Латинское Владычество на Востоке.
Эпоха Никейской и Латинской империи

2. Никейская Империя (1204-1261).

Новые государства, образовавшиеся на византийской территории.

Четвертый крестовый поход, закончившийся взятием и разгромом Константинополя, привел к раздроблению Византийской империи и основанию в ее пределах целого ряда государств, частью франкских, частью греческих, из которых первые получили западноевропейское феодальное устройство. Франки образовали следующие государства: Латинскую, или Константинопольскую, империю, Фессалоникийское (Солунское) королевство, Ахайское княжество в Пелопоннесе (Морее) и Афино-Фиванское герцогство в Средней Греции; владычество Венеции простиралось на византийские острова Эгейского и Ионийского морей, на остров Крит и на целый ряд других прибрежных и внутренних пунктов. Наряду с латинскими феодальными владениями на территории распавшейся Восточной империи образовались три греческих самостоятельных центра: Никейская империя и Трапезундская империя в Малой Азии, и Эпирский деспотат в Северной Греции. Как известно, Балдуин, граф Фландрский, сделался императором Константинополя и властителем большей части Фракии; Бонифаций Монферратский — королем Фессалоники (Солуни), власть которого простиралась на Македонию и Фессалию; Гийом Шамплитт и после него Жоффруа Виллардуэн — князьями в Пелопоннесе (Морее) и Отто де ля Рош — герцогом Афин и Фив. В трех греческих государствах правили: в Никее (в Вифинии) — Феодор I Ласкарь, в Трапезунде — Алексей Комнин, и в Эпирском деспотате — Михаил I Ангел Комнин Дука. Не надо также забывать, что два соседних государства, а именно — Второе Болгарское царство в лице его государей Калояна и Иоанна-Асеня II и Румский, или Иконийский, султанат в Малой Азии, принимали в XIII веке деятельное участие, особенно Болгария, в сложной международной жизни после 1204 года.

Весь XIII век полон постоянными столкновениями и распрями между вышеназванными владениями в самых разнообразных сочетаниях: то греки боролись с пришлыми франками, турками и болгарами; то греки боролись с греками, внося и без того уже в расстроенную жизнь страны новые элементы разложения в виде национальной розни; то франки воевали с болгарами и т. д. Все эти военные столкновения сопровождались заключением также разнообразных и большей частью непродолжительных международных союзов и соглашений, которые легко заключались и так же легко разрывались.

В высшей степени важным являлся вопрос о том, где образуется центр политический, экономический, национальный, религиозный и культурный, около которого могла бы окрепнуть идея объединения и порядка. Основавшиеся на Востоке западные феодальные государства и купеческие фактории, где каждый преследовал свои личные интересы, содействовали при существовавшей тогда общей анархии дальнейшему разложению, не будучи в состоянии создать новых порядков, не имея силы справиться с полученным после четвертого похода наследством. "Все эти западноевропейские черезполосные владения на Востоке, действовали не созидающе, а разрушающе, и поэтому сами были разрушены. Восток же остался господином на Востоке."

Начало Никейской империи и Ласкариды.

В центре нашего изложения мы поставим историю Никейской империи, где образовалась и окрепла идея национального греческого объединения и воссоздания византийского государства, откуда вышел Михаил Палеолог, завладевший в 1261 году Константинополем и восстановивший, хотя и далеко не в прежних размерах, Византийскую империю. Одно время можно было думать, что задача восстановления греческой империи выпадет на долю другого греческого центра, а именно Эпирского деспотата; но, как мы увидим ниже, эпирские деспоты в силу целого ряда условий должны были отступить перед усилившимся значением Никеи и отказаться от руководящей роли на христианском Востоке. Третий греческий центр, Трапезундская империя, лежал слишком далеко в стороне, чтобы играть руководящую роль в деле объединения греков; поэтому история Трапезунда имеет свой специальный как политический, так и культурный и экономический интерес и заслуживает особого, самостоятельного рассмотрения.

Основателем Никейского государства, этой "империи в изгнании," был Феодор Ласкарь, родственный по жене своей Анне, дочери бывшего императора Алексея III, с фамилией Ангелов и через Алексея III с фамилией Комнинов. Происхождение Ласкаридов и название родного города Феодора неизвестны. При Алексее III он занимал определенное положение в армии и энергично сражался против крестоносцев. По всей видимости, константинопольское духовенство его расценивало как возможного императора Византии после бегства Алексея Дуки Мурзуфла и до момента взятия столицы крестоносцами. Однако в это время он бежал в Малую Азию. Там же нашли убежище от нашествия крестоносцев многочисленные представители византийской гражданской и военной знати, некоторые видные представители духовенства и известное число других беглецов, которые не желали быть под игом чужеземной власти. Последний греческий патриарх столицы Иоанн Каматир, однако, оставив столицу, направился в Болгарию и отказался приехать в Никею по приглашению Феодора.

Бежавший из Афин от латинян митрополит этого города Михаил Акоминат, рекомендуя в письме вниманию Феодора Ласкаря одного Эвбейца, между прочим замечает, что последний тайно уехал в Никею, предпочитая жизнь изгнанника во дворце греческого (ромейского) государства пребыванию на родине, угнетаемой чужеземцами; в этом же рекомендательном письме Михаил прибавляет, что если названный Эвбеец найдет приют в Никее, то это окажет сильное влияние на все население Греции, которое "будет смотреть на Феодора, как на единственного общего освободителя," т.е. всей Романии.

После смерти Феодора Ласкаря, правившего с 1204 по 1222 годы, царствовал его зять, муж дочери Ирины, Иоанн III Дука Ватац (1222-1254), самый талантливый и энергичный из никейских государей. После его смерти престолом владели сначала сын его Феодор II (1254-1258), а затем несовершеннолетний внук Иоанн IV (1258-1261). Последний был низложен Михаилом Палеологом, восстановителем Византийской империи.

Положение нового государства в Вифинии было в высшей степени опасно, так как с востока грозил ему сильный, занимавший всю внутреннюю часть Малой Азии Иконийский султанат сельджукидов, которому принадлежала также часть Средиземного побережья на юге и Черноморского на севере; а с запада теснила Никейское государство Латинская империя, поставившая себе одной из первых задач уничтожение только что народившейся Никейской державы. На долю Феодора Ласкаря, который первые два года правил с титулом не императора, а деспота, выпала сложная и тяжелая работа. Внутри страны господствовала анархия; в некоторых частях ее появились самостоятельные правители; Никея закрыла перед Феодором ворота.

Между тем, крестоносные латинские рыцари, утвердившись в Константинополе, решили в том же 1204 году завоевать Малую Азию. Их военные действия там развивались очень успешно. Малоазиатским грекам казалось, что все уже для них погибло. По словам Виллардуэна, "они весьма разжились и очень хорошо себя обеспечили, ибо жители страны перешли на их сторону и начали выплачивать свои ренты." В этот критический для молодого государства момент пришло неожиданное известие о том, что латинский император Балдуин взят в плен болгарами.

Известно, что с 1196 года на болгарском престоле сидел Иоанн, или Калоян, бывший еще во время Ангелов грозным врагом Византии. Основавшееся на Балканском полуострове Латинское государство чрезвычайно осложнило положение. Было совершенно ясно, что крестоносцы и болгары должны будут поставить вопрос о власти на Балканском полуострове. Отношения между ними стали сразу натянутыми, так как крестоносцы оскорбительно отнеслись к дружественным предложениям Калояна, намекнув ему о том, что он не может относиться к латинскому императору как равный к равному, а лишь как раб к господину, и предупредив его, что в противном случае крестоносцы силой оружия завоюют Болгарию и обратят его самого в прежнее рабское состояние.

Возбудив этим гнев болгарского царя, латиняне раздражали в то же время и греческое население Фракии и Македонии, осмеивая греческие церковные верования и обряды. Тайные сношения греков и болгар с царем Иоанном подготовили на Балканском полуострове восстание в пользу болгар. Можно предположить, что бывший патриарх Константинопольский Иоанн Каматир, который, как известно, жил в Болгарии, сыграл важную роль в подготовке византийско-болгарского союза. "Этот союз, — писал Ф. И. Успенский, — разрешил колебания Иоанна и определил план его будущих действий. Выступить защитником православия и греко-болгарской народности против католическо-латинского преобладания и вместе с тем принять на себя задачу оживления оскудевшего в Византии императора — стало с тех пор главнейшим мотивом предприятий Иоанна против крестоносцев." Болгарский царь стремился к короне византийского басилевса.

Вспыхнувшее на Балканском полуострове греко-болгарское восстание заставило крестоносцев оттянуть посланные в Малую Азию на борьбу с Феодором Ласкарем войска в Европу. В битве под Адрианополем (в апреле 1205 года) Иоанн, при помощи бывшей в его войске половецкой (куманской) конницы, нанес решительное поражение крестоносцам. В этом сражении пал цвет западного рыцарства, а сам император Балдуин был взят болгарами в плен. Какова была судьба пленного императора, до сих пор неизвестно; по всей вероятности, Балдуин, по приказанию болгарского царя, был так или иначе убит. За неимением известий о судьбе Балдуина, на время его отсутствия регентом Латинской империи был избран его брат Генрих. Более восьмисот лет до этого, в 378 г., другой римский император, Валент, был убит около Адрианополя в битве с готами.

Другой участник битвы, престарелый дож Энрико Дандоло, вынесший на себе тяжелое ночное отступление остатков разбитого войска, вскоре после этого удара умер и был погребен в храме Св. Софии. По распространенному преданию, прах его оставался там до взятия Константинополя турками, когда султан Мехмед приказал будто бы развеять прах венецианского героя по ветру.

Адрианопольское поражение поставило государство крестоносцев в отчаянное положение. Это было для Латинской империи ударом, подкосившим в самом начале всю ее будущность. По словам одного историка (Гельцера), "этим страшным днем окончилось франкское господство в Романии." Действительно, "участь Латинской империи в Константинополе некоторое время была вполне в руках болгарского царя."

В то же время адрианопольская битва имела первостепенное значение для Болгарского царства и Никейского государства. Казалось, что, пока греки Македонии и Фракии, не имея своего национального центра в Европе и не предчувствуя будущего значения в этом смысле Никеи, сочли возможным прийти к соглашению и к общим действиям с болгарами против латинян, то Калояну открывалась полная возможность выполнить широко намеченную им задачу, а именно: установить на месте пришлых и враждебных франков великое греко-славянское государство на Балканском полуострове с центром в Константинополе. Но, как пишет В. Г. Васильевский, "миродержавная императорская роль представителя греко-славянского мира не давалась славянским государям. Попытка Иоанна основать греко-болгарское царство на Балканском полуострове, со столицей в Константинополе, осталась в области мечтаний."

Между тем, антиисторическое греко-болгарское соглашение, давшее в результате адрианопольскую победу, быстро расстроилось, как только балканские греческие патриоты увидели в Никейском государстве возможного освободителя от латинских завоевателей и выразителя их национальных чаяний и надежд. На Балканском полуострове появилось ярко выраженное анти болгарское направление, против которого болгарский царь открыл беспощадную истребительную войну. По свидетельству источника, Иоанн мстил за те злодеяния, которые причинил болгарам император Василий II; если последний назывался Болгаробойцей (Булгароктонос), то Иоанн называл себя Ромеобойцей (Ромеоктонос). Греки прозвали его "Иваном-Собакой" (по-гречески Скилоиоанном), латинский император называет его в письме "великим опустошителем Греции" (magnus populator Graeciae).

"Здесь проявилась, — писал болгарский историк, — чисто болгарская национальная тенденция, которая направляла империалистическую политику царя Калояна против греческого элемента, заклятого врага болгарской национальной независимости, даже в момент союза с греческими городами Фракии против Латинской империи."

Кровавая кампания Иоанна во Фракию и Македонию окончилась для него роковым образом. При осаде Солуни (в 1207 году) он погиб насильственной смертью. Греческое предание говорит о нем как о враге православной церкви, пораженном чудесным образом десницею великомученика Димитрия Солунского. Предание об этом было внесено в сказания о чудесах великомученика, существующие на греческом языке, на славянском (в минеях митрополита Макария), а также и в русских хронографах. Итак, болгарский царь не сумел воспользоваться благоприятно сложившимися для него обстоятельствами после адрианопольской победы. В его лице, писал П. Ников, "сошел с исторической сцены один из крупнейших дипломатов, которых когда-либо давала Болгария."

