Глава 6. Жанровое многообразие Танаха"Танах главным образом религиозное произведение" "Танах в основном - историческое сочинение" "Основу Танаха составляют религиозно-правовые тексты" - эти и им подобные высказывания весьма распространены в современной библеистике, выражая стремление исследователей найти единое, объемлющее и исчерпывающее определение сущности Танаха. Такое стремление понятно, ведь правомерно определить древневавилонское сочинение "Энума элиш" как космогонический миф, эпос о Гильгамеше или "Илиаду" и "Одиссею" как героические эпосы, сказание об Илье Муромце как былину и т.д. Но это стремление не правомерно для Танаха и не применимо к нему, хотя он и обладает несомненным единством и цельностью, однако состоит из многих текстов, различающихся своими особенностями, в том числе и жанровым своеобразием, столь важным, особенно для древнего текста. Определение жанра как целостной совокупности основополагающих свойств текста, призванных обеспечивать его оптимальное воздействие на слушателя-читателя, правильно также по отношению к древней словесности. В отличие от современной литературы, в которой выбор жанра целиком принадлежит автору, жанровые границы могут быть размыты, допускается смешение жанров и т.д., в древности границы между жанрами были строго очерчены, жанр отличался устойчивой особостью, имел свою тематику, свой стиль и свое назначение, свое особое "место в жизни", включая своего автора и свою аудиторию. Во многих современных исследованиях мир древнего Ближнего Востока, включая Танах, определяется как мир, в котором господствовало письменное слово, в противоположность античности, где царило слово устное. Столь категорическое противопоставление едва ли оправданно, особенно по отношению к Танаху, где присутствуют и взаимодействуют обе формы слова - устная и письменная. Эта заслуга Скандинавской школы библеистов (И. Энгнель, 3. Мувинкель и др.), которые обратили внимание на важность устной традиции в Танахе и на необходимость ее изучения. Однако это, несомненно правильное утверждение не следует абсолютизировать, утверждая, что каждое слово в Танахе изначально устное. В Танахе можно выделить тексты, которые первоначально возникали и функционировали в устной форме и лишь позже были записаны. Таковыми были большинство мифов, сказаний и легенд, разные песни и молитвы, особенно пророческое слово, которое было в принципе устным и воспринималось так даже в тех случаях, когда оно не было таковым по существу. В Танахе присутствует также подлинно письменное слово, которое создавалось, обращалось и передавалось только в письменной форме. В отличие от устного слова, которое для своего обозначения не создавало специальной терминологии и ограничивалось терминами обычной устной речи - "сказать ('мр)", "говорить (дбр)" и другими, которые могут обозначать также устную передачу - громкое чтение, пересказ и т.д., письменного слова, последнее создавало для своего обозначения обширную специальную терминологию. Она включала глагол "писать (ктб)" и его производные "письмо (кетаб, михтаб)", слова "свиток (мегилла)", "табличка (луах)", "письмо, послание (иггерет)", "свиток, книга (сефер)" и другие. Изначально и обязательно письменным словом в Танахе признавалось, даже в случае его устного происхождения, любое слово, заслуживающее того, чтобы сохраняться в веках, например, законы и установления Бога: "Он [Бог] объявил вам свой завет, который Он велел вам исполнять, Десять заповедей, и написал их на двух каменных таблицах" (Втор. 4:13). Изначально письменными текстами были и признавались таковыми исторические сочинения, которые соответственно назывались "Книга-свиток повременных слов-деяний царей Йехуды..." (1 Цар. 14:29 и др.). Несомненно, изначально письменное происхождение имела вся обширная литература мудрости (см. ч. IV), хотя в ней нередко наблюдается желание выдавать себя за слово устное, о чем свидетельствует, например, начало кн. Кохелет: "Слова Кохелета, сына Давида, царя в Иерусалиме. Суета сует, сказал Кохелет..."(1:1 -2). К жанрам изначально устного слова принадлежал миф, который представлял собой повествование о явлении или событии, важном для определенной людской общности, а воспроизведение этого повествования призвано было обеспечивать устойчивость и сохранение того, о чем данный миф повествовал. Основными разновидностями первичного мифа были -- Космогонический-космологический миф о сотворении и строении мира, призванный обеспечивать существование и обновление этого мира. -- Антропогонический миф о сотворении человека, призванный обеспечивать существование и продолжение человеческого рода; технологический миф о дарении богами человеку разных знаний и умений, цивилизации, призванный обеспечивать их сохранение и обновление. -- Царский миф о введении царственности, призванный обеспечивать стабильность и постоянство царской власти, и другие мифы. Поэтому в древнем Вавилоне на протяжении веков в четвертый день праздника Акиту (Нового года) читали или разыгрывали поэму "Энума элиш", содержащую космогонический, антропогонический и царский миф, как театрализованное представление, чтобы таким образом обеспечивать прочность и обновление Вселенной и человечества, главным образом собственного народа и собственной царской власти. В Танахе содержится немало мифов - космогонический-антропогонический миф о сотворении Вселенной и человека (Быт. 1-2), миф о всемирном Потопе (Быт. 6-8) и другие. Но все они, по существу, являются отрицаниями, преодолениями первичного мифа, так как ни один из них не исполняет главной функции первичного мифа - быть гарантом существования и обновления того явления, о котором он повествует (см. ч. II). Намного шире мифа представлен в Танахе жанр легенды, которая повествует о явлении или событии вполне реальном, достоверном, но преднамеренно излагает, описывает это явление или событие в форме нереальной, приподнятой над действительностью, чтобы придавать ему большую значимость и авторитетность, надповседневность и надчеловечность. Одна из наиболее распространенных разновидностей легенд в Танахе - этиологические (от древнегреческого слова Мфш - "причина"), т.е. легенды, задача которых "объяснять" и "обосновать" происхождение и наименование святилищ. Например, Бейт-Эл назван так потому, что там Бог явился Яакову, и тот сказал: "...как страшно это место, это не что иное, как дом Элохима и это ворота в небо" и поэтому "...назвал это место Бейт-Эл ("Дом Бога"), хотя Луз было именем этого города прежде" (Быт. 28:17 и ел.). В Танахе также много родоплеменных легенд, например о поиске данитами "...