Творческий труд феодальной эпохи

Оторванный от жизни широких слоев населения и зарождающихся национальных самосознаний, внутренне ослабленный и разделяемый ростом папской идеи, высший культурный слой империи, партия имперского единства, не в силах был предотвратить распад наследия Карла. После неудачной попытки удержать целость монархии хитроумным актом 817 г. и долгой междоусобной борьбы дело имперской идеи было проиграно. По Верденскому договору (843) Франкская держава распалась на королевство Лотаря, в котором почва для национального единства существовала лишь в Италии, на «государство Франции», начинавшее свою национальную жизнь, и на сильное племенным сознанием, но примитивное по формам своего политического и общественного быта королевство немецких Каролингов. Именно благодаря примитивности своей культуры: неразрушенной силе племенных соединений, возродившей племенные герцогства, более длительному сохранению свободного мелкого и среднего землевладения, а следовательно, и ополчения, Германия могла до известной степени повторить пройденный державою Карла путь. В ней тому или иному мощному племенному единству: Саксонии, Франконии, Швабии — доступно еще было объединение немецких племен и создание второй средневековой империи. На западе и юге культурное развитие уже переросло обветшавшие традиции, в распаде общества созидая новые формы жизни.

В государстве Карла Лысого (840—847) и его преемников, Каролингов и Капетингов, ускоряющееся разложение правящей среды сопровождается разложением государства и общества, чем на время восстанавливается утраченное общение культурноразошедшихся слоев. Обусловившее недолгий успех централизующей работы внешнее соединение государственных и частноправовых начал нарушилось и в идеальной и в материальной сферах их проявления, и неосознанная тяга к единству, неосуществившемуся в политическом строительстве, не обнаружилась и в социальноэкономической жизни. Крупные поместья, иммунитетные и бенефициальные территории вбирают в себя, размножаясь и расширяясь, свободное крестьянство и разбивают общество на ряд аналогичных по строению мирков. Каждый из этих мирков стремится жить своею жизнью, хозяйственной и государственной, распадаясь на более мелкие или поглощаемый более крупным. Поместье становится центром осмоса государственных и частноправовых начал. В нем происходит органическое соединение отношений господина к несвободному — класс несвободных понемногу сглаживает различия между рабом и крепостным — патрона к клиенту и государя к подданному. Оно делается питомником новой государственности. Междоусобные войны, набеги норманнов и сменивших их с начала X в. венгров при слабости центральной власти и невозможности для нее предвидеть район нападения и вовремя поспеть навстречу врагу ведут к росту феодальных войск и превращают поместье в военное государство, его владельца в воина. На недоступных скалах, на островках рек и среди болот подымаются укрепления — опорные пункты для обороны и убежища для окрестного населения. С XI в. они становятся замками. Города и аббатства возобновляют свои старые стены или строят новые. Весь быт и все воспитание поместных владетелей: графов, епископов, аббатов, баронов, кастелланов — принимают воинский характер. Идеалом эпохи делается сильный и ловкий боец. Сравнительно мирный рост поместья или группы их путем браков, мены, покупок и подчинения местного сельского населения экономическими средствами дополняется завоевательною политикою.