Но адрианопольская битва, уничтожившая силу франкского господства в Константинополе, спасла от гибели Никейское государство и указала ему пути к новой жизни. Феодор Ласкарь, избавившись от опасности со стороны западного соседа, деятельно принялся за устроение своего государства. Прежде всего, когда Феодору удалось утвердиться в Никее, поднялся вопрос о провозглашении его императором вместо деспота.

Так как греческий константинопольский патриарх, удалившийся после франкского вторжения в Болгарию, отказался приехать в Никею, там был избран новый патриарх, Михаил Автореан. Избранный в 1208 г., он имел свою резиденцию в Никее и короновал Феодора императором в том же 1208 г. Это событие 1208 года имело для последующей истории Никейского государства крупное значение; Никея сделалась церковным центром империи. Наряду с потрясенной Латинской империей выросла вторая империя, объединившая постепенно довольно значительную территорию в Малой Азии и привлекшая, мало-помалу, к себе внимание и надежды европейских греков. Появление новой империи должно было обострить ее отношения к империи Константинопольской; две империи на развалинах единой Византийской империи ужиться мирно не могли. В договоре, заключенном около 1220 года между Феодором и венецианским представителем в Константинополе (подеста), мы находим официальный титул первого, признанный, очевидно, Венецией: "Teodorus, in Christo Deo fidelis Imperator et moderator Romeorum et semper augustus, Comnenus Lascarus."

Никея, сделавшаяся столицей новой империи, город, прославленный в летописях византийской истории благодаря двум созванным в нем Вселенским соборам, гордый защищавшими его в средние века и до наших дней прекрасно сохранившимися могучими стенами, занимал важное политическое положение на соединении пяти или шести дорог, на расстоянии около сорока английских миль от Константинополя. Незадолго до первого Крестового похода Никея попала во власть турок сельджуков; но крестоносцы, отняв город у них, должны были, к своему великому неудовольствию, возвратить его Алексею Комнину. Великолепные дворцы и многочисленные церкви и монастыри, теперь бесследно исчезнувшие, украшали средневековую Никею. Говоря о Никее и вспоминая Первый Вселенский собор, арабский путешественник XII века ал-Харави писал: "В церкви города можно видеть изображение Мессии и отцов, восседающих на своих местах (seats). Церковь эта является местом особого поклонения." Византийские и западные историки XIII в. отмечают исключительное богатство и процветание Никеи. Автор XIII в., Никифор Влеммид, говорил о Никее в одной из своих поэм: "Никея — город с широкими улицами, полный народу, с хорошими стенами, гордый от того, чем обладает, являясь наиболее ярким знаком императорского благоволения." Наконец, литература XIII-XIV веков сохранила нам два специальных панегирика Никее. Первый из них, принадлежащий перу одного из преемников Феодора I Ласкаря, императору Феодору II Ласкарю, между прочим в таких словах обращается к Никее: "Ты превзошла все города, так как ромейская держава, много раз поделенная и пораженная иностранными войсками, только в тебе одной основалась, утвердилась и укрепилась." Второй панегирик Никее написан был известным культурным и государственным деятелем Византии конца XIII и XIV века, дипломатом, политиком и администратором, богословом, астрономом, поэтом и художником Феодором Метохитом, имя которого всегда связывается в науке со знаменитыми, сохранившимися до нашего времени мозаиками константинопольского монастыря Хоры (теперь мечеть Кахриэ-Джами).

Из средневековых памятников в современном турецком городе Иснике (бывшей Никее) до первой мировой войны можно было отметить, помимо городских стен, скромную небольшую церковь Успения Пресвятой Девы, вероятно IX века, с интересными и важными для истории византийского искусства мозаиками. Однако во время первой мировой войны Никея попала под бомбежку и в городе не осталось ни одного целого дома. Церковь Вознесения особенно пострадала. Она была разрушена, и только западная арка свода и южная часть портика входа (narthex) сохранились. Другая известная церковь Никеи, собор Софии, также находится в удручающем состоянии.

До нас дошел интересный документ, который позволяет нам, до некоторой степени, познакомиться с представлением Феодора Ласкаря об императорской власти. Это так называемый "Силенциум" (Σελεντιον, σιλεντιον, silentium), κак в византийское время назывались публичные речи императоров, произносимые ими во дворце при наступлении Поста, в присутствии знатнейших лиц империи. Данный "Силенциум" рассматривается как тронная речь Феодора Ласкаря, произнесенная в 1208 г. сразу же после коронации. Речь написана его современником, хорошо известным историком Никитой Хониатом, который, после захвата Константинополя латинянами, нашел безопасное убежище в Никее. Из этой риторически написанной речи видно, что Феодор смотрел на свою власть, как на власть византийского басилевса, дарованную ему Богом. "Моя императорская власть была свыше поставлена, подобно отцу, над всей ромейской державой, хотя со временем она и стала уступать многим; десница Господа возложила на меня власть...," Бог за усердие даровал Феод ору "помазание Давида и такую же власть." Единство империи знаменует собою и единство церкви. "И да будет едино стадо и един пастырь," — читаем мы в конце "Силенция." Правда, это произведение не принадлежит самому императору; но оно, во всяком случае, отражает господствующее мнение лучших и образованных людей Никейского государства, — мнение, имевшее за собою полное историческое обоснование с тех пор, как Феодор Ласкарь, связанный родственными узами с Ангелами и Комнинами, сделался "ромейским василевсом" в Никее и почувствовал себя продолжателем государей Византийской империи.

Внешняя политика Ласкаридов и возрождение Византийской империи.

После поражения латинян под Адрианополем положение Феодора временно стало немного легче. Однако, преемник несчастного Балдуина на константинопольском троне, его брат Генрих, энергичный и талантливый вождь и правитель, оправившись несколько после неудачи с болгарами, снова открыл военные действия против Феодора, имея в виду присоединить к Латинской империи никейские владения. Никейский император не смог силой оружия остановить успехи латинян. Но болгарская опасность для латинян и сельджукская опасность для Феодора заставили их согласиться на перемирие, причем Феодор должен был срыть несколько крепостей.

Турки-сельджуки.

Война Феодора с сельджукским султаном, которому, как известно, принадлежала большая часть Малой Азии, имела большое значение для будущего молодой Никейской империи. Для турецкого Иконийского, или Румского, султаната появление нового государства в виде Никейской империи, конечно, было в высшей степени неприятно, так как ставило препятствие для дальнейшего продвижения турок на запад к побережью Эгейского моря. К этой главной основной причине обостренных отношений между двумя государствами присоединилось еще то обстоятельство, что тесть Феодора Ласкаря, Алексей III Ангел, бежал к султану и умолял его помочь вернуть утерянный трон. Султан воспользовался приездом Алексея и послал Феодору грозное требование о передаче ему трона, скрывая под этим предлогом свою действительную цель завладения всей Малой Азией. Открылись военные действия, разыгравшиеся преимущественно в Антиохии на р. Меандре, в Карии. Главной силой у Феодора был отряд храбрых западных наемников, которые в сражении с турками, несмотря на свою доблесть и причиненные туркам громадные потери, почти все остались на поле брани. Но Феодор Ласкарь своей личной храбростью поправил дело. В происшедшем столкновении султан был убит, может быть, даже самим императором. Современный событиям источник говорит, что "султан упал как с башни," то есть с лошади, на которой находился. В той же битве бывший император Алексей III, нашедший пристанище у турок, был взят в плен. Он был пострижен и окончил дни в одном из никейских монастырей.

Каких-либо крупных территориальных изменений в пользу Феодора после этой войны, по-видимому, не произошло. Но моральное значение победы христианского греческого императора Никеи над мусульманами было очень велико: она закрепила новое государство, воскресила прежние заветы Византийской империи борьбы с исламом и наполнила радостью и бодростью сердца греков не только малоазиатских, но и европейских, которые впервые после этого увидели в Никее возможный центр будущего объединения. Никита Акоминат написал в честь Феодора, по случаю этой победы, большое, напыщенное похвальное слово. Брат Никиты, Михаил Акоминат, бывший афинский митрополит, покинувший после 1204 года Афины и проводивший оставшуюся часть своей жизни на одном из островов у берегов Аттики, прислал оттуда Феодору, по случаю той же победы, поздравительное письмо, в котором высказывал пожелания, чтобы он приобрел себе трон Великого Константина в том месте, которое изначально избрал Господь, т.е. трон в Константинополе.

Латинская империя.

Но, если победой Феодора были обрадованы греки, то, как это ни странно, ей был доволен и Генрих, император латинский, боявшийся храбрых западных наемников Феодора, которые, как было отмечено выше, почти все погибли в борьбе с турками. Эта победа Феодора, по мнению Генриха, лишь ослабила никейского императора, о котором, как пишет источник, Генрих сказал: "Ласкарь побежден, а не победил." Генрих, конечно, ошибался, так как вскоре после войны Феодор снова имел в своем распоряжении значительное количество франков и хорошо вооруженных греков.

После победы над турками Феодор Ласкарь счел возможным открыть военные действия против Генриха, имея уже определенную цель при помощи значительного флота напасть на Константинополь. Весьма интересное письмо, которое Е. Герланд назвал манифестом, было написано Генрихом из Пергама в начале 1212 года и адресовано "всем своим друзьям, до которых [содержание] послания могло дойти" (universis amicis suis ad quos tenor presentium pervenerit). Это письмо свидетельствует о том, что Генрих рассматривал Феодора как весьма опасного противника. Он писал: "Первый и самый опасный враг — это Ласкарис, который владеет всей землей по ту сторону пролива св. Георгия до Турции и, провозгласив себя императором, он нам часто угрожал с той стороны... Ласкарис собрал большое количество судов, чтобы овладеть Константинополем. Вот почему город дрожит, в большом отчаянии, до такой степени, что многие из нашего народа, отчаявшись в нашем возвращении [из Малой Азии], планировали бежать за море. Большое количество других перешло на сторону Ласкариса, обещая ему помощь против нас... Все греки начали шептаться против нас и обещать Ласкарису поддержку, если он с оружием пойдет на Константинополь." Письмо завершается призывом к латинянам поддержать Генриха. "Для того, чтобы иметь полную победу и для того, чтобы обладать нашей империей, нам нужно большое количество латинян, которым мы могли бы дать землю, приобретаемую и уже приобретенную. Однако, как вы знаете, недостаточно приобрести землю, необходимо иметь людей, которые смогут ее удержать." Это письмо показывает, что Генрих был весьма встревожен враждебными действиями Феодора Ласкаря и, далее, что дух его новых подданных не был крепким.

Однако же эта первая попытка со стороны Никеи восстановить прежний центр Византии не удалась: Никейское государство было еще недостаточно для этого сильно и подготовлено. В начавшейся войне успех был на стороне Генриха, который довольно далеко проник внутрь Малой Азии. В недавно опубликованном письме, датируемом со всей очевидностью 1213 годом, Генрих дает краткое описание своей победы над греками, которые "с такой наглостью и оскорбительным насилием поднялись против Римской церкви, что считают всех ее сыновей, то есть преданных латинян, собаками и, вследствие презрения к нашей вере, в основном и называют собаками."

Заключенный между двумя императорами мир точно определил границы обоих государств в Малой Азии: северо-западная часть полуострова оставалась в руках Латинской империи, то есть, если не считать некоторых незначительных территориальных приращений внутри страны, малоазиатские владения латинян после этого соглашения немногим отличались от владений, выпавших им на долю по разделу 1204 года.

В 1216 году талантливый и энергичный Генрих умер в расцвете лет. Им восхищались даже греки, и византийский хронист XIV века говорил, что Генрих был "настоящим Аресом." Историки XX века также высоко оценивают его личность и деятельность. Е. Герланд заявлял: "Его учреждения дали основание, на котором далее развивалось франкское владычество в Греции." "Смерть Генриха, — писал А. Гарднер, — была, совершенно очевидно, несчастьем для латинян — возможно, также и для греков, — ибо его сильная, но умиротворяющая политика могла привести к успеху, в той мере, в какой это вообще было возможно в преодолении бреши между Востоком и Западом." Преемники его на константинопольском троне ни талантами, ни энергией не отличались.