надела чтобы поселиться..." (Суд. 18:1 и ел.), и пророческих легенд, например, обширный цикл об Элийаху и Элише (см. ч. III). К жанру легенды примыкает жанр сказки, которая, как правило, повествует о нереальном явлении или событии, но в форме, призванной создавать у слушателя-читателя впечатление достоверности рассказанного. Поэтому сказка изобилует конкретными, нередко достоверными деталями, как, например, сказка о Ионе в чреве кита (Иона 1:3 - 2:11) и другие. Жанр саги повествует о достоверном событии в жизни рода или племени, преимущественно о войне, переселении, отношениях с соседями и т.д., в манере деловой, информативной, иногда с элементами приукрашивания и преувеличения, но всегда так, чтобы текст мог выполнять свою основную функцию - ориентира и обоснования в отношениях данной людской общности с окружающим ее миром людей и "памятной записи" данной людской общности, сохраняющей для последующих поколений события, заслуживающие этого. Примером родоплеменной саги в Танахе может служить повествование о расселении колен Реувен и Гад в Гилеаде (Числа 32:1 и ел.) или сообщение о том, что колено Шимон отправилось в сторону Гедора, чтобы искать там пастбища для своего скота (1 Хрон. 4:39 и ел.) и другие. К родоплеменной саге по своему содержанию и назначению примыкает родословие, или генеалогия, которое играла в жизни древних евреев, в Танахе столь большую роль, что было удостоено собственного обозначения - толдот ("потомство, происхождение, родословие, родословный список"). Генеалогия устанавливала и определяла место индивида и семьи в родоплеменной организации, служила юридическим обоснованием прав и обязанностей индивида или семьи в роде и племени. Так, например, во время образования Гражданско-храмовой общины некоторые дома отцов священников "...искали их записи родословий и не нашли и были исключены из священства" (Нех. 7:64 = Эзра 2:62). Жанр списка был настолько распространен на древнем Ближнем Востоке, что его культуру не без основания иногда называют "культурой списка". Списки богов и растений, царей и лекарств, городов и предзнаменований, терминов и другие широко применялись в школьном обучении, в деятельности жрецов, писцов и иных. Список представляет собой перечень имен, названий и т.д., что не исключает наличие в нем иногда элементов повествования. Танах содержит богатый набор разных списков, от списка царей Эдома (Быт. 36:31 и ел.) до списков наделов колен (Йех. 14-19), от списков податных округов Шломо (1 Цар. 4:1-19) до списков крепостей Рехавама (2 Хрон. 11:5-10) и другие, многие из них содержат достоверные данные. Достоверностью отличаются также многие тексты, относящиеся к жанру договора (брит). Внутри этого жанра следует различать договоры, точнее, заветы между Богом и человеком, человеком и Богом, как, например, заветы Йахве с Ноахом (Быт. 9), с Авраамом (Быт. 17:2 и ел. и др.) и другими патриархами, Синайский завет (Исх. 34:10 и ел.) и иные, которые были важнейшей составной частью древнееврейской религии, осмысления древними евреями своей истории. Другую группу образуют договоры между людьми, к которым относятся межгосударственные договоры, например союз между Шломо и царем Тира Хирамом, согласно которому Хирам предоставит Шломо древесину, золото, мастеров и другое для строительства Иерусалимского храма в обмен на "...двадцать городов в стране Галилея" (1 Цар. 9:11), или договор между царем Йехуды Ассой и царем Дамаска Бен-Хададом: "Союз да будет между мною и тобою [как был] между отцом моим и отцом твоим..." (1 Цар. 15:19 и ел.). К этой группе относятся также брачные договоры (Рут. 4:2 и ел.), договоры о купле-продаже, как, например, договор о покупке Давидом гумна Аравны в Иерусалиме (2 Шем. 24:18-25) или договор о покупке пророком Йирмйаху "...поля у Ханамела, сына дяди моего, которое в Анатоте, и отвесил я ему серебра семь ше/сшшм и десять [единиц веса] серебра. И записал в книгу и запечатал и засвидетельствовал свидетелями и отвесил серебро на весах" (Йирм. 32:9). Эпиграфический материал свидетельствует о распространении у древних евреев практики писания и обмена письмами. Они составляют в Танахе особый жанр со своим формульным языком, включающим обращение к адресату, иногда с элементом самоуничижения пишущего, восклицанием "ве ата" ("и теперь"), за которым следует содержание письма и обязательное благословение адресата в конце. По составу адресантов и адресатов письма в Танахе могут быть разделены на письма от царя к царю (2 Цар. 5:5 и ел.), письма от царя к своим подданным, как, например, письмо Давида своему полководцу Йоаву касательно Урии, мужа Бат-Шевы: "И писал он [Давид] в письме, сказав: поставьте Урию, где самое сильное сражение, отступите от него и будет он поражен и умрет" (2 Шем. 11:15) или письмо царицы Израиля Изевель старейшинам: "И написала она от имени Ахава [своего мужа, царя] письма и запечатала их его печатью и послала эти письма старейшинам и знатным, которые в его городе и живущие с Навотом" (1 Цар. 21:8). В эллинистическо-римское время письмо во всем древнем мире стало особенно популярным жанром литературы, который находит свое место также в древнееврейской литературе вне Танаха, например Письмо Аристея (см. ч. IV). К жанру письма, особенно царского, примыкает жанр царского указа, или эдикта, т.е. официального распоряжения царя. Оно, как правило, включает имя и титул издающего указ, время и место его издания, имя человека или название людской общности, страны и т.д., к которой указ обращен, содержание указа и заключительное слово благословения или предупреждения. В Танахе имеются,, несомненно, достоверные царские указы, например знаменитый указ персидского царя Кира II от 538 г. до н.э.: "Так сказал Кир, царь Персии...", разрешивший депортированным евреям вернуться в Иерусалим и восстановить храм (Эзра 1:1-4; 6:3-5), указ персидского царя Дария I от 520 г. до н.э. о продолжении строительства храма (Эзра 6:1 и ел.) и другие. Но имеются также указы явно вымышленные, как, например, "указ" вавилонского царя Навуходоносора в кн. Даниэль (3:31 -4:34) или "указ" персидского царя Ахашвероша об уничтожении евреев (Эст. 3:10 и ел.), которые, однако, составлены соответственно канонам подлинного царского указа. Проблема достоверности особенно сложна по отношению к жанру речи, которая занимает в Танахе большое место. Речь признается божественным даром, возвышающим того, кто наделен ею, над не владеющим ею. Моше отказывается от порученного ему Богом задания вывести евреев из Египта, ибо он "...не муж слова", но Йахве обещает ему: "Я буду при устах твоих и научу тебя что говорить" (Исх. 4:10 и ел.). Давид назван "...