Вместо заключения:
«Синий буйвол, и белый орел, и форель золотая...»

Итак, можно, как кажется, говорить о следах, пережитках в библейской традиции существовавшей когда-то зооантропо-морфной и цветовой символики стран света, характерной для многих архаических народов мира. Конечно, эта символика рано получала переистолкование, как мы видели уже в иудаистской и раннехристианской экзегетике, да и сами Иезекииль и Захария, не говоря уже об их продолжателе Иоанне Богослове, скорее всего придавали цветовой и зооантропорфнои символике другое значение¹, но основа, на которую эти новые значения накладывались, несомненно, имела своим происхождением символику стран света². Примечательно, что в одном из кумранских текстов ок. середины I в. н. э. (в так называемой «Ангельской службе», пещера 4³) исследователи усматривают соединение мотивов видения Иезекииля (херувимы, несущие трон — merkäbäh — Господа) и четырех ветров (ruhot), объезжающих на колесницах (markabot) всю землю⁴.

* * *

Библейские тексты, а особенно видения Иезекииля и Иоанна Богослова, будят фантазию и вдохновляют на творчество многие поколения художников и поэтов.

Интересные ассоциации с зооморфной и цветовой символикой Библии содержатся в текстах популярных песен наших современников— Булата Окуджавы и Бориса Гребенщикова.

Знаменитая «Грузинская песня» Окуджавы заканчивается словами:

И когда заклубится закат,
по углам залетая,
пусть опять и опять предо мною плывут наяву
синий буйвол,
и белый орел,
и форель золотая...
А иначе зачем
на земле этой вечной живу?

Как мы видим, Окуджава — вероятно, интуитивно — избрал «правильных» животных для символического показа «всего мира» (птица, наземное животное и рыба), цвета же (синий, белый и золотой), будучи сами по себе весьма впечатляющими и эстетически точными, не отвечают обычному набору цветов, символизирующих страны света. Конечно, едва ли поэт специально думал об этом, хотя космические мотивы в его песне, несомненно, присутствуют: «царь небесный» (ср. Яхве в окружении четырех «животных» у Иезекииля и Иоанна Богослова), «вечная земля», «закат (= смерть?), летающий по (четырем?) углам» (= странам света?). В этой символической классификации отсутствует человек (ангел), которым, впрочем, может быть сам автор.

Что же касается цветов, то недостающие в цитированном тексте черный и красный цвета («basic colors») использованы Окуджавой в предыдущей строфе как раз для характеристики людей («В темно-красном своем будет петь для меня моя Дали, //в черно-белом своем преклоню перед нею главу...»). Таким образом, Окуджаве оставалось не так много цветовых возможностей для характеристики трех «животных».

В отличие от текста Окуджавы в песне «Город золотой», кс торую поет Борис Гребенщиков и текст которой пpинaдлeжит А. Хвостенко, библейские реминисценции более явные.

Над небом голубым есть город золотой с прозрачными воротами и яркою звездой.

А в городе том сад, все травы да цветы, гуляют там животные невиданной красы.

Одно, как желтый огнегривый лев, Другое — вол, исполненный очей, С ними — золотой орел небесный, Чей так светел взор незабываемый.

В песне явно речь идет о рае или, возможно, об идеально Небесном Иерусалиме (Гребенщиков, отходя от текста оригина ла, поет «Под небом голубым...», что несколько затемняет рай скую локализацию «золотого города»). Животные, разгуливаю щие по цветущему саду, могли бы быть просто насельникам рая, если бы не их иезекиилевско-иоаннов подбор — лев, теле (вол) и орел, при этом вол оказывается «исполненным очей (прямая цитата из видений Иезекииля и Иоанна). Цветовая ха рактеристика этих «животных» (желтый лев и золотой орел, как и у Окуджавы, имеет, по-видимому, чисто эстетически функции.

Мы видим, таким образом, как современные поэты пытаются домыслить цветовую символику зооморфных образов Иезекиил и Иоанна Богослова, отсутствующую в реальных текстах и восстанавливаемую нами по крупицам и отдельным намекам.

Назад   Вперед