В 1222 году основателя Никейской империи не стало. Феодор I Ласкарь создал эллинский центр в Малой Азии, объединил его и привлек к нему внимание европейских греков. Он заложил основание, на котором преемник его уже смог построить обширное здание. В своих хвалебных письмах к Феодору Ласкарю Михаил Акоминат писал: "Столица, выброшенная варварским наводнением из стен Византии на берега Азии в виде жалкого обломка, тобою принята, руководима и спасена... Тебе надо было бы вовеки называться новым строителем и населителем града Константина... Видя в тебе одном спасителя и общего освободителя и называя тебя таким, потерпевшие крушение во всеобщем потопе прибегают под твою державу как в тихую гавань... Никого из царей, царствовавших над Константинополем, не считаю равным тебе, разве из более новых — великого Василия Болгаробойцу, а из более древних — благородного Ираклия."

Иоанн III Дука Ватац (1222-1254).

После смерти Феодора I Ласкаря на никейский престол вступил зять его, муж его дочери Ирины, Иоанн III Дука Ватац (1222-1254). Хотя его предшественник и заложил некоторое основание для дальнейшего развития Никейского государства, тем не менее международное положение последнего было таково, что настоятельно требовало пребывания у власти решительного и энергичного правителя, каким и явился Иоанн Ватац.

В то время четыре державы оспаривали господство на Востоке: Никейская империя, Латинская империя, Эпирский деспотат и Болгарское царство Иоанна-Асеня II. Внешняя политика Иоанна Ватаца и заключалась, с одной стороны, в войнах, с другой стороны, в союзах то с одной, то с другой державой. К счастью для него, три его соперника на Балканском полуострове никогда не действовали все сообща и дружно, а вели между собой колеблющуюся политику ослабляющих их военных действий или скоропреходящих союзов. Иоанн Ватац прекрасно справился со сложной международной задачей.

Эпирский деспотат и Никейская империя.

Для дальнейшей судьбы Никейской империи в высшей степени была важна история Эпирского деспотата, т.е. второго греческого центра, около которого при известном развитии событий могли сплотиться интересы западных греческих патриотов и откуда могло произойти воссоздание Византийской империи, помимо Никеи. Между этими двумя греческими государствами, не шедшими на взаимные добровольные уступки, в видах общей цели эллинского объединения, неминуемо должна была открыться борьба за будущее восстановление Византии.

Основателем Эпирского деспотата в 1204 году, как известно, был Михаил I Ангел. Фамилия эпирских Ангелов находилась в некотором родстве по восходящей линии с фамилиями Комнинов и Дуков, и поэтому имена государей Эпира нередко сопровождаются сложным династическим названием "Ангелов-Комнинов-Дуков." Первоначально владения эпирского деспота простирались от Диррахия на севере до Коринфского залива на юге, т.е. занимали территорию древнего Эпира, Акарнании и Этолии. Столицей нового государства сделался город Арта.

При изложении событий Эпира XIII века надо иметь в виду, что история деспотата еще недостаточно разработана и далеко не все источники известны; в силу чего многое остается до сих пор спорным и неясным. Много света пролили на историю деспотата изданные в конце XIX века В. Г. Васильевским письма Иоанна Апокавка, митрополита Навпактского (Лепанто).

По характеру внутреннего управления деспотат не отличался от приемов до 1204 года, когда его территория представляла собой провинцию Византийского государства; изменилось лишь название формы правления, а народ продолжал жить на основах византийской администрации. Будучи со всех сторон окружен латинскими и славянскими государствами, на востоке феодальным Фессалоникийским королевством, на северо-востоке Болгарским царством и на западе владениями Венеции, угрожавшей морскому побережью Эпира, деспотат должен был пойти по пути создания крепкой военной силы, которая могла, в случае необходимости, дать отпор внешнему врагу. Немалым подспорьем в последнем случае служила для деспотата также горная, малодоступная природа местности. Деспот Михаил I смотрел на себя как на совершенно независимого государя и отнюдь не признавал какого-либо главенства Феодора Ласкаря Никейского. Церковь в деспотате также управлялась самостоятельно, и Михаил I сделал распоряжение, чтобы местные митрополиты приступили к рукоположению епископов.

Первоначальной задачей эпирского деспота было сохранение в западных областях Греции эллинизма от поглощения его соседними франками и болгарами. Более широкие задачи, которые вывели деспотат далеко за тесные пределы интересов государства, появились и развились позднее.

В правление Феодора Ласкаря у Никеи не было, по-видимому, серьезных столкновений с деспотатом. Со вступлением на престол Иоанна Ватаца обстоятельства изменились. В это время на эпирском престоле сидел уже брат Михаила Феодор, с именем которого связывается представление о расширении пределов его государства за счет латинян и болгар.

Новый деспот Феодор Ангел пребывал при жизни брата при дворе никейского государя. Когда Михаил I обратился к Феодору Ласкарю с просьбой отпустить брата в Эпир для помощи деспоту в управлении государством, то никейский император исполнил просьбу Михаила, взяв предварительно с Феодора Эпирского клятву в верности ему, как императору, и его никейским преемникам. Опасения Феодора Ласкаря оказались обоснованными: когда Феодор Ангел сделался эпирским государем, то он, нисколько не считаясь с данной никейскому императору клятвой, открыл, когда счел нужным, военные действия против Никеи.

Первое, чем прославился Феодор Ангел, это был захват им в плен латинского императора Петра Куртене, графа Оксеррского. После смерти талантливого и энергичного Генриха в 1216 г. бароны избрали в императоры его зятя Петра Куртене, женатого на Иоланте, сестре Балдуина и Генриха. В момент избрания Петр с супругой находился во Франции. Получив известие об избрании, они двинулись в Константинополь через Рим, где папа Гонорий III короновал Петра императорской короной, но не в храме св. Петра, а в церкви San Lorenzo Fuori le Mura, желая этим показать, что империя Романии на Востоке была отлична от Римской империи на Западе, — отличие, которое могло быть несколько забыто, если бы коронация восточного императора имела место в соборе св. Петра, где, начиная с Карла Великого и Оттона I, короновались западные императоры. Отправив из Италии свою супругу Иоланту морем в Константинополь, сам Петр с войском, переехав Адриатическое море, высадился у Диррахия, надеясь сухим путем добраться до столицы. Но Феодор Ангел, устроив ему засаду в горных теснинах, разбил и взял в плен большую часть войска Петра. Сам император, по одним источникам, пал в битве, по другим, был схвачен и умер в греческом плену. Этот, по словам В. Г. Васильевского, "подвиг Феодора совершенно в греческом византийском вкусе" произвел особенно сильное впечатление на Западе, где хронисты в самых мрачных чертах рисуют дикость и жестокость Феодора. Судьба Петра Куртене в греческом плену покрыта, подобно судьбе первого латинского императора Балдуина, погибшего, как известно, в болгарском плену, некоторой таинственностью; по всей вероятности, Петр умер в темнице. Между тем, вдова Петра, Иоланта, прибыв в Константинополь, в течение двух лет до своей смерти (1217-1219) управляла государством. Ей наследовал ее сын Роберт (1220-1228). Смерть Петра Куртене должна быть оценена как первый натиск Эпирского деспотата, т.е. западного эллинского начала против пришлого на Балканский полуостров элемента латинского.

На этом антилатинская политика Феодора Ангела не закончилась. Вскоре возник вопрос о королевстве Фессалоникийском (Солунском), королем которого был, как известно, с 1204 г. Бонифаций Монферратский, убитый, однако, в стычке с болгарами уже три года спустя. После этого в королевстве начались смуты и раздоры. Пока был жив энергичный латинский император Генрих, он мог еще оберегать Солунь от двух ее наиболее грозных врагов, Болгарии и Эпира. Но после смерти Генриха и нового латинского императора Петра Куртене королевство Фессалоникийское было не в состоянии противиться наступательным действиям Феодора Эпирского.

Последний, начав войну против соседнего латинского королевства, одержал победу и без большого труда овладел в 1222 году Солунью, вторым городом бывшей Византийской империи, столицей королевства и первым леном Константинопольской латинской империи. "Таким образом, всего лишь после восемнадцати лет существования эфемерное ломбардское королевство бесславно пало — первое из созданий четвертого Крестового похода." Овладев Солунью и распространив свои владения от Адриатического моря до Эгейского, Феодор счел себя вправе короноваться императорским венцом, а именно сделаться императором ромеев, т.е., другими словами, не признать этого титула за Иоанном Ватацем, перед этим (1222 г.) вступившим на никейский трон. С точки зрения Феодора Эпирского, он, как представитель славных фамилий Ангелов, Комнинов и Дуков, имел полное преимущество перед Иоанном Ватацем, человеком не очень знатного происхождения, попавшим на престол только потому, что он приходился зятем покойному Феодору Ласкарю.

Поднимался вопрос, кто будет короновать Феодора в Солуни. Солунский митрополит уклонился от этого, не желая нарушать прав жившего тогда в Никее Константинопольского патриарха, венчавшего на царство Иоанна Ватаца. Тогда другой иерарх, не связанный отношениями с православным патриархом в Никее, а именно — автокефальный (независимый) архиепископ города Охриды (Ахриды) и "всей Болгарии" Димитрий Хоматин, сочинения которого, особенно письма, имеют большой интерес для истории данной эпохи, венчал и миропомазал Феодора на царство, и последний, по словам источника, "облекся в порфиру и стал носить красные башмаки," что являлось одним из отличительных признаков византийского басилевса. Из одного письма только что названного Димитрия Хоматина мы узнаем, что венчание Феодора Эпирского на царство и его миропомазание происходило "с общего совета находившихся на западе (т.е. в пределах солунско-эпирского государства) членов синклита, духовного сословия и всего многочисленного воинства." Другой дошедший до нас документ свидетельствует, что венчание на царство и миропомазание было совершено с согласия всех епископов, живших "в этой западной части." Наконец, сам Феодор подписывал свои грамоты (хрисовулы) полным титулом византийского государя: "Феодор во Христе Боге басилевс и автократор (самодержец) ромеев, Дука."

Много интересного и нового по данному вопросу сообщает нам драгоценный сборник писем вышеупомянутого навпактского митрополита Иоанна Апокавка. Из его переписки, как пишет В. Г. Васильевский, "мы в первый раз узнаем, какое живое участие в эпирском движении принимало греческое духовенство и в особенности греческие епископы. Провозглашение Феодора Ангела Эпирского императором ромеев понималось весьма серьезно; Солунь, которая перешла в его руки, противопоставлялась Никее; ему прямо указывали на Константинополь как на ближайшую цель его честолюбия и верную его добычу; говорили, думали и писали, что ему предстоит войти в Святую Софию и занять здесь место православных римских императоров, на котором беззаконно восседали пришлые латиняне. Осуществление таких мечтаний вовсе не лежало вне пределов возможного; овладеть Константинополем из Солуни было даже легче, чем из Никеи."

Провозглашение Феодора солунским императором и помазание его на царство архиепископом Димитрием Хоматином должно было повлечь за собой политический разрыв между Солунью и Никеей и церковный разрыв между западными греческими иерархами и никейской патриархией, именовавшей себя патриархией Константинопольской.

В течение довольно продолжительного времени после падения латинского Солунского королевства некоторые западноевропейские принцы, родственные Монферратской фамилии, продолжали на Западе носить пустой титул Солунского короля. Это были так называемые "титулярные" Солунские короли, подобно тому, как после падения Латинской империи в 1261 году в Западной Европе будут "титулярные" Латинские императоры.

Таким образом, с 1222 г., когда была провозглашена Фессалоникийская империя, в своем основании отрицавшая империю Никейскую, на христианском Востоке появились три империи: две греческих, Фессалоникийская и Никейская, и Латинская империя в Константинополе, с каждым годом слабевшая. Дальнейшая история XIII века развивалась в зависимости от взаимных отношений этих империй, в судьбы которых, в виде решающего фактора, вмешалось Болгарское царство Иоанна-Асеня II.