искусным в словах" (1 Шем. 16:18), и это достоинство, украшавшее многих положительных, иногда не очень положительных, героев в Танахе. О распространенности и значимости жанра речи в Танахе говорит наличие там более или менее стабильных разновидностей речи. Одна из них прощально-завещательная речь лидера, например Иехошуа (Йех. 23), Давида (2 Шем. 23) и других. Она, как правило, начинается перечислением успехов, достигнутых героем "на пути Йахве", и завершается призывом идти этим путем, обеспечивающим преуспевание и победы, и/или предупреждением: "Если вы преступите завет Йахве, Бога вашего, который Он заповедал вам, и пойдете и поклонитесь другим богам и будете почитать их, то возгорится на вас гнев Йахве и скоро исчезнете вы из этой благой земли, которую Он дал вам" (Йех. 23:16). Иная разновидность речи в Танахе - "внутриполитическая" речь, в которой излагаются и обосновываются политические действия и взгляды и которая призвана убеждать аудиторию в правильности предложенного или сделанного, как, например, речь Давида о его намерении строить храм в Иерусалиме (1 Хрон. 28:1 и ел.). Или, наоборот, такая речь должна предупреждать против определенных взглядов и действий, как, например, речь Йотама с призывом не следовать за Авимелехом и противодействовать ему (Суд. 9:7 и ел.). Очень распространена в Танахе "внешнеполитическая" речь. Ее классический образец - словесная дуэль в 701 г. до н.э. у стен осажденного Иерусалима между ассирийским сановником, который, обращаясь к жителям Иерусалима, говорил о бессмысленности сопротивления, о могуществе ассирийского царя и тщетности упований на Бога, и представителями царя Йехуды, которые первым делом просили ассирийца: "...говори с рабами твоими по-арамейски, поскольку мы понимаем [этот язык], и не говори с нами по-иудейски (йехудит) перед народом, который на стене" (2 Цар. 18:19 и ел.). Речь в своей изначальной и достоверной форме, как правило, сохраняется лишь ограниченное время. Если произнесенная речь записывалась во время или вскоре после ее произнесения, то она могла более или менее соответствовать действительно сказанному, как, например, приведенная здесь словесная дуэль у стен Иерусалима. Но такие случаи были редки, и большинство речей в Танахе сочинено творцами соответствующих произведений. В некоторых случаях сочинители этих речей старались придавать им видимость достоверности, сообразуясь с тем, что данный персонаж в данной ситуации мог бы сказать, такова, например, беседа царя Исраеля Ахава с его женой Изевель (1 Цар. 21:4 и ел.). Но встречаются речи, в которых нет даже попыток устранить их созданность, придать иллюзию подлинности, - например, речь Итро, тестя Моше, о том, как управлять коленами (Исх. 18:14 и ел.). Создатели Танаха обращались к жанру живой речи, чтобы усилить драматичность изложения, использовать эффект иллюзорного присутствия слушателя-читателя в данном событии, его приближенности к данному герою. Кроме того, речь зачастую служила средством выражения не столько взглядов и мнений персонажа, а в первую очередь - самого своего сочинителя, как в "речи" Шломо при освящении Иерусалимского храма (1 Цар. 8:12 и ел.). В Танахе речь подлинная или сочиненная чаще всего употреблялась в историческом писании, которое повествует о событиях и явлениях в прошлом, достойных внимания и заслуживающих сохранения в памяти людей для подражания им в настоящем, для понимания настоящего, а также для упорядочения последовательности событий по времени. Историческое писание может быть первичным, и тогда оно повествует о событии или явлении во время, когда они совершаются, или вскоре после их свершения и представляет собой, как правило, краткое изложение, описание. Вторичное историческое писание, каким в Танахе является книга Иехошуа - 2-я книга Царей (смотри часть III), книга Хроник (смотри часть IV), создается обычно по истечении более или менее длительного времени после данного явления или события, нередко представляет собой большое панорамное сочинение, содержащее не только описание данного события или явления, но также попытку их осмысления и объяснения, извлечения уроков и т.д. Вторичное историческое писание, отдаленное от описываемого события или явления во времени, иногда также в пространстве, нуждается в информации, в источниках, среди которых могут быть также первичные исторические писания. К последним в Танахе относятся анналы, т.е. повременные, погодные записи деяний древнееврейских царей, записанные придворными писцами непосредственно вслед за их совершением или во время и именуемые "книга-свиток , повременных слов-деяний (сефер дибрей хаййамим) царей Йехуды (или царей Израиля)" (Пар. 14:19, 29 и др.). Помимо этих, видимо, официальных анналов издавались также неофициальные описания деяний отдельных, наиболее популярных и почитаемых царей, как, например, "Слова прорицателя Шмуэля и слова пророка Натана и слова провидца Гада" о деяниях царя Давида (1 Хрон. 29:29) или "Слова пророка Шемайи и провидца Иддо" о деяниях царя Рехавама (2 Хрон. 12:15) и другие, которые, очевидно, сочинялись в пророческой среде. К царским анналам по своей жанровой принадлежности примыкает храмовая хроника, к которой, видимо, восходят сообщения о ремонтах Иерусалимского храма (2 Цар. 12:7 и ел. и др.). Очевидно, не только священники Иерусалимского храма писали хроники своего храма - подобные записи вели и другие священники йахвистских святилищ, например в Шило, откуда, возможно, взято сообщение о празднестве в Шило и ритуальных танцах там (Суд. 21:20 и ел.). Разновидностью первичного исторического писания является автобиография/биография, само появление которой служит убедительным доказательством эмансипации индивида в мире Танаха, растущего осознания индивидом своей автономности и уникальности, своей значимости. Поэтому неудивительно, что автобиография/биография первоначально появилась в связи с пророками, которые особенно отчетливо осознавали свою уникальность и неповторимость и хотели убедить в этом своих слушателей. Особенно насыщенны автобиографическими и биографическими материалами речения Ирмияху, который связывал свою личную судьбу с трагедией своего народа накануне и во время катастрофы 586 г. до н.э. В них рассказывается о заключении пророка в колодце (20:2 и ел.), о его споре с "лжепророками" (28:29), о его вынужденном уходе в Египет (42:1 и ел.) и иных эпизодах его жизни. Наиболее яркими образцами жанра автобиографии/биографии в Танахе являются книги Эзры и Нехемии (смотри часть IV). К жанру вторичного исторического писания примыкает историко-дидактическая новелла, т.