Внутри поместья происходило рождающее новую государственность слияние государственных и частноправовых начал. Связь поместья с государством все более определялась частноправовыми, личными узами. Этот процесс отражен Керсийским капитулярием (877), признавшим наследственность бенефициев, и превращением бенефиция в феод. Феод, как владение, обусловленное личною связью собственника с владельцем и закрепляемое феодальным договором и внешними его символами: инвеститурой и коммендацией — постепенно вытесняет начало чисто государственного подчинения из сферы взаимных отношений феодов и отношений феода к королю и распространяется на все стороны жизни. Как феод рассматривается должность графа, владение площадкою или частью площадки в замке, право на денежное вознаграждение или доход с доли хозяйства, на половину пчел в данном лесу. Феодом повар называет свою кухню, мельник — мельницу. Одним словом, «феодализуются» все отношения как частноправовые и хозяйственные, так и публичноправовые. Но различие обеих сфер не теряется: феод не чисто частноправовое понятие. За «верность» вместе с землей уступаются публичные права, а это и самой личной связи придает публичный характер. Государственное не исчезает и не поглощается личным, а только, сливаясь с ним, рассеивается. Государственная власть распределяется между многими, сохраняя свое единство в начале личной связи. И чувство «государственного» позволяет сохранить грань между властвующими — земельной и военной аристократией, с которою сливается духовенство, и властвуемыми, подданными. В феодальном миросозерцании живет идея государственности. Феодальный мир не может помыслить себя без короля: на место последнего Каролинга избирают Гугона Капета (987). Никто не оспаривает теоретической неограниченности королевской власти, поддержанной авторитетом церкви и традицией. «Все, что установила власть преславных королей, — говорит Аббон Флёрийский, — должно быть прочным и неоспоримым, как бы ни выражалась их воля: в словах или в действиях. Поэтому противящийся королевским повелениям доказывает, что он не любит и не боится короля». Даже «превосходящие других сеньоров силою своего оружия, любовью к общему миру и щедростью» герцоги Аквитании признают суверенитет слабого Капетинга. А стремление к независимости сказывается в склонности герцогов Гаскони и Бретани называть свои владения «королевством», «regnum». Только благодаря государственному моменту в феодальных отношениях возможны такие явления, как герцогство норманнское.

Королевство распадалось на крупные фьефы герцогов и графов, герцогства и графства — на баронии, баронии — на замковые округа. Феодальное понимание города вело к появлению в нем ряда соперничающих друг с другом властей. Основное движение создавало излучающиеся от короля более или менее длинные ряды феодальных владельцев в иерархическом порядке понижения совокупности их прав и земель, но ряды друг с другом не связанные. И таким же излучающим феодальную государственность центром становился всякий маломальски значительный член феодального ряда. Общество строилось вертикально или лучеобразно. Оно стремилось к распадению на аналогичные друг другу иерархии, пересекавшиеся в общих центрах. Но это только тенденция развития, бесконечно менее ясная в действительности, чем в осмыслении теоретиков феодализма, юристов... XIII в. Стройность системы нарушается множественностью сеньоров у вассала, взаимопереплетением феодальных рядов и связью аррьервассалов не только со своим сеньором, но и с его сюзереном. И то и другое лежит в природе феодальных отношений, открывая возможность (особенно второе) создания сильной относительно центральной власти, подобной власти норманнских владетельных родов.

Основа феодального строя — верность, получающая конкретное выражение в договоре, а по существу своему соединенная с некоторою идеею определенного обычая, определенной формы отношений и личной связи двух индивидуумов. Но понятие связи и верности шире понятия феодальной верности. Взаимная верность соединяет в «гильдии» или «компании» купцов. Она же создает религиозные братства, союзы взаимопомощи и клятвенные сообщества, conjurationes, в пестром по составу и происхождению, но объединяемом общими условиями быта городском населении. Верность сплачивает крестьян одного помещика для общей защиты своих прав и своего положения, иногда, как в XI в. в Нормандии, создает conventicula, тайные сходы крестьян разных сел и приводит их к мятежу. Отношения верности и связи вырастают на почве естественного бытового единства, превращая поместье в одно целое, включающее и помещика и крестьян, или пробивая узкие рамки феодального мирка. В последнем случае находит себе выражение в реальном единстве параллельность строения всех поместийгосударств. И как ни обособлены друг от друга феодалы, все же они, выполняя свой феодальный долг, съезжаются для суда и совета ко двору своего сеньора, совместно в определяемых договором границах оружием служат ему. А все это не может не нарушать лучеобразного строения общества и сближает феодальный мир с феодализирующейся церковью, в которой сильнее дух организации, крепче корпоративные связи и действеннее объединяющие моменты, столь ярко сказывающиеся в монашестве. Церкви удается устраивать «собрания мира», вовлекать феодалов в «договоры мира» и союзы для охраны его. Она ставит мир и перемирие (в широком смысле охраны порядка) под защиту Бога, как pax Dei¹⁷ и treuga Dei¹⁸. Она успешно стремится к христианизации рыцарства, с X в. таинством посвящения в рыцари закрепляя свободно создающиеся соединения, указывая рыцарству на его идеалы — защиту веры, церкви, обиженных и сирых.