Фессалоника и Никея.

У двух греческих императоров, Иоанна Ватаца и Феодора Ангела, был один общий враг — константинопольский император. Но сговориться между собою относительно этого общего врага греческие государи не могли, так как каждый из них всеми силами стремился завладеть Константинополем для себя. Лишь один из двух мог быть, в их представлении, восстановителем Византийской державы. Поэтому им приходилось каждому в отдельности бороться с Латинской империей, чтобы, в конце концов, столкнуться друг с другом.

Вести об усилении Никеи и Эпира доходили до Западной Европы и вызывали тревогу за будущую судьбу Латинской империи. В своем письме (от мая 1224 г) к французской королеве Бланке, матери Людовика IX, папа Гонорий III, вспоминая о сильной империи Романии и о том, что "там недавно создана была как бы новая Франция," предупреждает королеву, что "сила французов (на Востоке) уменьшилась и уменьшается, в то время как противники против них серьезно крепнут, так что, если императору не будет оказана быстрая помощь, то можно опасаться, что латинянам будет угрожать непоправимый ущерб как в людях, так и в средствах." Затем в письме следует просьба к французскому королю помочь латинскому императору.

Иоанн Ватац вскоре по вступлении на престол открыл успешные военные действия против латинян в Малой Азии, затем при помощи флота, который уже был у никейского государя, захватил ряд островов Архипелага, например, Хиос, Лесбос, Самос и некоторые другие, а затем, получив от жителей Адрианополя просьбу прийти к ним и освободить их от латинского ига, перенес военные действия в Европу: он послал под Адрианополь войско, которое, по-видимому, без боя и заняло этот важный пункт. Для Иоанна Ватаца обладание Адрианополем являлось преддверием для овладения Константинополем. Один из соперников, казалось, был недалеко от заветной цели.

В то же время Феодор Ангел, выступив из Солуни на восток, завоевал большую часть Фракии и, подойдя в 1225 году к Адрианополю, заставил удалиться оттуда стоявших там военачальников и войско Иоанна Ватаца. Для планов последнего оставление Адрианополя являлось крупной неудачей. Между тем Феодор, захватив еще некоторые пункты, дошел со своим войском до самых стен Константинополя. Латиняне переживали критические моменты. Император Солунский почти уже был фактически восстановителем Византийской империи. Владения его простирались от Адриатического моря почти до Черного моря.

Но Феодор должен был отказаться от дальнейших успехов в борьбе против латинян, так как ему самому стала грозить суровая опасность с севера в лице Иоанна-Асеня II Болгарского, также имевшего виды на Константинополь.

Роль Болгарии на христианском Востоке при царе Иоанне-Асене II.

Иоанн-Асень II (1218-1241), сын Иоанна-Асеня I, величайший из Асеновичей, "не будучи сам вовсе завоевателем, — по словам известного историка Иречека, — расширил границы своего царства, принятого им в расстроенном виде, до таких размеров, каких оно не имело уже несколько веков и до каких оно и позднее не доходило уже никогда." Религиозно терпимый, образованный и милостивый, он оставил по себе хорошую память не только среди болгар, но и греков. Греческий историк XIII века Георгий Акрополит писал о нем: "Все считали его тогда удивительным и счастливым, ибо он не прибегал к мечу в отношении своих подданных и не запятнал себя убийствами ромеев, подобно предшествовавшим ему болгарским государям. Поэтому он был любим не только болгарами, но и ромеями и другими народами."

Для истории Византии Иоанн-Асень II очень важен, как носитель идеи Велико-болгарского царства, которое должно было, казалось, объединить все православное население Балканского полуострова и получить свою столицу в Царьграде. Само собой разумеется, что подобные планы шли вразрез с насущными интересами обеих греческих империй и должны были повлечь за собой враждебные столкновения. Сама судьба, казалось, облегчала болгарскому царю осуществление его планов.

После смерти Латинского императора Роберта (1228 г.) на престол должен был вступить малолетний брат его Балдуин. Поднялся вопрос о регентстве. Некоторые предлагали в регенты Иоанна-Асеня, состоявшего в некотором родстве с Балдуином; причем для укрепления связи предположили устроить помолвку Балдуина с несовершеннолетней дочерью Асеня. Последний, учтя все выгоды предлагаемого соглашения и питая надежду на бескровный захват Константинополя, согласился на предложение и дал обещание освободить для Балдуина земли, занятые врагами, т.е. в данном случае, главным образом, Феодором Эпирским. Однако, латинские рыцари и представители духовенства упорно восстали против кандидатуры смертельного врага Латинской империи и настояли на том, чтобы регентом государства был избран француз, "титулярный" король Иерусалимский, пребывавший в то время в Западной Европе, восьмидесятилетний Иоанн Вриенский. Таким образом, первая возможность для Асеня овладеть Константинополем окончилась неудачей.

Как известно, после взятия Адрианополя главную роль на Балканском полуострове играл Феодор Эпирский, император Солунский, который вступил в союз с болгарским Асенем. Но союзные их отношения продолжались недолго. История с регентством Иоанна-Асеня в Константинополе вызвала в Феодоре сильные подозрения. Нарушив вероломно союзный договор, он открыл военные действия против болгар. Решительная битва произошла в 1230 году при местечке Клокотнице (теперь Семидже), между Адрианополем и Филиппополем, и окончилась полной победой Иоанна-Асеня, которому оказала существенную помощь половецкая конница. Сам Феодор Ангел попал в плен. Будучи сначала милостиво принят Асенем, он впоследствии затеял против него какую-то интригу, за что и был ослеплен.

Клокотницкое сражение 1230 года является одним из поворотных пунктов в истории христианского Востока XIII века. Оно разрушило Западную греческую империю, западный греческий центр, который, казалось, был уже близок к тому, чтобы стать восстановителем Византийской империи. Кратковременная Западная империя (1223-1230), можно сказать, прекратила свое существование, и брат взятого в плен Феодора Ангела Мануил правил после этого в Солуни, как полагают некоторые историки, с титулом уже не императора, а деспота. Но вряд ли это так: он продолжал подписывать свои грамоты красными чернилами, что было присуще царской чести, и назывался в документах царем. В дальнейшей истории XIII века Солунь и Эпир, распавшиеся на два отдельных владения, уже роли не играют. С этих пор борьба за Константинополь велась не между тремя соперниками, а двумя: Иоанном Ватацем и Иоанном-Асенем.

Болгарскому царю после победы над Феодором Эпирским достался без боя Адрианополь и почти вся Македония и Албания до Диррахия (Драча). В руках греков оставались Солунь, Фессалия и Эпир.

До нас дошла надпись на белой мраморной колонне в тырновской церкви Сорока Мучеников, где болгарский царь говорит о результатах своей победы в таких хвалебных выражениях: "Я, Иоанн-Асень, во Христе Боге верный царь и самодержец болгарам, сын старого Асеня царя... вышел на брань в Романию и разбил греческое войско, и самого царя, господина Феодора Комнина, взял со всеми его боярами, и перенял все земли от Адрианополя до Драча, греческую, а также албанскую и сербскую. Только города окрест Царьграда и самый Царьград держали латины (фрузи, франки), но и те подчинились руке моего величества, потому что иного царя, кроме меня, не имели, и только благодаря мне они продолжали свое существование." Из относящейся к этому же времени грамоты Асеня дубровницким купцам о свободе их торговли во владениях царя видно, что вся прежняя европейская Турция (кроме Константинополя), почти вся Сербия и вся Болгария входили в сферу влияния Асеня.

Греко-болгарский союз.

После этого Иоанн-Асень, раздраженный неудачным решением вопроса о его регентстве в Константинополе, стал во главе созданного им союза православных государей Востока, т.е. его самого, Иоанна Ватаца Никейского и Мануила Солунского, направленного против латинян. Нельзя не видеть в образовании этого союза опасного шага для интересов болгар на полуострове. Этим самым, по правильному суждению В. Г. Васильевского, Асень, душа коалиции, "содействовал сближению Мануила Солунского с Никейским императором, европейских греков с малоазиатскими, открывал пути влиянию Никейского помазанника в прежней Западной империи и даже в своих собственных владениях. Восстановление православной Восточной империи отчасти решено было этим сближением." Важным результатом этого союзного соглашения для внутренней истории Болгарии было признание там автокефального болгарского патриаршества, что было сделано с согласия никейского и других восточных патриархов.

Столица попала снова в очень опасное положение, будучи со всех сторон окружена врагами, что понимали современники. В цели наступательного союза против латинян входило полное уничтожение латинского господства, изгнание латинян из Царьграда и раздел их владений между союзниками. Солунь, собственно говоря, во внимание не принималась. Войска Асеня и Ватаца с суши и моря осадили в 1235 году Константинополь, но, не добившись решительных результатов, должны были удалиться. Встревоженный папа Григорий IX, в письме своем с призывом о помощи Константинопольскому императору, сообщал о том, что "Ватац и Асень, схизматики, недавно заключившие между собой союз нечестия, напали с многочисленным греческим ополчением на землю дражайшего во Христе сына нашего, императора Константинопольского." Доведенный до отчаяния император Балдуин II, покинув Константинополь, объезжал Западную Европу, умоляя ее правителей помочь империи.

На этот раз Константинополь уцелел. Одной из причин, остановивших успехи православного союза, было охлаждение к нему самого Иоанна-Асеня, который понимал, что в лице Никейского императора он имел более опасного врага, чем в отжившей и ослабевшей Латинской империи. Поэтому болгарский царь быстро изменил свою политику, выступив уже защитником Латинского императора. Одновременно он сделал шаги к сближению с папским престолом, заявляя о своей преданности католической церкви и прося прислать для переговоров легата. Таким образом распался кратковременный греко-болгарский союз тридцатых годов XIII века.

Союз Иоанна Ватаца с Фридрихом II Гогенштауфеном.

С именем Иоанна Ватаца связывается вопрос об интересном сближении двух далеких друг от друга государей, Никейского императора и императора Западного Фридриха II Гогенштауфена.

Фридрих II, самый замечательный из всех германских государей средневековья, соединял под своей властью Германию и Сицилийское королевство, которое, как известно, в лице императора Генриха VI грозило в конце XII века смертельной опасностью Византии. Проведший детские и юные годы под южным небом Сицилии в Палермо, где жили греки, позднее арабы и за ними норманны; прекрасно говоривший по-итальянски, по-гречески, по-арабски и, вероятно, по крайней мере в юные годы, плохо говоривший по-немецки; относившийся к религиозным вопросам гораздо спокойнее, чем его современники; увлекавшийся под влиянием восточных ученых, арабов и евреев, которых бывало много при сицилийском дворе Фридриха, науками естественными и философскими; основавший университет в Неаполе и покровительствовавший знаменитой в средние века медицинской школе в Салерно, — Фридрих II умом и образованием далеко превосходил современников, и последние далеко не всегда его понимали. Время Фридриха II можно назвать "прологом к Ренессансу." В середине XIX века французский историк писал, что Фридрих II "дал толчок Возрождению, которое подготовило падение средних веков и приход нового времени (des temps modernes)." Это был "человек созидательного и смелого гения." Несколько лет назад один немецкий историк писал о нем: "В своей универсальности он был настоящим гением эпохи Возрождения на императорском троне и одновременно гениальным императором." Объект постоянного интереса историков, император Фридрих во многих отношениях представляет собой не разрешенную до конца загадку.

Унаследовав вместе с тем представление об императорской власти как о неограниченной, дарованной Богом власти римских императоров, которой принадлежит верховная власть над миром, Фридрих II явился заклятым врагом папства с его учением о превосходстве папской власти над властью государей. Борьба пап с Фридрихом II была упорная; трижды император подвергался папскому отлучению и умер, измученный и изнуренный этой напряженной борьбой, в которой папы, отбросив какие-либо духовные цели, мстили лишь своим личным врагам, этому "змеиному отродью" Гогенштауфенов, которое они стремились уничтожить.