е. повествование о вымышленном герое и вымышленном событии в прошлом, но помещенных в подчеркнуто достоверную и определенную временно-ситуативную среду, чтобы усилить главное функциональное назначение рассказанного - быть, служить образцом для подражания, уроком. В Танахе встречаются две разновидности историко-дидактической новеллы: новелла диаспоры и новелла родины. Первая повествует о жизни и деяниях еврея или еврейки на чужбине, о том, как герой или героиня, благодаря своим личным качествам, но главным образом благодаря своей верности Богу, добивается высокого положения и благополучия на чужбине. Это вызывает зависть и ненависть "их", чужих, которые стараются погубить героя или героиню, но все их козни сводятся на нет Богом, который всегда спасает верного ему героя или героиню. Новеллами диаспоры в Танахе являются, возможно, рассказ о Йосефе (Быт. 39 и ел.), первая часть книги Даниэля, книга Эстер, книга Товита и др. (смотри часть IV). В новелле родины действие происходит в Израиле, и герой или героиня своей самоотверженностью и верой в Бога спасает свой народ от грозящей ему опасности или совершает другое благое дело, как в книгах Йудит и Рут (смотри часть IV). В Танахе, особенно в Пятикнижии (смотри часть II), большое место занимает закон, который может быть определен как запись установленной божеством, царем или обычаем обязательной нормы поведения человека и группы людей по отношению к человеку, обществу, государству и божеству и предусмотренного наказания в случае ее нарушения. Немецкий библеист А.Альт предложил выделить в Танахе две разновидности законов, отличающихся по своему содержанию, формулировкам и "месту в жизни", т.е. по времени/среде происхождения и функционирования. Одна из них казуистически сформулированный закон (от латинского слова "сааш" - "случай, дело, причина"), в котором общая часть открывается союзом "ки" ("когда, так как"), а конкретизирующая часть союзом "им" ("если"), например: "Когда купишь еврейского раба, пусть он работает шесть лет и на седьмой выйдет на свободу даром. Если он пришел один (букв, "телом своим"), то один и выйдет..." (Исх. 21:2 и ел.). Казуистические законы касаются в основном вопросов рабовладения, телесных повреждений, нарушений прав собственности и т.д., главным образом взаимоотношений людей в обществе, и они по своей форме и содержанию однотипны с шумеро-вавилонскими, хеттскими и другими законами древнего Ближнего Востока, как и последние занимают свое "место в жизни" в общинно-городской и царской судебно-правовой деятельности и творчестве. Вторую разновидность А.Альт назвал аподиктически сформулированным законом (от древнегреческого слова - "отвергать, отбросить"). Он содержит лишь определение запрета делать что-то, без учета причин и побуждений, условий и вариантов. К аподиктическим законам в Танахе относимы законы серии мот йомат ("смертью умрет"), например: "И бьющий своего отца и свою мать, смертью умрет. И укравший [свободного] мужа, если продаст его или [если] найдут у него [украденного] смертью умрет" (Исх. 21:16-17) и другие. Они по своему содержанию и направленности примыкают, с одной стороны, к религиозно-культовым запретам, а с другой - к моральным нормам и предписаниям, что позволяет предположить их "место в жизни" среди священников храмов и святилищ Йахве. Такое же "место в жизни" имеет жанр религиозно-культового предписания, которое действует в основном в сфере отношения "Бог - человек, человек - Бог". К этому жанру принадлежат многочисленные в Танахе, особенно в Пятикнижии, предписания и своды предписаний, как, например: "И это учение (тора) о жертве всесожжения..." (Лев. 6:2 и ел.) или "И это учение о хлебной жертве..." (Лев. 6:7 и ел.). По содержанию к сфере отношения "Бог - человек, человек - Бог" относится также жанр описания теофании ("видение Бога") и эпифании ("явление Бога"). В Танахе Бог чаще всего является человеку во сне, и поэтому слово ходом ("сон, сновидение") помимо своего прямого значения служит также обозначению данного жанра: "И увидел он [Яаков] сон...", в котором ему явился Бог (Быт. 28:12 и ел.) или сновидение Шломо в Гивеоне, где "Йахве виделся Шломо ночью во сне..." (1 Цар. 3:5 и ел.). Способность человека видеть сон, особенно вещий, и главное, правильно толковать его воспринималась как божественный дар, выделявший его обладателя, например Йосефа и Даниэла, из остальных людей. Теофания, или эпифания, может приключиться также наяву, и тогда она обозначается терминами хазон-хиззайон и мар'е ("видение"). Видение еще в большей степени, чем сновидение, есть признак и проявление особенного божественного расположения и благоволения к его обладателю, его приближенности к сфере божественного, его избранности. Этим даром обладал Авраам, которому "...явился Йахве в дубраве Мамре..." (Быт. 18:1 и ел.), Моше, к которому "...явился посланец Йахве в пламени огня среди куста..." (Исх. 3:2 и ел.) и другие. Но особенно пророки, речения которых зачастую начинаются словами хазон - "Видение Иешаяху, сына Амоца, которое он видел (хаза)..."(1:1), или словом мар'е: "И было в тридцатом году, в четвертом [месяце], в пятый [день] месяца и я [Йехезкель] среди сосланных (ха-гола) на реке Кевар, открылись небеса и увидел я видение Элохима" (Йехезк. 1:1). К пророческому видению примыкает как по общности "места в жизни", так и по некоторой общности содержания жанр проповеди, которая, как правило, представляет собой прозаическое слово, произнесенное человеком, иногда от имени Бога, обращенное всегда к человеку в целях его предостережения и наставления, назидания и поучения. Типичной пророческой проповедью в Танахе является пространный призыв пророка Ирмияху "...исправьте пути ваши..." (7:3 и ел.) или речь Иехезкеля, обращенная к мужам "из старейшин Израиля" в Вавилонском пленении (20:1 и ел.), после произнесения которой пророк, однако, с горечью отметил: "...