже осужден до их прибытия, то и этот случай к обвинению Кирилла исчезнет; тогда пришлось бы открыть против него прямое обвинение в ереси, от которого он, конечно, сумеет найти средства уклониться. Такова, казалось Восточным, была истинная цель маневров Кирилла, когда они рассмотрели их вблизи, — ив этом они, быть может, не очень ошибались.

После Кирилла начались исследования о Мемноне. На него указывали как на главное оружие жестокостей "Египтянина" про тив тех епископов, которые не хотели присоединиться к его партии. Это он возбуждал против них народ своего епископского города; он приказывал останавливать их на пороге своих церквей, как какихнибудь язычников, так что ни один из них не имел возможности даже в день Пятидесятницы присутствовать при богослужении; он запер для них гробницы добропобедных мучеников и не позволил посетить даже гробницу преблаженного Иоанна, богослова и евангелиста¹⁹⁵, В вычислении преступлений, в которых эфесский епископ был явно виноват, не забыли и дурного управления им своей Церковью. "Мы окажем большую услугу городу Эфесу, — говорило собрание, — если освободим его от этого недостойного пастыря: город Эфес будет нам за то благодарен".

Когда следствие кончилось и собрание потребовало, чтобы "виновники бывшего неизобразимого смятения подвергнуты были наказанию, достойному их преступления", Иоанн предложил на утверждение собрания следующий, составленный им, приговор:

1) Кирилл и Мемнон "как главные виновники совершившегося беззакония, — первый не только за самовольный и самоуправный образ своего действия в Эфесе, в противность правилам церковным и предписаниям императорским", но и за еретическое мудпование свое, обнаруженное в известных его анафематствах, заключающих в себе яд ересей Аполлинария, Ария и Евномия, и не только как еретик, но и как ерисиарх, увлекший в свое заблуждение многих епископов; а второй—как за жестокости, выказанные им в отношении к епископам, не хотевшим пристать к его партии, так и за дурную свою администрацию, — по всей справедливости должны быть низложены, лишены епископства и устранены от всякого церковного священнодействия.

2) Прочие же епископы, позволившие вовлечь себя в заблуждение и участие в противозаконном собрании, должны быть отлучены от общения дотоле, пока, сознавши свою вину, не раскаются, не произнесут анафемы на еретические главы Кирилла и не присоединятся к Восточным, чтобы вместе с ними, согласно с требованиями императорской грамоты, побратски заняться исследованием спорных вопросов и утвердить благочестивую веру, изложенную св. отцами Никейского Собора¹⁹⁶.

Этот приговор принят был собранием единогласно, при криках: "Твоя святость изрекла приговор вполне справедливый и законный; пусть в этом смысле и составлено будет общее определение, за подписью всех нас"¹⁹⁷. И определение, в этом смысле составленное Иоанном Антиохийским от имени всего собрания Восточных, назвавшего себя, также как и собрание бывшее в церкви Марии, " святым Собором, заседавшим в Эфесе"¹⁹⁸, было немедленно утверждено и предложено к подписанию.

Этим определением своим собрание Восточных объявляло постановление Кириллова Собора отмененным и осуждение Нестория уничтоженным: Несторий восстановлялся в своем епископском сане и ранге, оставаясь, однако же, обвиненным дотоле, пока истинный Вселенский Собор не постановит своего решения о нем.

Когда присутствовавшие в собрании епископы подписались, протокол заседания собрания, вместе с определением его, отправили в Антиохию, чтобы получить оттуда столько подписей, чтобы в соединение с первыми они представляли более двухсот соединенных вместе подписей¹⁹⁹. Не закрывая заседания, неутомимый патриарх распорядился, чтобы о состоявшемся определении своего Собора немедленно объявлено было письменно тем, кого оно касается; потом написал городским судьям Эфеса, что Мемнон, недостойный епископ их города, канонически низложен и что они должны созвать избирателей для немедленного замещения его другим епископом. Все это было сделано за один присест: это второе собрание епископов в Эфесе выказало, таким образом, деятельность еще более лихорадочную, чем первое, заседавшее в церкви Марии.

Это последнее собрание, между тем, в то же самое время представляло зрелище самого шумного волнения. Оно только что выслушало донесение своей депутации, посланной к Восточным: возвратившиеся депутаты горько жаловались собранию на Иоанна Антиохийского, что он принял их пренебрежительно и грубо, невзирая на их епископский сан и депутатское звание (заставив немалое время простоять у ворот дома и допустивши в дом в сопровождении солдат), а по исполнении ими поручения от Собора "дозволил комиту Иринею и бывшим с ним епископам и клирикам нанести им оскорбление побоями". "Нас били,—рассказывали они перед Евангелием, находившимся в церкви во время заседания²⁰⁰, — нас били· так жестоко, что мы находились в опасности лишиться жизни", и показывали следы ударов на своем теле.

Каждое слово из рассказа депутатов прерываемо было крика ми негодования, вырывавшимися из всех уст²⁰¹. Со всех сторон слышались голоса, требовавшие возмездия за такие бесчестные поступки, и прежде всего отлучения всех Восточных. И здесь, как и в собрании Иоанна, никто не возвысил голоса, чтобы умерить жестокость внезапных решений, и приговор об отлучении Восточных был порешен собранием единогласно во время этого же самого заседания²⁰².

Кирилл, не теряя времени, приказал тотчас же отнести к Иоанну Антиохийскому письменное объявление²⁰³ о состоявшемся приговоре своего собрания, подвергавшем как его самого лично, так и его приверженцев, отлучению, так что этот приговор собрания Киоиллова мог встретиться на пути с приговором собрания Восточных, предававшем низложению самого Кирилла и отлучению сторонников его. Это было двойное объявление войны без пощады от обеих враждующих сторон, раскол, дышащий непримиримой неприязнью.

Итак, вместо одного общего, предписанного императорской грамотой, Собора, в Эфесе оказалось два Собора, которые, отрицая друг друга, оба считали себя законным Вселенским Собором²⁰⁴. Императорские чиновники были на стороне собрания Иоаннова; город Эфес горой стоял за Собор Кирилла.

На следующий день объявления от имени собрания Восточных²⁰⁵ о низложении Кирилла и Мемнона вывешены были на всех перекрестках, их находили даже на стенах театра...²⁰⁶; но народ эфесский с негодованием срывал и разрывал их. Небольшую силу имело и посланное Иоанном Антиохийским городскому начальству приглашение об избрании нового епископа на место низложенного Мемнона: избиратели не подавали и признака жизни; низложенный епископ, еще с большей чем прежде торжественностью, продолжал совершать богослужение в своих церквах в сослужении со своими товарищами, такими же отлученными, как и он сам²⁰⁷, и народ во множестве стекался на эти служения послушать проповедей, исполненных обличений и порицаний. Между тем доступ в эти самые церкви в то же время был совершенно закрыт лля Восточных²⁰⁸; попытка, сделанная однажды Восточными, силой войти в церковь Иоанна Богослова отражена была силой²⁰⁹. Вскоре за тем раздражение эфесского народа против Восточных стало обнаруживаться и актами прямого насилия. "Мы дошли до крайних бедствий и ежедневно видим смерть перед своими глазами, — жалобно писали Восточные префекту, взывая о помощи, — как во время войны, мы находимся в постоянном страхе нападений; жилища наши уже не один раз отмечались зловещими знаками, угрожавшими нападением; нас держат в осадном положении, препятствуя собираться вместе; даже больные наши, нуждающиеся в свежем воздухе, не смеют поднять поникшие головы и вьшли из дома, страшась единоплеменников своих, как жесточайших врагов". Чтобы положить конец этим жестоким поступкам городской толпы, которые были терпимы городским начальством или делались от его имени, императорские чиновники должны были прибегнуть к помощи военной силы; но на помощь городской черни явилась милиция Кирилла, матросы, флотские служители и шараболаны, — и между египтянами и солдатами происходили ежедневные стычки. Ввиду такого смутного и возбужденного состояния умов императорский комиссар распорядился, чтобы вокруг жилища Иоанна Антиохийского и Восточных постоянно находилась воинская стража, обязанная строго наблюдать за всеми входами и подходами к нему; а для охраны дома, занимаемого Несторием, наняты были деревенские жители пригородного местечка Зевксина. Вместо мирных прений Собора об одной из священнейших тайн христианства, Эфес представлял зрелище анархии без примера, как и без основания.