В такой натуре, какою была натура Фридриха II, политические планы и интересы господствовали над интересами церковными. Враждебное отношение к папству у Фридриха распространялось и на все то, что поддерживалось папством. В последнем случае для нас важна Латинская империя на Востоке, в которой папство видело одно из средств для церковной унии между западной и восточной церквами. Уже в этом сошлись интересы Фридриха и Иоанна Ватаца. Если Фридрих относился враждебно к Латинской империи потому, что видел в ней один из элементов папской силы и влияния, то Иоанн Ватац видел в папе церковного противника, который не хотел признавать константинопольского, находившегося в Никее православного патриаршества и являлся крупным препятствием для достижения намеченной им цели обладания Константинополем. Начало сношений двух императоров относится к концу тридцатых годов XIII века. Фридрих не побоялся заключить "союз с греками, смертельными врагами как папства, так и Латинской империи."

Но надо сказать, что первые дипломатические сношения греков с Фридрихом были раньше этого, а именно: Феодор Ангел Эпирский вел с ним дружескую переписку и получал даже от Западного императора из Южной Италии материальную помощь, за что папа Григорий IX, заодно с Фридрихом, предал отлучению и анафеме эпирского деспота. Из этого явствует, что для тех или других политических комбинаций Фридриха религия, будет ли то православная или католическая, значения не имела.

При общем враждебном отношении к папству Фридрих и Иоанн Ватац преследовали различные цели. Первый добивался отказа пап от притязаний на светскую власть; второй желал, при помощи известных компромиссов, чтобы Запад признал восточную церковь и чтобы этим самым латинское патриаршество в Константинополе теряло свой смысл. После этого Иоанн Ватац мог надеяться, что Латинская империя исчезнет сама собой. Папа также по-разному относился к двум неожиданным союзникам. Во Фридрихе он видел непокорного сына церкви, посягавшего на неотъемлемые, с папской точки зрения, прерогативы власти "викариев Христа" и наследников св. Петра. Иоанн же Ватац в глазах папы был схизматик, который являлся препоной для достижения заветной мечты папства, т.е. для воссоединения церквей. В своих взаимных отношениях Фридрих II обещал Ватацу очистить Константинополь от латинян и возвратить его законному государю; в свою очередь, Никейский император обязывался признать себя вассалом Западного императора и восстановить единение между обеими церквами. Конечно, трудно сказать, насколько эти обещания были искренни.

Отношения между Фридрихом и Иоанном Ватацем были настолько тесными, что уже в конце тридцатых годов греческие войска сражались в Италии в войске Фридриха. Еще теснее стали отношения двух антипапских государей после смерти первой супруги Иоанна Ватаца Ирины, дочери Феодора I Ласкаря, когда вдовый император, "не вынести одиночества," по словам источника, женился на дочери Фридриха II Констанции, переменившей, вероятно, свое католическое имя при переходе в православие на имя Анны. Существует длинная поэма, написанная Николаем Ириником по случаю брачных торжеств в Никее. Первые две строчки этой поэмы таковы:

"Вокруг приятного кипариса нежно обвивается плющ.

Императрица — это кипарис, мой император — это плющ."

Констанция-Анна пережила мужа на много лет. Она окончила свою жизнь, полную превратностей и приключений, в испанском городе Валенсия, где в маленькой церкви св. Иоанна Странноприимца (St. John-of-the-Hospital) до наших дней сохранилась могила никейской василиссы. На ней следующая эпитафия — "Здесь покоится Констанция, августейшая императрица Греции."

Церковные взгляды Фридриха II, позволяющие некоторым ученым сравнивать его с английским королем, при котором началась Реформация в Англии, с Генрихом VIII, находят отражение в его переписке с Иоанном Ватацем. В одном из писем Фридрих, отметив, что он движим не только своим личным расположением к Ватацу, но и своим общим стремлением поддержать принципы монархического управления, писал следующее: "Все мы, земные короли и князья, особенно же ревнители православной (orthodoxe) религии и веры, питаем вражду к епископам и внутреннюю оппозицию к главным представителям церкви." Затем, выставив упрек западному духовенству за его злоупотребления свободой и привилегиями, император восклицал: "О, счастливая Азия! О, счастливые государства Востока! Они не боятся оружия подданных и не страшатся вмешательства пап." Несмотря на официальную принадлежность к католической вере, Фридрих замечательно хорошо относился к восточному православию; в одном письме его, дошедшем до нас как на греческом, так и на латинском языке к тому же Ватацу, мы находим такое место: "Как! Этот так называемый великий архиерей (т.е. папа; в лат. тексте sacerdotum princeps, по-гречески άρχιερεύς), εжедневно предающий отлучению перед лицом всех твое величество по имени и всех подвластных тебе ромеев (в лат. тексте graecos), бесстыдно называющий еретиками православнейших ромеев, от которых христианская вера дошла до крайних пределов вселенной...." В другом письме к эпирскому деспоту Фридрих писал: "Мы желаем защищать не только наше право, но и право наших дружественных и любимых соседей, которых чистая и истинная любовь во Христе соединила воедино, особенно же греков, наших близких и друзей... (Папа называет) благочестивейших и правовернейших греков нечестивейшими и еретиками."

Дружественные отношения между Фридрихом и Ватацем продолжались до самой смерти первого, хотя в последние годы Фридрих был обеспокоен завязавшимися сношениями между Никеей и Римом и обменом между ними посольствами, по поводу чего в письме своем к Ватацу порицал "отеческим образом поведение сына," который "без отцовского совета пожелал отправить посла к папе." Не без некоторой иронии пишет далее Фридрих: "Мы не желаем ничего делать или предпринимать без твоего совета" в делах Востока, "так как эти соседние с тобой страны более известны твоему величеству, чем нам." Фридрих предупреждает Ватаца, что римские епископы "не архиереи Христа, но хищные волки, дикие звери, пожирающие народ Христа." После смерти Фридриха II и особенно после того, как Манфред, побочный сын его, сделался сицилийским королем, отношения изменились, и он, как будет отмечено ниже, выступил уже в виде врага Никейской империи. Одним словом, уже после смерти Иоанна Ватаца в 1254 г., "союз, о котором мечтал Фридрих II, был лишь воспоминанием."

Нельзя сказать, чтобы союз между двумя императорами дал какие-либо важные результаты; но тем не менее нельзя и не отметить того, что Иоанн Ватац, чувствуя дружественную поддержку Западного императора, должен был иметь более твердую надежду на конечный успех его политики, т.е. на овладение Константинополем.

Монгольское вторжение и союз правителей Малой Азии

против монголов.

В тридцатых и сороковых годах XIII в. с востока появилась грозная опасность от нашествия монголов, а именно татар (в византийских источниках "тахары, татары, атары"). В то время как орда Батыя ринулась в пределы современной европейской России и в своем опустошительном, безудержном натиске в 1240 г. овладела Киевом, перешла Карпаты и лишь из Чехии должна была повернуть обратно в русские степи, другая монгольская орда, двинувшаяся в более южном направлении, покорила всю Армению с Эрзерумом и вторглась в области Малой Азии, угрожая пределам Румского, или Иконийского, султаната сельджуков и слабым владениям Трапезундской империи. На фоне общей опасности со стороны монголов можно отметить союз трех малоазиатских держав: султаната, Никейской и Трапезундской империй. Сельджуки и трапезундские отряды были разбиты монголами, после чего Румский султанат вынужден был откупиться уплатой дани и ежегодной доставкой лошадей, охотничьих собак и пр., а император Трапезундский, видя полную невозможность бороться с монголами, поспешил примириться с ними и, на условии платежа ежегодной дани, превратился в монгольского вассала. К счастью для сельджуков и Иоанна Ватаца, монголы занялись другими военными предприятиями и приостановили временно свой натиск на запад, что дало возможность Никейскому императору предпринять решительные действия на Балканском полуострове.

Из примера приведенного союза видно, что союзы христиан с неверными не смущали и в XIII веке участников: Никейский и Трапезундский православные императоры ввиду общей опасности сблизились с мусульманским Иконийским султаном.

В связи с монгольским вторжением, можно отметить две истории, рассказанные западным историком XIII века Матфеем Парижским. Эти истории отражают некоторые слухи, циркулировавшие в то время в Европе. В обоих случаях Матфей рассказывает о том, что в 1248 г. двое монгольских посланников были посланы к папскому двору и сердечно приняты Иннокентием IV, который, подобно многим другим членам католической церкви, надеялся обратить монголов в христианство. Однако в первой истории он говорит также следующее. Многие предполагали, что письмо монгольского хана к папе содержало предложение начать войну против Иоанна Ватаца (Battacium), "грека, зятя Фридриха, схизматика, непокорного сына папской курии. Это предложение, как казалось, не было неприятным папе." В своей Historia Anglorum Матфей пишет, что папа велел передать монгольским посланникам для монгольского хана, что если он примет христианство, он должен идти со всеми своими силами против Иоанна Ватаца "грека, зятя Фридриха, схизматика и мятежника, против папы и императора Балдуина и после того — против самого Фридриха, который сам поднялся против Римской курии." Однако монгольские посланники, не желая "подогревать взаимную ненависть христиан," отвечали через переводчиков, что у них нет полномочий предлагать своему повелителю такие условия и что они опасаются, как бы он, услышав такие новости, не разгневался бы.

Конечно, ни одна из этих историй, особенно вторая, которая отражает европейские слухи XIII века, не имеет исторической ценности и их нельзя рассматривать как исторический факт, как поступал В. Миллер. Имея в виду вторую версию, он писал: "Дав Святому Отцу этот урок в христианстве, неверные вернулись в свою дикую страну." Однако весьма важно подчеркнуть тот факт, что политическая сила и значимость Иоанна Ватаца была широко известна и играла существенную роль, по меньшей мере во мнении западноевропейских авторов в вопросе переговоров папы и монгольских послов. Послы были приняты с большим уважением и вниманием Иннокентием IV, который писал "их знаменитому царю и знати, и всем принцам и баронам "татарской армии" длинное письмо, в котором он побуждал их принять христианскую веру." Имя Иоанна Ватаца в этом папском послании, конечно, не упомянуто. Между тем, Иоанн Ватац, избавленный от опасности монгольского вторжения с востока, обратил внимание на Балканский полуостров и достиг блестящих результатов.

Значение внешней политики Иоанна Ватаца.

Со смертью Иоанна-Асеня II в 1241 г. миновала блестящая пора Второго Болгарского царства, и его слабые преемники не могли удержать завоеваний Асеня. Со смертью последнего рушилась вторая попытка со стороны болгар основать на Балканском полуострове великое греко-славянское государство с центром в Константинополе. Ни Симеону в X веке, ни Асеням в XII веке это оказалось не по силам. Последняя попытка в данном направлении, задуманная в более широком размере со стороны славян, на этот раз сербов, будет сделана в XIV веке.

Воспользовавшись ослаблением Болгарии, Иоанн Ватац переправился с войском на европейский берег и в несколько месяцев отнял у Болгарии все завоеванные Асенем II македонские и фракийские области. Не остановившись на этом, Ватац прошел дальше к Солуни, где царила полнейшая разруха, и в 1246 году без труда овладел этим городом. Солунское государство прекратило свое существование. В следующем году Ватацем были завоеваны некоторые фракийские города, принадлежавшие Латинской империи и приблизившие Никейского императора к Константинополю. Эпирский деспотат был приведен в зависимость от его власти. Соперников у Ватаца в его стремлении к берегам Босфора более не было.

К концу правления Ватаца его владения, непосредственные и зависимые, простирались от берега Черного моря до Адриатического. Если не считать Средней Греции и Пелопоннеса, то для восстановления империи недоставало лишь Константинополя.

В 1254 году Иоанна Ватаца не стало. Источники с редким единодушием воздают должное усопшему императору. Его сын и наследник, Феодор II Ласкарь, так пишет в своем похвальном слове отцу: "Он объединил авзонскую землю, разделенную на множество частей иностранным и тираническим многовластием, — латинским, персидским, болгарским, скифским и другими, наказал хищников и оберег свой жребий... Он сделал наш удел недоступным для противников." Византийские историки в один голос восхваляют Иоанна Ватаца. Во всяком случае, если учесть в источниках долю преувеличения в оценке Никейского государя, то тем не менее в лице Иоанна Ватаца нужно видеть талантливого и энергичного политика, главного создателя восстановленной Византийской империи.

