ГЛАВА III "КОНСТАНТИНОВА РЕВОЛЮЦИЯ"

1. Начало пути Константина к власти и к христианству и эдикт Галерия

Как и многим другим великим деятелям античности, Константину с момента рождения, видимо, не было предписано войти в историю. Поэтому и дата рождения его остается спорной, и многие детали его биографии до прихода к власти остаются неясными в силу того, что они очень скудно освещены в источниках¹.

День рождения будущего императора пришелся на 27 февраля, а относительно года у исследователей существуют расхождения с 272 до 282 г. (Grant M.. P. 15; Hollsapple. P. 106; Barnes, 1982. P. 39-40). Вопреки источникам, многие авторы отдают предпочтение более ранней датировке, ввиду того, что панегиристы Константина стремились представить его более молодым к моменту прихода к власти в 306 г. с целью еще большего возвеличивания его способностей и талантов. Разумеется, и место его рождения остается недостаточно определенным — от Британии до Мезии, хотя более убедительными представляются аргументы в пользу Несуса (Naissus) в Верхней Мезии², где Клавдий II одержал победу над готами, что позволило потом Константину называть его своим предком³ (Grant M. P. 15—16, 26—27).

В средние века было создано немало легенд относительно родителей Константина и его рождения⁴, но из источников бесспорно лишь то, что отцом его был Констанций Хлор, сын пастуха и дочери вольноотпущенника. Вероятнее всего, Констанций Хлор имел провинциальное (придунайское) происхождение⁵ и благодаря своим личным качествам сумел сделать блестящую карьеру, дослужившись от солдата до августа — правителя западной части Римской империи. В момент рождения Константина Констанций, видимо, находился еще на нижних ступенях своего восхождения к вершинам власти и, возможно, занимал пост офицера в одном из дунайских легионов⁶.

Мать Константина — Елена — была дочерью трактирщика и помогала отцу обслуживать посетителей гостиницы и таверны⁷. Одним из таких посетителей и был Констанций — офицер римской армии⁸, который, однако, не пожелал вступать с Еленой в законный брак, как ввиду ее низкого социального статуса, так и ввиду ее происхождения из Вифи-нии, что никоим образом Не могло способствовать Карьере молодого офицера. Таким образом, Константин появился на свет в результате союза, который носил в римском праве название конкубинат и не считался официальным браком⁹, хотя Констанций признал своего родившегося сына в качестве законного наследника¹⁰. Из источников почти ничего не известно о детских годах Константина, и вопрос о его воспитании и влияниях, оказываемых на формирование его личности в раннем возрасте, оставаясь неясным, создает трудности для понимания пути будущего императора к христианству.

Его отец, находясь на военной службе, проводил время в военных походах и кампаниях и вряд ли мог уделять достаточно времени своему сыну. Возможно, когда Констанций Хлор стал наместником Далмации в начале 280-х гг., маленький Константин жил с ним и получал определенное воспитание и образование (Hollsapple. P. 113), но опять-таки нет оснований считать, что отцу и сыну удавалось проводить много времени вместе. И все-таки, вероятно, именно в это время между ними возникла столь прочная связь, что ее потом не смогли разорвать и ослабить долгие годы вынужденной разлуки. Впрочем, влияние Констанция Хлора на религиозную ориентацию сына было минимальным. Как и многие другие военные той поры, Констанций не был религиозным человеком, хотя, возможно, склонялся к монотеизму (САН, v. XII. Р. 679; Hollsapple. Р. 107-108; Grant M. P. 16), но официально он поклонялся Геркулесу — божественному патрону династии.

Поданным источников, Констанций был мягким человеком и умеренным правителем, которого любили подданные. Как пишет Евсе-вий, Констанций "умел в своей власти явить подданным источник безопасности и спокойствия, потому что заботливость его о них ни в чем не уступала отеческому попечению" (Eus. Vita I, 13). Евтропий характеризует Констанция как мужа великого и "доброжелательности величайшей", отмечая его усердие в обогащении провинциалов и частных лиц при чрезвычайной личной скромности¹¹ (Eutr. Brev. Χ, 1, 2).

Позиция Констанция в годы последнего великого гонения на христиан характеризуется в источниках исключительной умеренностью, и в подвластных ему провинциях в годы его правления не было христианских мучеников (САН, v. XII. Р. 679; Hollsapple. P. 93), хотя, возможно, христианские авторы специально умолчали о каких-либо фактах, способных бросить тень на отца императора, кардинально изменившего положение церкви в государстве. И все же Лактанций сообщает, что Констанций позволил разрушать церкви (Lact. De mort., 15), а Евсевий, напротив, утверждает, что он игнорировал все эдикты против христиан, всячески выказывал христианам свое расположение, оберегал их от бед и не разорял церквей (Eus. H. E. VIII, 13)¹². Есть мнение, что после отречения Диоклетиана, когда Констанций Хлор стал августом, гонение на христиан в западной части Римской империи вообще прекратилось (САН, v. XII, р. 679).

Впрочем, вопрос о возможности невыполнения цезарями общеимперских эдиктов, изданных Диоклетианом в период формирования системы домината, может считаться дискуссионным¹³. Нам представляется, что система домината не могла позволить никакого своеволия и неподчинения доминусу. В пользу этого может свидетельствовать факт подчинения того же Констанция Диоклетиану, когда он вынужден был оставить любимую им, по всей видимости, Елену и жениться в начале 293 г. династическим браком на Феодоре — падчерице августа Максимиана (A.V. 1.2)¹⁴. Впрочем, санКонстантин находился в это время очень далеко от отца и вряд ли мог много слышать о деятельности Констанция, тем более, что гонения на христиан Диоклетиана и Галерия затмили все остальное.

Мать Константина Елена, по данным всех наших источников, была христианкой. Этот факт может служить определенным основанием в пользу умеренной позиции по отношению к христианам Констанция Хлора. Если учесть, что военная карьера Констанция не позволяла ему уделять много времени семье, то, надо полагать, в детстве Константин находился под непосредственным влиянием матери и его путь к христианству начался именно с нее. Хотя нельзя утверждать, что это влияние было безраздельным, и что Константин проникся христианскими идеями именно в детстве - в соответствии с галльскими панегириками, до 310 г. Константин почитал преимущественно Геркулеса, а также Аполлона (СС. Р. 30). Аноним сообщает, что Константин обучился грамоте еще в Нисусе (A.V. 2.2), видимо, посещая публичную школу. Нам не известно, удалось ли Константину пройти все ступени классического образования, но, во всяком случае, это образование в то время было языческим по своей религиозной направленности. Да и влияние матери на будущего императора не было столь уж длительным. После того как Констанций Хлор женился на Феодоре, Елена исчезает из источников на два десятилетия, и нам ничего не известно о каких бы то ни было контактах с ней Константина в этот период.

После того как Констанций Хлор был назначен цезарем в 292 г., молодой Константин был приглашен ко двору Диоклетиана, где он провел несколько лет на положении почетного гостя, а фактически — заложника для обеспечения лояльности его отца (A.V. 2.2; A. Viet. Caes. 40.2). Это может служить еще одним аргументом в пользу централизации власти в процессе формирования системы домината и невозможности для Констанция не подчиниться приказам доминуса. С другой стороны, этот факт свидетельствует в пользу тесной связи между отцом и сыном, так как в противном случае у Диоклетиана не было бы оснований держать при себе Константина в качестве заложника.

При дворе Диоклетиана Константин впервые познакомился с интригами, лестью, корыстью и всеми другими сущностными чертами дворцовой жизни. По выражению Э. Гиббона, при дворе Диоклетиана Константин научился искусству держать свои мысли при себе и прошел школу лицемерия (Gibbon. P. 226.). С течением времени общее религиозное состояние двора Диоклетиана становилось все более враждебным по отношению к христианам, и Константин не мог не ощущать этой атмосферы, которая, надо полагать, вызывала в нем противоречивые чувства. Несомненно, будущий император был знаком cb многими христианами, в том числе и с клириками, в частности, Антимием — епископом Никомедии. Впрочем, Константин не только знакомился с дворцовыми интригами и получал приличествующее наследнику цезаря образование и воспитание¹⁵, но и участвовал в военных походах. Уже в 296 г. Константин сопровождал Диоклетиана в походе через Палестину в Египет с целью подавления узурпатора Домиция Домициана¹⁶.

Вскоре Константин завоевал репутацию храброго человека, обладающего военными способностями, и постепенно стал приобретать популярность среди солдат и гражданского населения¹⁷. Но одновременно у него появлялись и недоброжелатели, среди которых самое выдающееся место занимал Галерий — цезарь при Диоклетиане и очевидный соперник Констанция Хлора. Следует отметить, что качества Константина по достоинству оценил и сам Диоклетиан, который жаловал ему ранг трибуна (Lact. De mort. 18). Однако доминус все же не смог устоять перед сильным натиском со стороны Галерия, когда обсуждался вопрос о назначении новых цезарей в связи с готовящейся отставкой Диоклетиана. Лактанций приводит длинный диалог между Диоклетианом и Галерием, из которого следует, что Галерию¹⁸ удалось в конечном итоге добиться своего (Lact. De mort. 18).

Первого мая 305 г. состоялось публичное отречение Диоклетиана и Максимиана от власти. Добровольная отставка императоров — очень редкое явление в истории. Причины отречения Диоклетиана были различны: во-первых, схема тетрархии изначально предполагала смену властителей через 20 лет, и Диоклетиан был до конца последователен в создании новой политической системы; во-вторых, оба правителя были уже в преклонном возрасте (Lact.De mort. 18; Eutr. Brev. IX, 27, 1); в-третьих, многие авторы отмечают отрицательные личные качества тетрархов и их неспособность решить проблемы империи (A. Viet. Ceas. XXXIX, 46-48; Grant R., 1990. P. 231); в-четвертых, что особенно подчеркивается в церковной историографии, причиной отставки была неудачная религиозная политика. Возможно, этот перечень причин может быть и продолжен, но все же на первом месте, на наш взгляд, стоит задуманная Диоклетианом схема преемственности власти в системе тетрархии.

В ходе церемонии передачи власти августами, как и предполагалось, стали Констанций Хлор и Гай Галерий, а цезарями бьшшазна-чены Север и Максимин Даза, и об их назначении мало кто знал заранее. Лактанций, подробно описывая эту сцену, говорит, что все ожидали назначения Константина, причем последний стоял на возвышении вместе с высшими лицами империи и, по всей видимости, был готов принять эту честь. Любопытно, что относительно Максимина Дазы Лактанций замечает, что никто не знал, кто он и откуда он появился (Lact. De mort. 19)¹⁹.

Несмотря на очевидное недоброжелательное отношение Галерия к Константину, все же, надо полагать, им руководили не столько чувства и эмоции, сколько политические соображения. Диоклетиан и Галерий этими назначениями новых цезарей стремились показать, что доминат как политическая система отказывается от наследования власти по родственному принципу (Grant M. P. 22). В пользу этого свидетельствует и тот факт, что обойденным оказался не только Константин, сын Констанция Хлора, но и Максенций - сын Максимиана. Не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что у самого Галерия детей не было, и поэтому отказ от наследования власти по родственному принципу кажется вполне объяснимым: и Север, и Максимин Даза были его сослуживцами и, назначая их цезарями, он полагался на их личные качества. Впрочем, Зосим сообщает (Zos. П. 8), что Максимиан был сыном сестры Галерия, то есть его племянником, поэтому родственный фактор все же не был полностью отвергнут.

Неясной остается во всей этой истории роль Констанция Хлора. Источники не сообщают о его присутствии на церемонии передачи власти, в то время как четвертый член тетрархии — Максимиан — был, по всей видимости, посвящен в планы Галерия и Диоклетиана²⁰. Можно предположить, что определенное сопротивление антихристианским указам со стороны Констанция Хлора или какие-то другие его действия, о которых умалчивают источники, вызвали подозрения относительно его лояльности, и его предпочли не приглашать на процедуру передачи власти. Возможно, сыграла свою роль привязанность Констанция к сыну, о которой знали Галерий и Диоклетиан, опасавшиеся, что устранение Константина от власти сможет вызвать сопротивление со стороны его отца. Тем не менее, Констанций Хлор получил пост августа и залогом союза между ним и Галерием по-прежнему должен был служить Константин, которого восточный август продолжал удерживать при своем дворе после отречения Диоклетиана²¹.

Можно представить, какие чувства испытывал Константин, который наверняка рассчитывал на назначение цезарем. Вряд ли после этого у него могло остаться хоть какое-то доверие по отношению к Галерию. Может быть, именно эта унизившая его процедура и заставила Константина отказаться от веры в старых богов, веру в которых насаждали Диоклетиан и Галерий, и стать на путь поиска нового божественного покровительства? Ибо именно под образом Юпитера на воздвигнутой на месте церемонии колонне все и происходило (Lact. De mort. 19).

Тетрархия, созданная Диоклетианом, должна была с его отставкой выдержать первое испытание на прочность. Однако, как это нередко случалось в истории, система не надолго пережила своего создателя, и, как оказалось, 20 лет политической стабилизации были обеспечены не столько системой тетрархии как таковой, сколько самим Диоклетианом (Grant M. P. 20), сумевшим заставить эту систему работать. И при всей кажущейся четкости наследования власти система не могла работать сама по себе — ей был необходим принцип наследования по родственному принципу, как всякой полной монархии. Именно в этом направлении развивалась римская государственность, и именно этот принцип мог бы послужить укреплению стабильности всей политической системы²².

Совсем не удивительно, что главным виновником разгоревшейся вскоре новой гражданской войны в Римской империи стал никто иной, как Константин. Пожалуй, он посчитал себя в наибольшей степени обойденным и обманутым и искал возможности вырваться из столь надоевшего ему почетного плена. Такая возможность представилась ему довольно скоро — в 306 г. ввиду болезни его отца. Галерий, по всей видимости, не желал отпускать Константина, но в то же время не мог ответить ему прямым отказом, так как причина была достаточно веской.раничился лишь туманным обещанием, рассчитывая позже найти какой-нибудь предлог, чтобы задержать Константина. Однако последний решил действовать без промедления и отправился в путь лишь на основании этого обещания Галерия. Наутро, когда Галерий попытался взять свои слова обратно, было уже поздно — Константин был уже недосягаем даже для погони, так как он не только продвигался с большой скоростью, но и убивал по пути всех почтовых лошадей (A.V. 3.4; A.Vict. Caes. 40.2; Zos. II.8). Ему удалось благополучно избежать столкновения с Севером, хотя из источников неясно, предпринимал ли последний какие-либо попытки перехватить беглеца. Вероятнее всего, если учитывать скорость передвижения Константина, Север просто мог не знать о его бегстве.

Константину удалось благополучно добраться до отца, который, видимо, сумел на некоторое время оправиться от болезни и вскоре даже одержал победу над пиктами в Британии. Однако быть вместе отцу и сыну оставалось совсем недолго: в том же 306 г., 25 июля (Socr. II. 1), Констанций Хлор умер в Йорке. Перед смертью он передал власть сыну, что было подтверждено войсками, провозгласившими Константина августом и императором (Lact. De mort. 24—25; Eus. H. Ε. VIII.-13;-Paneg. 7.8.2—4)²³. В этой ситуации Галерию ничего не оставалось делать, как признать нового императора, хотя и не в ранге августа, а в ранге цезаря, так как в соответствии с поколебленной Константином схемой тетрархии после смерти Констанция Хлора августом должен был стать Север, и Константин, таким образом, по выражению Лактанция, был низведен со второго места на четвертое (Lact. De mort. 25).