они [слушатели] говорят мне: ведь рассказывающий притчи он" (21:5). Менее распространены в Танахе жреческие проповеди, основной темой которых является призыв к соблюдению всех ритуальных предписаний и запретов, как, например, пространные проповеди такого содержания в кн. Второзаконие, которые, как правило, начинаются словами: "И теперь Израиль, слушай законы и становления..." (4:1). К жанрам, которые по своему содержанию принадлежат к сфере отношения "Бог - человек, человек - Бог", особенно ко второму звену этого отношения, относится также жанр молитвы, как одна из форм ритуала, а именно формы говорения. О некоторых коротких молитвах с признанием вины молящегося и мольбами о прощении, как, например: "И возопили сыны Израиля к Йахве, говоря: мы согрешили перед Тобой, ибо оставили Бога нашего и служили Баалам" (Суд. 10:10), правомерно предположить, что это записи подлинных устных молитв. Но большинство пространных и сложных по своему содержанию и построению молитв, например молитва царя Иехошафата (2 Хрон. 20:6-12), молитва Даниэля (Дан. 9:4-19) и другие, являются литературными сочинениями. Между первичной, действительной молитвой и молитвой вторичной, сочиненной, есть одно принципиальное различие: если вторая, как правило, представляет собой слово прозаическое, то первичная молитва зачастую - слово поэтическое. В Танахе поэтическое слово признается словом, приобщенным к сфере сакрального, возвышающим его обладателя над повседневностью. Поэтическое слово обозначается в Танахе терминами "шир" ("песня") и "ма 'аае" ("деяние, работа, творение; дела и творения божественные и/или человеческие; песня"), например: "Волнует мое сердце слово хорошее, говорю я песни мои (ма 'аай) для царя, язык мой писчая трость умелого писца" (Пс. 45:2/44:2). В изучении поэтического слова в Танахе много спорных и нерешенных вопросов. Но существует единство мнений в признании изначальной изустности поэтического слова. Это подтверждается многочисленными упоминаниями глагола "шир" ("петь") в связи со словом поэтическим, в связи с песнью: "Пойте для Йахве новую песню..." (Йеш. 42:10), "...пойте нам из песней Цийона..." (Пс. 131:3/136:3). Устное поэтическое слово позже зачастую записывалось, а с течением времени появлялось также созданное в письменной форме поэтическое слово (см. Пс. 45:2/44:2), в котором, однако, сохранились черты его изначальной изустности. Устное слово, как правило, краткое, и краткостью отличалось также первоначальное поэтическое слово в Танахе. Оно обычно состояло из двух-четырех строк, например: Лев рычит, - кто не содрогнется, Адонай Йахве говорит - кто не будет пророчествовать (Ам. 3:8). Поэтому правомерно предполагать, что большие многострочные стихотворения, "...пели Моше и сыны Израиля эту песнь для Йахве..." (Исх. 15:1 и ел.), или песнь Деборы (Суд. 5:2 и ел.), представляли собой более высокую ступень поэтического слова. Сущностной особенностью поэтического слова в Танахе является так называемый "параллелизм членов". Суть его в том, что вторая строка в двустишии продолжает и развивает сказанное в первой строке, но другими словами, в измененной форме. Различают три основные разновидности такого параллелизма -синонимическую, синтетическую и антитетическую. Синонимическим параллелизмом называют те случаи, когда вторая строка другими словами повторяет мысль первой, тем самым, подчеркивая ее значимость и усиливая ее воздействие, как, например, в стихах: Зачем волнуются народности "и народы ропщут напрасно" (Пс. 2:1) или "Внимай, Царь мой и Бог мой, голосу мольбы моей, ибо Тебе молюсь" (Пс. 5: 2). Суть антитетического параллелизма членов состоит в том, что вторая строка выражает мысль прямо противоположную той, что в первой строке, тем самым, оттеняя, подчеркивая значимость первой, как правило, позитивной мысли: "Ибо знает Йахве путь праведных, и путь нечестивых пропадет" (Пс. 1:6) или "Счастье мужа, который возлагает доверие свое на Йахве, и не обращается к высокомерным и склоняющимся ко лжи" (Пс.40:5III-5). При синтетическом параллелизме вторая строка как бы обобщает мысль первой, например: "И будет он как дерево, посаженное над потоками воды, которое принесет плод свой вовремя и лист которого не повянет" (Пс.1:3). Одним из древних и изначальных жанров поэтического слова была трудовая песня. Как свидетельствует один из примеров в Танахе, "Тогда пел Израиль эту песнь: ...наполняйся колодец, пойте ему. Колодец, который копали предводители, рыли добровольцы из народа своими законодательными жезлами... (Числа, 21:17-18), - она была призвана своими словами и ритмикой не только содействовать совместным трудовым усилиям, но также выполнять магическую функцию, содействовать благополучному ходу и завершению работы. Столь же древняя свадебная песнь, следы которой сохранились в более поздней "Песни Песней" (смотри часть IV), например, в стихах: Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мной - любовь (2:4), - выражает не только радость и ликование, но она должна также содействовать этой радости и ликованию, благополучию и счастью новой семьи. Также пиршественная песня, один из образцов которой сохранился в речениях пророка Иешаяху: И вот, веселие и радость: убивают волов и режут овец,' едят мясо и пьют вино, будем есть и пить, ибо завтра умрем (22:13), - призвана не только прославлять радость земного, сиюминутного бытия, но также обладает смыслом и назначением надповседневным, ибо пиршество, обилие еды и питья суть проявления и доказательства добротности хорошего человека - устроителя и участника пиршества. В отличие от этих жанров поэтического слова в Танахе, которые с течением времени мало изменились, имеются также жанры, прошедшие сложный путь развития и изменений, например жанр погребальной песни. Ее истоки в спонтанном плаче сородичей по усопшему, но в мире Танаха этот жанр уже приобрел свое определенное "место в жизни", среди профессиональных плакальщиц. О них упоминает пророк Ирмияху: ".. .позовите плакальщиц и они придут и пошлите за знающими и они придут. Пусть они поспешат и поднимут плач о вас..." (9:16 и ел.). В этой профессиональной среде погребальная песня приобрела свое название - сина ("плач, жалоба"), свою более или менее определенную форму, одним из признаков которой было восклицание "'эйха" ("как") в начале или в конце песни. Образцом являются плачи о гибели Шауля и Йонатана (2 Шем. 1:19 и ел.), о гибели Авнера: "...ужели смертью подлого умирать Авнеру? Руки твои не были связаны и ноги твои не в оковах, ты пал как падают от рук злодеев..." (2 Шем. 3:33-34). В Танахе оба плача приписываются царю Давиду. Некоторые их свойства - звучащие в них непосредственная причастность, личное горе и т.