Интересно, что Иоанн Ватац пользовался в народе такой любовью и уважением, что спустя некоторое время после смерти в памяти народной превратился в "святого"; с его именем стали связываться чудеса; было составлено "Житие св. Иоанна, царя Милостивого." Правда, память Иоанна Ватаца не была признана официально греческой церковью, и культ его ограничивался тесными пределами лидийского города в Малой Азии Магнесии, где император был погребен. Не надо также путать "Житие" Ватаца с житием святого VII века Иоанна Милостивого. О месте и времени составления жития Ватаца ученые расходятся. Еще в настоящее время духовенство и жители Магнесии и ее окрестностей ежегодно собираются 4 ноября в местную церковь и чтут память покойного императора Иоанна Милостивого. В нашем "Полном месяцеслове Востока" архиепископа Сергия, под 4 ноября отмечена память "Иоанна дукса Ватадзи."

Внешняя политика Ватаца очень важна, ибо постепенно устраняя претендентов на роль восстановителя империи — правителей Фессалоники, Эпира и Болгарии — он сам подчинил своей власти такую территорию, которая знаменовала собою уже реставрацию Византийской империи. В процессе восстановления последней главную роль сыграл Иоанн Ватац, и Михаил Палеолог в 1261 году воспользовался лишь плодами упорных трудов и энергичной деятельности лучшего из Никейских государей. Последующие поколения оценивали его как "отца греков."

Феодор и Иоанн Ласкариды и восстановление Византийской империи.

Последними государями Никейской империи были сын и внук Иоанна Ватаца Феодор II Ласкарь (1254-1258) и Иоанн IV Ласкарь (1258-1261). По словам источников, тридцатитрехлетний Феодор, "будучи, согласно обычаю, посажен на щит," был провозглашен императором с согласия войска и знати.

Феодор II, несмотря на слабое здоровье, посвящал все свое время, до вступления на престол, занятию науками и литературной деятельностью. В этом смысле его просвещенный отец делал все возможное и окружил сына лучшими учеными людьми того времени во главе с Никифором Влеммидом и Георгием Акрополитом.

Вступив на престол, Феодор II, подобно отцу, развил энергичную политическую деятельность, которая заставила его забыть занятия науками и даже его любимой философией. Понимая серьезность внешних политических отношений, он главное внимание обратил на создание сильной армии. Феодор писал: "У меня одна истина, одна цель, одно стремление — всегда собирать Божье стадо и охранять его от враждебных волков." Будучи убежден, что греки должны полагаться лишь на свои силы, Феодор, может быть, являлся чуть ли не единственным "византийским" государем, который обратил внимание на "эллинизацию" войска, вопреки укоренившемуся обычаю пользоваться наемными войсками чуждых народностей.

Несмотря на некоторые неудачи, Феодор II с честью вышел из трудной борьбы, которую ему пришлось вести с Болгарией и Эпирским деспотатом. В 1258 году молодой государь в цвете лет (ему было всего 36 лет) скончался, оставив своему преемнику в целости обширные завоевания Иоанна Ватаца. Этот деятельный, философски образованный государь, жил и работал с мыслью, что суд над ним произнесет история. В одном из его писем мы читаем: "Суд истории будет произнесен в последующие поколения." Новейший историк времени Феодора II (Паппадопулос), не без некоторого увлечения, пишет: "Феодор умер очень молодым; иначе эллинизм мог бы надеяться на лучшие дни под мудрым управлением императора, который приложил все усилия к тому, чтобы основать греческую империю на твердых и незыблемых основаниях." Однако это устремление Феодора оставалось в области идеального. В действительности отряды наемников, представленных разными национальностями, играли важную роль в жизни Никейской империи в целом и в правление Феодора в частности.

В области внешней политики Феодор предпринял две трудные кампании против болгар. Узнав о смерти Ватаца, болгарский царь Михаил Асень, воспользовавшись случаем, решил отвоевать области, потерянные при Ватаце. Никейские императоры опасались, что и все остальные европейские завоевания снова могут стать болгарскими. Несмотря на множество трудностей, на трусость и измены своих командиров, обе болгарские кампании закончились для Феодора успешно и, благодаря вмешательству русского князя Ростислава, тестя Михаила Асеня, был заключен договор. Болгары и греки признали свои бывшие границы. Одна болгарская крепость была даже уступлена Феодору.

Взаимоотношения Феодора с Эпирским деспотатом в связи с предложением брачного союза между сыном деспота и дочерью Феодора, привели к тому, что Феодор получил важный морской порт Диррахий (Дураццо) на Адриатике и крепость Сербию (Сервию) на границе Эпира и Болгарии. Диррахий "был западным аванпостом Никейской империи и как бы шипом в боку эпирских деспотов."

В Малой Азии турки-сельджуки оказались перед серьезной угрозой со стороны монголов, которым удалось сделать султана своим данником. Ситуация была деликатной и сложной, ввиду того, что Феодор — не без сомнений — поддерживал султана в его борьбе против монголов, а султан, "имея душу трусливого оленя," нашел убежище у Феодора. Однако военного конфликта удалось избежать, и к Феодору было послано монгольское посольство. Имевший место прием произошел, скорее всего, в Магнесии и был исключительно блистательным и впечатляющим. Основная идея Феодора заключалась в желании произвести впечатление на татар, которых он боялся. Император принял послов, сидя на высоком троне с мечом в руках. Византийские историки сохранили детальное описание приема.

Современный историк заметил, что Феодор "был, одним словом, комком нервов и интересным случаем для современного специалиста по изучению деятельности мозга" и что его "короткое царствование, длившееся менее четырех лет, не позволило ему оставить более значительный след в истории своего времени." Позже, наконец, было сказано, что "в Феодоре особенно чувствовалось то, что можно назвать просвещенным абсолютизмом." Конечно, царствование Феодора было слишком коротким, чтобы можно было вынести окончательное суждение о его значении. Однако в истории Никеи его имя всегда будет вспоминаться с почетом за продолжение успешной внешней политики своего отца и за свою собственную устремленность к знаниям и культуре.

Преемником Феодора II был несовершеннолетний сын его Иоанн IV (1258-1261), который не мог, даже при помощи назначенного регента, справиться со сложными государственными делами. В это время и сыграл решающую роль хитрый, обуреваемый честолюбивыми замыслами, "буйный интриган и бесчестный лицемер, но способный офицер," Михаил Палеолог, родственник Иоанна Ватаца, находившийся не раз в подозрении у него и Феодора II и, несмотря на это, занимавший ответственные посты, сумевший в опасные моменты скрываться, бежавший на некоторое время даже ко двору Иконийского султана. Бурное время требовало сильной власти. Михаил Палеолог сумел воспользоваться обстоятельствами и в 1259 году был коронован в императоры.

Главная внешняя опасность для балканских владений Никейской империи грозила со стороны Эпирского деспота, которому удалось создать против империи союз из деспотата, Сицилийского короля, родственника деспота и побочного сына Фридриха II Манфреда, и Ахайского князя Вильгельма Виллардуэна. После ряда успешных военных действий Михаила Палеолога против коалиции решительная битва произошла в 1259 году в западной Македонии, на равнине Пелагонии, около города Кастории. В войске Михаила, кроме греков, участвовали турки, куманы, славяне. Пелагонийское, или Касторийское, сражение закончилось полным поражением союзников. Ахайский князь попал в плен. Хорошо вооруженное войско западных рыцарей бежало перед легко вооруженными вифинскими, славянскими и восточными отрядами. "Может быть, — читаем мы в одном из новейших трудов по истории Никейской империи, — случилось в первый раз, что турки сражались против греков на греческой земле и в данном случае на греческой службе." Современник сражения, Георгий Акрополит, дает такую оценку этой битве: "Наши при посредстве императорских советов одержали столь великую победу, что слава о ней обошла все концы земли: немного таких побед видело солнце." Михаил Палеолог по поводу этого сражения восклицает: "Вместе с ними [то есть с ромейскими изменниками, в данном случае с эпирским деспотом] и их союзниками, имевшими при себе вождя в виде князя Ахайского, кого я победил? Аламанов, сицилийцев, итальянцев, пришедших из Апулии, из страны япигов и Брундузия, из Вифиния, Эвбеи и Пелопоннеса."

Сражение при Кастории имело решающее значение для восстановления Византийской империи. Владения Эпирского деспота были сведены к его родовым владениям в Эпире. Латинская империя не могла полагаться на потерпевшее поражение Ахайское княжество, тем более, что во главе ее стоял слабый и безвольный Балдуин II.

Между тем, чтобы еще более обеспечить себе успех окончательного удара по Константинополю, Михаил Палеолог заключил договор с генуэзцами. Торговые интересы Генуи и Венеции сталкивались на Востоке повсюду. После четвертого Крестового похода и основания Латинской империи Венеция, как известно, стала исключительной торговой силой в латинских владениях Востока, с чем Генуя примириться никак не могла. Зная это, Михаил вступил в соглашение с генуэзцами, которые хотя и знали, что соглашение их со схизматическими греками вызовет суровое осуждение папы и Запада вообще, тем не менее были настолько охвачены желанием вытеснить венецианских соперников с Востока, что пренебрегли этим и заключили договор с Михаилом.

В марте 1261 года, в Нимфее был подписан весьма важный договор, который гарантировал генуэзцам торговое господство в Леванте, которым так долго пользовались венецианцы. Это был на деле оборонительный и наступательный союз против Венеции. Свободная торговля была навсегда гарантирована генуэзцам во всех настоящих и будущих провинциях империи. Договор содержал весьма важные привилегии генуэзцам в Константинополе и на островах Крит и Эвбея, если Михаил, "благодаря милости Божьей" сможет их отвоевать. "Смирна, прекрасный город для торговли, имеющий морской порт и изобилие во всем" был отдан под прямой и неограниченный контроль генуэзцев. Торговые центры с церквями и представительствами были открыты на островах Хиос и Лесбос и в некоторых других местах. Черное море (majus mare) было закрыто для всех иностранных торговцев, кроме генуэзцев и пизанцев, преданных подданных Михаила. Со своей стороны, генуэзцы брали на себя обязательство обеспечить подданным императора свободу торговли, поддерживать их флот при том условии, что корабли не будут направлены против папы и друзей Генуи. Генуэзский флот играл большую роль в планах Михаила по завоеванию Константинополя. Договор был ратифицирован в Генуе за несколько дней до того, как Константинополь был завоеван войсками Михаила. Это была блистательная победа для Генуи, которая после побед Саладина в Сирии понесла тяжелые потери. Это была новая страница ее экономической истории. "Мощь колониальной жизни XIII века представляет собой разительный контраст с нерешительным и застойным характером аналогичных явлений в веке двенадцатом. Причину этого явления следует искать в большем опыте, лучшей организации и особенно в поразительном развитии торговли."

25 июля 1261 г., не произведя ни единого выстрела, отряды Михаила вошли в Константинополь. Сам Михаил был в это время в Малой Азии, где он и узнал новость о том, что Константинополь взят. Он немедленно отправился в путь и в начале августа вошел в город, приветствуемый радостными возгласами населения. Вскоре была осуществлена его вторичная коронация в соборе Св. Софии. Балдуин II убежал на Эвбею (в Негропонте). Латинский патриарх и основное количество католического духовенства имели достаточно времени для того, чтобы оставить город до того, как он был взят. По приказу Михаила несчастный Иоанн IV Ласкарь был ослеплен. Михаил Палеолог сделался восстановителем Византийской империи, Михаилом VIII, основателем последней византийской династии Палеологов, сумевшим воспользоваться тем, что было уже сделано Никейскими императорами. Столица была перенесена из Никеи в Константинополь.

Беглый латинский император Балдуин перебрался с Эвбеи в Фивы и затем в Афины. Там "на священном афинском Акрополе разыгралась последняя жалкая сцена короткой драмы Латинской империи Константинополя. Потом Балдуин отправился из Пирея в Монемвасию и, оставив в Морее большую часть своей свиты, отплыл в сторону Европы просить помощи в своем проигранном деле и играть грустную роль императора в изгнании."