Однако эта рокировка не смогла спасти тетрархию. Пример Константина оказался заразительным, и теперь Максенций, сын ушедшего под давлением Диоклетиана в отставку Максимиана, не мог смириться с тем, что сын матери низкого происхождения²⁴ сумел добиться власти. 28 октября того же 306 г. (Grant M., ρ. 23) с помощью солдат Максенций провозгласил себя императором в Риме (Eutr. Epit. 10, 2, 3; Socr. 1, 2; A. Viet. Caes. 40.5; Zos. II, 9)²⁵. Одновременно его отец - Максимиан - во второй раз становится августом и возвращается к политической деятельности (Lact. De mort. 26.7).

Таким образом, в Римской империи в один момент оказалось сразу 6 правителей, каждый из которых стремился к преобладанию над своими соперниками. Север первым попытался взять ситуацию под свой контроль и двинул войска к Риму на подавление Максенция. Однако солдаты, недовольные налоговой политикой своего августа и соблазненные обещаниями узурпатора, перешли на сторону Максенция (А V. 3.6; Zos. II, 10). Север бежал в Равенну, но потом "вернул пурпурную мантию тому, от кого он ее получил"²⁶ (Laet. De mort. 26). Вскоре этот неудачливый правитель покончил с собой или был казнен²⁷.

Любопытно, что в источниках тнет данных о реакции Константина на узурпацию Максенция, и лишь монеты показывают, что Константин и Максенций взаимно признали друг друга (Grant M.P. 24). По всей видимости, Константин до поры до времени сохранял нейтралитет и следил за развитием событий, укрепляя свои позиции в Британии и Галлии. По сообщению Лактанция, в Галлию к Константину отправился Максимиан с тем, чтобы выдать за него свою младшую дочь Фаусту (Lact. De mort. 27). Константин не только не стал выступать против узурпатора, так как понимал, что претензии Максенция на власть также справедливы, как и его собственные, но и вступил в брак с Фаустой²⁸, связывая тем самым себя родственными узами и с Максенцием и с Максимианом. В ответ на лояльность ив целях укрепления складывающегося союза Максимиан провозгласил Константина августом в 307 г. (Grant M.P. 24).

Тем временем Галерий, как старший по рангу август, попытался восстановить тетрархию и вторгся с войсками в Италию. Однако Рим был очень хорошо укреплен, и Галерий был вынужден ни с чем вернуться в свои восточные владения, хотя часть Италии была опустошена им и разграблена²⁹. Максимиан, старший по возрасту август, вернувшись из Галлии, обнаружил, что у его сына больше власти, чем у него самого, и попытался обвинить Максенция во всех бедах и даже сорвал с него пурпур. Однако солдаты оказались на стороне Максенция и изгнали Максимиана из города³⁰. Впрочем, на этом престарелый август не успокоился. Вначале он попытался встретиться с Галерием, намереваясь организовать на него покушение и потом захватить его владения³¹. Галерий, незадолго перед тем³² назначивший вместо Севера новым августом на западе Лициния", согласился на эту встречу всех правителей Римской империи, целью которой, как было объявлено, являлось наведение порядка в империи. На эту встречу Галерием был приглашен и Диоклетиан, который, отказавшись от предложения Максимиана вернуться к власти, принял участие в этой встрече, вероятно, намереваясь своим авторитетом примирить соперников. Встреча состоялась в Карнунтуме на Дунае в конце 307 или в 308 г.³⁴ и, по-видимому, не принесла желаемых плодов. Однако, как замечает Лактанций, в один момент у власти оказалось сразу 6 официальных правителей Римской империи: 2 старших августа, 2 августа и 2 цезаря³⁵.

Максенций вскоре попытался завладеть Африкой, которая находилась под управлением викария Домиция Александра, назначенного Галерием³⁶. Направленные в Африку посланники Максенция успеха не имели (Zos. II.12), напротив, Александр организовал блокаду Рима, препятствовавшую снабжению города зерном³⁷. Военное вторжение в Африку было отложено по причине плохих предзнаменований, полученных в результате ауспиций, и Максенций не нашел ничего лучше го, как попросить у Александра в знак лояльности в заложники его сына Последний, разумеется, ответил отказом, и Максенций решил подослать к Александру убийц. Но события, приняли неожиданный оборот: убийцы были схвачены солдатами, которые провозгласили Александра императором (Zos. II. 12)³⁸.

Максимиан, потерпев неудачу в попытке устранить Галерия, так как встреча в Карнунтуме, напротив, способствовала росту авторитета последнего, попытался организовать выступление против Константина. Однако и на этот раз ему не удалось осуществить свои намерения: Константин действовал достаточно решительно и солдаты Максимиана, осажденного в Массилии, сами открыли ворота города и притащили Максимиана к Константину. Последний, тем не менее, не стал лишать своего тестя жизни, хотя и отобрал у него знаки императорского достоинства (Lact. De mort. 29). Но даже после этого Максимиан затеял новые интриги, используя свою дочь Фаусту, которая, впрочем, оказалась более преданной мужу, чем отцу, и рассказала о новых кознях Макскмиана Константину³⁹. Зять устроил тестю ловушку, попытка преступления была раскрыта, и неугомонному престарелому августу было предложено самому выбрать вид смерти (Lact. De mort. 30. Cf. Eus. H. E. VIII. 13.15; A. Viet. Caes. 40.21; Eutr. Epit. 10.3.2)⁴⁰. В итоге относительная политическая стабильность была восстановлена, если не считать, что у власти оставался Максенций, явно не вписывавшийся в схему тетрархии. Впрочем, и между самими тетрархами отношения были отнюдь не добрыми. На новом витке борьбы Макси-мин Даза начал выказывать недовольство в связи с тем, что Лициний был назначен 'август ом, минуя ранг цезаря, в то время как он сам оставался на третьем месте в иерархии империи. Никакие уговоры Гачерия на него не подействовали, так как, по выражению Лактанция, "зверь был ранен и рычал" (Lact. De mort. 32). Тогда Галерий нашел поистине соломоново решение: он отменил ранг цезаря вообще и назвал себя вместе с Лицинием августами, а Максимина Дазу и Константина — "сыновьями августов". Однако и это не утешило уязвленного самолюбия Максимина⁴¹, который написал Галерию, что солдаты уже провозгласили его августом⁴². В итоге Галерий сдался и постановил, чтобы все четверо назывались императорами (Lact. De mort. 32). Таким образом, тетрархия, как политическая система, прекратила свое существование.

Играл ли какую-либо роль в этих бурных политических событиях 305— 310 гг. религиозный и, в частности, христианский фактор? Гонение на христиан в этот период продолжалось, и антихристианские эдикты оставались в силе (Eus. H. E. VIII. 15). Трудно судить о том, в какой мере каждый из императоров, августов и цезарей проводил гонения на христиан и соблюдал антихристианские декреты. Пожалуй, наиболее осторожным и соответствующим источникам может быть вывод о том, что религиозная политика в это время отошла далеко на второй план для высшего эшелона власти и проводилась на местах в соответствии с компетенцией и религиозными настроениями чиновников⁴³.

В источниках нет никаких сведений о религиозной позиции Константина в это время, и мы можем лишь предполагать о том, что он следовал принципу религиозной терпимости, ибо в противном случае, несмотря на все стремление христианских авторов приукрасить личность этого императора, хоть какие-то сведения должны были бы сохраниться у языческих писателей⁴⁴. В 310 г. Галерия постигла страшная болезнь⁴⁵. 30 апреля 311 г., накануне смерти, он успел издать в Никомедии эдикт о терпимости к христианам, который был прямой противоположностью всей его предшествующей политике, так как именно Галерий практически всеми христианскими авторами считается главным инициатором великого гонения и, пожалуй, самым активным гонителем. Относительно причин столь резкого поворота в религиозной политике можно сказать лишь то, что этот поворот был обусловлен объективными причинами, о которых уже шла речь выше, но толчком, несомненно, послужила болезнь Галерия⁴⁶. Надо полагать, что после почти 10 лет преследований христиан даже Галерию показалась очевидной тщетность такой религиозной политики, и изменение отношения к христианству было, очевидно, его последней попыткой сохранить жизнь, призвав на помощь христианского бога⁴⁷.

Текст эдикта Галерия сохранился в греческом (полном) варианте у Евсевия⁴⁸ (Eus. H. E. VIII. 17.3-11) и в латинском (сокращенном) у Лактанция⁴⁹ (Lact. De mort. 34). Эдикт состоит из вступления и двух частей. Во вступлении, которое приводит только Евсевий, дается перечисление всех титулов Галерия и Лициния, от имени которых был издан этот эдикт. В некоторых манускриптах имя и титулатура Лициния отсутствует, хотя и в тексте Лактанция, и у Евсевия употребляется множественное число, и это дает основания полагать, что эдикт был издан от имени всех четырех императоров (Barnes, 1982. Р. 23). Но если инициатором эдикта был Галерий, а имена Максимина Дазы и Лициния в ряде манускриптов были опущены по причине того, что они были и в последующем гонителями христиан⁵⁰, то становится неясным отсутствие здесь имени и титулатуры Константина. Возможным объяснением этого может быть то, что Константин просто не участвовал в его подготовке и, вероятно, даже не знал о нем до того, как он был опубликован. Впрочем, многие исследователи считают, что эдикт был издан Галерием от имени всех четырех правителей (Keresztes P., 1989, v. II. Р. 110, 112), и это мнение кажется справедливым.

В первой части эдикта объясняется предшествующая политика преследований христиан. В качестве главной причины гонений приводится необходимость следовать древним законам, обычаям предков и общественной дисциплине. Христиане же, говорится в эдикте, отвергли религию предков, создали свои законы и устраивали свои собрания. Целью предшествующих эдиктов, следует далее, было вернуть христиан к установлениям предков, и многие христиане пострадали, в том числе, отмечается в тексте Евсевия, были преданы различным видам смерти.

Во второй части эдикта констатируется, что большинство христиан осталось верным своим убеждениям и что положение, когда люди не почитают языческих богов и лишены возможности почитать бога христианского, заставило императоров из соображений милосердия и гуманности объявить следующее:

1) всем христианам давалось прощение, то есть эта формула в тех условиях могла означать прекращение действия антихристианских эдиктов и гонения как такового;
2) христианам разрешалось быть христианами, как и прежде (до 303 г.), то есть они признавались государственной властью, хотя, судя по тексту, это еще не означало полной легализации их статуса, так как церковь не признавалась еще юридическим лицом;
3)  христианам разрешалось строить здания для своих собраний и, следовательно, им было позволено свободно отправлять культ, правда, с оговоркой, чтобы они не делали ничего, противоречащего "дисциплине".

Эдикт завершается обещанием выработать соответствующие указания магистратам по реализации этих мер. Своеобразным эпилогом эдикта явилось пожелание христианам, чтобы они молились за здоровье императоров (видимо, именно на это больше всего и рассчитывал Галерий) и за безопасность римского государства и народов, в нем проживающих, а также и за самих себя, ибо "от процветания государства зависит и положение их собственных домов".

Разумеется, эдикт Галерия был весьма скромным по содержанию с точки зрения того, что он не давал христианам почти ничего, кроме терпимости со стороны государства⁵¹. Христианам лишь давалось право на существование — ни больше, ни меньше, и вряд ли есть основания видеть в этом эдикте решительный поворот в религиозной политике римского государства (Ср.: Keresztes P., 1989, v. II. Р. 110). Хотя, надо признать, что во многих отношениях этот момент был критическим: Римская империя в религиозном отношении как бы застыла на месте, не зная, куда двигаться дальше — либо оказать покровительство христианам и поставить их религию в равное положение с другими религиозными культами в надежде использовать ее в государственных и политических целях, либо продолжать традиционное покровительство старой римской религии, которая была надежной опорой государства на протяжении многих веков; либо оставить все как есть, не оказывая явного покровительства ни одной из религий, оставляя им возможность для конкуренции и занимая религиозно нейтральную позицию, что, впрочем, было наиболее проблематично.^

Однако самого Галерия все эти соображения'интересовали уже в наименьшей степени. Разумеется, эдикт о терпимости уже не мог принести ему прощение ни со стороны христиан, которых он подвергал столь жестоким гонениям⁵², ни со стороны их Бога, который столь же равнодушно, как и до эдикта, позволял червям терзать его измученную плоть, пока спустя короткое время после издания эдикта о терпимости он не отошел в мир иной⁵³.

Первым и, пожалуй, основным следствием эдикта было то, что из тюрем были освобождены многие христиане (Lact. De mort. 35) и гонение было прекращено⁵⁴. После смерти Галерия в Римской империи снова оказалось 4 правителя у власти, и, таким образом, существовали реальные предпосылки для установления политической стабильности и, возможно, даже для возвращения к уже опробованной на практике системе тетрархии. Однако путь Константина к власти и к христианству со смертью Галерия приобрел новый поворот, и именно Константин снова, как и в 306 г., нарушил казавшуюся столь близкой стабильность.