Иерархизующая тенденция феодальной жизни возведена на степень теории и системы юристами XIII в. Тенденция союзности не ускользнула от внимания современников. Проповедникам ясно горизонтальное деление общества, как целого, хотя и распадающегося на господ и хамов. Они указывают сервам на слова апостола, приказавшего рабам повиноваться своему господину. Бог установил на земле «королей, герцогов и других людей, которым повелел повелевать прочими. Они поставлены Богом, дабы малые зависели от сильных». Богом определено и положение духовенства. И по существу то же самое осознание общества, как целого, сквозит в презрительном отношении феодалов к виллану, скоро — главному объекту литературной сатиры, и в крестьянских мятежах.

То или иное сочетание двух указанных тенденций чрезвычайно показательно для всего строя данного общества и государства. В Германии иерархизующая тенденция, менее сильная и позднее, чем во Франции, проявившаяся, наталкивается на первобытную крепость племен, и, только последовательно растратив племенные силы в попытках создать империю, Германия в XIII в. подходит к состоянию, пережитому Францией в X—XI вв. В Италии тот же иерархизующий процесс в самом начале своего развития сталкивается с более сильным, чем в государстве Капетингов, ассоциативным началом. «Компании» купцов и рост городов — Венеции, Пизы, Генуи, Амальфи, Гаэты, Неаполя, Бари, позже — Милана, Лукки, Флоренции, значение городской жизни, как бытового единства, города, как административного и церковного центра значительной области, сельские коммуны, ассоциативные традиции и навыки вообще кладут предел росту и глубокому проникновению в жизнь чисто феодальных процессов. Напротив, во Франции в большей уравновешенности раскрывают себя обе феодальные тенденции, ранее приводя ее к созданию новой государственности.

Феодальный строй держится моральным началом верности, включающим в себя и понятие государственности, и понятие закрепляемого договором обычая. Но договор при сложности и запутанности феодальных связей, при недостаточном выражении в нем развивающегося обычая сам по себе является источником постоянных его нарушений. Жизнь не стоит, а меняется и меняется очень быстро, хотя и в привычных рамках. Выдвинувшая в свое время создателей империи масса не утратила своей необузданной энергии, и только напряжение всех сил могло обеспечить жизнь и место среди междоусобиц и вражеских набегов. Феодальное общество — военное общество. Даже женщины не хуже мужчин умеют защитить замок и выколотить подати с крестьян. Они так же легко и свободно меняют мужей, как мужья жен. Защита и расширение своего домена, выколачивание доходов, войны, набеги и охота наполняют жизнь феодала, являясь оборотного стороною его деятельности, как защитника страны. Феодалу скучно без битв. Если нет войны, по обоюдному согласию устраивают битву ради битвы, зародыш будущего турнира. Сильные бароны и мелкие рыцари одинаково не брезгуют грабежом. Кажется, что феодал не хочет знать никаких преград и никаких обычаев, влекомый примитивною страстью борьбы, разрушения и насилий. Однако в беспорядочной деятельности его обнаруживается некоторая последовательность, некоторая система. Войны, захваты, покупки и браки увеличивают его домен. Граф Блуасский Эвод II (995—1037) бросается во все войны и схватки своей эпохи. Но им руководит не одна жажда битв и приключений: он увеличивает свое графство, мечтает об итальянской короне и падает на поле сражения, протягивая руку к императорской. Какойнибудь кастеллан живет грабежом на большой дороге. Но такой же бандит Роберт Гвискар и долго промышлявший лишь воровством да грабежами его брат Рожер, сыновья графа Танкреда Отвилльского, создают мощное норманнское королевство в Италии. Крупные сеньоры сохраняют идею государственного единства их домена. Герцоги Нормандии собирают в своих руках крупнейшие графства и, удержав власть над аррьервассалами и высшую юстицию, подчиняют себе и светских и духовных феодалов.