Таким образом, Латинская империя "создание крестоносного западного рыцарства, эгоистической торговой политики Венеции и иерархической идеи папства, пала, оставив по себе разрушение и анархию. Это уродливое рыцарское феодальное государство латинян принадлежит к незначительнейшим явлениям истории. Софистическое положение немецкого философа, который утверждал, что все существующее разумно, является здесь просто абсурдом." Другой немецкий историк заметил: "Латинский позор стал достоянием прошлого."

В то время как западные источники, почти все без исключения, ограничиваются лишь простым упоминанием о взятии Константинополя Михаилом и об изгнании франков, греческие источники высказывают по этому поводу великую радость. Георгий Акрополит, например, писал: "Весь ромейский народ находился по причине случившегося тогда в великом удовольствии, веселии и несказанной радости. Не было никого, кто бы не веселился и не радовался." Однако была слышна нота неудовольствия в словах высокого должностного лица при Михаиле Палеологе, преподавателя, комментатора Гомера и юриста, Сенахерима, который, после взятия греками Константинополя, воскликнул: "Что я слышу! И это было оставлено для наших дней! Что мы сделали для того, чтобы жить и видеть подобные катастрофы? Никто не может рассчитывать ни на что хорошее, ибо ромеи снова в городе!"

При подведении итогов хотелось бы отметить, что большинство исследователей смотрит с осуждением на поведение латинян во время их господства в Константинополе. Если взять во внимание взятие столицы крестоносцами, "рассеяние" ее многочисленных сокровищ по Европе и угнетение Греческой православной церкви, отрицательное отношение к современным событиям греческих источников и большинства новейших исследователей вполне понятно. Недавно, однако же, был поднят голос во извинение и частичное оправдание латинян. Американский профессор Е. X. Свифт исследовал отношение латинян по отношению к знаменитому и единственному в своем роде зданию: "Большой Церкви" — Святой Софии.

В 1907 г. E. M. Антониадис, греческий автор детальной монографии о Св. Софии, писал: "Пятьдесят семь лет латинского господства составляют самый худший и опасный период в истории церкви, которая была спасена только взятием греками Константинополя в 1261 г." Профессор Свифт усомнился в этом утверждении. Он полагал, что на основании исторических источников, также как и на базе археологических данных, которые можно наблюдать в здании таким, каким оно есть сейчас, можно прийти скорее к противоположному выводу. Землетрясения, происходившие до 1204 года, сделали архитектурную конструкцию здания шаткой и небезопасной. Ввиду того, что они нашли храм в опасно ослабленном виде, они предприняли адекватные меры для обеспечения стабилизации и сохранения их новоприобретенного собора, особенно путем сооружения контрфорсов. Следовательно, заключает Свифт, "латиняне не были столь черны, как их обычно изображают, однако скорее... стали спасителями одного из величайших памятников греческого архитектурного гения." Уточнение Свифта является важным дополнением к истории здания и весьма вероятно, что крестоносцы сознательно способствовали сохранению уникального памятника. Однако точно установлен и тот факт, что они безжалостно ограбили внутреннее убранство Св. Софии.

Церковные отношения в эпоху Никейской и Латинской империй.

Завоевание Константинополя в 1204 году совершилось, как известно, против воли папы Иннокентия III. Однако, после основания Латинской империи папа прекрасно понял, что создавшееся положение вещей, как бы оно в первый момент и ни было неприятно папскому достоинству, тем не менее открывало широкие горизонты для дальнейшего усиления католичества и папства. Главная церковная задача эпохи заключалась в установлении взаимоотношений между восточной и западной церквами ввиду происшедших политических перемен на христианском Востоке. В основанных на территории Византийской империи латинских владениях должно было вместе с крестоносцами водвориться католичество. Первой задачей папы было организовать католическую церковь в завоеванных латинянами областях, выяснить ее отношение к светской власти и к туземному греческому населению, как светскому, так и духовному. Второй задачей было для папства подчинить Риму в церковном отношении те греческие области, которые остались после 1204 года независимыми и во главе которых стояла Никейская империя. Одним словом, вопрос об унии с греками стоял в центре всех церковных отношений XIII века.

В первое время существования Латинской империи положение папы было очень затруднительным. По договору, заключенному крестоносцами с Венецией, предусматривалось, что в случае избрания императора из франков, латинский патриарх должен быть избран из венецианского духовенства. Интересы Римской курии в договоре были оставлены в стороне, так как в нем не было сказано ни слова ни об участии папы в избрании патриарха, ни о каких-либо доходах, долженствующих идти в казну курии.

В послании первого латинского императора Балдуина к папе говорилось о "чудесном успехе" крестоносцев, о падении Константинополя, о беззаконии греков, "которые в самом Господе вызывали тошноту," о надежде в будущем совершить крестовый поход в Святую Землю и т. д. и ничего не говорилось об избрании патриарха. Когда же новый клир Св. Софии, состоявший из венецианцев, избрал в патриархи венецианца Фому Морозини, то папа, хотя и объявивший его избрание неканоническим, тем не менее вынужден был уступить и "по собственной инициативе" посвятил Фому в патриархи.

Интересен также вопрос от отношении к греческому духовенству, оставшемуся в пределах латинского государства. Известно, что много епископов и большинство низшего духовенства не покинули своих мест. В данном случае папство придерживалось примирительной политики, разрешая назначать епископов из греков в епархии с исключительно греческим населением и предоставляя льготы относительно сохранения греческого обряда при совершении таинств. Но вместе с тем папские легаты появлялись на Балканском полуострове и в Малой Азии, пытаясь склонить представителей греческого духовенства к унии.

В 1204 году папский легат предпринял первую попытку добиться согласия от греческого духовенства на признание папы главой их церкви. Переговоры проходили в Св. Софии в Константинополе, но успеха не имели. Весьма важную роль в переговорах этого времени играл Николай Месарит, впоследствии епископ Эфесский, личность и деятельность которого впервые по-настоящему оценены А. Гейзенбергом. В 1205-1206 гг. переговоры продолжились. Николай из Отранто, аббат южно-итальянского города Касоле, принимал участие в переговорах как переводчик; придерживаясь православных взглядов, он признавал, подобно всему клиру Южной Италии, примат папы и был сторонником унии. Николай из Отранто, который оставил немало поэм и прозаических сочинений, большинство из которых не опубликовано, заслуживает, как справедливо заметил А. Гейзенберг, специальной монографии. Позиция греческого клира стала более сложной, когда в 1206 году патриарх Константинопольский Иоанн Каматир умер в Болгарии, убежав туда от крестоносцев. С разрешения императора Генриха, греческий клир Латинской империи обратился к Иннокентию III за позволением избрать нового патриарха. Генрих позволил избрать патриарха при том условии, что тот признает главенство папы. Греки, однако, не хотели ни подчинения Святому Престолу, ни примирения с ним. Поэтому-то ни к чему не привел диспут, имевший место в том же 1206 году, когда во главе латинян стоял латинский патриарх Фома Морозини, а греков возглавлял Николай Месарит. Греки Латинской империи стали поворачиваться к Феодору Ласкарю. В 1208 году новый православный патриарх, Михаил Автореан, был избран в Никее. Он короновал Феодора Ласкаря императором Никеи. Это был великий момент не только для Никеи, но также и для греков Латинской империи.

Переговоры 1214 года, проходившие в Константинополе и Малой Азии при участии кардинала Пелагия, его представителей и Николая Месарита, прервались без какого-либо результата. Николай Месарит, в это время митрополит в Эфесе с титулом экзарха всей Азии, был глубоко разочарован высокомерным приемом со стороны Пелагия в Константинополе. В смысле влияния на латинское духовенство Востока Иннокентий III к концу своего понтификата одержал блестящую победу: Латеранский собор 1215 года, признаваемый западной церковью Вселенским собором, признал папу главой всех восточных латинских патриархов, то есть Константинопольского, Иерусалимского, Антиохийского, которые с этих пор находились в полном подчинении Святому Престолу.

Однако Иннокентий III был совершенно разочарован в своих надеждах, что Константинополь двинется в обещанный крестовый поход. Светские, политические и международные интересы настолько поглотили Латинскую империю, что государи ее совершенно оставили план похода в Святую Землю, так что Иннокентий III стал стремиться к проведению нового крестового похода из Европы уже не через Константинополь.

Надежды папы не были осуществлены и внешним подчинением восточной церкви Риму: для полной победы нужна была уния религиозная, подчинение духовное. А последнего ни Иннокентий III, ни его преемники добиться не могли.

Никейская империя имела своего греческого православного патриарха, который, имея местопребывание в Никее, продолжал носить титул патриарха Константинопольского. Но сами никейцы смотрели на перенесенный к ним патриарший престол, по словам современника, как на "чужой и присоединенный," который, как они надеялись, будет со временем возвращен в Константинополь, на свое настоящее место, Иннокентий III не признавал в первом никейском государе Феодоре I Ласкаре ни императора, ни даже деспота, называя его в своем послании просто "благородным мужем Феодором Ласкарем" (nobili viro Theodoro Lascari). B этом ответном послании Ласкарю папа, не оправдывая лично насилий крестоносцев при взятии Константинополя, тем не менее ссылается на то, что латиняне явились орудием Провидения в деле наказания греков за их отрицание главенства Римской церкви и что единственно правильным с их стороны было бы теперь вполне подчиниться римскому престолу и латинскому императору. Это папское увещание успехом не увенчалось.

Весь интерес церковных отношений в Никейской империи сводится к ряду попыток в форме собеседований или переписки найти пути сближения между обеими церквями. В самой Никейской империи были люди, например, митрополит Эфесский Николай Месарит, которые склонялись к сближению и соглашению с Римской церковью, однако греческое население никогда не было склонно к принятию унии. Иоанн III Ватац особенно казался расположенным принять унию, но руководствовался он в данном случае лишь политическими интересами. Прежде всего, он был встревожен избранием храброго Жана де Бриена, бывшего короля Иерусалимского, сперва регентом, а затем и соправителем малолетнего в то время Константинопольского императора Балдуина II. Жан де Бриен, при поддержке папы, мог начать вести против империи опасную наступательную политику. Поэтому Ватац и постарался отвлечь внимание папы от Латинской империи.

В 1232 году францисканские монахи (минориты) прибыли в Никею из турецкого плена и начали переговоры с патриархом Германом II по поводу объединения церквей. Иоанн Ватац и Герман II встретили их хорошо, и минориты доставили папе Григорию IX письмо патриарха, в котором последний предлагал папе в качестве предмета для размышления объединение церквей. Григорий IX охотно отозвался на это предложение и в 1234 году послал в Никею множество своих представителей. Собор сначала собрался в Никее, затем он был перенесен в Нимфей. В обсуждении вопросов решающая роль принадлежала Никифору Влеммиду. Течение дискуссий собора 1234 года очень хорошо известно благодаря сохранившемуся подробному отчету. Переговоры однако закончились провалом, и папские легаты вынуждены были удалиться под крики собравшихся греков, которые кричали: "Вы еретики! Мы нашли вас еретиками и отлученными, мы вас, еретиков, отлученными и оставляем!" В свою очередь католические легаты кричали грекам: "Еретики вы сами!"

На Лионском соборе 1245 г., преемник Григория, папа Иннокентий IV, объявил, что он огорчен "схизмой Романии, то есть греческой церкви, которая в наши дни, всего несколько лет назад, высокомерно и безумно оторвалась и отвернулась от лона своей матери, как от мачехи." "Два государства, — писал А. Люшер, — две религии, две расы, всегда глубоко отделенные друг от друга, сохраняли в отношении друг к другу то же положение вражды и недоверия." Союз Иоанна Ватаца с Фридрихом II Гогенштауфеном еще более осложнил отношения между Никеей и папским престолом, хотя к концу царствования Фридриха переговоры между Никеей и Римом начались вновь, и имел место обмен посольствами.