Примечания и комментарии

¹  Лучше других ранний период жизни Константина освещает Anonymus Valesianus.
²  Аноним не сообщает о месте рождения Константина, но говорит, что он был привезен матерью в Несус (A.V.2.2).
³  Аноним сообщает, что Констанций Хлор - отец Константина — был внуком брата Клавдия II (A.V. 1.2. Cf. Eutr.IX,22; Hier.a Ab...23O7).
⁴  Пересказ основных легенд см.: Hollsapple, р.109—112.
⁵ Grant M., p. 16; Холсэпл говорит, что он происходил из Мезии или Дарда-нии (Hollsapple, p. 113); Варне пишет о происхождении семьи Констанция из Дакии Ripensis (Barnes, 1982, р.36).
⁶ Аноним приводит следующие ступени карьеры Констанция при императоре Каре: телохранитель императора, трибун, правитель Далмации (A.V.1.2).
⁷  Амвросий определяет ее статус - stabularia (DOT,42); аноним - matre vilissima (A.V.2.2).
⁸  Варне полагает, что брак Констанция с Еленой был заключен еще до того, как первый достиг ранга трибуна римской армии (Barnes, 1982, р.36).
⁹  Варне, сравнивая источники, считает, что большие и лучшие свидетельства существуют в пользу того, что Елена все же являлась женой Констанция (Barnes, 1982, р.36).
¹⁰  По поводу союза Констанция и Елены см. примеч.16 к тексту Зосима (Zosimus. New History. A transl.with comm.by R.T. Ridley. - Australian Association for Byzantine Studies, 1982).
¹¹  По свидетельству того же Евтропия, жил он столь скромно, что в праздничные дни, устраивая пир для своих многочисленных друзей, он брал взаймы у частных лиц серебряную посуду для украшения своего стола.
¹² См.также Appendix к кн.VIII. В Жизнеописании Константина Евсевий утверждает, что Констанций даже был христианином, но нет никаких оснований верить этому утверждению (Coleman, р.73—74).               ..·;-.:-,·.
¹³ Т.Барнс со ссылкой на того же Лактанция (Lact.De mort.15^6—7) утверждает, что Констанций вообще отказался соблюдать первый эдикт Диоклетиана против христиан на подвластных ему территориях и что четвертый, самый суровый эдикт против христиан вообще не проводился в жизнь во всей западной части Римской империи, так же как и эдикт Диоклетиана о ценах вообще не был опубликован на западе (Barnes, 1982, р.195, Cf.: Baynes, 1930, р.8). Однако в данном отрывке Лактанция речь идет о том, что Констанций позволял разрушать стены, которые легко восстановить: "Nam Constantius, ne dissentire a majorum praeceptis videretur, conventicula, id est, parietes, qui restitutui poterant, dirui passus est veram auten Dei templum, quod est in hominibus, incolume servavit".
¹⁴  Как кажется, и к Феодоре Констанций оказался неравнодушен: он имел от нее, по сообщению того же анонима 6 детей - трех сыновей и трех дочерей.
¹⁵  По выражению Бэйнса, в случае назначения цезарем, "он не чувствовал бы себя неподготовленным для этой задачи" (САН, v.XII, p.678).
¹⁶  Именно во время этого похода Евсевий — будущий биограф будущего императора — впервые увидел Константина (Eus.Vita 1,19).
¹⁷  Характеристику качеств молодого Константина приводит Лактанций (Lact.De mort.18). В литературе существует множество полулегендарных описаний подвигов молодого Константина (См.: Hollsapple, p. 114-115).
¹⁸  В.В.Болотов дает следующую характеристику Галерию: "Это был человек, происходивший, подобно Диоклетиану, из самых низших слоев общества. Он находился под самым сильным влиянием своей матери, ярой язычницы. По своему характеру он был гораздо более груб и менее проницателен, чем Диоклетиан. Тем не менее, на его стороне была энергия и военная храбрость. Его положение кесаря не оставляло ему особенно широкого влияния на императора в лучшую эпоху его правления. Но в положении дела произошла благоприятная для Галерия перемена, когда он возвратился из персидского похода 296—297 гг., покрытый славою блистательных побед. Его общий авторитет в империи чрезвычайно от того поднялся, так что он претендовал на честь более чем простого кесаря, и влияние его на Диоклетиана сделалось гораздо более значительным" (Болотов, т.2, с. 145).
¹⁹О новой тетрархии см.также: Paneg. 8.8.8-9.6,7.15.4-6; A.Vict.Caes.39.48,40.1; Eutr.Epit.9.27; Zon. 12.32).
²⁰  Лактанций говорит, что после того как были объявлены имена новых цезарей, Максимиан отвернулся от Константина и вывел на первый план Дазу (Lact.De mort. 19).
²¹  Аноним сообщает, что после отречения Диоклетиана и Максимиана Констанций попросил Галерия вернуть ему сына, но тот "вначале подверг его многим опасностям" (A.V.2.2).
²² Одним из первых, кто ясно осознал это и четко сформулировал, был Евсевий, который писал в "Жизнеописании Константина": "Таким образом, царский престол, полученный им (Константином — М.К.) от отца, по закону природы, перешел к его сыновьям и их детям, и навсегда сделался достоянием наследственным" (Eus.Vita 1,9). В примечании 37 (с.276) к изданию перевода "Жизнеописания" на русский язык справедливо отмечается, что у Евсевия мы видим "одно из первых совершенно категоричных высказываний в пользу наследственной монархии". Это, возможно, объясняется тем, что Евсевий писал свой труд во время правления детей Константина.
²³  Аноним (A.V.3.4) и Зосим (Zos.11,9) говорят о провозглашении Константина цезарем).
²⁴  Это обстоятельство особенно подчеркивает Зосим (Zos.II.9).
²⁵  Любопытно, что Максенций не сразу принял титул августа, а лишь в начале 307 г. (Barnes, 1982, р.13).
²⁶То есть Максимиану.
²⁷  16 сентября 307 г. - Chron.354 (CM 1.148). О гибели Севера см. примеч.24 на с.151 к изданию Зосима (1990); Grant M., р.24; Barnes, 1982, р.39).
²⁸  Надо заметить, что этот династический брак заставил Константина отказаться от своей сожительницы (конкубины), от которой у него уже был сын Крисп. В этом он тоже пошел по стопам своего отца Констанция Хлора.
²⁹  Лактанций отмечает, что он разрушал все как враг (Lact.De mort.27. Cf.A.V.3,6-7;Zos.II,10).
³⁰  Интересно, что Лактанций сравнивает это изгнание Максимиана с изгнанием из Рима Тарквиния Гордого (Lact.De mort.28).
³¹ Эту версию приводит тот же Лактанций (Lact.De mort.29). Зосим сообщает, что Максимиан уговаривал Диоклетиана снова взять власть и навести порядок, однако последний предпочел оставаться в стороне от дел (Zos.II. 10,4). Некоторые считают инициатором встречи самого Галерия (Grant M., ρ.25).
³² В ноябре 308 г. (Cons.Const.CM 1.231; Barnes, 1982, р. 198). В примечании к переводу Евсевия приводится ноябрь 307 г. (Eusebius, p. 192, п.26). Дата назначения Лициния не позволяет с уверенностью утверждать, состоялось ли это назначение до или после встречи августов Р.Грант считает назначение Лициния главным результатом встречи (Grant R., 1990, р.232).
³³  Константин при этом снова оказался обойденным, и опять это было нарушением принципа тетрархии, так как Лициний, происходивший из Дакии и являвшийся старым другом и соратником Галерия, был назначен августом возможно не пройдя через ранг цезаря. Лишь аноним говорит, что о том, что Лициний был назначен цезарем в Иллирии (A.V.3.8).
³⁴ См. примеч. к тексту Лактанция и Зосима.
³⁵ Любопытно, что в этот список не был включен Максенций, обладавший реальной властью в Риме и в Италии, но считавшийся по-прежнему узурпатором.
³⁶  М.Грант высказывает предположение, что Домиций Александр имел тайные контакты с Константином(Gгаnt M, р.31).
³⁷  Chron.354 (CM 1.148) — примеч.30 к переводу текста Зосима (р. 153).
³⁸  Стоит заметить, что об этих событиях умалчивают христианские авторы. Барнс датирует восстание Александра против Максенция временем с мая или лета 308 г. до конца 309 г., хотя и говорит о том, что точная датировка невозможна (Barnes, 1982, р. 14).
³⁹  Эта история кажется довольно сомнительной. В примечании к переводу Зосима говорится, что Фаусте было всего 9 лет, когда она вышла замуж за Константина, и вряд ли бы она могла играть существенную роль в этих событиях (р. 152, п.26). Хотя Барнс датирует рождение Фаусты 289 или 290 гг. (Barnes, 1982, р. 34), что позволяет предположить участие Фаусты в этих событиях.
⁴⁰  Это произошло в 310 г. (Примечание к переводу Зосима.- Р.152, п.28; Barnes, 1982, р.13).
⁴¹  Источники ничего не говорят о реакции Константина.
⁴² В 308 г. (Примечание к переводу Евсевия, р. 192, п.27).
⁴³ Лишь Максимин Даза отличался от своих соправителей не только порочной личной жизнью и чрезмерной суровостью в управлении, но и особой жестокостью по отношению к христианам. Большая часть мученичеств, описанных Евсевием в его "Мучениках Палестины", имела место именно в период правления Дазы (Примечание к переводу Евсевия, note on p. 195). В "Церковной истории" Еасевий описывает приверженность Максимина Дазы к языческим обрядам и культам и преследования христиан (Eus.H.E.VIII.14). Р.Грант со ссылкой на Евсевия приводит такие цифры: 91 мученик в Палестине; в 308—309 гг. 97 египетских христиан были посланы в шахты, и немного позже к ним добавилось еще 130 чел., но через 2 года все они были освобождены (Grant R., 1990, р.232). Об эдиктах Дазы против христиан см.: Keresztes, 1989, v.II, p. 106—107. Впрочем, все правители того времени в большей или меньшей степени не отличались излишней добродетельностью. Так тот же Евсевий, например, приводит пример гибели христианки, которой хотел овладеть Максенций, но нет оснований видеть в этом эпизоде антихристианскую направленность всей политики этого правителя (Eus.H.E.VIII.14).
⁴⁴ В одном из последних изданий "Энциклопедии религии" говорится, что еще в 306 г. Константин приказал вернуть христианам Британии и Галлии собственность, конфискованную у них во время великого гонения 303—305 г., но это противоречит свидетельствам о терпимости Констанция Хлора, и не нами не найдено подтверждения этому в источниках. (ER, v.4, р.70).
⁴⁵  Описание ее симптомов: Eus.H.E.VIII.16; Lact.De mort.33; Vict.Caes.40.9; Oros.VII.28. Все христианские авторы, безусловно, считали эту болезнь наказанием за преследования христиан.
⁴⁶  Обзор историографии о причинах эдикта Галерия дан П.Кересцесом (Keresztes P., 1989, v.II, р.111-112). В числе этих причин автор называет: политические неурядицы, гражданскую войну, развал тетрархии, влияние Лициния и даже осознание необходимости молитв христиан за государство и самого Галерия. См. также: Grant М., р. 137.
⁴⁷ Евсевий замечает, что Галерий почувствовал угрызения совести (Eus. H.E.VIII.17.1).
⁴⁸  Евсевий использовал текст, изданный в городе, где он. жил. Этот текст был переведен с латинского оригинала, о чем говорит сам Евсевий, хотя и умалчивает о том, сделан ли этот перевод им самим или кем—либо еще. Существует также обратный перевод с греческого текста Евсевия, сделанный Руфином.
⁴⁹  Барнс замечает, что декларация об окончании преследования христиан имела форму письма, но Лактанций дважды говорит о ней, как об эдикте, опубликованном в Никомедии 30 апреля 311 г. (Barnes, 1982, р.22).
⁵⁰ См. издание Евсевия в переводе на английский язык: The Essential Eusebius. — N.Y., 1966. - P. 192, n.2. Это утверждение полностью верно в отношении Дазы. Относительно Лициния правильнее утверждать, что его имя было опущено по причине того, что он был впоследствии устранен с политической арены Константином.
⁵¹ П.Кересцес отмечает, что не следует переоценивать юридическое значение этого эдикта, как и недооценивать его значения вообще. Его интерпретация эдикта: Keresztes P., 1989, v.II, p.110—111.
⁵²  Это особенно подчеркивает Евсевий - cM.Appendix к kh.VIII.
⁵³ Между 20 и 30 мая 311г. (См. примеч. к англ. переводу текста Лактанция: CUA, р. 182). П.Кересцес считает, что это произошло через 5 дней после публикации эдикта (Keresztes, 1989, v.II , p.111).
⁵⁴  Терпимость по отношению к христианам на востоке после эдикта Галерия продолжалась всего лишь около 6 месяцев, после чего гонение было возоб—новлено Максимином Дазой (Keresztes, 1989, v.II , p. 112)

2. "Обращение" Константина и Миланский эдикт

Расстановка политических сил в Римской империи после смерти Галерия предполагала определенное равновесие: восточные провинции оставались под контролем Максимина Дазы, дунайские — Лициния, Галлия — Константина, Италия и Африка — Максенция.

Между тем, ситуация в Риме оставалась тревожной и еще более ухудшилась, когда произошел пожар, в результате которого сгорел храм Фортуны. По городу прокатились волнения, в том числе и среди солдат, но Максенцию удалось быстро их успокоить, и он сохранял контроль над ситуацией (Zos. II.13). Понимая, что реализация его дальнейших планов будет невозможна, пока он не уладит вопрос с Африкой, Максен-ций послал против Александра войска во главе с преторианским префектом Руфиусом Волузианом. В первом же сражении слабое сопротивление со стороны новоявленного императора было сломлено, и сам Александр вскоре после этого был схвачен и задушен. Не было пощады и по отношению к его сторонникам: они были либо преданы смерти, либо, в лучшем случае, лишены собственности (Zos. II.14).

Источники изображают Максенция как жестокого и беспощадного тирана, причем и языческие, и христианские авторы сходятся в этой оценке (Eus. H. E. VIII. 14; A. Viet. Caes. 40.24; Paneg. 9.3-4, 14-16, 28; 10.28¹; Zos. II. 14.4). Несомненно, что отрицательное отношение к Максенцию в источниках исходит от официальной версии победителя, стремившегося очернить своего побежденного соперника². Впрочем, в этих оценках, пожалуй, главное то, что Максенций оставался терпимым по отношению к христианству и не подвергал христиан гонениям, хотя сам оставался апологетом язычества³.

Основной причиной начавшейся вскоре после этих событий войны между Максенцием и Константином античные авторы называют стремление первого отомстить за смерть отца (Zos. 11.14.1; Lact. De mort. 43), причем Зосим отмечает, что Максенций имел намерение вторгнуться в Рецию, между Иллирией и Галлией, потому что он мечтал завоевать Далмацию и Иллирию с помощью войск Лициния⁴. Между тем, Лициний вначале заключил в Вифинии соглашение с Максими-ном Дазой (Lact. De mort. 36), а затем и с Константином, который пообещал ему в жены свою сестру Констанцию (Lact. De mort. 43). Последнее обстоятельство послужило причиной секретного соглашения между Максенцием и Максимином в противовес союзу Лициния и Константина (Lact. De mort. 43). Характер и содержание этих соглашений нам не известны, но достаточно очевидным представляется то. что к 312 г. произошло сближение Константина и Лициния в противовес Максенцию и Максимиану. Причем оба союза были скорее декларативными, так как в ходе военных действий ни Лициний не оказал военной поддержки Константину, ни Максимиан — Максенцию. Любопытно, что из всех авторов лишь Евсевий представляет Константина инициатором войны, отмечая, что он стремился вернуть римлянам их исконную свободу и освободить их из-под власти тирана (Eus. H. E. ΙΧ.9; cf. Vita 1.26). Как бы то ни было, но в источниках нет ни малейшего намека на то, что причины этой войны могли иметь хоть какое-то отношение к религии (Cf. Gregoire, CC. Р. 30). Несомненно, это была борьба за власть⁵, и в данном случае религиозный фактор не был на повестке дня (Cf. ER, v. 4. P. 70) или, что более близко к ситуации, на острие копья.

Война между Константином и Максенцием началась, вероятно, в 311 г. (Seston. Р. 211 ff.). Ход ее слабо отражен в источниках, за исключением последней битвы, ставшей знаменитой благодаря христианству. Некоторые моменты, связанные с этой войной, вызывают определенное недоумение, прежде всего, соотношение сил. Зосим сообщает, что у Константина было 90 тыс. пехоты и 8 тыс. кавалет рии, а у Максенция - 170 тыс. пехоты и 18 тыс. кавалерии (Zos. 11.15). Панегирики дают более скромные и, надо полагать, более близкие к действительности цифры: 100 тыс. у Максенция и менее 40 тыс. у Константина (Paneg. 9.3.3; 9.5.1-2). Другие источники не приводят конкретных цифр, но сходятся на том, что Максенций располагал значительно превосходящими силами⁶, чем Константин, который, по всей видимости, действительно был вынужден оставить часть своей армии в Галлии для охраны беспокойной рейнской границы. Однако в ходе этой войны Константин все время выступает в качестве атакующей стороны: беспрепятственно переходит Альпы (Zos. II.15), разбивает части Максенция у Турина и Вероны (А. V. 4.12; Paneg. 9.5-13; 10.19-26)⁷ и подходит к стенам самого Рима. Максенций же тем временем отсиживался в вечном городе ввиду дурных предзнаменований, полученных в результате языческих гаданий (Lact. De mort 44. Cf. Eus. H. E. 1Χ.9.3).

Объяснением успеха Константина может быть либо то, что источники намеренно исказили действительное соотношение сил, либо то, что популярность Максенция в результате его политики и аморального поведения ко времени этой военной кампании резко упала, либо и то, и другое.

Окончание этой быстротечной войны ознаменовано широко известной битвой у Мильвийского моста⁸, которой посвящено огромное количество исследований и которая стала своеобразным поворотным пунктом в истории развития всей мировой цивилизации.