Между тем в Константинополь приходило донесение за донесением, послание за посланием, представлявшие положение дел в Эфесе в самых различных красках: каждая партия определяла его со своей точки зрения, соответственно своим интересам и видам.

Несторий и единомышленные с ним епископы в донесении своем императору, принося жалобу на противозаконно, вопреки постоянным обычаям Церкви и положительным предписаниям императорской грамоты, составленное "египтянами и азийцами" отдельное собрание, постановившее "всем известное" низложение, и на "варварские притеснения и обиды", чинимые в особенности Мемноном, умоляли его величество или составить другой законный Собор, на который, по устранении из него всех лишних элементов, вносящих одни смуты, допущены были бы из каждой провинции вместе с митрополитом только двое знакомых с делом епископов, или же дозволить им возвратиться домой, так как при настоящем положении дел в Эфесе они не могут более жить в нем, не опасаясь за свою жизнь²¹⁰.

Восточные, с Иоанном Антиохийским во главе, со своей стороны доносили императору, что прибывши в Эфес они нашли собравшихся в нем для рассуждений о вере епископов в таком угнетении и страхе, город — в таком смятении и все дело веры, предстоявшее исследованию Собора, в таком расстройстве, что принуждены были главных виновников этого беспорядка и смятения, Кирилла и Мемнона, подвергнуть низложению, а сообщников их — отлучению; и с тем вместе просили августейшее его благочестие, чтобы он повелел постановления незаконно составившегося Собора Кириллова считать не имеющими силы, отдельное собрание сторонников Кирилла рассеять, а дело Нестория снова передать на суд действительного Вселенского Собора, составленного согласно с канонами и предписаниями императорской грамоты. Процесс Нестория в уме Восточных тесно и неразрывно соединялся с вопросом об анафематствах Кирилла; поэтомуто собственно они и настаивали на том, чтобы этому делу снова дан был законный и правильный ход. Они советовали также императору, в случае если он соблаговолит исполнить их прошение, назначить для присутствия на Соборе определенное число епископов из каждой митрополии; они полагали, как и Несторий, что для успешного хода исследований вполне достаточно было бы и двух епископов; но формальное предписание такого или иного определенного числа епископов казалось им необходимым, чтобы "люди бессовестные, опираясь на одно только множество голосов, не имели возможности угнетать совесть других"²¹¹.

Императорские чиновники в своей официальной корреспонденции выражали такое же неблагоприятное мнение о состоявшемся под председательством Кирилла заседании Эфесского Собора и постановленных на нем определениях, как и Несторий и Восточные: выставляя дело Собора, как дело одних личных страстей партий, они много распространялись о беспорядках и насилиях, производимых в Эфесе партией Кирилла²¹². Но эта партия, в свою очередь, выставляла их самих не в лучшем свете: составленное от ее имени Мемноном послание к императору было полно горьких обвинений против них за их образ действий, явно пристрастный к одной стороне (т.е. Несторию и Иоанну Антиохийскому) и враждебный к другой (т.е. к собранию Кирилла). Что же касается До ее собственных действий, до открытия ею соборного заседания и постановленных на нем определений, то, изложив обстоятельно весь ход этого заседания, она выражала полную уверенность, что все деяния ее Собора были вполне правильны, соглас ны "с канонами Церкви" и с предписаниями императорской грамоты, а постановленное им определение о вере выражает истинное и согласное мнение всей христианской Церкви Запада и Востока, и представляя императору самые записи деяний Собора, на стоятельно просила его, не внимая никаким посторонним внушениям и наветам (Кандидиана и Иоанна Антиохийского), безотлагательно утвердить это постановление, приняв вместе с тем со своей стороны соответствующие меры к истреблению плевел, посеянных на ниве Церкви Несторием²¹³.

Среди таких противоположных представлений об одном и том же деле, император и его советники не знали на что решиться, колеблясь то в ту, то в другую сторону²¹⁴. Частные письма из Эфеса, ходившие в Константинополе из рук в руки и доходившие до сведения правительства, еще более увеличивали нерешительность его, указывая на императорских чиновников как на преступников, виновных во всякого рода противозаконных поступках и жестокостях. Императорский комиссар, комит Кандидиан, обвиняем был в том, что он нападал на епископов со своими солдатами и приводил в смятение весь город, задерживал на таможне продовольствие для членов святого Собора, наконец, платил церковные деньги жителям Зевксина, охраняющим Нестория, и дозволял им публично произносить хулы против св. Собора, которым учил их Несторий²¹⁵. Мемнон в своем письме к Константинополь скому клиру обвинял в особенности комита Иринея в наглости, с которой тот подучал этих простых и невежественных людей наносить ежедневные оскорбления членам Собора на глазах Иоанна Антиохийского"²¹⁶.

Цель этих писем была — произвести давление на императора помимо его правительства, — и мы увидим, что цель эта была достигнута. Рассчитывая на слабость государя, на его мнительность и постоянную изменчивость мыслей, приверженцы Кирилла проси ли у него как милости, чтобы он выслушал их лично, дозволив де путации из их членов представиться ему в его дворце: какого более справедливого, более благочестивого и боле просвещенного судью они могли желать, как сам император Феодосии?

Неизвестность истины среди этих противоречий утомила импеатора и его совесть. Он решил послать в Эфес ловкого делового агента, магистриана Палладия²¹⁷, чтобы он все самолично наблюдал и немедленно затем донес словесно о том, что увидит и услышит: тогда император, осведомленный о настоящем положении дел в Эфесе, примет окончательное решение²¹⁸. Вместе с тем, в ожидании возвращения этого агента, чтобы защитить императорских чиновников, находившихся в Эфесе, от публичных обвинений, правительство решило прекратить на время всякую частную корреспонденцию между этим городом и Константинополем, и с этой целью предписаны были им разные административные меры. Приставы полиции и таможни получили приказание осматривать путешественников и их поклажу, как при отъезде, так и по прибытии, чтобы узнать не укрывали ли они какойнибудь запрещенной переписки. Обыск производился строгий, наказание полагалось тяжкое, так что партии крайне затруднялись, как им пересылать свои письма и объявления; но воображение их было неистощимо, и они почти всегда успевали в этом, противопоставляя хитрость силе.

Был в Эфесе один, всем известный, нищий, который ходил каждый день по улицам города с узловатой палкой в руках, прося милостыни у проходящих. Этот нищий вдруг исчез: из милосердия он получил место на одном судне, отходившем в Босфор, вероятно между багажем и животными гарнизона. Он не имел при себе ничего, кроме своей палки и бедной одежды, и у него, конечно, не нашли ничего, если только осматривали его; его не обеспокоили более и по приезде, также как и при отъезде. Сошедши с судна на берег, он отправился просить милостыни по улицам Константинополя, как это он делал в Эфесе. Однако он повидимому хорошо знал город, потому что без запинки направлялся по пути в один монастырь, находившийся за городскими воротами, где настоятелем был авва Далмат. Он постучался и просил позволения видеться с архимандритом, говоря, что должен открыть ему некоторые важные вещи; но не такто легко было получить доступ к достопочтенной особе настоятеля. Должно было пройти немало времени в переговорах, пока нищий наконец был принят. Тогда, открывши свою палку, которая была внутри пустая, этот странный посланец передал архимандриту письмо Кирилла к епископам и монахам константинопольским, некоторые другие письма, и вместе с ними протокол заседания Собора, которого еще не было in extenso в императорском городе²¹⁹. Далмат прочитал эти бумаги с жадностью, и прочитав их, задумал проект, который и привел без замедления в исполнение.

Но мы должны сказать наперед несколько слов о том, кто такой был архимандрит Далмат и почему отцы Собора выбрали его между всеми поверенным и истолкователем своих жалоб. Он принадлежал к тому классу монахов, тогда еще редких, которые, входя в монастырь, давали обет не выходить из него живыми; некоторые из них, чтобы не выходить оттуда ни живыми, ни мертвыми, устраивали себе там и могилу. Такая полная преданность их уединению была вознаграждаема народом и Церковью уважением, доходящим до благоговейного почтения; Далмат заслуживал того и другого в высокой степени.