д., не исключают такой атрибуции, которая, возможно, способствовала тому, что жанр плача стал одной из распространенных форм пророческого слова. В нем объектом плача был не отдельный человек, а весь народ, его государство, а функция плача была предупреждать о грозящей гибели, например: "Слушайте слово это, которым я возвещаю плач о вас, дом Израиля. Пала, не встанет более дева Израиля, повержена на землю, нет того, кто поднимет ее..." (Ам. 5:1 и ел.). Это, по существу, псевдоплачи, ибо объект оплакивания еще не погиб, еще существовал, но книга Плача в Танахе представляет собой настоящий плач по погибшему, уничтоженному Иерусалиму: Как одиноко стоит город, некогда многолюдный, он стал как вдова, великий между народов, владыка над государствами, стал данником... (1:1 исл.) Другим примером коренного изменения содержания и назначения при сохранении некоторых элементов начальной формы является жанр песни-насмешки, которая, видимо, восходит к словесному состязанию молодых мужчин при обрядах инициации или в соперничестве из-за девушки. Отголоски этого первоначального назначения песни-насмешки еще звучат в словах песни Деборы о тех коленах, которые не участвовали в военном походе против ханаанеев: "Зачем сидишь ты [колено Реувен] между овчарнями, Слушая блеяние овец? У родов Реувена много размышлений" (Суд. 5:16). Пророки часто обращались к этому жанру, но придавали песне-насмешке резко обличительное звучание, превращали ее в инвективу против всего того, что они считали явлениями отрицательными, например слова пророка об идолах и идолопоклонстве: "Половину его [дерева] сжигает в огне, на половине его варит мясо в пищу, жарит жаркое и ест досыта и греется и говорит: как я согрелся, я увидел свет. Из остатков его [дерева] сделал бога, идола своего, поклонялся ему, повергался ниц перед ним и молился ему и сказал: спаси меня, ибо ты мой Бог" (Йеш. 44:16-17). Подобный же процесс изменения первоначального содержания и назначения при сохранении некоторых элементов изначальной формы наблюдается также в жанре песни стражников, которая, видимо, коренилась в действиях - словах реальной городской стражи (цофе, шомер), звучащих, например, в речении пророка Иешаяху: "...кричат мне с Сеира: страж, сколько ночи? Страж, сколько ночи? Отвечает страж: приближается утро, но еще ночь" (21:11-12). Уже в этом речении слова стражей служат метафорой о всевидении, о бдительности Бога, а в 130/129-м псалме образ стража, его ожидания конца ночи есть яркое и красочное выражение устремленности верующего к своему Богу: "Душа моя [устремлена] к Адонайу, более чем [душа] стражей к утру, стражей к утру" (6). К песне стражников примыкает древний жанр военной песни, который коренится в обряде-сценарии "Священной войны" (см. ч. II), суть и атмосфера которой сохранилась, например, в песне Моше: "…Воспою я Йахве, ибо возвышением возвысился Он, коня и всадника его низринул в море. Он сила моя и мощь, Йа [Йахве] будет мне спасением, это Бог мой и Его прославлю я, это Бог отца моего и Его превознесу я. Йахве-муж брани, Йахве-имя Его..." (Исх. 15:1 исл.). С течением времени связь военной песни со Священной войной ослабевала. У военной песни вместо победителя Бога появился новый герой - человек, витязь, царь, и соответственно женщины, вышедшие навстречу победившим филистимлян Шаулю и Давиду, прославляли не Бога, а восклицали: ...побил Шауль тысячи, и Давид - десятки тысяч (1 Шем. 18:7), - что сближает военную песню с другим жанром поэтического слова, с жанром царской песни. Царская песнь связана с триадой "царственность - царство - царь", которая по своему происхождению и назначению принадлежит одновременно к сфере божественной, сакральной и к сфере человеческой, профанной. Связанность этой триады, особенно ее последнего звена - царя, со сферой божественной, сакральной сказывается в представлении о царе-поэте, который присутствует также в Танахе в образе царя Давида: "Когда [злой] дух Элохима бывал на Шауле, то брал Давид арфу и играл своей рукой, и становилось отраднее и лучше Шаулу, и злой дух отступал от него" (1 Шем. 16:23). В соответствии с этой традицией многие царские песни в Танахе связаны с Давидом. В них можно выделить две разновидности - песни царя о себе и песни о царе. К первой разновидности принадлежит, например, пространный гимн, начинающийся словами: "И говорил Давид Йахве слова этой песни в день, когда Йахве избавил его из рук всех врагов его, и из рук Шауля. И сказал: Йахве - скала моя и крепость моя и убежище мое. Мой Бог, моя твердыня, на него я уповаю..." (2 Шем. 22:1 и ел.) Атрибуция этой большой (51 строка), сложной по своей форме и поздней по ряду других признаков песни Давиду представляется маловероятной. Однако такие свойства другой песни: "Вот последние слова Давида, речь Давида, сына Ишая, речение мужа, возвышенного над помазанником Йаакова и приятного напевами Израиля: "Дух Йахве говорит во мне и слова Его на языке моем. Говорил Бог Израиля мне, сказал твердыня Израиля: властвующий над человеком праведен, он властвует страхом Бога" (2 Шем. 23:1 и ел.), - как краткость (7 строк), архаичность, интимно-личностная интонация и другие, не исключают возможности признания ее творением царя-поэта. Таковым по аналогичным соображениям можно считать: "Напев (мизмор) Давида", когда он бежал от Авшалома: Йахве, как умножились враги мои! Многие восстали на меня. Многие говорят душе моей: Нет ему спасения в Элохиме... (Пс. 3:1 и ел.) - и ряд других песней в книге Псалмов. Песни о царе, посвященные рождению престолонаследника, бракосочетанию царя и, главным образом, восхождению нового царя на престол, сочинялись и распевались, видимо, профессиональными певцами и певицами. Образцом такой песни может служить сочиненная и произнесенная в связи с восшествием на трон Шломо: "Для Шломо: Элохим [даруй] царю твой суд, даруй Твою правду сыну царя.". (Пс. 72:1/77:7 и ел.). Жанром поэтического слова в Танахе является также речение. В отличие от песни, которую чаще всего произносят по внутренней потребности, речение изрекают, когда возникает потребность внешняя, если в песне преобладает чувство, то речение ведет в сферу мысли. В современной библеистике спорят о происхождении, формировании речения. По мнению одних исследователей, речение коренится в народной среде, в атмосфере повседневной жизни с ее заботами и запросами, другие ищут его истоки в среде интеллигенции, в царском дворце, в храме, в школе. Но правомерно предположить, что речение рождалось и бытовало повсюду - в шалаше пастуха и дворце правителя, в доме крестьянина и доме Бога, в школе и на площади у городских ворот. Во всяком случае, обилие речений в Танахе, большое количество его разновидностей и особенно наличие специального термина "машал" для обозначения этого жанра говорят о его значимости для создателей и слушателей-читателей Танаха. Весьма любопытна и показательна этимология слова "машал", которое восходит к глаголу "мшл", имеющему не только значения "говорить речение, сказать притчу", но также "властвовать". Подобная этимологическая и семантическая близость указывает на то, что в представлениях человека Танаха речение было нечто связанное с властью и/или обладающее значимостью, воздействием, подобным власти. В Танахе часто встречается божественное речение. Одной из форм его является божественное самоутверждение, в котором Бог подтверждает свою идентичность, как, например, в случае, когда Моше спрашивает Бога, что сказать сынам Израиля, если они спросят имя Бога: "И сказал Элохим Моше: Я