И с точки зрения стратегической, и с точки зрения политической, и с точки зрения данного момента истории Римской империи эта битва никакого значения не имела и была лишь еще одним столкновением в длинной цепи подобного рода сражений в борьбе за власть. Независимо от того, кто бы ни одержал в ней победу, Римская империя продолжала бы жить обычной жизнью, ибо, в общем-то, и Константин, и Максенций имели равные основания добиваться власти. В случае гибели их обоих в стране не наступила бы анархия, так как у власти оставались Лициний и Максимин Даза. Надо полагать, что в глазах подданных Римской империи эта битва являла собой совершенно ординарное событие и мало чем отличалась от многих других сражений, как у стен самого Рима, так и далеко за его пределами.

Однако случилось так, что эта битва не просто вошла в историю, но стала ее эпохальной вехой, с которой начался отсчет новой эры, открытый "Константиновой революцией". И, если вести речь о последней, то она, в свою очередь, началась с битвы у Мильвийского моста.

Что же произошло на самом деле, и как действительные события повлияли на последующий ход истории? Источники дают довольно ясную картину этой битвы, которую мы попытаемся ниже реконструировать.

Константин подошел к Риму и разбил лагерь на равнине к северо-востоку от Мильвийского моста (Zos. II. 16.1; Lact. De mort. 44; Paneg. 9.16.3; 10.28.4-6)⁹. Максенций, осуществляя подготовку к решающей битве, приказал построить через Тибр мост-ловушку, который состоял из двух частей и в случае разъединения их должен был рухнуть в воду вместе со всеми находящимися на нем людьми (Zos. II. 15.3—4)¹⁰. Частью подготовки к сражению были, как обычно, языческие гадания и изучение Сивиллиных книг. В результате было получено предзнаменование, что погибнет тот, кто причиняет вред Риму, и, разумеется, это предзнаменование Максенций истолковал в свою пользу, считая себя защитником вечного города (Zos. II.16.1; Lact. De mort. 44).

Битва произошла 28 октября 312 г. Оба императора — Константин и Максенций — сами приняли в ней непосредственное участие. Сражение началось с кавалерийской атаки Константина на кавалерию Максенция, затем в бой вступила пехота. По всей видимости, инициатива с самого начала битвы была у Константина, и он не упускал ее до самого конца. Моральный дух солдат Максенция был в этот момент не на высоте, так как, по замечанию Зосима, они тоже хотели избавиться от "дикой тирании" (Zos. И. 16.3), но многие из них сражались честно и не избежали смерти. Некоторое время Максенцию удавалось сдерживать натиск противника, главным образом благодаря кавалерии, но вскоре его войска обратились в бегство по мосту в город. Построенный наспех мост не выдержал напора такого количества людей и рухнул в бурный поток, став ловушкой для самого же Максенция, который упал в воду и утонул вместе со многими другими (Zos. П. 16.4)". На следующий день его тело было найдено, труп обезглавлен и голова неудачливого узурпатора была доставлена в Рим (А. V. 4.12), а затем совершила мрачное путешествие в Африку с тем, чтобы убедить народ в его гибели¹².

Константин "с триумфальными гимнами" (Eus. H. E. IX.9.9) вошел в Рим и был признан в качестве победителя и императора сенатом и народом (Lact. De mort. 44). Победитель ограничился наказанием лишь самых близких сторонников Максенция и распустил преториан- · скую гвардию, как источник смут (Zos. II. 17.2; Viet. Caes. 40.25). В ознаменование его победы была воздвигнута триумфальная арка с' надписью: "Императору Флавию Константину, величайшему, благочестивому, счастливому, Августу, в связи с тем, что вдохновленный Божественным и величием своего разума он со своей армией отомстил во имя общего блага праведным оружием, как самому тирану, так и всем его приспешникам одновременно, сенат и римский народ посвятили эту арку, чтобы прославить его триумфы. Освободителю города. Восстановителю мира" (Keresztes, 1981, Appendix 16d. P. 305)¹³.

В целом, за исключением отдельных незначительных деталей, описание битвы у Мильвийского моста в различных источниках — христианских и нехристианских — сходится. Константин одержал сравнительно легкую победу и избавился от своего политического противника, став, по сути, единоличным правителем всей западной части Римской империи. Такая легкая победа могла быть отнесена либо на счет выдающихся талантов одного полководца и полной несостоятельности другого, либо на счет мужества и боевой выучки солдат, закаленных в боях с варварами, в отличие от италийских контингентов, которые не участвовали в серьезных военных кампаниях. Однако в античную эпоху и тем более во время формирования системы домината такого тривиального объяснения было уже недостаточно, особенно если принять во внимание, что доминат предполагал обожествление доминуса или хотя бы его непосредственную связь с высшими божественными силами. Эта связь с достаточной ясностью была подчеркнута в надписи на триумфальной арке. Однако и для самого Константина, и для его ближайшего окружения, да и для всех подданных империи, взбудораженных очередным витком гражданских войн и междоусобиц, одной ссылки на абстрактное divinity было уже недостаточно.

Очень трудно утверждать с полной определенностью, когда и по чьей инициативе началось формирование легенды о божественной помощи в битве у Мильвийского моста. По нашему мнению, инициатором создания этой легенды был сам Константин, и, вероятнее всего, формирование ее не было делом одного дня, но растянулось на целые годы.

Начало же формированию этой легенды, надо полагать, было положено ссылкой на divinity на триумфальной арке.

В настоящее время существует огромное количество литературы, посвященной видению и обращению Константина¹⁴. Разумеется, объективность разрешения этой проблемы зависит от состояния источников и их интерпретации. При этом следует учитывать не только сведения Евсевия и Лактанция, как бы ни относиться к их подлинности, но и данные языческих авторов, а также монеты и надписи.

Ниже мы попытаемся представить собственный взгляд на видение и обращение Константина.

Как уже отмечалось, Константин, по всей видимости, познакомился с христианством еще в детстве, благодаря своей матери Елене¹⁵. Однако он не воспринял эту религию в качестве своей веры и, придя к власти, стал во главе культа Геркулеса¹⁶, который был патроном династии Максимиана, а затем, после его добровольной отставки в 305 г., Констанция Хлора — отца Константина. Другим официальным культом тетрархии было поклонение Юпитеру, который ассоциировался с династией Диоклетиана (Baynes, 1930. Р. 7), а после него — Галерия. Данные источников, особенно панегириков, дают основания считать, что Константин был язычником, но не в политеистическом смысле, а склонялся к монотеизму (Coleman. P. 74—75). Эта склонность, однако, не мешала ему менять богов в зависимости от политической ситуации. В частности, после описанных событий, связанных с интригами Максимиана, и особенно после его гибели Константин был вынужден отказаться от культа Геркулеса, который ассоциировался с Максимиа-ном-Геркулием (Baynes, 1930. Р. 7; Moreau in СС. P. 48)¹⁷.

Вопрос о выборе новой официальной религии решился во время посещения Константином храма Аполлона в Галлии в 310 г., когда он совершал последний поход против Максимиана на Марсель (Mac Mullen in CC. P. 82)¹⁸. Как явствует из панегирика, произнесенного по поводу победы Константина над Максимианом, в этом храме Константину представилось видение самого Аполлона, сопровождаемого Викторией. Боги вручили Константину лавровые венки, предрекавшие императору 30 лет правления (Paneg. 7[6].21.3—5). Хорошо известно, что языческие храмы были необычайно искусны в имитации такого рода видений и разыгрывании целых мистических спектаклей перед суеверной публикой. Тем более такую мистификацию можно было ожидать в храме Аполлона, который славился на весь античный мир именно своим даром предсказывать будущее.

Трудно сказать, поверил ли сам Константин в то, что он увидел в храме, но можно не сомневаться в том, что он остался очень доволен полученным предзнаменованием и, возможно, на каком-либо из воинских штандартов в это время появилась цифра XXX...

Вопрос о культе Геркулеса окончательно отпал после низвержения Максимиана, но и принять столь польстивший ему культ Аполлона¹⁹ в чистом виде Константин не мог. Его армия состояла по большей части из варваров и романизированных галлов (Hatt, CC. Р. 35), которые были весьма далеки от эллинского эстетства и нуждались в чем-то более близком, простом и понятном. Мог ли Константин в то время, в 310 г., заменить Геркулеса Христом? Даже если принять во внимание то, что и тот, и другой были сыновьями богов от земных женщин, ответ может быть только отрицательным в силу целого ряда факторов.

Прежде всего, следует помнить о том, что антихристианские" эдикты все еще оставались в силе и считались, по крайней мере, формально, действующими на всей территории Римской империи. Надо полагать, что признание Константином христианства в это время могло означать для него немедленную войну с еще живым тогда Галерием и Максимином Дазой. Кроме того, среди солдат самого Константина христиан было, вероятно, если не столько, то лишь немногим больше, чем почитателей Аполлона (Coleman. P. 78). А пока Константин был лишь одним из многих императоров, с настроениями своих солдат он должен был считаться в первую очередь, и вносить в их среду религиозные раздоры никак не могло входить в его интересы. Да и разница между Геркулесом и Христом была столь велика, что для перехода от одного к другому требовался какой-то промежуточный вариант, если даже допустить, что сам Константин имел склонность к христианству.

Как уже отмечалось, в плане личной религии Константин в это время склонялся к монотеизму, но не в христианском, а в язычебком варианте. И если говорить о данном моменте, то наиболее удобным и приемлемым и для Константина, и для римлян, и для галлов, и для других варваров был культ Солнца²⁰ (Sol Invictus). Солярный культ был реальным мостиком к единобожию (Курбатов, 1988. С. 114). Константин соединил его с культом Аполлона²¹, и это позволяло удовлетворять религиозные потребности как римлян, так и варваров, находящихся на службе у римлян. Вероятно, именно в это время, в конце 310—311 гг., на щитах солдат и воинских штандартах могла появиться эмблема в виде свастики или перекрестных линий, напоминавших римскую цифру десять (X). Возможно, символика была более сложной и замысловатой, так как символ солнца в античных изображениях и надписях имеет очень большое количество вариантов. Возможно, что солнечная символика нашла какое-то сочетание с цифрой XXX, возникшей в связи с предсказанием, полученным Константином в храме Аполлона. Однако в любом случае есть все основания полагать, что именно эта солнечная символика и была на щитах и штандартах армии Константина в битве у Мильвийского моста. И независимо от личных религиозных убеждений Константина этот сложный знак стал рассматриваться как символ непобедимости императора, а христианский оттенок он приобрел значительно позже (Cf.Bruun, CC. P. 78).

Также следует отметить, что и само слово labarum, которое потом стало ассоциироваться с христианским знаком, предвещавшим победу Константину, галльского происхождения. Это слово было распространено в среде кельтов, и его символика могла обозначать как Солнце, так и молнию (Hatt, CC, p. 34²²).

Остается вопрос о видении Константина, которое является, пожалуй, центральным моментом всей христианской литературы, посвященной как этим событиям, так и всей "Константиновой революции". Вряд ли есть основания считать этого императора экзальтированной и склонной к мистицизму личностью. Но любой человек видит сны и может галлюцинировать в те или иные моменты своего психического и физического состояния. Поэтому вполне допустимо, что Константину после длительного похода и ряда сражений, накануне решающей для него битвы, мог привидеться или присниться либо Христос, либо Аполлон, либо вообще весь пантеон небесных обитателей²³. Однако любой сон и любое видение сознательно или подсознательно²⁴ может быть истолковано совершенно по-разному²⁵ и по прошествии времени приобретает совершенно иное значение²⁶. И если Константину накануне битвы действительно привиделся Христос, тогда довольно легко объяснить мотивы Миланского эдикта, но нет никаких оснований считать, что это видение хоть как-то способствовало ходу битвы у Мильвийского моста и что оно могло быть тогда предано огласке. Напротив, есть все основания считать, что битва происходила с солнечной религиозной символикой, которая могла вдохновить воинов Константина и не могла оскорбить воинов Максенция²⁷.

Допустим, что сам Константин в определенной степени отнес свою победу на помощь божественных сил (ER, v. 4. Р. 70). Хотя, надо признать, что для системы домината более удобным было бы признание непобедимости и могущества самого императора. Но, так как наряду с Константином оставались еще союзник (пока!) Лициний и противник Максимин Даза, в тот момент удобнее и выгоднее для Константина было заручиться поддержкой свыше. Именно поэтому в надписи на триумфальной арке присутствовало "божественное" - пока абстрактное и в одинаковой степени применимое к любой религии.

После Миланского эдикта, который можно рассматривать как жест благодарности Константина Христу за помощь в сражении (но не только, и об этом пойдет речь ниже), легенда получила дальнейшее развитие по мере сближения Константина с христианской церковью. Следующим этапом в ее формировании можно считать победу Лициния над Максимином Дазой, который был одним из главных гонителей христиан. В глазах последних эта победа была одержана тоже с божественной помощью, и христианские источники свидетельствуют о том, что и Лицинию было видение ангела (Moreau, CC. Р. 47). В силу этого факта потребовалось дальнейшее развитие и легенды о видении Константина. Любопытно, что в первой редакции "Церковной истории" Евсевия главный акцент сделан на видение Лициния, а о Константине упоминается лишь вскользь (Moreau, CC. Р. 47). Следует отметить и то, что монеты с символикой, которую можно было истолковать и как христианскую, и как языческо-солярную, появляются только после 317г., ввиду усиливающегося сближения Константина с христианством²⁸. Это был тот самый знак, похожий на русскую букву "Ж", который никогда не встречался раньше²⁹ и который мог обозначать одновременно монограмму Христа, десятилетие правления Константина, V — победу Константина над противниками, Солнце — нового божественного покровителя Константиновой династии и даже Аполлона, если истолковать нижнюю часть буквы Ρ как развернутую на 90 градусов перекладину буквы А³⁰. Лактанций, писавший в конце 310-х гг., отнес этот знак в 312 год (Moreau, CC. P. 48), и тем самым легенда получила дальнейшее развитие.

После разгрома и устранения Лициния формирование легенды о видении, знаке и помощи Христа в битве у Мильвийского моста вступило в завершающую стадию. У Евсевия в новой редакции "Церковной истории" центр тяжести был перенесен с Лициния на Константина. Но этого теперь уже бьшо недостаточно. В свете активного взаимодействия Константина с христианской церковью в ходе и после Никейского собора требовалось новое освещение всей жизни императора. И, надо полагать, Евсевию не пришлось долго ломать голову над тем, какое именно событие следовало выделить в качестве поворотного пункта пути Константина к христианству. Очевидно, что в 330-х гг. таким поворотным пунктом могла представляться только битва у Мильвийского моста, и теперь легенда получила свое полное оформление в "Жизнеописании Константина", завершенном Евсевием уже после смерти императора.

Таким образом, битва у Мильвийского моста стала поворотным пунктом в истории мировой цивилизации не сама по себе, а по мере развития легенды, окончательно оформившейся к концу 330-х годов, то есть спустя почти два десятилетия.

В связи с формированием легенды об обращении Константина интерес представляет вопрос о его действительном обращении в христианство. Как уже было отмечено выше, Константин имел некоторую склонность к христианской религии с детства, и уже в силу этого его обращение вряд ли могло быть единовременным актом и результатом мгновенного озарения. Путь Константина к христианству был длительным и весьма сложным³¹. Даже Миланский эдикт не дает оснований утверждать, что Константин в момент его издания являлся христианином,. Более вероятным и близким к истине представляется то, что обращение Константина в христианство завершилось лишь к концу его жизни. Сам факт крещения на смертном одре является, пожалуй, главным доказательством того, что император стал христианином не только в силу тех или иных политических соображений, которые, несомненно, превалировали до этого, но в силу осознания возможности жизни после смерти в случае крещения и веры в спасение, обещанное христианской религией. Однако вряд ли есть основания полагать, что Константин хорошо понимал христианское учение и тем более догматику (Coleman. P. 82).