Бывший офицер императорской стражи Феодосия 1, Далмат потерял сразу жену и двоих детей: это несчастье так сразило его, что он оставил свет и посвятил свою жизнь Богу. Сын его Фаустин, единственный оставшийся в живых, пожелал последовать за отцом в его убежище, чтобы соединять свои слезы и молитвы с его слезами и молитвами до тех пор, пока смерть не соединит их в одной могиле. Далмат был честный, образованный, прозорливый и мудрый советник в мирских делах, хотя и не жил больше в мире; сам император не раз лично приходил к нему посоветоваться в затруднительных обстоятельствах. Рассказывают, что по поводу выбора Нестория на епископский престол Константинополя этот пустынник предсказал императору, что этим выбором он вызовет много бурь, которые долго не прекратятся в Церкви и империи²²⁰.

Это предсказание о новом патриархе приписывали откровению свыше, потому что Далмат почитался за прозорливца. Мысль, которая пришла ему на ум, когда он читал бумаги, принесенные нищим, была — собрать монахов из всех окрестных монастырей, — а их было не мало в предместье Константинополя, — и торжественным шествием отправиться к императору, чтобы объяснить ему, что от него скрывают истинное положение дел в Эфесе, и испросить у него дозволения явиться к нему депутатам Собора для объяснения; это, в сущности, было именно то, чего желал Кирилл.

Этот проект быстро возник в уме архимандрита; но он тотчас же вспомнил, что дал торжественный обет никогда не выходить при жизни из монастыря, в котором он прожил уже сорок восемь лет²²¹· Может ли он нарушить этот священный обет даже для такой высокой и благородной цели? Им овладело сомнение, и он провел ночь без сна, в молитве. Вдруг он услышал голос как бы с неба: "Далмат, выйди отсюда!"²²² Утешенный и укрепленный в своих мыслях, он немедленно пригласил к себе своих товарищей, архимандритов, и изложил им свой проект: те приняли его с удовольствием. Несколько дней спустя, на восходе солнца, из всех монастырей отправились крестным ходом к монастырю Далмата, а оттуда по улицам города к императорскому дворцу; на всем пути монахи пели псалмы попеременными хорами²²³ (антифоны). По мере того как они шли, к ним присоединялись жители города и сопровождали их, принимая участие в их пении. Дошедши до дворца, процессия остановилась у ворот его, продолжая пение псалмов, а архимандриты приглашены были в покои императора. Неожиданное появление аввы Далмата, которого никогда не видели вне своего монастыря, перед императорским дворцом, надо полагать, произвело на Феодосия сильное впечатление, если он, так ревниво оберегавший свою власть и никогда не терпевший насилия, милостиво, не сказав ни слова, принял такой поступок со стороны монахов, который в другую минуту оттолкнул бы как личную обиду себе.

Представ перед императором, Далмат в немногих словах объяснил ему причину своего посещения, вручил ему послание Собора и, пока император пробегал глазами эту бумагу, воскликнул: "Справедливо ли это, благочестивейший Август, чтобы голос одного нечестивца (он обозначал этим именем комита Кандидиана)²²⁴, имел для вашей совести больше значения, чем голоса шести тысяч епископов, распространенных по всей вселенной, которые следуют учению отцов, собранных в Эфесе?"²²⁵ Приступив затем к главному предмету — просьбе о дозволении посланным от Собора депутатам придти во дворец, чтобы объяснить подробно все, что и как сделано было на Соборе, архимандрит настаивал, чтобы это прошение было уважено, так как этого требует справедливость. "Я не противлюсь этому; пусть имеющие прибыть епископы придут ко мне", — сказал император. — "Но, — возразил Далмат, —им никто не дозволяет придти к вам". — "Никто и не запрещает", — отвечал император. — "Чиновники ваши противятся этому; они задерживают послов Собора и запрещают им приходить сюда, — смело сказал на это авва Далмат, и затем присовокупил,—вот, сторонники Нестория, те во множестве приходят и уходят беспрепятственно, а доносить вашему благочестию о деяниях Собора никто не дозволяет". — "Это уж мое дело,__

прервал его немного уколотый Феодосии, — я отдам на этот счет приказания, которые будут исполнены".

Можно предположить, что при этих словах улыбка недоверчивости пробежала по губам архимандритов, потому что авва Далмат стал просить императора, чтобы он написал приказание своей рукой²²⁶. Далмат ли, предвидя эту сцену, наперед приготовил письменное дозволение епископам прибыть в Константинополь и представил его государю для подписания, или же государь сам написал его, — мы этого не знаем; но во всяком случае подписанная императором бумага осталась во владении архимандритов. Довольный или недовольный в глубине своей души, Феодосии сделал все, чего от него хотели и, отпуская своих посетителей, прибавил только следующие слова: "Отцы, молите Бога за меня!"²²⁷

Когда архимандриты вышли из дворца к стоявшим у ворот его монахам и народу, те в один голос воскликнули: "Что сказал император? Объявите нам волю его"²²⁸. Один из архимандритов, поднявши руку, в которой держал императорское дозволение, сказал им: "Пойдемте в церковь святого мученика Мокия²²⁹; там мы прочитаем вам и послание отцов Собора, там же узнаете вы и ответ императора". Тогда процессия двинулась в обратный путь, воспевая 150 псалом: "Хвалите Господа во святых Его; хвалите Его на непоколебимом троне могущества Его!.. Хвалите Его звуками труб; хвалите Его на гуслях и арфах!" От времени до времени крики "анафема Несторию!" прерывали пение стихов псалма. Улица, по которой шла процессия монахов, с восковыми свечами в руках, была одна из главных, а церковь св. Мокия стояла на краю города, в окрестностях монастырей; поэтому когда процессия подходила к ней, то постепенно собиравшаяся и присоединявшаяся к ней толпа народа была многочисленна. Когда монахи и народ вошли в церковь, им прочитано было сперва послание отцов Собора, вызвавшее в собрании единогласное восклицание "анафема Несторию!" Вслед за тем авва Далмат взошел на возвышенное место и желая унять расшумевшийся народ воскликнул: "Умолкните и стойте спокойно, если хотите слушать, и не прерывайте моей речи, чтобы верно понять то, что вам будет сказано". Затем он в кратких и общих чертах, не пускаясь в подробности (по чувству смирения и из уважения к лицу императора, как сказано в подлинном документе), передал народу разговор, происходивший между ним и императором, и в заключение своей речи сказал: "Я уверен, что император последует внушению Бога и святого Собора, а отнюдь не развращенным людям; итак, молитесь, братья, за императора и за нас". Тогда грозный крик "анафема Несторию!"²³⁰ вылетел из всех уст, и монахи разошлись по своим монастырям.

Как только весть о данном императором дозволении избранным от Собора епископам прибыть в Константинополь, для объяснения дела Собора, дошла до Эфеса, Собор поспешно отправил двух египетских епископов, Феопемпта Кабазского и Даниила Дарнийского, с письмом к авве Далмату²³¹. Узнав об этом посольстве, и Восточные со своей стороны нашли нужным послать от себя ходатая ко двору; но не смея без императорского разрешения послать коголибо из епископов, они отправили с этой целью известного своей преданностью делу Нестория и связями с правительственными и сановными лицами при дворе комита Иринея с посланием к императору, в котором, принося жалобы на притеснения и насилия, претерпеваемые ими в Эфесе от народа по наущению Кирилла и Мемнона, просили императора благосклонно принять подателя послания и выслушать от него обстоятельные объяснения истинного положения соборного дела в Эфесе, так как он знаетде хорошо весь ход этого дела с самого начала его и, кроме того, имеетде сообщить "и много спасительных средств, которыми можно восстановить спокойствие в святых Божиих церквах"²³². Какие это были такие спасительные средства, которые собрание Восточных поручало Иринею сообщить императору, послание умалчивает. Но вскоре затем Восточные нашли нужным, в подкрепление миссии Иринея, переслать через него императору новое послание, в котором, выставляя на вид явноде неправославный образ мыслей Кирилла, выраженный им в известных анафематствах его, и насильственный образ действий, употребляемый им для поддержания и распространения еретического учения своего, они уже прямо и решительно заявили, что при настоящем положении дел в Эфесе, ввиду необузданного самовластия и невыносимого давления, производимого Кириллом и Мемноном, "завладевшими Эфесом как бы некоторою крепостью", единственное средство спасти православную веру и водворить мир в Церкви состоит в том, чтобы "обуздать и низложить этих главных виновников всех смут, дерзость и тиранство которых, как вихрь, увлекает слабых в еретическое зломыслие", или же перевести заседание Собора из Эфеса в какойлибо другой город поблизости от императорской резиденции (например, Никомидию), где бы можно было свободно и безмятежно исследовать дело веры и "из Писаний и отеческих творений изобличить Кирилла" и сторонников его²³³.