есть (или "буду"), который есть (или "будет") ('эхейе 'ашер 'эхейе),.." (Исх. 3:13-14). Сжатость и "зашифрованность" этого и подобных божественных самоутверждений указывают на их архаичность по сравнению с более поздними, развернутыми божественными самоутверждениями, в которых особенно подчеркивалась роль Бога как избавителя народа от египетского рабства: "Я Йахве, Бог твой, который вывел тебя из страны Египет, из дома рабства..." (Исх. 20:2 = Втор. 5:6) и других. Форму речения имеет также божественное предсказание-обещание, которое в Танахе представлено двумя разновидностями - как непосредственное слово Бога в эпифании-теофании и как божественное слово, опосредованное через "урим ветуммим" и "ефод". Последние были частями обрядового одеяния первосвященника и одновременно служили средствами божественного предсказания (Исх. 28:30; Лев. 8:8 и др.). Образцом первой разновидности может служить предсказание-обещание Аврааму: "Я - это Мой завет с тобой, и станешь ты отцом множества народов... (Быт. 17:4исл.). В Танахе сохранилось также несколько образцов запросов к "урим ветуммим" и полученных посредством их ответов: "И сказал Шауль Йахве, Богу Израиля, дай туммим... и были уличены Йонатан и Шауль и народ вышел [чистым]..." (1 Шем. 14: 41). К божественному предсказанию-обещанию посредством "урим ветуммим" по своему "месту в жизни" в жреческой среде примыкает жреческое благословение или проклятие. Отличительным признаком первого является слово "барух" ("благословен") в начале их речения: Благословен ты в городе и благословен ты в поле. Благословен плод чрева твоего и плод земли твоей и плод скота твоего и отел крупного скота твоего... (Втор. 28:3 и ел.). Но если кто-либо из сынов Израиля и/или народ в целом нарушит божественные заповеди, то на виновного обрушивается жреческое проклятие, которое открывается словом "арур" ("проклят"): "Проклят тот, кто презирает отца своего и мать свою, и весь народ говорит 'амен ("верно")... (Втор. 27:16 и ел.). С зарождением и развитием пророчества появился особый жанр пророческого речения. Оно признавалось словом не самого пророка, а словом Бога, произнесенным устами пророка, что подтверждается стабильной формулой: "И было слово Йахве мне сказать..." (Йирм. 1:4), "Слово Йахве, которое было к Хошее..." (Хош. 1:1). Пророческое речение в соответствии с индивидуальной избранностью пророка-харизматика отличалось индивидуализированным разнообразием, множеством разновидностей. Одно из них было речение-порицание, которое пророк произносил, когда "мы", по его убеждению, отступали от "пути Йахве". Соответственно оно содержало перечисление порицаемых действий и тех, кто их совершил, в надежде, что само порицание послужит напоминанием и предупреждением, подвигнет обвиненных к исправлению, например: "Возлежащие на ложах из слоновой кости и нежащиеся на постелях своих и поедающие лучших овнов из стада и тельцов с тучных пастбищ..." (Ам. 6:4 и ел.). Характерной приметой подгруппы речение-скорбь является восклицание ("горе"), которым оно начинается. Это речение не только осуждает, но также выражает печаль и горе пророка по поводу порицаемых действий, его сочувствие совершающим эти действия и неминуемо наказуемым: Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, до отсутствия места и поселены вы одни на земле... (Иеш. 5:8 и ел.). Если речение-скорбь чаще всего обращено к "нам", то речение-предупреждение, которое содержит перечень совершаемых плохих деяний, предупреждение о неминуемом наказании, но без оттенка сочувствия, горя, скорее всего, наоборот, не без злорадства, нередко обращено к "ним", как, например, слово Иешаяху об ассирийском царе Синаххериве: "За твою дерзость против Меня и за то, что надменность твоя до шла до ушей Моих, Я вложу кольцо Мое в ноздри твои..." (37:28 и ел.). Далеко не всегда речение-предупреждение вело к желаемому воздействию, и тогда пророк обращался к грозному речению-угрозе. Были среди древнееврейских пророков такие, например, как Ирмияху, которые считали речение-угрозу истинным пророческим словом и видели в его применении/неприменении одно из различий между истинным пророком Бога и так называемыми "лжепророками". Пророческое речение-угроза о "нас", сообщающее отступившему или отступившим от "пути Йахве" о неминуемой божественной каре, в своей начальной краткой форме содержало лишь сообщение о божественном вмешательстве и описание предстоящей кары, как, например: "Вот наступают дни, говорит Адонай Йахве, и пошлю Я голод на землю..." (Ам. 8:11 и ел.). В своем дальнейшем развитии это речение превращается в сложное и многосоставное, многословное и красочное описание предстоящей божественной кары, обрушивающихся на "мы" бед и бедствий, как, например, речения-угрозы пророков Иешайяху (3:1 и ел. и др.), Ирмияху (14:1 и ел. и др.) и иные. У древнееврейских пророков, особенно в пророчествах о "нас", пророчества-угрозы, как правило, сочетались с речениями утешения, основным содержанием которых было божественное обещание спасения. Эти речения существовали в двух вариантах. Наиболее распространенный вариант обращен только к "мы", к избранному народу и/или его отдельным представителям и предусматривал избавление от врагов, возвращение плененных из пленения, возрождение могущества дома Давида, а позже, после катастрофы 586 г. до н.э., также восстановление Иерусалимского храма, как, например, в словах: "И будет в тот день и захочу Я истребить все народы идущие на Иерусалим. И изолью Я на дом Давида и на жителей Иерусалима дух благодати..." (Зех. 12:9 и ел.). Второй вариант характеризуется универсальностью и космичностью, обещая и описывая будущее спасение всего человечества, обновление Вселенной: "Восстань, светись [Иерусалим], ибо пришел свет твой и величие Йахве взошло над тобой. Ибо вот, тьма покроет землю и мрак народы, а над тобой воссияет Йахве и величие Его явится над тобой. И придут народы к свету твоему и цари к твоему сиянию..." (Иеш. 60:1 и ел.). Основной сферой применения речения была литература мудрости, так как его краткость и выразительность наилучшим образом соответствовали назначению этой литературы - учить и научить человека сложному умению праведно и счастливо жить, правильному и благоприятному для него отношению с Богом, людьми и властями. Одной из основных разновидностей речения мудрости является пословица, которая представляет собой оформленное как краткое речение обобщение положительного или отрицательного лично-коллективного опыта человека главным образом в сфере отношений "человек - человек" и выполняющее откровенно дидактическую функцию. Если истоки пословицы "Что общего у соломы с пшеницей" (Ирм. 23:28), очевидно, в семейно-крестьянской среде, то пословица "Неужели и Шауль в пророках", может быть, действительно появилась среди соплеменников, знавших и слушавших Шауля и, как отмечает историописец, "...