бскоре после победы над Максенцием и утверждения в Риме Константин направился в Медиолан. Туда же прибыл и Лициний, и союз двух правителей Римской империи был скреплен женитьбой Лициния на сестре Константина. Впрочем, этот факт, как и сам союз Лициния и Константина, стал лишь эпизодом их встречи в Медиолане, которая ознаменовалась событием, явившимся одной из важнейших вех мировой истории и центральным пунктом "Константиновой революции". Медиолан стал местом издания Константином и Лицинием знаменитого Миланского эдикта 313 г., открывавшего эру настоящей христианизации Римской империи. Мы не ставим своей целью вдаваться в полемику по. поводу самого факта существования этого эдикта³². Заметим лищь, что скептицизм некоторых авторов по этому поводу вряд ли имеет достаточно оснований хотя бы потому, что вся последующая религиозная политика самого Константина, а также положение христианства и церкви в Римской империи являются достаточно убедительным свидетельством в пользу его реальности.

Сразу следует отметить, что Миланский эдикт был издан от имени Константина и Лициния, и, надо полагать, последний в не меньшей степени, чем Константин, приложил руку к этому знаменитому историческому документу, хотя все лавры, разумеется, достались Константину, одержавшему верх над Лицинием в конечной стадии борьбы за власть.

Текст Миланского эдикта приводят Евсевий в переводе с латинского на греческий (Eus. H. E. X, 5) и Лактации (Lact. De mort. 48), который, кстати, и считает Лициния его инициатором. Текст Лактанция тоже вторичен — это указ Лициния правителю провинции, изданный уже после собственно Миланского эдикта. Оба текста почти полностью совпадают, т. к. оба автора использовали письма, посланные Лйцинием правителям восточных провинций, и расхождения скорее можно отнести на тонкости перевода, чем на действительные различия оригинального текста. Что касается западных провинций, то из приводимого авторами текста можно понять, что перечисляемые меры в пользу христианства были там уже в силе. Вообще^ как считает Μ. Грант, вероятнее всего, сохранившиеся тексты отражают общую политику, согласованную в Медиолане, которая потом была реализована серией дополнительных писем и указов правителям конкретных провинций, а также другими мерами в пользу христианства (Grant M.P. 158).

Собственно Миланский эдикт, даже если понимать под ним политику, согласованную Константином и Лицинием в Медиолане, начинается с констатации принципа веротерпимости и ссылки на эдикт Га-лерия: "..,мы издали повеление, как всем другим, так и христианам, хранить свою веру и богопочитание" (Eus. H. E. X, 5, 2.)³³. Пожалуй, особого внимания заслуживает факт, что на протяжении всего эдикта главный акцент делается именно на соблюдение принципа веротерпимости по отношению ко всем религиям, без умаления какой бы то ни было веры. Не вызывает сомнения, что религиозный мир в империи Константин и Лициний считали одним из непременных условий мира гражданского.

Относительно же непосредственно христиан основные положения эдикта сводятся к следующему.

Во-первых, эдикт отменял прежние распоряжения относительно христиан и разрешал свободное и беспрепятственное исповедание христианской веры (Eus. H. E. Χ, 5, 6; Lact. De mort. 48), то есть тем самым официально прекращалось гонение. Вместе с тем, в этом можно видеть и провозглашение новой политики государства в отношении христианской религии.

Во-вторых, эдикт предписывал немедленно и безвозмездно вернуть христианам ("всему их обществу и каждому собранию") места их собраний и другую собственность, а также обещал возмещение ущерба из государственной казны через суд, если такие места были куплены частными лицами (Eus. H. E. Χ, 5, 9-11; Lact. De mort. 48). В этом положении эдикта можно усмотреть признание христианской церкви как юридического лица, обладающего собственностью и, следовательно, правоспособностью.

Эдикт завершается заверением императоров в их заботе "об общем народном спокойствии" и распоряжением довести этот закон до всеобщего сведения ((Eus. H. E. Χ, 5, 12, 14; Lact. De mort. 48). Лактан-ций добавляет, что по изданию этого указа Лициний произнес речь, в которой он вдохновлял христиан на восстановление церковных зданий.

В целом текст эдикта содержит больше риторики, чем предоставление христианам реальных прав и свобод. Сам стиль эдикта убедительно свидетельствует в пользу того, что не свобода вероисповедания была главной заботой императоров, а внутренняя стабильность Римской империи. К тому же в условиях домината всякая свобода, в том числе и религиозная, была ограниченной и неизбежно подпадала под контроль государства. Однако формально Миланский эдикт устанавливал паритет всех религий Римской империи и свободное право каждого гражданина следовать какой угодно религии (Поснов. С. 258).

Истинное значение Миланского эдикта, на наш взгляд, состоит в самом факте изменения религиозной политики Римской империи, которая теперь поворачивалась от конфронтации с христианством к сотрудничеству с ним. И настоящие условия для христианизации обеспечивал не столько сам Миланский эдикт, как таковой, сколько последующие меры Константина и его последователей, причем, не столько по его реализации, сколько по его дальнейшему развитию. Именно эти меры, а не сам эдикт, как, впрочем, и не факт "обращения" Константина, следует поставить в заслугу этому императору, открывшему дорогу христианизации Римской империи.

Примечания и комментарии

¹ Особенно в панегириках осуждается жестокость Максенция по отношению к сенату и народу, его непомерные налоги, разнузданность его охраны, его физическая грубость и моральная низость по контрасту с аполлоновой красотой и милосердием Константина; кроме того, они обвиняют Максенция в святотатстве и ограблении храмов богов (Gregoire in CC, р.31).
²  М.Грант довольно убедительно показывает положительные стороны правления Максенция (Grant M., ρ.31—33).
³  П.Кересцес считает, что нейтральная политика по отношению к церкви была одним из средств Максенция улучшить свои позиции в Римской империи, и он даже вернул христианам их собственность, которую они потеряли в ходе гонений (Keresztes, v.II, 1989, p.l 13). Р.Грант со ссылкой на Августина говорит, что после эдикта Галерия Максенций издал эдикт о терпимости и вернул собственность римской церкви епископу Мильтиаду (Grant R., 1990, р.235; Cf. Grant M. р.32.
⁴ Эти провинции действительно находились под контролем Лициния, и историк здесь, видимо, имел в виду намерение Максенция заключить с Лицинием военный союз.
⁵  М.Грант приводит в евязи с этим эффектное выражение: "борьба между двумя людьми, голодными до власти" — powerhungry men (Grant M., р.ЗЗ).
⁶ Довольно трудно объяснить наличие столь большой армии в Италии, где еще со времени Августа, было сосредоточено значительно меньшее количество войск, чем в провинциях.
⁷ Евсевий отмечает, что Константин одержал победу в трех сражениях (Eus. H.E.IX.9).
⁸  В русскоязычной историографии традиционно закрепилось название — "Мульвийский", хотя в латинском варианте — Milvius,
⁹ Лишь Аврелий Виктор утверждает, что лагерь Константина был расположен у Saxa Rubra в 9 римских милях от Рима (Vict.Caes.40.23). Аноним пишет, что Максенций выбрал равнину Saxa Rubra для битвы (A.V.4.12).
¹⁰ Лактанций сообщает, что мост был подпилен (Lact.De mort.44). Евсевий пишет, что Максенций устроил основательную оборону Рима, а также говорит, что мост был подтонным — из связанных вместе судов (Eus.H.E.IX.9.5).
¹¹  Аноним пишет, что Максенций был сброшен с коня в воду его же солдатами во время бегства (A.V.4.12). Панегирик приводит еще одну версию: Максенций попытался переплыть реку на коне, но утонул (Paneg.9.12). С этим согласуется сообщение Лактанция о том, что мост рухнул позади Максенция после того, как он вступил в бой с Константином, и тем самым возможность отступления была затруднена (Lact.De mort.44).
¹² Lactantius. The Minor Works. — Note 9 on p.192. Факт "путешествия" головы низвергнутого правителя может свидетельствовать как в пользу его популярности, так и в пользу его жестокого и тиранического правления — и в том, и в другом случае народ нужно было убедить в том, что он действительно мертв.
¹³ См. также Coleman, р.51. Коулман отмечает, что эту надпись можно считать свидетельством в пользу "языческого монотеизма" Константина, так как будь он в тот момент "чистым" язычником, он обязательно использовал бы имена Юпитера и Аполлона или кого-либо еще, а будь он христианином, в надписи это должно было бы найти хоть какое-то отражение.
¹⁴ Помимо того, что этого вопроса касался практически каждый исследователь, писавший о Константине, существуют специальные работы, посвященные непосредственно обращению. Одной из наиболее интересных и, значимых представляется: Coleman C.B. Constantine the Great and Christianity. Three phases: the historical, the legendary and the spurious (N.Y., 1968). Особо следует отметить сборник, содержащий отрывки об обращении Константина из произведений наиболее выдающихся историков, писавших о нем, начиная с Э. Гиббона и заканчивая Р.МакМалленом: The Conversion of Constantine / Ed. by J.W.Eadie (N.Y.,1971). В историографии по отношению к обращению Константина существуют следующие основные подходы: полное отрицание видения Константина и видение в Константине лишь трезвого политика и прагматика, лишенного какой бы то ни было экзальтированности (Гиббон, Буркхардт); убежденность в истинности сведений Лактанция и Евсевия и вера в то, что Константин действовал по указанию Бога, будучи убежденным христианином (Альфольди, Кересцес, Бэйнс); стремление объяснить обращение Константина, как результат длительной эволюции и как сочетание религии и политики (Паланк, Пиганьоль). Нам ближе последний подход.
¹⁵  В зрелом возрасте, возможно, принципам христианства Константина обучал Лактанций, находившийся при его дворе в период с 310 до 313 г, (Digeser De Palma, p.32-52).
¹⁶  "Sovereign of the Herculian dynasty" (Baynes, 1930, p.7).
¹⁷  К этому же времени следует отнести и другую легенду — "обнаружение" Константином "факта", что его род восходит к Клавдию II Готскому.
¹⁸  Буркхардт (СС, р.23) приводит 308 г. - перед возобновлением атаки на франков; Пиганьоль (СС, р.44) считает, что это видение в храме Аполлона было единственным аутентичным видением Константина.
¹⁹ Пиганьоль замечает, что солярный бог был похож на самого Константина, как брат (СС, р.44).
²⁰ П.Брююн пишет: "Разрыв с консерватизмом тетрархии, отмеченный принятие культа Солнца, в большей мере был претензией на превосходство и вызовом идеологическому доминированию Юпитера, чем выражением веры" (СС, р.77; Cf. Moreau, Ibid.,p.48).
²¹  О связи культа Аполлона с культом Солнца и с христианством см.: Grant M., р. 134-135.
²²  Автор пытается даже доказать, что крест Св.Андрея не что иное, как
схематизация колеса у кельтов.
²³  Самая ранняя версия встречается у Лактанция (Lact.De mort.44): во сне Константину была обещана победа (при этом автор не пишет, кем), если щиты его солдат будут носить небесный знак бога, и тогда он начертал имя Христа в виде знака X.
²⁴  Cf.Alfoldi:"...OH не был окутан славой истинного христианского духа, но мраком суеверия" (СС, р.75).
²⁵   М.Грант считает, что видению Константина христианскую трактовку придал епископ Осия Кордубский, который находился в то время при Константине, получив доступ к нему через женщин при его дворе, включая, возможно, его мать Елену (Grant M., ρ.141).
²⁶  Cf.Bruun P.: "Видение, выдуманное или реальное, имело главное значение для создания Константиновой легенды — таким образом, независимо от его историчности, оно приобретает историческое значение (СС, р.77).
²⁷  Коулман справедливо отмечает, что выставление христианских эмблем в тот момент не могло иметь ни военной, ни политической выгоды. И ниже: "То, что он принял накануне битвы у Мильвийского моста, было не христианством, а счастливым билетом" (Coleman, р.78—79).
²⁸  Чаще всего этот знак встречается на монетах в подчиненном положении, выполненный как знак чеканки или императорского ранга (Bruun, СС, р.78-79). О дате см.: Gregoire, CC, р.ЗЗ; Moreau, CC, р.48).
²⁹  Евсевий и Лактанций описывают его как беспрецедентный знак, который они не могут сравнить ни с чем другим. В русскоязычных православных " изданиях его чаще всего обозначают комбинацией букв "X" и "Р".
³⁰  Пиганьоль замечает, что символ Константина озадачил самих христиан (СС, р.45). Грегуар предлагает весьма оригинальную интерпретацию: знак означал комбинацию заглавных букв очень часто встречавшихся в античности словосочетаний - VOTA PUBLICA и VICTORIA PRINCIPIS PERPETUA, а также Х-ю годовщину правления Константина. Возможно, замечает этот автор, сам Константин "был поражен многозначностью этого символа, который удоатетворял христиан и ни в малейшей степени не беспокоил язычников (СС, р.ЗЗ).
³¹   Точки зрения на эволюционный путь Константина к христианству придерживается, например, Коулман (Coleman, p. 81—82); Брююн отмечает, что даже "монеты не дают позитивного свидетельства об обращении, но лишь постепенное изменение отношения к старым богам" (СС, р.77). Весьма своеобразную позицию занимает Пиганьоль, который пишет, что Константин не стал христианином в 312 г., а был побежден культом Христа, и , еще более интересная мысль: "Константин был христианином, не зная этого" (СС, р.45).
³² Обзор мнений по поводу Миланского эдикта и его трактовку см. Поснов, с.253-258.
³³ Цит. по изд.: Евсевий Памфил. Церковная история. — М., 1993. — С.358—361.

3. Религиозная политика Константина и создание условий для христианизации

В наши задачи не входит рассмотрение всех аспектов политики Константина, поэтому мы опускаем многие интересные, но не относящиеся прямо к рассматриваемой здесь проблеме христианизации детали и аспекты правления этого императора, вклад которого в историю оказался столь значительным. Отметим лишь, что после победы Константина над Максенцием Лициний нанёс поражение своему главному противнику Максимину Дазе, причем, как и в случае с Константином, христианская церковь отнесла и эту победу над гонителем христиан на счет божественной помощи¹. Империя оказалась поделенной после этого между двумя императорами, но долгожданный мир оказался снова непрочным. Уже в 316 г. между Константином и Лицинием произошла война, завершившаяся новым разделом Римской империи и признанием приоритета Константина. Лициний потерял все свои европейские территории, за исключением Фракийского диоцеза, а Константин установил контроль над Дунайским бассейном, материковой Грецией и большей частью островов Эгейского моря (Barnes, 1982. Р. 198). Впрочем, установленный и после этой войны мир снова оказался непрочным. В 324 г. между двумя правителями разгорелся новый конфликт, причинами которого, с одной стороны, были территориальные притязания Лициния, а с другой стороны, претензии Константина на абсолютную власть. Однако сторонники Константина стремились представить эту войну как религиозную — христианства против язычества. Лициний действительно развязал антихристианскую кампанию (Eus. H. E. Χ, 8), но только потому, что он подозревал своих христианских подданных в симпатиях к своему сопернику (Grant M. P. 44-45). В этой новой гражданской войне, стоившей многих сотен жизней, Лициний потерпел поражение, был лишен власти и вскоре убит. Константин же с этого момента и до конца своей жизни оставался единственным и неоспоримым правителем всей Римской империи, и до 337 г. огромная держава пребывала в единстве и относительном гражданском мире. Следует также заметить, что в этот период Константин продолжал реформы, начатые Диоклетианом, причем это было не столько завершение, сколько развитие и совершенствование этих мероприятий.