Послы Собора прибыли в Константинополь тремя днями ранее Иринея и успели за это время обстоятельными и правдивыми объяснениями деяний Собора произвести на многих высокопоставленных особ при дворе, государственных сановников и военачальников настолько сильное впечатление, что большинство их пришло к убеждению, что суд над Несторием произведен был Собором правильно и осуждение его постановлено законно. Такой взгляд на дело Собора в особенности крепко усвоил себе и горячо стал поддерживать при дворе императорский камергер Схоластик, после того как он узнал за достоверное, что Несторий в Эфесе ни под каким условием не соглашался принять наименование Девы Марии Богородицею. Поэтому когда Ириней прибыл в Константинополь и начал хлопотать в пользу Нестория против Собора, то, не говоря уже о сильном возбуждении против него большинства константинопольского клира и народа, и в высших правительственных и придворных сферах он встречен был вначале более чем холодно. Тем не менее, при содействии некоторых влиятельных лиц из прежних друзей Нестория, еще не совсем изменившихся в отношении к нему, он добился того, что в нарочито устроенном собрании важнейших правительственных лиц был выслушан и, зная хорошо господствовавшее при дворе и в правительстве предубеждение против александрийского патриарха, так искусно умел затронуть эту струну, что рассказами своими о деспотическом самовластии Кирилла и терроризме Мемнона, как очевидец и самде лично немало пострадавший от них, успел произвести впечатление: выслушав его показание, многие готовы были совсем переменить свой взгляд на дело Собора и видеть в поспешном осуждении Нестория проявление одной личной иерархической вражды и жестокости "Египтянина" против архиепископа константинопольского, склоняя к такому воззрению и самого императора. Послы Собора, конечно, не оставались пассивными зрителями такого оборота дел: не один раз, на бывших частных собраниях, они вступали в состязание с Иринеем, оспаривая истинность его показаний и защищая дело Собора; объяснения их выслушивались, но уже далеко не с таким доверием как прежде. После неоднократных таких состязаний и споров, не приведших ни к чему решительному, решено было, чтобы та и другая сторона, т.е. Ириней и египетские епископы, явились вместе перед императором в общем собрании государственных сановников и представили доказательства правоты своих слов и показаний. Боясь, конечно, в случае неблагоприятного для себя исхода дела на императорском суде, и неудовольствия со стороны Восточных за недостаточно энергичную и умелую защиту его, и гнева со стороны императора за неуместное вмешательство в него, Ириней долго отказывался последовать этому решению, уверяя, что он вовсе не Уполномочен собранием Восточных быть адвокатом его, а прибыл в Константинополь только для того, чтобы доставить послания их императору; но принужден был уступить настоятельным и грозным требованиям: "За такие слова мои, — пишет он Восточным, — я едва не был растерзан". Когда он шел в царские палаты, то раздражение против него, как отъявленного несторианца, принявшего на себя роль ходатая за дело Нестория против Собора, в среде собравшейся толпы народа было так сильно и обнаруживалось такими недвусмысленно угрожающими криками, что он серьезно опасался "быть брошенным в море". Но зато в самой царской палате, перед лицом императора и его советников, он нашел себе прием более чем внимательный, а по окончании заседания совета вышел из него с торжеством победителя. Императорский совет, выслушав показания той и другой стороны по делу о низложении Нестория и сличив их с донесениями Кандидиана и сообщениями Палладия, нашел, что дело это действительно, как поставлял на вид Ириней, и начато, и ведено было неправильно, — что "Кирилл не должен был открывать заседания Собора, не дождавшись прибытия Восточных, да и не имел права на то без позволения императорского комиссара, а по открытии заседания отнюдь не должен был находиться в числе судей, а тем более занимать место председателя суда и руководителя судебных прений, так как сам был в числе лиц, подлежавших суду Собора"²³⁴, — и на основании этих данных, добытых исследованием, постановил: низложение Нестория, утвержденное собранием Кирилла, признать незаконным и не имеющим силы, а суд, произнесенный собранием Восточных над Кириллом и Мемноном, как главными виновниками незаконного низложения Нестория, одобрить и утвердить, объявив об этом постановлении во всей Церкви императорской грамотой.

Таким образом, дело Собора, порученное защите египетских епископов, казалось, было совсем проиграно ими. Но вот на помощь к ним пришел ловкий и энергичный пособник и поборник дела Собора, синкелл и врач Кирилла Иоанн, — и ему удалось снова привлечь на сторону Собора многих высокопоставленных особ и произвести таким образом в кругу советников императора разделение в мнениях: одни из них стали теперь думать и утверждать, что надобно пока оставить в силе все доселе сделанное Собором епископов в Эфесе, как на собрании сторонников Кирилла, так и на собрании Восточных, и утвердить низложения, постановленные тем и другим собранием, т.е. и Нестория с одной стороны, и Кирилла с Мемноном с другой; другие же, напротив, были того мнения, что ввиду все еще не вполне разъясненного положения дел Собора Эфесского, не следует утверждать постановлений ни того, ни другого собрания, а надобно вызвать в Константинополь избраннейших епископов, принадлежащих к той и другой партии, для того, чтобы они здесь, в присутствии высших сановников империи, с полным беспристрастием и справедливостью исследовали как самое дело веры, подавшее повод к спорам, так и то, что сделано было доселе по этому делу; третьи, наконец, были того мнения, что прежде чем решиться вызвать в Константинополь делегатов от обеих, враждебно стоящих одна против другой, партий, на которые разделились прибывшие в Эфес на Вселенский Собор епископы, надо бы серьезно попытаться наперед устроить мир и согласие между самими этими партиями непосредственно, послав для этой цели в Эфес полномочного сановника²³⁵. Это последнее мнение было наиболее по сердцу императора, начинавшего уже сильно тяготиться зрелищем происходивших на его глазах нескончаемых споров и разделений, — и он с радостью ухватился за него; но — из опасения ли, чтобы Кирилл и Мемнон с одной, и Несторий с другой стороны, вследствие упорной и непримиримой личной неприязни своей друг к другу, не помешали предполагаемому делу примирения и соединения епископов в одно общее собрание; или же просто из желания заявить им свой императорский гнев и наказать их за те смуты и раздоры, какие они своей личной враждой друг к другу посеяли в Церкви, правительстве и даже в самом императорском дворце, — он вместе с тем, без особенных колебаний, изъявил свое согласие и на мнение тех, которые советовали утвердить низложение всех трех главных виновников смут и разделений, произошедших между собравшимися в Эфесе епископами, решившись наконец пожертвовать Несторием делу умиротворения Церкви.

Соединив таким образом первое и третье мнение вместе, он окончательно постановил отправить в Эфес чрезвычайного и полномочного посла, поручив ему: 1) постараться всеми силами достигнуть примирения партий, чтобы составить из них одно общее собрание, которое и было бы действительным Вселенским Собором; 2) если упорство вождей станет решительным препятствием к этому желаемому соединению, то —для блага церковного мира—Кирилла, Мемнона и Нестория, от которых и изза которых происходят все смуты в Церкви, удалить со сцены; 3) если же и после этого все усилия к примирению не будут иметь успеха и нельзя будет из двух собраний составить одного Собора, то разослать епископов по своим церквам, тщательно справившись наперед о мнении каждого епископа относительно спорного вопроса веры, чтобы император мог знать мнение большинства епископов²³⁶.

Такое важное и деликатное поручение требовало человека высокого по положению, уму, характеру и заслугам: император думал найти его в лице комита Иоанна, члена священной консистории.