посему вошло в пословицу..." (1 Шем. 10:12). С течением времени многие пословицы утрачивали первоначальную привязку к определенной среде, к конкретному случаю, приобрели более широкую значимость, особенно под пером писцов, создателей литературы мудрости. Они заостряли морально-дидактическую направленность пословицы, придавали ей чеканную и утонченную художественную форму и сделали ее столь обобщенной, что она могла обращаться к любому человеку и найти отзвук в любом человеке независимо от пространства и времени, как, например, знаменитая пословица: "Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина", которую приводили два пророка - Ирмияху (31:29) и Иехезкеель (18:2). Другой разновидностью речения мудрости является загадка, о значимости которой для человека Танаха свидетельствует наличие для нее особого обозначения "хида", восходящего, видимо, к глаголу "хдх", имевшему значения "взирать; предсказывать по полету птиц". Это позволяет предполагать сакрально-обрядовые корни загадки. Подтверждение тому тот факт, что из 16 упоминаний термина "хида" в Танахе он 8 раз повторяется в описании церемонии брака Шимшона с филистимлянкой, когда он загадал дружкам невесты загадку: "Из вкушающего вышло кушанье, 1 из сильного вышло сладкое" (Суд. 14:14). Некоторые следы сакрально-обрядовых истоков и функций загадки сохранились даже тогда, когда она превратилась в интеллектуальную игру дворцовой элиты, о чем свидетельствует рассказ о посещении Шломо царицей Шевы, которая намеревалась "...испытать его загадками" (1 Цар. 10:1 и ел.). Литература мудрости охотно пользовалась пословицей и загадкой, но ее основным орудием, средством выражения была притча. В притче "действующими лицами", как правило, выступают растения и животные, но она всегда представляет собой поучительное иносказание о человеке, смысл и назначение которого выражены в завершающем притчу уроке. Примером тому очаровательная притча о деревьях, избиравших себе правителя: "Ходили искали деревья [кого бы] помазать над собой царем и сказали маслине: царствуй над нами. И ответила им маслина: неужели оставлю я тук свой, которым чествуют богов и людей, и пойду скитаться по деревам..." (Суд. 9:8 и ел.) Подобным же образом отказались от царской власти смоковница и виноградная лоза, и лишь никчемный терновник согласился быть царем. Сказавший притчу, единственный оставшийся в живых сын судьи Гидеона Йотам заключает: "И теперь, нежели поступили вы по правде и чистосердечию, поставив царем Авимелеха?" (Суд. 9:16). Изначальным "местом в жизни" притчи могла быть народная среда, как, например, для приведенной в книге Притч: "Кнут для коня, узда для осла и палка для спины глупца" (26:3). С течением времени притча завоевала элитарную среду царского двора и интеллигенции, и о царе Шломо сказано, что он "...говорил тысячи притч и песен его было пять тысяч. И говорил он о деревьях, от кедра, что в Леваноне, до иссопа, вырастающего из стены, и говорил он о животных и о птицах и о пресмыкающихся и о рыбах" (1 Цар. 5:12-13). Поэтому неудивительно, что основной сборник притч в Танахе, книга Притч Шломо (см. ч. IV), назван именем этого царя, и отнюдь не исключено, что среди многочисленных притч в нем есть и такие, которые действительно восходят к временам и к двору Шломо. В этом сборнике преобладают притчи, созданные писцами-мудрецами, о чем говорят заглавия некоторых собраний - "слова мудрецов" (22:17), "И эти [притчи] также принадлежат мудрецам..." (24:23) и другие. Притча писца-мудреца характеризуется более прямой и непосредственной обращенностью к человеку, в ней человек выступает не только как объект "урока", поучения, вытекающего из притчи, но и как субъект ее содержания, например: "Ибо глубокая пропасть блудница, и тесный колодезь - чужая жена. Она как разбойник сидит в засаде и множит предающих человека" (Притчи, 23:27-28). Среди рассмотренных многих и разнообразных жанров в Танахе нет одного жанра - драмы. Драма в двух своих разновидностях - трагедия и комедия - считается творением греческого гения, одним из величайших его достижений. Не подвергая сомнению обоснованность и истинность этого утверждения, следует, однако, вспомнить, что великолепная драматургия и изысканное театральное искусство существовали в древней Индии, древнем Китае и других странах. Также на древнем Ближнем Востоке уже в III-II тысячелетиях до н.э. появились зародыши театральных, или театрализованных представлений, например театрализованное представление поэмы "Энума элиш" в Вавилоне. Если определить драму как литературное сочинение, изображающее в виде прямой речи, преимущественно в диалогах, остроконфликтные ситуации, в ходе которых раскрывается истинная сущность героя, то в Танахе нет драматических сочинений в чистом виде, ничего похожего на трагедии Эсхила, Софокла и Еврипида, на комедии Аристофана и Плавта. Но элементы драматического построения присутствуют в нескольких произведениях в Танахе, например в книге Иова (см. ч. IV), повествующей о столкновении и борении не только мыслей и чувств, но и героев, носителей этих мыслей и чувств, и построенная как совокупность диалогов с прологом и эпилогом. Книга "Песни Песней" (см. ч. IV) не является драмой в древнегреческом понимании. Но она сопоставима с великими древнегреческими драмами любви не только по накалу страстей, но также из-за ее отчетливой диалогичности и наличия хора "дочерей Иерусалима", который, как хоры во всех древнегреческих трагедиях и комедиях, играет в ней активную роль: "Заклинаю вас, дочери Иерусалима, если найдете возлюбленного моего, скажите ему, что больна я любовью" (5:8 и др.). Учет жанров и их особенностей является важной и необходимой предпосылкой правильного понимания Танаха, осознания его многогранности и разнообразия. Поскольку большинство представленных в Танахе жанров присутствовало также в других литературах древности и продолжало существовать в литературе последующих эпох вплоть до современности, то следует считать эти жанры еще одним проявлением и доказательством сущностного двуединства Танаха - его пространственной и временной определенности и его внепространственности и надвременности. ВОПРОСЫ ДЛЯ ОБСУЖДЕНИЯ: 1. Что такое жанр в литературе, каковы особенности жанра в литературах древности? Дьяконов И. Древнееврейская литература. - Поэзия и проза Древнего Востока. Москва, 1973, 537-550. Шифман И.Ш. Введение. От Бытия до Откровения. Пятикнижие Моисеево. Москва, 1993, 49-56. |
|
|
|