Как уже отмечалось, религиозная политика Константина была частью его общей политики, направленной на укрепление системы домината и авторитарных начал в системе управления. Трудно сказать, насколько далеко предвидел Константин влияние и последствия принимаемых в отношении христианства мер, недостаточно очевидно, что эти меры составляли звенья одной цепи. Главной целью императора, несомненно, было создать наиболее выгодный для государства союз с христианством. Однако подлинного понимания государственных задач со стороны христиан можно было достигнуть лишь в том случае, если государство обеспечило бы церкви достаточно благоприятное положение в государстве. Вместе с тем, зная о прежнем положении церкви и ратуя за религиозный мир и внутреннюю стабильность в государстве, Константин не мог не понимать, что привилегии христианства не должны были выходить за пределы привилегий других религий, что и провозглашалось Миланским эдиктом.

Впрочем, главная заслуга Константина состояла в том, что он выработал основные направления религиозной политики Римской империи, которые определили основные тенденции христианизации на протяжении всего fV в. Сразу отметим, что выработка этих направлений религиозной политики не являлась воплощением некоего продуманного и целенаправленного плана — плода раздумий и творчества самого императора или его окружения. Тенденции христианизации и направления религиозной политики вырабатывались в ходе исторической практики, и Константин оказался личностью, способной эти тенденции и направления оценить с точки зрения исторической перспективы, хотя, разумеется, общее движение осуществлялось методом проб и ошибок. Эти направления сводились к следующему:

- во-первых, были изданы эдикты, определявшие легальный статус христианства и его институтов и укреплявшие материальное положение церкви и социальный статус клириков;

- во-вторых, были приняты меры, направленные на обеспечение единства церкви;

— в-третьих, были сделаны первые попытки по определению характера отношений христианской церкви и государства;

— в-четвертых, Константин попытался найти определенный баланс между христианством и другими религиями, легально существовавшими в государстве.

1) Меры по легализации христианства и укреплению материального положения церкви

Одним из первых эдиктов в пользу христианства клирики освобождались от общественных повинностей (CTh XVI, 2,2; 319 г.). В копии императорского письма Анулину, проконсулу Африки, приводимой Евсевием (Eus. H. E. Χ.7), говорится, что клирики, "отдающие свои силы на службу божественной вере, должны получить награду за свои труды" и что они не должны быть "отвлекаемы от служения Богу каким-нибудь обманом или святотатственным поползновением, но без всякой помехи исполняли свой закон". Вскоре было издано распоряжение, разрешающее каждому делать завещания в пользу церкви (CTh XVI, 2,4; 321 г.), что позволяло довольно быстро укрепить ее материальное положение. А затем на христианских клириков были распространены те же иммунитеты, которыми к этому времени пользовались языческие жрецы (Grant M. Р. 160). Помимо этого Константин специально выделял деньги церквам из императорских средств, и копию специального письма на этот счет приводит тот же Евсевий (Eus. H. E. Χ.6). Местным церквам разрешалось наследовать имущество осужденных на смерть, если у них не оказывалось близких родственников (Soz. I, 8).

Пользуясь благоприятным расположением государства^ христиане принялись восстанавливать свои молитвенные дома и строить новые храмы. Созомен сообщает, что средства на эти цели выделялись из императорской казны, и что правителям городов было предписано уступать просьбам христианских священников (Soz. I, 8; Theod. I, 14²).

Наконец, самой значительной мерой Константина в пользу укрепления материального положения христианской церкви можно считать то, что по его указанию сбор с определенной части податной земли каждого города должен был отдаваться местным церквам и клиру (Soz. I, 8; Theod. I, 11). Причем размер этого дара был столь значителен, что после отмены этого порядка Юлианом последующие императоры смогли удерживать лишь третью часть уровня этих "отчислений" (Theod. 1,11 )³.

Закон 315 г. освобождая церковь от налога на недвижимое имущество, но он относился только к церковным зданиям как местам богослужения и не распространялся на церковные земли. Константин предоставил церквам право отпуска рабов на волю, которое можно было теперь осуществлять прямо в церкви с согласия хозяина и при свидетелях. На христианские храмы было распространено право убежища. Наконец, церкви были предоставлены судебные привилегии: в 318 г. епископский суд был признан равносильным государственному, если обе стороны передавали дело на рассмотрение епископа; в 321 г. было постановлено считать приговоры епископов окончательными и безапелляционными, а в 333 г. епископ приобрел право рассмотрения гражданских исков по желанию только одной стороны.

Укреплению статуса церкви способствовал и тот факт, что в римских легионах появились христианские священники, которым отводилась для богослужений специальная палатка (Soz. I, 8), а также то, что воскресный день был объявлен публичным выходным (Eus. Vita, IV, 8, 14. Williams, p. 204; Grant M. P. 184).

Интересно отметить, что Константин способствовал распространению культа святых мест, который не имел места в христианстве до IV в. (Taylor. P: 295). И хотя строительная активность Константина и "паломническая" активность его семьи может рассматриваться как часть его кампании против язычества и иудаизма, христианство преуспело в обретении святых мест в период его правления после победы над Лицинием, причем библейские места как бы возвращались христианам, которые в глазах императорской власти являлись их законными обладателями (Markus, 1994. Р. 261—262)⁴.

Наконец, нельзя не отметить еще одного шага Константина в пользу христианства, а, вернее, в отношении гуманизации законодательства в христианском духе. Зная содержание евангельской традиции, по всей видимости, о¥ окружавших его священников, Константин отменил старинный род казни через распятие и перебивание голеней (A. Viet. Caes. XLI, 3). Возможно, в этом следует усматривать начало христианизации уголовного права.

2) Обеспечение единства церкви

Одной из причин установления союза церкви и государства было обеспечение прочности и единства последнего с помощью первого⁵. В его замыслы входило создать единую государственную церковь, к которой бы принадлежали все христиане правильной веры. Имея лишь самое отдаленное представление о ересях и церковных спорах, которые не были столь заметны на фоне отчаянной борьбы христиан за выживание в условиях гонений, Константин видел в единстве христианской веры и церкви залог единства империи.

Первая значительная ересь IV в. - донатизм.— поставила серьезные проблемы перед императорской властью еще до Миланского эдикта. В 311-313 гг. (Grant Μ, Ρ, 165) донатисты сами обратились к Константину в Галлию с просьбой разрешить их спор с другими африканскими епископами⁶ (Optat. I, 22). Вероятно, это обращение последовало после эдикта Галерия, и Константин в глазах донатистов являлся в тот момент наиболее подходящей политической фигурой, как в силу собственной симпатии к религии его матери, так и в силу терпимого отношения к христианам его отца, о чем и упоминается в обращении.

Константин отозвался на эту просьбу и назначил 5 судей из епископов, но один из них - Сильвестер I, римский епископ, видимо, намереваясь придать этому делу строго церковную окраску и пользуясь своим лидирующим положением епископа столицы римского мира, добавил к этим судьям еще 14 италийских епископов. Эта коллегия собралась в 3.14 г. в Арелате, но никакого разрешения донатистского спора Арелатский собор не принес.

Надо полагать, что такой исход заставил Константина отнестись к этому делу более внимательно и если не усомниться в способности церковных лидеров самостоятельно решать свои внутрицерковные проблемы, то, во всяком случае, убедиться в необходимости оказать им в этом помощь со стороны императорской власти. На следующей стадии, в феврале 315 г., дело донатистов рассматривав проконсул Африки, который объявил все документы, представленные ими, подложными (Grant M. P. 166). Неизвестно, какова была роль в вынесении этого решения Константина, но за этим последовал эдикт императора (316 г.), лишавший донатистов их церквей и церковного имущества и принуждавший лидеров этого движения к изгнанию. Издание этого эдикта вызвало бурю возмущения в африканских провинциях, что привело в конечном итоге к довольно широкому народному движению, в основе которого был не только донатистский спор, но и общее недовольство политикой центрального правительства⁷. Социальную направленность движение донатистов получило еще и потому, что донатисты приняли в свою среду циркумцеллионов, которые первоначально были христианскими аскетами, а затем провозгласили себя воинами Христа. Они считали своей обязанностью вести борьбу против несправедливости, защищая всех обиженных и угнетенных.грабя и убивая богатых и высокопоставленных (ХЭС, т. 1.С. 487). На этом этапе у Константина не оставалось больше сомнений в том, что столь опасное религиозное движение⁸ следует подавить силой, и эту миссию по его приказу стала успешно осуществлять регулярная римская армия, подавляя донатизм "огнем и мечом".

После этого, когда явная опасность со стороны донатистов для государства миновала, 3 мая 321 г. Константин направил послание своему представителю в Африке, в котором он сообщал о том, что он "устал" от продолжения этой политики подавления религиозного движения силой и что следует прекратить дальнейшее гонение на донатистов. Таким образом, император даровал донатистам религиозную свободу (Поснов. G, 321). Около этого времени Константином было также направлено послание христианской общине африканской провинции, в котором также выражалось сожаление, что принятые им меры по обеспечению мира и единства не оказались успешными, и что сам Бог прекратил донатистское движение, поэтому христиане Африки должны терпеливо переносить трудные для них времена (Grant R. Μ., 1990. P. 268; Grant M. P. 166).

История донатистской ереси в период правления Константина и политика императора по отношению к ней выявляет, по меньшей мере, три тенденции, значимые в процессе христианизации Римской империи.

Первая состоит в прецеденте обращения церковных лидеров к императорской власти как высшему арбитру для разрешения чисто церковных проблем. Этот прецедент послужил основой дальнейших цезаре-папистских настроений среди церковных лидеров, как ортодоксальных, так и еретических, а также вызвал множество подобного рода обращений в последующем.

Вторая тенденция, возникшая в ходе столкновения Константина с донатистами, состояла в прямо противоположной позиции церкви по отношению к императорской ачасти, так как, получив на свое обращение к Константину отрицательный вердикт, те же донатисты впервые выразили четкое мнение о независимости церкви от государства и невмешательства последнего в дела первой. Этим была заложена основа тенденции папизма, которая пробивала себе дорогу на протяжении почти всего IV века, но впервые была опробована на практике только в период правления Феодосия.

Третья тенденция, начатая Константином, состояла в подавлении еретического движения силой, с помощью административных мер и даже войск. Эта политика показывала, что государство отнюдь не избавилось от своей роли гонителя инакомыслящих, и что декларации веротерпимости, высказанные в Миланском эдикте, остаются лишь красивыми фразами, если в том или ином движении государство усматривает определенную опасность. Тенденция подавления религиозной оппозиции силой не была новшеством для императорской власти, и Константин, по сути, оказался таким же гонителем в отношении донатистов, какими были его предшественники в отношении всех христиан в целом. Однако то, что он позволил осуществить гонение против инакомыслящих христиан, оказалось примером для последующих христианских императоров, стоявших на стороне как еретиков (Констанций II), так и ортодоксов (Феодосии)⁹.

Второй значительной ересью IV в., вызвавшей самое крупное столкновение внутри церкви со времени возникновения христианской религии, было арианство. В отличие от донатизма, который оказался своеобразным знаменем борьбы широких народных масс африканской провинции против императорской власти, арианство на первых порах представляло собой чисто интеллектуальный спор, касавшийся глубинных основ христианской религии и ее догматики, но не имевший на первых порах никакого отношения к политике.

Арианский спор попал в поле зрения Константина после его победы над Лицинием, когда его внимание привлекли дела восточных провинций Римской империи. Разногласия внутри церкви, вызванные арианством, подрывали церковное единство, которое Константин ставил во главу угла, отдавая предпочтение христианству по сравнению с разделенным на множество культов и верований язычеством. Вмешательство императорской власти в этот спор, несомненно, могло быть объяснено стремлением сохранить религиозный мир в государстве, что вполне соответствовало традиционным императорским обязанностям и было объяснимо с точки зрения языческого понимания этих обязанностей (pax deorum). Вместе с тем, очевидно, что сам Константин .имел.весь-, ма отдаленное представление о сути этого спора и плохо ориентировался в теологических вопросах. Его отношение к теологии, как заметил М. Грант, основывалось напоцимании того, что Истина установлена, христианским Богом, поэтому споры, подобные арианскому, не имеют значения (Grant М.Р, 170), Но он чувствовал себя обязанным выступить в качестве .посредника и привести спорящих к единству, хотя подобная попытка в отношении донатистов, как уже было показдно, успехом не увенчалась.

Как и в предыдущем случае, Константин начал с умиротворительных посланий, адресованных главным соперникам — Александру, епископу Александрии, и Арию. Специальным посланником императора к спорящим был направлен Осия Кордубский, занимавший одно из самых видных мест при дворе Константина. И хотя в посланиях Константин критиковал не только Ария, но и Александра, назначение Осии, явно симпатизировавшего Александру, показывает, чтр Константин имел намерение добиться церковного мира путем умиротворения ариан.

Как и следовало ожидать, собранный в конце 324 г. Осией собор в Антиохии осудил Ария и лишил его церковного общения. Но поместный собор казался слишком незначительным событием в таком глобальном споре, который вызвало в церкви арианство. И столь желанного Константину умиротворения в христианстве не последовало. Поэтому в следующем 325 г. Константин санкционировал созыв самого представительного за всю предшествующую историю христианства собора епископов.

Впервые в истории государство не только выступило организатором столь значительного церковного мероприятия, но и взяло на себя значительную часть расходов на его проведение. Интересно, что делегаты собора рассматривались как гости императора (Grant M. P. 172), который принимал непосредственное участие в-его работе и осуществлял общее руководство всем его ходом.

Значение Никейского собора 325 г. вышло далеко за рамки собственно арианского спора, и даже правления Константина., Этот собор стал Первым Вселенским собором христианской церкви, заложившим основы ортодоксальной догматики и открывшим целую серию аналогичных церковных форумов, без котррых немыслима последующая история христианства.

Константин, разумеется, не мог и предполагать, сколь значительна будет роль Никейского собора в последующей истории, но сам факт покровительства этому форуму и руководства им, несомненно, ставит этого императора на совершенно особое место в истории христианства. Сам же Константин чувствовал себя способным провозгласить, что решения Никейского собора имели божественное вдохновение, и что они отражали суждения самого Бога (Eus. Vita. II, 68).

Никейский собор придал принципиально новый оттенок самому процессу христианизации. Он продемонстрировал способность церкви самоорганизовываться и принимать коллективные решения, отражающие мнение большинства и определяющие перспективы развития всего христианства не только в данный момент, но и на длительную историческую перспективу. Вместе с тем тесное сотрудничество Никейского собора с Константином еще раз показало необходимость союза церкви и государства для решения проблем, одинаково важных и для одного, и для другого организма. После Никейского собора христианизация приняла более управляемый и организованный характер, и 325 г. стал важной вехой в преодолении стихийности этого процесса.

Однако Никейский собор, несмотря на отмеченные выше тенденции, оказался неспособным покончить ни с арианством, ни с разногласиями внутри церковного организма. Сам Арий уже на Втором Никейском соборе в 327 г. был снова допущен к церковному общению, а в 335 г. был реабилитирован как церковным собором, собравшимся в Иерусалиме, так и императорским судом (Grant M. P. 175). Его влияние оказалось весьма значительным в самой императорской семье, и даже его отнюдь не героическая смерть, случившаяся в довольно неприглядной обстановке¹⁰, никоим образом не умалила его авторитета и влияния.