Примечания

¹¹⁴ Laodiceae in Syria duo erant viri codem nomine nuneupati, pater et filius. Uterque enim Apollinarius dicebatur. Et pater quidem presbyteri gradum in Ecclesia obtinebat, filius vero lectoris fungebatur officio. Socr, II, p. 46.
¹¹⁵ Socr,II,p.46.
¹¹⁶ Sozom, V, 17. Юлиан имел привычку говорить: Nostri sunt sermones, nostrumque graecari quippe qui deos colimus. Greg. Nazian, Orat. in Julian. — См. Histoire de la Gaule sous la dominatiom romaine, t. II, ch. 7 и мои рассказы из римской истории: Блаж. Иероним, кн. II.
¹¹⁷ Socr., III, 16.
¹¹⁸ Sozom.,V,18.
¹¹⁹ Greg. Nazian. Ep. 1. — Athanas., ad Epict. — Epiphan., Haeres., 77.—Hieron. Ep. 13 et passim. — Theodor., V, 3. Socr., II, 46.
¹²⁰ Theodor., V, 4.
¹²¹ Аполлинарии, как богослов александрийской школы и защитник "единосущия'' Божественных Лиц св. Троицы против ариан, стоял в довольно близкихидружественньосотношенияхкглавньшзащитшжам"единосущия", считался духовным сыном Афанасия В., другом Василия В. и вообще в кругу "единосущников", богословов александрийского направления, был свой, родственный им по направлению мысли, человек. Из этого, конечно, отнюдь не следует, что великие и славные защитники "единосущия" на Востоке, Афанасий, Василий, Григорий и др., солидарные с Аполлинарием в теологическом учении его о единосущии Божественных лиц св. Троицы, разделяли и христологическое учение его о единосущии или единстве естества И. Христа, хотя надо сказать, что такие аполлинаристические термины, выражавшие это учение его, как: "слияние", "сорастворение", "сопроникновение", "смешение" двух естеств в Богочеловеке—далеко не внушали им такого ужаса, как богословам антиохийского направления, и нередко употреблялись даже ими самими. Но отсюда становится понятно, почему учение Аполлинария находило себе, и по смерти его, сочувственный прием в кругах "единосущников" на Востоке. Примеч. переводчика.
¹²² Аполлинарий, действительно, не установив в уме своем твердых и точных понятий о различии Божественных Лиц св. Троицы, недалек был от слияния их в единстве Божественного существа и взаимного смешения. Эта, можно сказать, принципиальная наклонность ума его к слиянию различий в единстве сущности, в известной степени общая богословам александрийского направления, выразилась и в его взгляде на различия естеств в И. Христе, Божеского и человеческого. При строгом понятии своем о единстве существа И. Христа и нераздельности Его ипостаси, на раскрытие и утверждение которого (понятия) направлены были все помыслы его, Аполлинарий был недалек от того, чтобы существенно различные естества в И. Христе рассматривать как две различные стороны одного и того же существа (Божественного), и человеческое естество И. Христа понимать как только модус, форму, облик Божественного существа Его. Примеч. переводчика.
¹²³ Tota secularium litteraram schola nihil aliud hipostasin, nisi usiam novit. Et quiscam rogo, ore sacrilego, tres substantias praedicabit? Una est Dei et sola natura, quae vere est. Hieron., Ep. 14. — In tribus vocabulis, trinominem credens Deum, in Sabellii haeresim incurrit. Hieron., in Lucifer.
¹²⁴ Novellum nomen exigitur. Qui, quaeso, ista Apostoli prodidere! Hieron. Ep. 14.
¹²⁵ Σνωσις φυσιχή — unio naturalis. Concil., III, p. 213. 126
¹²⁶ Theodor., Ep. 113.
¹²⁷ Liber., IV. —Andrea et Theodoretus epicopi, qui adversus capita scripserunt. Conc.,IlI,p.669.
¹²⁸ Theodor. Ep. 119,233.
¹²⁹ Theodor. Ep. 10,79,81. — Procop., De aedif. Just.
¹³⁰ Theodor. Ep. 79,83.
¹³¹ Cyrillus quidem quiquaginta episcopos aegyptios congregans. Concil., III, p. 320. Evagr., 1,3.
¹³² Alter vero plusquam triginta asiaticos, et alliquos alios. Conc, III, p. 320.
¹³³ Это едва ли верно: древнее, и широко распространенное в Церкви, предание, напротив, указывает место кончины Матери Божией в Иерусалиме, а место погребения ее на горе Елеонской. Частное мнение об этом эфесян, приурочивавшее место погребения Богоматери к своему городу, иное дело. Но чтобы это мнение нашло себе выражение и на Эфесском Вселенском Соборе, на это в актах Собора мы не нашли нигде ясного указания, и даже намека: всюду говорится только, что в Эфесе была великая, т.е. соборная церковь, называемая "Мария", но нигде не говорится, чтобы в этой церкви была гробница или могила Девы Марии; упоминается не раз и о другой великой церкви в Эфесе, называемой "Иоанн Богослов", но при этом ясно говорится о гробнице этого апостола в церкви, носящей имя его. Фраза, сказанная в одном соборном документе (послание собор, к клиру и народу константинопольскому: Concil., III, p. 300) об Эфесе: "здесь (пребывают) Иоанн Богослов и св. Дева Богородица Мария ", — фраза, которую, быть может, имел в виду автор, по нашему мнению должна быть относима к соборным храмам в Эфесе, носившим имена их, из которых в одном, несомненно, была и гробница святого, а в другом, более чем вероятно, не было ее. Примеч. переводчика.
¹³⁴ Concil, III, p. 231,293.
¹³⁵ Nestorius cum ingenti promiscuae plebis multitudine Ephesium advenit. Socr., VII, 24. —Nestorius primus illic adfuit. Evagr., 1,3.
¹³⁶ Memnon Ephesiorum episcopus sanctas ecclesias, sanctorumque martyrum aedes et sacrosanctam apostoli Ioannis basilicam nobis praeclusit. Cone, III, p.296,313.
¹³⁷ Mare sese subdidit. Concil, III, p. 585. Cyril. Epist. 18.
¹³⁸ Παράβολοι, от παραβουλεύομαι, значит—"пренебрегающие опасностью, рискующие, дерзкие". Так называлась корпорация больничных служителей и погребалыциков мертвых города Александрии,—корпорация принадлежащая Церкви и по всей вероятности наследовавшая священному сословию бальзамировщиков, столь могущественному во времена древнего Египта. Члены этой корпорации выбирались архиепископом, в полной власти которого и находились по своим уставам; они составляли отряд его телохранителей, хорошо вооруженный и решительный, который охранял его в городе и следовал за ним вне города. История показывает нам имя параболан замешанным в многочисленных буйствах, совершенных ими то в Константинополе, то в Азии — словом, повсюду, где находились их епископы. Впоследствии закон должен был вмешаться, чтобы обуздать эту опасную корпорацию. Я уже говорил о буйствах и жестокостях параболан Кирилла в томе моих рассказов из Римской империи, озаглавленном: "PlacidieetPulcherie".—Demembrementdel'Empire.
¹³⁹ Автор прибавляет к этому: "Говорят, что Кирилл привез с собой из Александрии даже мыльщиков из публичных бань, что в его свите фигурировало несколько дьяконисс и других женщин, посвященных Церкви, которые должны были заведовать хозяйством патриаршего дома и заботиться о здоровье патриарха в продолжение его путешествия в Эфес". Кто это говорит, и заслуживают ли веры эти слова, автор умалчивает об этом, и таким образом явно набрасывает тень на Кирилла. Но несомненно, он почерпнул сведения об этой молве из одного документа, приложенного к деяниям Собора (Список с послания Кирилла к египетским епископам Феопемпту, Потамону и Даниилу, находившихся в Константинополе. Concil., III, p. 414.), где положительно говорится, что этамолва распущена была врагами Кирилла и по расследовании комита Иоанна оказалась явною клеветою, за распространение которой клеветники подвергнуты были наказанию. Таких заведомо несправедливых показаний и язвительных намеков на Кирилла у автора встречается немало. Крайне нерасположенный к личности этого иерарха и несправедливый в суждениях о нем, автор усиленно подбирает отовсюду черты, омрачающие несимпатичный ему образ его. Нельзя не признать, что в этом случае он совсем забыл правило истории: sine ira et studio. Примеч. переводчика.