В борьбе и разрушении обнаруживают себя созидательные силы. Попирая все обычаи, все нравственные и религиозные нормы, феодал не теряет веры в них — в себе и в других пробуждает он сознание их значения. «Второй Цезарь», граф Анжуйский Фульк (987—1040), жестокий и жадный, приказывает влечь себя нагим и бичевать на улицах Иерусалима. «Господи, сжалься над предателем!» Вопреки Божеским и человеческим законам вводит барон новые поборы, «дурные обычаи», но всетаки — «обычаи». В нем живет какаято смутная идея порядка, построенного на моральном начале. Он сознает какуюто ценность выражаемой в символических обрядах и скрепляемой клятвою личной связи, какието объективные, общеобязательные нормы. И этою двойственностью психики, борьбою в ней элементарных инстинктов властвования и насилия с формально воспринимаемыми идеальными мотивами объясняется и слабость и сила первых Капетингов, поддержанных церковью. Феодальные короли, они слабее многих своих вассалов, но они стараются поддержать внешний блеск власти и выказывают высокое представление о короле, покровителе церкви, защитнике страны, охранителе правосудия и порядка, заступнике сирых.

Реальное политическое единство все слабеет, и всякий феодальный мирок стремится к замкнутой, самодовлеющей жизни. Но сознание общей связи не теряется, а, напротив, крепнет на почве феодальных отношений и феодального общения. Войны, набеги, поездки вассалов ко двору сюзерена, паломничества в пределах Франции и за ее пределами не позволяют феодалу сидеть на месте. Изгнанники, лишние сыновья (их много в феодальных семьях), которых не удается пристроить в клир, сами куют свое счастье. Отличительные черты ранней феодальной знати — ее бродяжнические инстинкты, страсть к приключениям, авантюризм. Французские рыцари волна за волной устремляются в Испанию побиться с язычниками за веру или устроить свою судьбу. Паломники в Святую землю оседают в Италии. Со всех концов Франции стекаются рыцари на зов Вильгельма Завоевателя. Норманны, едва укрепившись в Италии, уже рвутся в пределы Византийской империи. И весь этот выливающийся за пределы переполняемой и волнуемой им Франции мир несет в новые земли свою неистощимую энергию и организующие жизнь начала. Те же творческие силы движут низы общества. Теоретически крепкий земле и подчиненный произволу господина, а фактически охраняемый, хоть «дурным», но все же обычаем серв, лично свободный виллан совершают в тиши поместья незаметную, но плодотворную работу. «Гости» или «пришлецы» — пополняемый теми же вилланами и сервами класс — медленно передвигаются с места на место, врубаются в леса, подымают новь и, наскучив оседлостью, идут дальше. Часть их, привыкнув к земле, прельщенная привилегиями или просто задержанная сеньором, оседает и превращается в сервов или вилланов, в manants¹⁹. Сервы и вилланы уходят от господина на оброк в город или бегут и без следа пропадают в феодальном мире.