Таким образом, как донатизм, так и арианизм, ярко продемонстрировали ошибочность идеи Константина, что принятие христианства государством обеспечит единство Империи (Grant M. P. 176). Христианские разногласия действительно подливали масла в огонь разногласий государственных, но было бы ошибочно признавать вину христианства в расколе Римской империи. В целом христианская религия была фактором, цементирующим государство, и церковные разногласия, сколь бы глобальными они не казались, не умаляли ценности основополагающих христианских идей и роли этой религии в оздоровлении римского общества. Также следует констатировать, что политическая роль христианства оказалась в IV в. более значительной для укрепления государства, чем отрицательный разрушительный эффект церковных разногласий".

Константин заложил основы главных моделей действий государственной власти по преодолению разногласий внутри церкви. Эти модели, в дальнейшем практиковавшиеся его последователями, состояли в следующем:

— во-первых, в подавлении еретиков и раскольников силой, в том числе и военной, как в случае с донатистами;
— во-вторых, в использовании специальных посланников с умиротворительными письмами, как это было на начальном этапе ари-анской ереси;
— в-третьих, в организации церковных соборов как авторитетных форумов церковных иерархов и придании должного авторитета их решениям как собственным участием в их работе, так и санкцией императорской власти на их решения.

Позицию Константина по отношению к церковным разногласиям достаточно ярко иллюстрирует эпизод, приводимый Феодоритом. В целях обеспечения единства церкви, как сообщает Феодорит, Константин публично сжег связку с доносами епископов друг на друга, сказав при этом, что не следует предавать гласности проступки иереев, и выразив свою готовность покрыть грех, совершенный епископом, если он сам станет его очевидцем (Theod. I, 1Ь).

3) Определение характера отношений христианской церкви и государства

Константин попытался установить такой характер отношений между государством и церковью, чтобы, с одной стороны, предоставленная христианам свобода имела определенный смысл в рамках покровительственного отношения государства, а с другой стороны, эта свобода не должна была означать отсутствия контроля со стороны государства. Константин отнюдь не намеревался сделать христианскую церковь своеобразным "государством в государстве", напротив, он старался сохранять над ней не только общий контроль, но и издавал распоряжения, означавшие явную зависимость церкви от государства¹². Пожалуй, одним из самых ярких распоряжений Константина такого рода является специальный эдикт об установлении церковных штатов и замещении вакансий лишь в случае смерти клириков; в этом же эдикте говорилось о возвращении в курию тех лиц, которые обладали богатством и, став клириками, избежали налогового бремени и общественных повинностей (СТп XVI, 2, 3; 326 г.).

Константин постарался полностью поставить епископов под свой неусыпный контроль, очевидно, осознавая, что их прежнее гонимое положение не могло в один момент изменить их недоверчивого отношения к светской власти, да и само христианское понимание авторитета епископа, выработанное к этому времени, заставляло светскую власть относиться к этой ключевой фигуре церкви, по меньшей мере, внимательно, если не настороженно.

Вместе с тем, пристальное внимание Константина к лидерам церкви имело своей обратной стороной повышение авторитета последних. Высшие клирики получили право высказываться по религиозным вопросам на государственном уровне, и их мнение стало более весомым, чем в прежние времена мнение понтификов и авгуров (Grant M. P. 160). Высшие христианские клирики постепенно приобретали положение главных советников императора, и хотя Константин сам назначал их на эти посты, он относился к ним с должным уважением и даже говорил, что Бог доверил им судить его самого (Mac Mullen, 1984. Р. 168).

Письма Константина к христианским епископам дают понять, что он расценивал их как важных "государственных функционеров" (Grant M. P. 160), и в самом деле в течение его правления они стали оформляться в значимую и привилегированную прослойку правящего класса, занимая видное положение среди новой служилой знати, появившейся в Римской империи в связи с реформами Диоклетиана-Константина и в связи с переходом ее к системе домината. Как утверждает М. Грант (Grant M. P. 160), в Римской империи насчитывалось 1800 христианских епископов, из которых 1000 приходится на грекоговорящие провинции и 800 — на латиноговорящие. Многие из них были крупными землевладельцами, хотя некоторые имели весьма скромное положение. Епископы, обитавшие при дворе императора, имели обыкновение обедать вместе с Константином, по выражению Евсевия, как Апостолы, окружающие Христа в раю (Grant M. Р. 160).

Надо заметить, что Константин относился к авторитету епископов так, что он не должен был никоим образом умалять авторитета государственных чиновников и тем более его самого. Мало того, он готов был сам принять на себя роль верховного епископа вполне в духе того положения, которое определялось титулом Верховного понтифика, прилагаемым к другим императорским титулам. Его позицию в этом отношении очень ярко характеризуют его слова, обращенные к епископам и приводимые Евсевием: "Вы - епископы внутри церкви. Я же назначен Богом как епископ того, что лежит за пределами церкви" (Eus. Vita. IV, 24). И хотя в этой фразе нередко усматривают внешнюю позицию императорской власти по отношению к христианской церкви¹³, на наш взгляд, есть основания видеть здесь претензию на полный приоритет одной власти над другой. Эта фраза, впрочем, могла означать и осознание Константином своей ответственности за судьбы христиан, находившихся за пределами Римской империи, а также не только христиан¹⁴,но и язычников (Grattt M. P. 183)

4) Определение баланса между христианством и другими религиями

Политика Константина в отношении язычества, несмотря на его собственную прохристианскую позицию, отличалась исключительной умеренностью. Разумеется, император должен был, прежде всего, считаться с тем фактом, что подавляющее большинство населения Римской империи продолжало придерживаться языческих верований, хотя и не столь рьяно, как прежде. Несомненно, император был крайне заинтересован в лояльности этой части своих подданных? Поэтому и провозглашенный Миланским эдиктом принцип веротерпимости отнюдь не предполагал какого бы то ни было умаления старой религии. Терпимое отношение Константина к язычеству сохраняли и его преемники вплоть до Грациана¹⁵, то есть до того времени (380-е гг.), когда баланс между язычниками и христианами в Римской империи, и особенно в высших слоях ее населения, стал склоняться в пользу христиан.

Пока же Константин сохранял персональные связи со многими язычниками, и это нередко способствовало прямому покровительству языческим культам (Grant M. P. 177-178). Показательно, что Константин даже устроил при дворе своеобразный "салон", своего рода религиозно-философский дискуссионный клуб, участниками которого были представители языческой интеллигенции, относившиеся к проявляемому Константином интересу к христианству как к чему-то нелепому и даже оскорбительному (Grant M. P. 177), Константин отнюдь не намеревался порывать с традициями, связанными с язычеством, и совсем не желал казаться своим современникам прогрессивным новатором, открывающим новую эпоху римской истории. Следование практике правления своих предшественников, хотя бы даже внешнее, несомненно, занимало важное место в его политике. Мало того, адаптация христианства в правление Константина й последующая христианизация были бы невозможны, если бы й государство и церковь полностью отвергли античное наследие и не использовали бы доставшиеся от него традиции. Так, Константин принимал консульство несколько раз на протяжении своего правления в традиционном стиле, и на арке он изображен приносящим жертвы богам (Grant M. P. 178). Более того, он принял титул Великого Понтифика не только как часть императорской титулатуры, но и принимая на себя роль руководителя всего традиционного римского языческого культа¹⁶. Важно отметить, что все последующие императоры, вплоть до Грациана и Феодосия, тоже носили этот титул, являвшийся самым что ни на есть ярким показателем их следования традиции и хотя бы внешней приверженности язычеству.

Не менее важной чертой правления Константина, демонстрировавшей его приверженность традиции, было поощрение культа императора, основанного на почитании рода Флавиев. И хотя этот культ в большей степени был распространен в провинциях, в самом Риме ежегодно устраивались 83-дневные празднества и игры, посвященные императорскому культу, относящемуся к роду Константина (Grant M. Р. 178).

Вместе с тем, Константин предпринял ряд первых шагов, направленных против язычества. Эти меры пока еще лишь только несколько осложняли жизнь приверженцам языческого культа, но к концу его правления они стали более решительными и серьезными. И хотя в его намерения явно не входила замена языческой религии в государстве христианской, эти первые шаги оказались примером для его преемников, постепенно продолжавших эту осторожную политику вплоть до 380-х годов, когда созрели условия для отделения языческой религии от государства.

Так, Константин в начале своего правления лишь отказался сам совершать жертвоприношения в храме Юпитера Капитолийского и проводить Секулярные Игры (Grant M. P. 179), но постепенно в ходе его правления Константин предпринял и ряд мер по ограничению языческой религиозной практики. Он запретил чиновникам совершать традиционные языческие жертвоприношения перед началом отправления ими своих обязанностей (Grant M. P. 180). Как сообщают церковные историки, язычникам запрещено было приносить жертвы, обращаться к оракулам и таинствам, устанавливать изображения языческих богов и совершать языческие празднества (Soz. I, 8; Ср. Theod. I, 2). Языческие храмы подвергались безжалостным грабежам со стороны фискальных чиновников Константина под каждым удобным предлогом (Williams. P. 207), причем самым серьезным предлогом стало строительство новой столицы Римской империи - Константинополя¹⁷, когда конфискации включали даже сдирание золотого покрова с языческих культовых статуй (Grant M. P. 180). По приказу Константина были разрушены некоторые языческие храмы — Эгейский в Киликии, Ге-лиопольский в Сирии и еще один храм в Финикии (Grant M. P. 180). Основанием для такого вандализма послужили обвинения со стороны христиан относительно сексуальных извращений, будто бы практиковавшихся в этих храмах, и акция Константина вызвала бурное ликование со стороны христианских писателей, особенно Евсевия (Eus. Vita HI, 53— 58). Константин приказал уничтожить труды языческого писателя Пор-фирия, выступавшего с суровыми обвинениями против христиан в конце III в. В 325 г. под давлением христианских епископов Константин предпринял первую попытку запретить гладиаторские игры, которая, впрочем, не имела никакого успеха (Grant M. P. 180—181). Столь же неудачной оказалась и попытка Константина запретить гаруспиции (Grant M. Р. 181).

В целом Константин оставался довольно терпимым по отношению к языческим культам, как публичным, так и частным, хотя после 324 г. его отношение к ним стало более враждебным¹⁸. Особенно это касалось гадательных обрядов, проводимых по ночам, и астрологии, в чем император усматривал опасность политически подрывной деятельности. Впрочем, такое отношение не мешало ему самому консультироваться с астрологами и заглядывать в Сивиллины книги (Grant M. P. 181¹⁹).

Несомненно, что в задачи Константина не входило полное уничтожение языческого культа. Его целью, как отмечает М. Грант, было ослабление языческой практики и уничтожение лишь явно предосудительных черт язычества, но он оставил структуру старой религии нетронутой (Grant M. P. 182). В то же время вряд ли есть основания согласиться с мнением М. Гранта, что после победы над Лицинием в 324 г. Константин предпринял ряд мер, которые постепенно превращали "христианскую веру в нечто подобное официальной религии Римской империи".

По отношению к другим религиям Римской империи Константин также сохранял терпимое отношение, хотя, возможно, он не чувствовал к ним особой симпатии, особенно по отношению к иудаизму, возлагая, как и многие его современники, значительную часть вины за гибель Христа на иудеев. Впрочем, явных проявлений этой антипатии за время его правления бьщо не столь уж много, развечто наказание евреев, которые попытались восстановить Иерусалимский храм и закон, запрещающий иудеям проводить обряд обрезания над их рабами-христианами (Grant M. P. 181), хотя последнее больше вписывается в прохристианские мероприятия Константина, нежели в антииудейские.

Для лучшего понимания роли Константина в христианизации Римской империи необходимо рассмотреть вопрос о мотивах, которые толкали его на преобразования, и выявить черты его личности, которые этим преобразованиям способствовали.

Источники, содержат различные характеристики этого императора, и, разумеется, эти характеристики зависят от религиозной ориентации авторов, дававших их. Одни восторженно хвалили его, другие — ругали, и, таким образом, мы не имеем "сбалансированного" (Grant M. P. 221) взгляда на Константина в источниках. Обратимся в первую очередь к языческим авторам.

Аврелий Виктор называет правление Константина "милостивым" (A. Viet. Caes. XLI, 17), а его мудрость - божественной, "если бы он не открыл доступа к общественным должностям людям, мало достойным" (Ibid., XLI, 20). Последнее замечание вполне вписывается во взгляды старой римской знати на знать новую, сформировавшуюся в период реформ Диоклетиана-Константина. Биограф отмечает благочестие императора и говорит, что на него смотрели почти как на бога (Ibid., XLI, 3—4), хотя и не уточняет, почитатели какой из религий смотрели на него таким образом. Впрочем, описание правления Константина у Аврелия Виктора сопровождается одной ремаркой, которая ясно говорит о том, что автор был вынужден многое умолчать в характеристике первого христианского императора: "все же при столь высоком уме правителя и при наилучших нравах в государстве²⁰ даже самые незначительные пороки ярко проявляются и потому легко замечаются: мало того, они приносят даже очень много зла, потому что при доблести правителя легко могут быть признаны за добродетель и вызвать подражание" (Ibid;, XLI, 21). На наш взгляд, в столь глубокомысленном высказывании звучит недовольство автора именно прохристианской политикой Константина.

Евтропий подчеркивает выдающиеся качества Константина, его стремление воплощать все им задуманное и желание быть первым во всем на свете (Eutr. Brev. Χ, 5), доброту, кротость и дружелюбие (Ibid., X, 7, 2), отмечая, что император был наделен многими телесными и духовными дарованиями (Ibid., X, 7,1). Языческий историк отмечает военные таланты императора, его осведомленность в гражданских искусствах и благородных науках (Ibid., X, 7, 2), а также справедливость его законов²¹ (Ibid., X, 8, 1). При этом интересно, что направление развития качеств личности Константина в трактовке Евтропия прямо противоположно направлению, описанному христианскими авторами: "В начальное время своего правления (т. е. до Миланского эдикта - М. К.) он может быть уподоблен лучшим правителям, в последующем же — посредственным" (Ibid., X, 7, 1).

Оценке Евтропия относительно направленности правления Константина созвучна оценка, данная в "Извлечениях о жизни и нравах римских императоров": "Он был скорее насмешник, чем льстец; отсюда в народе распространилась о нем такая шутка, что его прозвали Траха-лой²²: десять лет он был весьма представительным, двенадцать последующих — разбойником, а десять последних — мотыльком из-за своей чрезмерной расточительности"²³. Очевидно, что в этом высказывании сквозит антихристианская оценка деятельности Константина: первый период правления — примерно до Миланского эдикта и первых прохристианских мероприятий, второй период — борьба с Лицинием,· донатистами, арианами, включая Никейский собор, третий период — покровительство церкви и расширение льгот клирикам, основание Константинополя, выделение материальных средств в пользу церквей.

В оценках христианских авторов²⁴ Константин предстает в виде личности, в которой гармонично сочетаются телесная красота (высокий рост, крепкое телосложение, физическая сила и ловкость)²⁵, нравственное совершенство²⁶ (скромность, благочестие, вежливость, общительность, чувство юмора) и государственная мудрость. Именно эта гармония тела, души и ума, по мнению многих христиан IV века, обратила этого императора к единственно правильной и спасительной вере. Возможно, момент достижения такой гармонии в развитии личности Константина в глазах тех же христиан приходился либо на битву у Миль-вийского моста, либо на момент издания Миланского эдикта.

На наш взгляд, религиозная политика Константина определялась не означенным выше гармоничным сочетанием, а, напротив, телом, разумом и душой в отдельности и в разные периоды его правления.

Так, телом Константин был ближе к эллинистической и римской традиции. Это проявлялось в его военных кампаниях, в роскошной жизни²⁷, приличествующей императору-доминусу, а отнюдь не христианскому монаху-отшельнику, в достаточно активной сексуальной жизни, о чем свидетельствует немалое количество его детей, в его властолюбии и жажде славы, присущей каждому истинному римлянину, в его жестоком отношении к противникам скрытым и явным.