¹⁴⁰ Concil., III, p. 320.
¹⁴¹ Episcopi, qui non vocati, ad turbandam sanctam synodum, accesserunt. Cone, III, p. 377.
¹⁴² Alii a synodis vel ab episcopis diversis in locis excommunicati et depositi: qui sane omnes aliud nihil sunt, quam hominum turba divinorum dogmatum nescia, et ad tumultus seditionesue nata. Concil., III, p. 377.
¹⁴³ Comperimus Cyrillum Alexandrium episcopum, et Memnonem Ephessiorum, sexcenta gravissima et detrimentosa contra sanctam Dei ecclesiam gessisse, et civitatem, santamque synodum turbis tumultibusque complesse. Concil., III, p. 319.
¹⁴⁴ Nantas vero, clericosque Aegyptios, et agrestes Asianos ad episcoporum domos mittentes, extremaque interminantes, ac infirmiores perterre facientes, et domos forinsecus inscribentes, quo nimirum appugnandi conspicui essent, iniquis ipsorum actis assentiri compellebant. Cone, III, p. 320.
¹⁴⁵ He цоднимая вопроса, насколько верны эти и другие им подобные, приводимые автором, факты, представляющие в мрачном виде образ действий сторонников Кирилла, заметим только, что все они почерпнуты из документов, исходящих от враждебной Кириллу партии сторонников Нестория. Примеч. переводчика.
¹⁴⁶ Quippe urbes, ad urbe Antiocha, distant duodeeim dierum itinere. Evagr., 1,3.
¹⁴⁷ Ephesum distat ad urbe Antiocha iter dierum triginta. Evagr., 1,3. — Mercator., II, p.24·
¹⁴⁸ Fames, praeterea, quae Antiochenam civitatem vehementer afflixit, et quotidianae populi perturbationes, et ingens praeter tempus vis imbrium, quae torrentibus inundantibus in discrimen civitatem adduxerat, non paueos quoque dies in supradieta civitate nos detinuerunt. Concil., III, p.317.
¹⁴⁹ In hac fidei expositione nos omnes conquiescere confitemur; et qui hie Ephesi convenimus, et qui provineiis nostris degunt religiosissimi episcopi, assensum praebentes omnibus his, quae a nobis agentur. Concil., III, p. 374.
¹⁵⁰ Testimonia veteram patrum contra Nestorium. Concil., III, p. 267—280. Mercator., II, p. 95; V, p. 19. — Socr., VII, 34.
¹⁵¹ Concil., III, p. 265,293 et pass.
¹⁵² Patrem et Spiritum Sanctum una cum Verbo carnem sumpsisse profiteretur. Concil., III, p. 265.
¹⁵³ Aderat et alius quidam ipsi, qui ludeis patrocinatus, eos non in Deum, sed in hominem impios extitisse affirmabat. Concil., III, p. 266.
¹⁵⁴ Episcopus quidam, qui cum ipso erat, sermonem excipiens, alium asserebat Filium esse, qui mortem subierat, et alium item Dei Verbum. Concil., III, p. 265.
¹⁵⁵ Verum graviores blasphemias Nestorius adjeeit, dicens nolle se bimestrem ae trimestrem Deum, aut lacte nutritum, adorare; neque illum, qui fugit in Aegyptum, Deum nominare. Concil., III, p.
¹⁵⁶ Nee Cyrillo judicare lieuisse, cum unus esset ex eis qui judicandi erant. Concil., III, p. 983.
¹⁵⁷ Cyrillus sibi auetoritatem usurpans, neque a canonibus, neque a vestris edictis ei concessam, in omne genus immodestiae ac sceleris ruit. Concil., III, p. 380. Автор забывает на этот раз, что в данное время (до прибытия легатов папы) александрийский патриарх Кирилл был не только вторым патриархом Восточной империи, но вместе с тем и полномочным представителе! первого епископа Римской империи, Папы Римского, и, стало быть, имел двойное право быть председателем Собора. Примеч. переводчика.
¹⁵⁸Concil.,III,p.230.
¹⁵⁹ Это были: Александр, митрополит апамейский и Александр, митрополит иерапольский. Concil., III, p. 297,348.
¹⁶⁰ Кирилл в своем послании к константинопольскому клиру утверждает, что Иоанн через этих епископов прямо и положительно дал знать, чтобы "делали свое дело", не дожидаясь его прибытия (Concil., III, p. 293); то же самое повторил он и в защитительном письме своем к императору Феодосию, утверждая и доказывая, что посланные Иоанном вперед епископы "от его имени возвестили Собору, что вовсе не следует дожидаться его прибытия, а лучше спешить исполнением определений Императора" (Concil., III, p. 297). Но в одном месте упомянутого послания Кирилла к константинопольскому клиру сказанное Иоанном через этих епископов передается, однако же, не в столь решительной форме, а условной: "Он извещал нас через своих епископов: если замедлю, то продолжайте свое дело". (Concil., II, р. 294). Эта форма выражения, намекающая на какой-то определенный срок, по всей вероятности, точнее выражает смысл словесно переданного Иоанном извещения, хотя она, как видно, истолкована была в самом широком смысле. Примеч. переводчика.
¹⁶¹ Multi ex episcopis in aegritudinem inciderant, et nonnulli decesserunt. Cone, III, p. 297,348.
¹⁶² Concil., III, p.293.
¹⁶³ Concil., III, p. 295.
¹⁶⁴ Concil., III, p.317,321.
¹⁶⁵ Lup.Ep.7.
¹⁶⁶ Cum igitur sequenti constituta die in sancta et magna ecclesia, quae appellatur Maria, convenimus, sanctumque Evangelium, quod ipsum Christum praesentem nobis monstrabat in throno, qui medium locum obtinebat, propositum erat. Concil., III, p. 297.
¹⁶⁷ Optabam coram constituta totaque synodo in unum simul coacta, dominorum nestorum ac piissimoram Imperatorum litteras exhibere. Con., III, p. 310.
¹⁶⁸Concil., III, p. 310.
¹⁶⁹ Igitur Candidianum praeclarissimum sacrorum domesticorum comitem ad sacram vestram synodum abire jussimus; sed ea lege et conditione, ut cum quaestionibus et controversiis, quae circa fidei dogmata incidunt, nihil quid quam commune habeat. Concil., III, p. 229.
¹⁷⁰ Me quoque, cum precibus iterum abnoxius instarem, veluti qui non deberem eorum esse particeps quae illis gerebantur, e suo cossessu expulerunt. Concil., III, p. 311.
¹⁷¹ Sed et religiosissimos episcopos, quos sanctissimus Nestorius misera ceterosque qui comites ipsis adjuncti fuerant, non absque ignominia exegoerunt. Concil., III, p. 311.
¹⁷² Sed neque admonitorium, quod religiosissimi episcopi ad illos destinaverant, legi permiserunt. Concil., III, p. 311.
¹⁷³ A sancta et magna hoc synodo ad riligiosissimi Nestorii domum venimus, et videntes multitudinem militum cum fustibus, nostrum adventum ei indicari rogavimus. Concil., III, p. 237.
¹⁷⁴ Concil., III, p. 238—239.
¹⁷⁵ Omnes Nestorii epistolam et dogmata anathematizamus. Omnes haereticum Nestorium anathematizamus. Quicumque hunc non anathematizat, anathema sit. Concil., III, p. 263.
¹⁷⁶ Quamombrem licet dominum Nestorium prae ceteris ardenti quodam amore prosecutus sim, eumque omnino servare studuerim. Concil., III, P. 265.
¹⁷⁷ Quam blasphemiam amplius ferre non valens, omnibus consalutatis abivi. Concil. III, p. 265.
¹⁷⁸ Equidem amici causa graviter affligor; nihilominus omni amicitiae praepono pietatem. Adigor proinde, idque non magna absque animi mei tristitia, ut eorum, de quibus interrogor, veritatem exponam. Concil., III, p. 265.
¹⁷⁹ Atque non solum nos ex eo intelleximus, sed alii praeterea non pauci. Concil., III, p. 265.
¹⁸⁰ Igitur Dominus noster Iesus Christus, quern suis ille blasphemis vocibus impetivit, per sanctissimam hanc synodum eumdem Nestorium episcopi dignitate privatum, et ab universo sacerdotum consortio et coetu alienum esse definit. Concil., III, p. 282.
¹⁸¹ Как видно из актов Собора, на сторону православных перешли 7 епископов из числа благоприятствовавших Несторию. Concil., HI, p. 306. Примеч, переводчика.
¹⁸² Erat enim vespera: multaque passim laetitia, multa etiam luminaria accenta. Concil., III, p. 301.
¹⁸³ Ηίγίασύνοδς.......Νεστορίω, νέω Ίοίδα. Concil., III, p. 291.
¹⁸⁴ Concil, III, p. 312.