Но движется не только знать, не только крестьянство. Епископы визитируют свои диоцезы, клирики направляются к своему епископу или в Рим, монахи уходят от мира, пролагая ему дорогу. Больные ищут исцеления, переходя от святыни к святыне, преступники и грешники примыкают к толпе паломников, выполняя возложенную на них епитимию, ученики перебираются из школы в школу. Вечно меняются границы больших и малых государств, увеличиваясь или уменьшаясь в борьбе или мирном стяжании. Меняется и центр их, перемещаясь из города в город, из замка в замок. Вся подвижность феодального мира сказывается в Первом крестовом походе, увлекшем и рыцарей, и графов, и итальянские, и — несколько позже — южнофранцузские города, и крестьянство, и бродяг без роду и племени. Подвижность феодального общества обусловливает непрочность, текучесть феодальных образований, но она же не позволяет преувеличивать обособленность феодальных мирков и слабость объединяющих моментов. Общество чувствует себя некоторым целым, смутно сознает свое политическое единство. А церковь, несмотря на омирщение и феодализацию, на зависимость клира от крупных феодалов, на феодальные династии епископов и не менее феодальные нравы, не утратила самосознания. Епископ Орлеанский Арнульф обличал «чудовищ», в X в. сидевших на папском престоле, но и он, признавая единство церкви, не решался отвергнуть верховную юрисдикцию пап, и он стоял на почве Лжеисидора. Рядом с ним действовали такие сторонники папской идеи, как Фульберт Шартрский (1007—1029). Вновь создававшиеся монастыри строгого устава высвобождались от подчинения местному епископату, непосредственно связывая себя с Римом. А Рим устами самых ничтожных своих пап неутомимо повторял заявления о своих правах и своем верховенстве. Но за выступлениями предтечей галликанства уже скрывается сознание французскою церковью своего единства и государственной особности. Хранительница религиознонравственного начала, она умиряет феодальные распри и, покровительствуемая Капетингами, поддерживает и укрепляет их власть, пролагает ей путь в самые отдаленные и самые независимые фьефы. Вместе с королевскою властью и более реально, чем королевская власть, церковь воплощает идею зарождающегося национального единства. Конечно, образ France douce²⁰ еще смутен. В «Песне о Роланде» не найти определенных указаний на границы королевства. Диалектически страна повторяет феодальное дробление: язык распадается на множество наречий. Но резко отличающиеся друг от друга диалекты Севера (langue d'orl) и Юга (langue d'oc) сближаются не только общею романскою почвою, а и постепенностью переходов от одного к другому. Национальное чувство обособляет, объединяя норманнофранцузов, бретонцев, группы южан, но общенациональное и общегосударственное единство слабым светом уже озаряет волнующиеся очертания будущей Франции.

Для судеб Франции важно не столько слабое еще общенациональное чувство, сколько зарождение в ней государственного единства на вспаханной феодализмом почве. Национальное чувство сильнее в Италии. Здесь уже при Иоанне IX римский собор видит в короновании императором Арнульфа «unctionem illam barbaricam, per surreptionem exortam»²¹. В начале Х в. автор «Панегирика Беренгару» дает почувствовать национальный смысл деятельности своего героя, а господство немцев вызывает гневные возгласы. «Горе тебе, Рим! Сколько народов угнетает и топчет тебя! Король саксов тебя покорил; меч поразил твой народ, и сила твоя уничтожена. Их мешки наполнены твоим золотом, твоим серебром. Прежде ты была матерью, теперь — стала дочерью. То, чем владела ты, утрачено... На вершине твоего могущества торжествовала ты над народами, повергла в прах мир и раздавила земных царей... Теперь ты под властью саксов... Горе тебе, город Льва! Уже давно ты взят, но ныне король саксов осудил тебя на забвение». Для образованных людей сама имперская идея связывалась с великим прошлым Рима и античными традициями, воспринималась национально. Но если национальное итальянское чувство было и сильно, формы его выражения были безжизненными и немощными. Экономическое развитие включало Италию в средиземноморской торговый организм, пронизывало торговыми путями и, внутренно ее разделяя, соединяло отдельные центры с Востоком, Африкой, Испанией, Францией, преимущественно южной, и Германией. Торговля, выделяя класс крупных купцов, связывала свои опорные пункты и центры ограничивающегося узким местным рынком ремесла с чужеземными странами. Возникавший город замыкался в своем округе и препятствовал общеитальянскому единству столько же, сколько владения греков, норманнов и папское государство. Из развивавшихся местных единств трудно было вырасти общему. А боровшиеся за объединение Италии силы уравновешивали и взаимно ослабляли друг друга. Кроме того, идея национального единства слишком была сплетена с античными традициями и горделивыми воспоминаниями о великом прошлом Рима. Она естественно выливалась в форму имперской идеи, привлекавшей в Италию германских императоров и порождавшей итальянское движение в пользу империи, виднейшим представителем которого является Лиудпранд Кремонский. Богатое культурное наследие античности, греческие, норманнофранцузские и арабские влияния извне ложились на создание, бессильное еще слить их в новое целое, творчески его переработать и потому воспринимавшее их внешне, т. е. бесплодно. А этим ослаблялись творческие силы развития, с такой энергией созидавшие новую Францию.

Назад   Вперед