Разумом Константин был полностью отдан интересам государства, его единства и могущества. В этом отношении альянс с христианством представлялся ему одной из мер по укреплению империи и политической системы домината. Этой цели, как было показано выше, служили Миланский эдикт и Никейский собор, на это были направлены мероприятия Константина в пользу клириков и церкви, чтобы сделать их верными союзниками императорской власти. Этой же цели служили умеренная политика в отношении язычества и других религий Римской империи и общий принцип веротерпимости в государственной религиозной политике.

В душе Константин испытал, пожалуй, лишь два сильных надлома, которые способствовали значительным изменениям в его характере

и нашли отражение в его деятельности. Первый надлом произошел в момент передачи власти от августов к цезарям в 305 г. и сделал Константина подозрительным, мстительным, жестоким и не стесняющимся в средствах для достижения поставленной цели. Результатом этого душевного надлома стало то, что Константин выступил инициатором продолжительной гражданской войны и добился власти, уничтожая всех своих противников. Это же душевное потрясение заставило его изменить религиозную ориентацию, отказаться от слепого следования официальной религии и заключить спустя несколько лет союз с христианством. Второй надлом Константин испытал в результате трагического эпизода 326 г., связанного с сыном Криспом и женой Фаустой. По распространенной еще в древности версии, Фауста пыталась обольстить Криспа или оговорить его с тем, чтобы он не стал препятствием для ее сыновей. Наветы Фаусты достигли цели, и Крисп был убит по приказу Константина. Затем император-сыноубийца, то ли узнав, что страшный приказ не имел под собой никаких оснований, то ли по наветам на Фаусту, обвиненную свекровью Еленой в сожительстве с рабом, сам утопил свою жену в бассейне с горячей водой (Федорова. С. 204—205)²⁸. Убийство двух самых близких и любимых людей оказалось страшным ударом для Константина, тем более что это убийство было совершено им самим. Многие авторы отмечают, что это потрясение способствовало усилению его прохристианской политики в гораздо большей степени, чем Никейский собор. Можно предположить, что это убийство не позволило Константину принять крещение в то время, когда он почти стал признанным лидером церкви, и отложить его еще на десять лет. Наконец, этим потрясением можно объяснить и основание новой столицы, и ту расточительность, особенно в отношении христианской церкви, которую отмечали языческие авторы.

Таким образом, в религиозной политике Константина, как и во всех остальных его мероприятиях, далеко не последнюю роль играл личный фактор и черты его характера, которые, как и у всякого человека, отнюдь не представляли собой абсолютной гармонии.

В целом, христианизация Римской империи, проводимая Константином, была постепенной, так как он проявлял в этом присущую ему осторожность. Это находит достаточно ясное отражение в нумизматике: христианская символика проникала в его монеты очень медленно (Grant M. P. 155, 179), и они долго сохраняли осторожную двусмысленность, позволявшую трактовать их в соответствующем религиозном духе как язычникам, так и христианам (Marcus, 1974. Р. 99).

Общий дух законодательства Константина отражал переход их автора и инициатора к христианству или, как выразился М. Грант, "признаки христианского мышления" (Grant M. P. 184). Эти признаки можно проследить не во всех, но по крайне мере в некоторых его законах, но вряд ли есть основания считать все законодательство Константина, даже относящееся только к религии, христианским. Первые признаки христианской гуманности²⁹ были слабо различимы на фоне обычных суровых и даже жестоких законов, но, как и во многом другом, Константин задал здесь тон для своих преемников и положил начало христианизации римского права.

Возможно, есть основания считать, что и меры Константина по моральному оздоровлению римского общества были приняты под христианским влиянием, хотя их близость по времени к скандалу, связанному с Фаустой и Криспом, позволяют видеть здесь скорее реакцию императора на этот скандал, чем его стремление ограничить сексуальную распущенность его подданных.

Значение мероприятий Константина в пользу христианства и общая оценка его религиозной политики могут быть рассмотрены с разных сторон. С точки зрения христианской церкви эти меры, несомненно, могут считаться подлинной революцией и пово'ротным пунктом в истории. Христиане не только получили императорское покровительство и патронаж, но помимо этого христианство вступило в принципиально новый альянс с римским государством, в котором императорская власть навязывала церкви единство (Williams, p. 204). Этот альянс открывал перед христианством блестящие перспективы.

С точки зрения политической выгоды союза с христианством за время правления Константина еще не стали очевидными, и даже вмешательство в дела церкви вполне вписывалось в рамки традиционных императорских обязанностей, которые состояли в том, чтобы обеспечивать защиту государства со стороны могущественного Бога, выказывая ему должное почитание и благочестие (Williams. P. 204). Говоря о политической стороне религиозной политики Константина, вряд ли можно согласиться с точкой зрения, что Константин принял христианство только из политических соображений³⁰. Склонность самого Константина к христианству, несомненно, была подлинной, но вряд ли ортодоксальной: едва ли он был тронут образом страдающего Христа, но его впечатлял образ великого Бога, которого он мог привлечь на свою сторону как властелин мира, который принес ему победу и могущество (Williams. Р. 204; Grant M. P. 221-222).

Пожалуй; одним из самых серьезных аргументов в пользу крайне осторожной позиции Константина по отношению к язычеству является тот факт, что сам он практически всю жизнь при всей своей склонности к христианству формально оставался язычником, откладывая процедуру крещения едва ли не до последнего своего дня³¹. В литературе приводятся самые различные объяснения этой отсрочки³², но наиболее приемлемым, на наш взгляд, является то, что Константин стремился следовать принципу веротерпимости, провозглашенному в начале своего правления, на личном примере. И следование этому принципу, являясь центральным пунктом его религиозной политики, позволяло императорской власти балансировать между различными социальными группировками, которые чаще всего выражали свои программы в религиозной оболочке. Веротерпимость Константина определялась не столько его личными религиозными пристрастиями, сколько политической ситуацией в Римской империи, которая оставалась в целом стабильной, в том числе и по причине сбалансированности религиозной политики. Следует заметить, что, несмотря на крещение, принятое перед самой смертью, Константин после кончины был причислен, как и большинство его предшественников, к богам (Grant M. P. 215) язычниками, явно не желавшими замечать его обращения в христианскую веру. Впрочем, этот эпизод отнюдь не умаляет того факта, что Константин действительно был первым христианским императором и что именно за осуществленный им поворот Римской империи в сторону христианства он был признан Великим.

Одна из центральных проблем "Константиновой революции" состоит в том, насколько происходившие во время его правления изменения опирались на античную традицию и насколько они от нее отходили. На наш взгляд, сама "Константинова революция" в большей степени стремилась опираться на эти традиции, чем последующая за ней христианизация Римской империи. Константин не стремился возвысить христианство настолько, чтобы окончательно порвать с наследием его предшественников. Такой разрыв был невозможен уже в силу того, что практически во всех направлениях своей деятельности он выступил как продолжатель Диоклетиана, завершая, развивая и совершенствуя начатые им реформы. Но Константин наметил основные модели религиозного развития Римской империи, о которых говорилось выше. Эти модели в процессе своего дальнейшего развития должны были привести к постепенному разрыву с основными античными традициями, вот почему справедливо продлить "Константинову революцию" до времени правления Феодосия, при котором намеченные Константином модели получили логическое завершение.

Вместе с тем, последовавшая за смертью Константина христианизация носила отпечаток перемен, происходивших во всех структурах позднеантичной цивилизации, и находилась в тесной связи с ними. Об этом подробнее пойдет речь ниже, но пока следует заметить, что вряд ли возможно согласиться с точкой зрения Гиббона, что обращение Константина и его подданных в христианство было одной из главных причин последующего через почти полтора столетия падения Западной Римской империи, что именно это открыло ворота для разрушительных сил (Jordan. P. 193). IV век был временем, когда мировая история меняла свое направление (Cochrane. P. 212, 217) и когда вступали в силу многие факторы исторического развития, среди которых христианство едва ли занимало ведущее место, хотя это место и было далеко не последним. Возможно, христианизация лишь ускоряла перемены, происходившие в римском мире (Grant M. P. 223), но нет никаких оснований считать этот процесс главным фактором гибели античной цивилизации.

Как пишет С. Вильяме: "Ко времени смерти Константина в 337 г. радикальная трансформация римского мира была, в сущности, завершена. Наиболее заметными признаками перемен для людей того времени (в зависимости от их взглядов) были: безопасность границ; могущественный, блистательный император, правивший миром из своей новой и великолепной столицы на востоке; новая религия Христа, видимая везде в строительстве церквей и влиятельных фигурах епископов, торопящихся выполнить свои дела как высокие должностные лица; процветающие загородные поместья и виллы крупных землевладельцев; "кормушки" в виде гражданских должностей и быстро распространяющиеся новые титулы, униформы и звания; похожая на саранчу армия чиновников с бесконечными переписями населения и пересчетами налогов; и усиление гнета на бедных людей и крестьян" (Williams. Р. 208). Перемены, описанные выше, оказались необратимыми, и в этом состоит главное значение правления Константина и его вклада в христианизацию Римской империи. Именно с этого правления начинается многовековая история европейских христианских монархий (Курбатов, 1988. С. 113) и история христианства как мировой религии.

Примечания и комментарии

¹  Как уже отмечалось, христианские источники сообщают о видении Ли-циния, аналогичном видению Константина.
² Феодорит приводит текст послания Константина о созидании церквей в следующей главе.
³  Феодорит объясняет причину этого снижения "тогдашним голодом".
⁴ Любопытно, что первым местом "христианизации римской топографии" стал Иерусалим, где Константин создал первую христианскую "Святую землю", центром которой стали "имперско-династические церкви" (Marcus, 1994,р.265).
⁵  Именно эту причину М.Грант считает главным фактором склонности Константина в пользу христианства, доминантой его практического мышления и его жизни (Grant M., ρ. 161).
⁶  Сущность учения донатистов М.Поснов (с.322) определяет следующим образом: 1) только та церковь истинна, которая не допускает общения с собою явных грешников; 2) действительность таинств находится в зависимости не только от правильной веры, но и от нравственной чистоты и личной святости того, кто их совершает; 3) донатисты считали себя "церковью мучеников в противоположность "церкви предателей"; 4} донатисты допускали покаяние для тяжелых грехов, но требовали перекрещивания для всех, кто переходил к ним из других христианских сект; 5) донатисты противостояли императорским указам и предпочитали смерть подчинению им.
⁷ Донатистское движение, его социальная основа и антиправительственная направленность получили довольно основательное освещение в советской историографии, особенно агониститики и циркумцеллионы. См.: Машкин Н.А. Агонистики или циркумцеллионы в кодексе Феодосия // ВДИ. - 1938, №1; Дмитриев А.Д. К вопросу об агонистиках и циркумцеллионах.// ВДИ. -1948, № 3; Дилигенский Г.Г. Вопросы истории народных движений в поздней Римской Африке // ВДИ. - 1957, №2. - С.85-105; он же. Из новой литературы о социальной и религиозной борьбе в Римской Африке // ВДИ. -1960, №4. В зарубежной историографии крупнейшим исследованием дона-тизма остается монография В.Френда: Frend W. Η. С. The Donatist Church. A movement of protest in late Roman North Africa. — Oxford, 1952.
⁸  Опасность донатизма состояла также и в том, что в нем в религиозной форме отразился сепаратизм африканских провинций, который никогда не удавалось полностью ликвидировать (ИДР, с.ЗЗЗ).
⁹  Использование силы Константином в случае с донатистами, по выражению М.Гранта, "причинило неизмеримый вред и установило мрачный прецедент для каждого последующего столетия" (Grant M., р.167).
¹⁰ Смерть настигла этого основателя самой значительной ереси TV в. в туалете (Soz.H,29).
¹¹  Об этом более подробно пойдет речь в главе VI. См. также: Hall S.G. The Sects under Constantine// Voluntary Religion. - Oxford; N.Y., 1986. - P.I—13.
¹²  Как метко заметил В.В.Болотов, Константин, не став еще сыном церкви, действует как ее Покровитель и даже как руководитель (Болотов, т.3, ч.1,с.51).
¹³  М.Грант, например, считает, что этой фразой Константин хотел показать свою заинтересованность в церковном единстве, т.к. еретики формально считались находящимися за пределами церкви (Grant M., р.183).
¹⁴  Протекция Константина над христианами за пределами Римской империи особенно ярко отражена в его письме к царю Персии Canopy II (см. Eus.Vita, IV, 56-60).
¹⁵ Антиязыческие меры Констанция II остались мертвой буквой, как будет показано ниже.
¹⁶ В историографии есть точка зрения, что пост Великого понтифика помогал Константину не только контролировать религиозную практику, но и осуществлять атаки на наиболее непривлекательные элементы языческого культа (Odahl, p. 137).
¹⁷  Стоит заметить, что новая столица не имела официальных языческих культов. Вместе с тем, Константин отнюдь не намеревался сделать этот город христианской столицей — церковное строительство при нем и при его ближайших преемниках было достаточно скромным, а епископ Константинополя находился в подчинении у митрополита малоазийской Гераклеи и не возвышался в ряду других епископов вплоть до второй половины IV.в. (Курбатов, 1988, с. 114).
¹⁸ Это явствует из произведений церковных историков, однако А.Алфёльди убедительно показал, что сообщения Феодорита, например, содержат явные преувеличения и что Константин всегда старался поддерживать хорошие отношения с язычниками в империи и особенно в Риме (Alfoldi, 1948, p.MOff).
¹⁹  Автор отмечает, что Константин разделял почти универсальную в его время веру в чудеса, колдовство и заклинания, но ему не нравились чисто языческие их проявления, и в его законодательстве находят не менее 11 законов, осуждающих практику оккультных наук.
²⁰  Возможно, здесь содержится намек (не без иронии) на распространение христианской морали.
²¹  Правда, здесь же историк отмечает, что среди законов Константина было много лишних и даже жестоких.
²²  От греческого слова trachus.— шероховатый, неровный.
²³ Цит. по: Римские историки TV века, с. 154.
²⁴ Учитывая огромное количество высказываний христианских авторов о Константине, мы ограничимся здесь лишь их суммарным изложением.
²⁵  Евсевий, например, так описывает свое первое впечатление от встречи с будущим императором: "По красоте тела и высоте роста не было подобного ему, а телесной силой он превосходил своих сверстников, что они боялись его (Eus.Vita 1,19).
²⁶Ниже у Евсевия: "Но еще более чем усовершенствованиями тела, украшался он добродетелями души и, прежде всего, отличался скромностью, а потом — ученостью, врожденным умом и дарованной" от Бога мудростью".
²⁷  Даже будучи в преклонном возрасте Константин наряжался в пестрые шелка, расшитые золотыми цветами, носил накладные волосы и короны изысканных фасонов со множеством драгоценных камней и жемчуга, его мощная шея была увешана ожерельями, а могучие руки увиты браслетами (Федорова, с.202).
²⁸  О скандале и его влиянии на личность Константина см. также: Grant М„ р.109—115,185.
²⁹  Например, упоминавшийся запрет распятия, как разновидности смертной казни, что, несомненно, отражало осознание Константином страданий Христа.
³⁰  М.Грант называет такие взгляды циничными (Grant M., р.222).
³¹   У Феофана Исповедника в его хронике содержится версия, что стантин крестился в 323 г. в Риме от папы Сильвестра, но, как признано в современной литературе, это — тенденциозная версия, направленная на возвышение папства (Поснов, с.260), как и пресловутый "дар Константина" римскому епископскому престолу.
³²  См. например Grant М., р.212.

Назад   Вперед