¹⁸⁵ Concil., III, p. 392.
¹⁸⁶ Вернее будет 26-го, или даже 27-го июня (в субботу утром): комит Кандидиан в самый день прибытия Восточных в Эфес, рассказывая им о заседании Собора, бывшем 23-го июня, говорит, что оно происходило назад тому пять дней (ante quinque proximos hos ce dies. Concil., III, p. 310); и Евагрий в церковной истории своей говорит также, что Иоанн Антиохийский прибыл в Эфес "через пять дней по низложении Нестория " (Evagr. Hb. l с. 5); наконец, в полном согласии с этими датами, и в донесении Собора императору, посланном с магистрианом Палладием, говорится, что Иоанн прибыл на двадцать первый день после срока, назначенного императором для открытия Собора (т.е. 7 июня). Примеч. переводчика.
¹⁸⁷ Документы говорят, что их не допустил до Иоанна комит Ириней и его солдаты (Concil., III, p. 402); и это будет вернее. Примеч. переводчика.
¹⁸⁸ Antequam pulverem ex innere contractum excussisset, antequam se veste exuisset. Concil., III, p. 352.
¹⁸⁹ Под определением, состоявшемся в этот день на собрании Восточных, их подписалось, однако же, сорок три епископа, в том числе 14 митрополитов, 28 епископов, т.е. по два из каждой митрополии, и один патриарх. Примеч. переводчика.
¹⁹⁰ Concil., III, р. 312.
¹⁹¹ Comes Condidianus dixit: piissimi omnes episcopi, qui mecum fuerant, norunt quod sine ullo prorsus examine et absque aliquo judicio haec ab illis constituta sunt. Concil., III, p. 312. Свидетельствуя об этом, Кандидиан явно впал в решительное противоречие с самим собой: он только что заявил собранию, что в течение всего дня заседания Собора в церкви Марии ему было совершенно неизвестно, что там происходило; как же он свидетельствует теперь о том, чего сам лично не знает? И свидетельство бывших с ним епископов, на которое он ссылается в подтверждение истины своего показания, как свидетельство не очевидцев, имеет небольшую силу. Примеч. переводчика.
¹⁹² В протоколе заседания Восточных ничего не сказано прямо и положительно о прибытии к ним в это время депутатов от Кириллова Собора и приеме их; (об этом, и довольно обстоятельно, рассказывается в копии с послания Мемнона Эфесского к константинопольскому клиру. Concil., III, p. 402.) Но из занесенных в протокол слов Иоанна Антиохийского, сказанных им в ответ на последнее заявление комита Кандидиана, и по-видимому, еще до выхода этого сановника из залы собрания, надобно заключить, что депутаты от Собора Кирилла действительно были приняты и выслушаны в собрании Восточных, только не по уходе Кандидиана из залы заседания, а вернее до прихода его в собрание Восточных. Вот что сказал Иоанн непосредственно вслед за тем, как комит Кандидиан показал, что Несторий был низложен сторонниками Кирилла без всякого суда и исследования: "Это как нельзя более сообразно с тем, как они поступили и с нами. Им следовало бы по-братски приветствовать нас, только что окончивших продолжительное путешествие, дружелюбно принять нас, покрытых еще пылью, утешить и ободрить братским расположением; но они тотчас приступили к нам с угрозами и страхованием (разумеется переданное Восточным депутатами от Собора Кириллова предупреждение — не входить в общение с Несторием, как еретиком, под страхом церковного наказания) и тем явно показали обычную в них неблагопристойность. Но соприсутствующий мне святой Собор не внял их внушениям". (Значит—депутаты исполнили возложенное на них поручение во время заседания Восточных). Concil., III, p. 312.) Примеч. переводчика.
¹⁹³ Multis autem horis ibi praestolantes, nequi ullam ejus conveniendi copiam obtinere valentes. Concil., III, p. 409.
¹⁹⁴ Posteaquam vero quae a sancta synodo in qandatis habebant, illi exposuissent, per episcopos atque clericos, intolerabiles comministris nostris clericis plagas inferri perqisit, itaut in vitae buoque discriben adducti fuerint. Concil., III, p. 409.
¹⁹⁵ Concil., III, p. 313,317,319.
¹⁹⁶ Concil., III, p. 313—314.
¹⁹⁷ Concil., III, p. 314.
¹⁹⁸ Sanctasynodus... in Ephesorum civitate congregata... Concil., III, p. 314.
¹⁹⁹ На это мы не нашли нигде никаких указаний. Примеч. переводчика.
²⁰⁰ Proposito sancto evangelio. Concil., III, p. 409.
²⁰¹ Plagasque sibi impositas ostendentes, et quae acciderant exponentes, sanctam synodum ad indignationem commoverunt. Concil., III, p. 409.
²⁰² Автор прибавляет, что собрание постановило и составило этот приговор по форме, с занесением всего этого дела в протокол, и поручило Мемнону Эфесскому, человеку самому вспыльчивому, составить донесение об этом приговоре императору, которое он наполнил резкими обвинениями против императорских чиновников. В документе, из которого автор заимствует следствия об этом заседании собрания Кириллова и состоявшемся на нем приговоре, ничего не говорится ни о формальном постановлении и составлении приговора, ни о донесении об этом деле императору, а сказано только, что собрание "после некоторого увещания отлучило его (т.е. Иоанна), о чем и уведомило его", (χαι μιχρόν αυτόν σωφρονήςοντες άχοΓνόνητον αυτόν πεποιήχασ χαί έγενήτη άχοινονησις αύτώ φανερά. Concil., III, p. 409.) Это, видимо, был приговор еще не окончательный, а только, так сказать, угрожающий формальным отлучением. Окончательное же, по всей форме состоявшееся, отлучение Иоанна и всех Восточных произнесено было после, в присутствии легатов папы, о чем и донесено было императору и Папе Римскому... (Concil., III, p. act. IV и V p. 336—356.) Примеч. переводчика.
²⁰³ Concil., III, p. 409.
²⁰⁴ Это не совсем точно: только Собор епископов под председательством Кирилла, состоявший более чем из 200 епископов, с самого же первого заседания своего считал себя законным Вселенским Собором, а по прибытии и присоединении к нему легатов папы и формально стал именовать себя во всех исходящих от него документах Вселенским Собором; он один удерживал за собой этот титул во все время продолжавшегося разделения церквей, пока наконец не был признан таким формально. Что же касается до собрания Восточных, считавшего в своих рядах не более 37 епископов, то хотя оно и называло себя святым, заседавшим в Эфесе, но никогда не доходило до такой безрассудной дерзости, чтобы считать и именовать себя Вселенским Собором; оно только протестовало против законности собрания Кириллова и имело значение одного только этого протеста. Вся задача его и вся деятельность его состояли только в том, чтобы заявлением своего протеста парализовать силу постановлений Собора Кириллова и побудить императора принять меры к открытию истинного Вселенского Собора; Вселенский Собор, предписанный императорской грамотой, был для него предметом ожидания и требования, а не фактом уже совершившимся в лице его самого. Примеч. переводчика.
²⁰⁵ Автор говорит, что и со стороны собрания Кирилла вывешены были в это время объявления об отлучении Восточных; но это едва ли верно: в "Деяниях Эфесского Собора" нет на это нигде и намека. Примеч. переводчика.
²⁰⁶ Concil.,III,p.352.
²⁰⁷ Quippe excommunicati cum essent, communionem temere attentarunt, et cum depositis, et etiam ante ridiculam ilium absolutionem, contra jura communicaverunt. ConciL, III, p. 378—381.
²⁰⁸ Omne templum nobis praeclusum est. ConciL, III, p. 378.
²⁰⁹ ConciL, III, p. 377,379,382.
²¹⁰ ConciL, III, p. 295—296.
²¹¹ ConciL, III, p. 317,272,377.
²¹² ConciL, III, p. 375.
²¹³ ConciL, III, p. 297—299, 400-401.
²¹⁴ Это, конечно, верно. Но автор, к сожалению, не проследив внимательно последовательного хода и порядка получаемых правительством из Эфеса донесений, в связи с производимыми ими впечатлениями, лишил себя возможности представить в надлежащем свете и исторической правде и последовательного ряда колебаний правительства, вызываемых последовательно доходившими до него донесениями. От этого в последующем рассказе его встречаются значительные пробелы и некоторые факты (как например, посольство Палладия), поставленные не на своем месте, выставляются в ненадлежащем свете. Не решаясь переделывать этого рассказа в основаниях, мы ограничились только некоторыми замечаниями и дополнениями. Примеч. переводчика.
²¹⁵ Etinem maqnificentissimus comes Candidianus milites in nos concitans, totam civitatem tumultuationibus implet, omniumque simul vitae necessariorum importatione per custodiam nos privat. ConciL, III, p. 408.
²¹⁶ Nanc porro insolentiam et temeritatem, quotidianasque Irinaei magna ficentissimi comitis imposturam, guibus simpliciores circumvenit, exceptis Antiocheni episcopi praesenta. ConciL, III, p. 408.
²¹⁷ Venit nobilis Palladius magistrianus. ConciL, III, p. 389. Магистрианами назывались императорские курьеры и чиновники особых поручений.
²¹⁸ Миссия магистриана Палладия представлена автором, как нам кажется, не совсем верно. Из документов, относящихся к Эфесскому Собору видно, что этот чиновник особых поручений послан был императором в Эфес: 1) отнюдь не вследствие томительной неизвестности императорского правительства о настоящем положении дел в Эфесе, а вследствие положительного мнения его, что соборное дело в Эфесе получило неправильный ход и настоятельно требовало немедленного вмешательства самого императора и правительства, чтобы дать ему другое, правильное направление, — мнения, поспешно составившегося в предубежденном против Кирилла уме императора и его советников под впечатлением первых, только что полученных от Кандидия и Нестория, донесений (отправленных ими еще до прибытия в Эфес Иоанна Антиохийского с Восточными), прежде чем получено бьшо в Константинополе донесение о заседании Кириллова Собора и его деяниях от самого этого Собора; 2) вовсе не для того, чтобы обстоятельно разведать положение дел в Эфесе и затем дойести о нем императору, а для того, чтобы поспешно объявить собравшимся в Эфесе епископам волю императора, выраженную в посланной с ним "священной грамоте", в которой император, порицая образ действий и объявляя постановления его незаконными и не имеющими силы, повелевал всем прибывшим в Эфес епископам, составив одно общее собрание, вновь заняться исследованием спорного вопроса веры, без спора, с усердным желанием одной истины, идо тех пор, пока учение благочестия не будет рассмотрено всесторонне и не утверждено на будущее время согласным мнением всего Собора, никому не сметь отлучаться из Эфеса на родину ли то или в Константинополь к императорскому двору, без дозволения императора. (ConciL, III, p. 375). Исполнив это поручение, Палладий, как видно, так спешил обратно в Константинополь, что отцы Эфесского Собора, едва успев наскоро составить в ответ на священную грамоту послание императору, чтобы переслать его с Палладием, не успели собрать всех нужных подписей к нему. (ConciL, III, p. 401). Автор почему-то игнорирует эту императорскую грамоту, может быть потому, что число, помеченное на ней (29-е июня), показалось ему сомнительным; но сама грамота не может быть признана сомнительной: не говоря уже об ответных посланиях на нее отцов Собора и Восточных, о ней упоминается не раз и в других документах, относящихся к Эфесскому Собору. Примеч. переводчика.
²¹⁹ Concil., III, p. 401—3. В цитируемом документе говорится только о письме Кирилла, а о протоколе заседания Собора вовсе не упоминается, конечно, потому, что он послан был Собором с другим посланцем и в другое время, вместе с официальным донесением императору, но с кем и когда в точности неизвестно: м. б. он доставлен был прибывшими после того в Константинополь послами Собора, а м. б., — и это вероятнее, — отослан был еще прежде. Примеч. переводчика.
²²⁰ Mercator, II, р. 38.
²²¹ Dalmatius, qui annos quadraginta octo reclusus, exstra monasterii sui septa nunquam pedem extulerat. Concil., III, p. 402.
²²² Cetrum dum in hac re quid facto opus esset, Deum precando consulerat, vox coelitus ad eum delapsa, ut egrederetur, imperavit. Concil., III, p. 402.
²²³ Confectim omnes archimandritae, monachorum catervis stipati, ex urgunt, himnosque etpsalmos alternantes, adregiam contendunt. Concil., III, p. 402.
²²⁴ Вернее будет, он разумел Нестория. Примеч. переводчика.
²²⁵ Sex milliane episcoporum audire mavis, an unum hominem, eumque impium? Sex millia qui sub metropolitanorum sanctissimorum episcoporum potestate degunt. Concil., III, p. 404.
²²⁶ Автор, говоря это, вероятно, имел в виду начальные слова объяснительной речи ("апологии") аввы Далмата, говоренной им в церкви св. Мокия после аудиенции у императора: "Когда император приходил ко мне "τε ήλθον προς με», я сказал ему, чтобы он написал св. Собору то, что ему было сказано, но не было написано" (Concil., III, р. 403), —полагая, что Далмат говорит здесь о том, что было сказано им императору на только что данной ему аудиенции во дворце, и соответственно этому предположению толкуя выражение — приходил ко мне, в смысле выходил ко мне. Но эти слова, не довольно ясные и сами по себе и еще более затемняемые непосредственно следующими за ними в речи Далмата словами, могут быть, и не без некоторого основания, относимы к другому, прежде бывшему, случаю, когда император, ввиду различных, одно другому противоречащих, донесений и вестей, получаемых из Эфеса, о положении дела Собора, сам приходил к авве Далмату посоветоваться, как ему лучше поступить в этом запутанном деле. Как бы то ни было, впрочем, но из последующего хода дела, как оно передается документом, не видно, чтобы авва Далмат и его товарищи по выходе из императорского дворца имели в своих руках какую-либо подписанную или написанную императором бумагу, разрешившую избранным от Собора епископам прибыть в Константинополь для объяснения соборного дела императору; если бы у них была такая бумага, то она, конечно, была бы прочитана в церкви св. Мокия перед собранием монахов и народа вслед за прочитанным посланием Собора, и авве Далмату не было бы нужды в заключение своей речи выражать одну только личную уверенность, что император последует внушению Бога и Собора. Примеч. переводчика.
²²⁷ Precemini pro me. Concil., III, p. 404.
²²⁸ Exclamabant omnes mandata Imperatoris. Concil., III, p. 403.
²²⁹ Ad sancti Mocii martyris basilicam concedamus. Ibid.
²³⁰ Orate igitur pro Imperatore, et pro nobis. Populus Constantinopolitanus una simul voce exclamavit: Anathema Nestorio! Concil., III, p. 404.
²³¹ Из некоторых мест объяснительной речи (апологии) аввы Далмата (έλίδ)σιν, παραγενόμενοι έπισχοποι) можно бы заключить, что эти епископы отправились в Константинополь еще до получения императорского дозволения, но были некоторое время задержаны на пути ( Concil., III, p. 403). Примеч. переводчика.
²³² Concil., III, p. 380—381.
²³³ Concil., III, p. 382.
²³⁴ Nee recto congrueque ordine servato concilium convocatum fuisse ab Aegyptio, nee ei indicare Iucuisse, cum unus esset exiis, qui indicandi erunt, neque ullam omnino causam contra Candidiani voluntatem attingere potuisse. Concil., III, p. 383.
²³⁵ Epistola comitis Irinaei ad Orientales. Concil., HI, p. 381—384.
²³⁶ Sacra missa per Ioannem comitem sacrarum. Concil., III, p. 385.

Назад   Вперед