Однако после смерти Фридриха, в последние годы правления Иоанна Ватаца, наступил, как казалось, решающий момент для объединения церквей. Император выставил свои условия — возвращение ему Константинополя, восстановление Константинопольского патриархата, удаление из города латинского императора и латинского клира. Иннокентий IV с этим согласился. Для восстановления единства христианского мира папа был готов пожертвовать государством, созданным крестоносцами. За возвращение столицы, Константинополя, Иоанн Ватац был готов пожертвовать независимостью греческой церкви. Обе стороны окончательно отказались от своей традиционной политики. Однако это соглашение осталось только проектом. Весьма важное письмо Никейского патриарха Иннокентию IV, написанное в 1253 г., давало греческой делегации все права для ведения с папой переговоров об унии. Однако в 1254 году умерли и Иоанн Ватац, и пала Иннокентий IV. В результате их соглашение, одна из самых важных страниц в истории переговоров об унии между Востоком и Западом, осталось только проектом, который никогда не был реализован.

Его сын и наследник Феодор II Ласкарь полагал, что будучи императором он должен руководить церковной политикой, принимать участие в делах церкви и председательствовать на церковных соборах. В соответствии с этим он не хотел иметь очень энергичного патриарха, обладающего сильной волей. По этой причине была в конце концов отвергнута кандидатура Влеммида, и Арсений за три дня был сделан из светского человека патриархом. При Феодоре II взаимоотношения Никеи с папской курией были тесно связаны с политическими целями императора. Также как и его отец, Феодор рассматривал союз с Римом только как шаг к Константинополю.

Обычно сообщается, что в 1256 году папа Александр IV послал епископа Орвьето (в Италии) в Никею для возобновления переговоров об унии, прерванных после смерти Иоанна Ватаца. Это внезапное решение папы казалось необъяснимым и немотивированным. Однако теперь, на основании некоторых новых документов, известно, что инициатива возобновления переговоров принадлежала не папе, а Никейскому императору. В 1256 году Феодор послал к папе двух представителей знати, которые обратились к Александру IV с просьбой возобновить переговоры и послать легата в Никею. Александр IV был весьма обрадован предложению императора. Обе стороны хотели как можно быстрее разрешить проблему. Папский легат, Константин, епископ Орвьето, был готов к отбытию через десять дней. Интересно отметить, что предложения, сделанные папской курии покойным Иоанном Ватацем, служили основой для новых переговоров. Папский легат имел одновременно официальные и секретные инструкции. Легат имел определенные специальные полномочия, среди которых самым важным было право созыва собора, право председательствовать на нем в качестве папского викария и изменять решения собора по своему усмотрению.

Эта папская миссия, так энергично организованная и на которую возлагалось столько надежд, кончилась полным провалом. Епископ Орвьето даже не был принят императором, который тем временем изменил свою точку зрения. На пути в Никею (в Македонии) папский легат получил приказ покинуть территорию империи. Ему запрещалось двигаться дальше. Феодор II, который в это время выступал против Болгарии и имел успех в своих политических действиях, пришел к выводу, что более не нуждается в поддержке папы. Его конечная цель — захват Константинополя — казалась Феодору полностью достижимой без новых попыток образования унии, то есть без потери греческой церковью своей независимости.

В 1258 году Феодор II скончался. Михаил Палеолог, узурпирововавший никейский трон в 1259 году, оказался перед лицом серьезной угрозы со стороны коалиции против него, сформированной на Западе. Папская поддержка была необходима, и он отправил посланников папе Александру IV. Последнему, однако, не хватало энергичности и он не смог воспользоваться удобной ситуацией — затруднительным положением Михаила. В конце концов Михаилу удалось овладеть Константинополем без какой-либо поддержки со стороны Святого Престола.

Никейская империя сохранила православную церковь и православное патриаршество и возвратила их в Константинополь. В первой половине XIII века проект папской унии не удался.

Социальные и экономические условия в Никейской империи

Императоры Никейской империи постоянно занимались проблемами внутренней жизни своего государства. Экономическое процветание всегда было одной из основных их целей. В этом отношении особо следует отметить Иоанна Ватаца. Обширная и напряженная внешняя деятельность Ватаца не мешала ему внимательно относиться к устроению внутренней жизни страны. Он поднял в государстве земледелие, виноградарство, скотоводство и птицеводство. По словам источника, "уже через короткое время амбары у всех оказались переполненными плодами: дороги, улицы, все хлевы и загороди оказались наполненными скотом и стадами домашних птиц." Случившийся в это время голод в соседнем Румийском султанате заставил турок громадными толпами направляться в никейские владения и за высокую цену приобретать необходимое пропитание. Турецкое золото, серебро, восточные ткани, различные драгоценности и другие предметы роскоши обильно потекли в руки никейских греков и наполнили государственную казну. Ватацу удалось путем уменьшения налогов добиться экономического процветания империи. В голодные годы большие запасы зерна, собранные в хранилищах, раздавались народу. Имея в своем распоряжении большое количество денег, Ватац воздвиг по всей стране крепости, а также госпитали, богадельни и приюты. Иоанн Ватац стремился к тому, "чтобы каждый, имея у себя дома все, что нужно, не имел побуждения налагать корыстолюбивую руку на людей простых и неимущих, и чтобы таким образом государство ромеев совершенно очистилось от неправды."

Ватац сам был крупным землевладельцем и многие из его окружения также обладали значительными участками земли и имели достаточный доход от своих поместий. Владение этими поместьями, как кажется, гарантировалось императором своей служилой знати. Это напоминает западноевропейские бенефиции и византийскую пронию, то есть земельные владения, гарантируемые самим императором, или от его имени, подданным за их услуги государству при том условии, что они несут военную службу. Возможно, крупные землевладельцы были иногда недовольны режимом Ватаца и отказывались ему повиноваться. К концу его царствования имело место некоторое количество конфискаций движимой и недвижимой собственности. Этот весьма интересный феномен может быть объяснен антагонизмом между троном и крупными землевладельцами, информации о которых, однако, нет. Современный исследователь даже счел возможным утверждать, что подобные восстания аристократии против Ватаца действительно имели место. С социальной точки зрения, Ватаца можно рассматривать как защитника крестьянства и городского класса. Он стремился прежде всего к защите их богатства и процветания. Это обстоятельство как раз могло вызвать неудовольствие земельной аристократии и, как ответную реакцию, суровые меры против них.

Когда Феодор II взошел на престол, крупная аристократия, преследовавшаяся его отцом, смотрела поначалу на нового императора с доверием. Она надеялась вернуть утраченное влияние и богатства. Однако она была разочарована в своих ожиданиях. Политика Феодора заключалась в уменьшении влияния аристократии. Он принимал суровые меры против многих ее членов. Длинный список должностных лиц, пострадавших при Феодоре, приводится современным ему автором. Аристократия была унижена, и новые люди, низкого происхождения, окружили трон. Они были послушным инструментом в его руках. После смерти Феодора, при его сыне, который был еще ребенком, аристократия снова усилила свое влияние.

В связи с военными экспедициями Феодора, в государстве значительно возросли налоги, и в своем письме к Никифору Влеммиду, который обвинял императора во взимании слишком большого количества податей с населения, Феодор объяснял, что причиной такой его политики были военные акции.

Никейские императоры также были весьма заинтересованы в развитии торговых связей с другими государствами и особенно с Венецией. В августе 1219 г. Феодор I Ласкарь заключил союз и торговый договор с венецианским подеста в Константинополе, который обеспечивал венецианским торговцам привилегию беспошлинной торговли на суше и на море по всей территории Никейской империи (per totum Imperium meum et sine aliqua inquisitione).

Западные товары, ввозимые венецианцами согласно этому договору, успешно конкурировали с восточными товарами, которым необходимо было преодолеть всю территорию Иконийского султаната. Восточные и итальянские материи пользовались особым спросом в Никее, и население тратило огромные деньги на их приобретение. Видя это, Иоанн Ватац под угрозой "бесчестия," то есть утраты своего социального положения, запретил своим подданным приобретать и носить иностранные ткани и предписал им довольствоваться "только тем, что производит страна ромеев и тем, что руки ромеев в состоянии изготовить." Сколь долго имело силу это предписание, направленное, видимо, на поддержку местного производства, неизвестно. Вероятно, оно было вскоре забыто.

Дружественные отношения Никеи с Венецией длились недолго, и при Ватаце республика св. Марка была уже враждебной Никее. В то время у Ватаца были сложности с бывшим императорским управляющим островом Родос, Львом Гаваласом, который вскоре после 1204 года присвоил себе титул "Господин Киклад" и даже "Цезарь." Когда Ватац начал военные действия против него, Лев, не способный защитить остров своими собственными силами, заключил оборонительный и наступательный союз с Венецией. Тем самым был разорван договор 1219 года, заключенный Феодором Ласкарем. В договоре 1234 года между Львом Гаваласом и Венецией последней гарантировались обширные торговые привилегии на Родосе. В этом весьма интересном документе Лев Гавалас называет себя "dominus Rhode et Cicladum insularum Keserus Leo Gavalla" ["господин Родоса и Кикладских островов Кесарь Лев Гавалла." — Науч. ред.)]. Ватац послал экспедицию на Родос, и остров стал владением Никейской империи.

Незадолго перед взятием Константинополя генуэзцы взяли верх над своими соперниками венецианцами, когда в 1261 году Михаил Палеолог подписал нимфейский договор. Согласно этому договору, генуэзцы получили господство в делах торговли (commercial supremacy) в Леванте. После восстановления Византийской империи Михаил Палеолог продолжил дружественные отношения с генуэзцами.

Просвещение, литература и наука в эпоху Никейской империи.

После разгрома империи в 1204 году и распадения ее на целый ряд самостоятельных латинских и греческих владений, Никейское государство сделалось центром не только грядущего политического объединения эллинов, но и очагом деятельной культурной жизни. В XIII веке, по свидетельству Георгия Кипрского (во второй половине XIII века), про Никею говорили, что она "по обилию ученых людей представлялась новыми Афинами," что она была "дивным и многожеланным источником учености." Может быть, нелишне для аналогии вспомнить, что в середине века на Западе "новыми Афинами," "городом науки" назывался Париж. Правда, по своему прибытию в Никею Георгий Кипрский разочаровался в этом отношении в Никее. В одном из сочинений Феодора Ласкаря мы читаем о том, что Коринф славится музыкой, Фессалия — искусством ткачества, Филадельфия — сапожным мастерством, а Никея — философией. Все представители династии Ласкарей, если не считать последнего, несовершеннолетнего Иоанна IV, проявили себя истинными ценителями просвещения, прекрасно понимавшими, что духовная культура является одним из оснований крепкого государства. Уже первый государь Никеи, Феодор I, несмотря на большие затруднения во внешних и внутренних отношениях империи, интересовался вопросами просвещения. Он приглашал к своему двору различных ученых, особенно из греческих областей, занятых или угрожаемых франками; такое приглашение было получено и известным уже нам афинским митрополитом Михаилом Акоминатом, бежавшим перед латинским завоеванием, как известно, на остров Кеос; он не смог воспользоваться этим приглашением из-за преклонного возраста и слабого состояния здоровья. В Никею же удалился после взятия Константинополя брат Михаила, историк Никита Акоминат, который, воспользовавшись досугом и спокойствием при дворе Феодора Ласкаря, сделал окончательную обработку своего исторического произведения и написал богословский трактат "Сокровища Православия." Преемник Феодора, знаменитый Иоанн III Дука Ватац, при всей кипучей и непрерывной военной и международной деятельности, находил время и для удовлетворения просветительных нужд государства. Он основывал в городах библиотеки из книг по искусству и другим наукам и, интересуясь школьным делом, сам определял иногда в школу молодых людей для улучшения образования в стране. К его времени относится ученая, писательская и преподавательская деятельность наиболее крупного представителя культурного движения XIII века, Никифора Влеммида, учениками которого были просвещенный писатель на троне, преемник Ватаца, Феодор II Ласкарь и известный историк и государственный деятель Георгий Акрополит. Подобно своему отцу, Феодор очень интересовался библиотеками. Он собирал книги и раздавал их по разным библиотекам. Он даже позволял читателям уносить для чтения книги домой.

Как и в эпоху Комнинов, образованные люди XIII века писали, за немногими исключениями, на искусственном, школьном греческом языке, далеком от языка разговорного, который в качестве литературного языка не признавался. Греческие классические писатели и отцы церкви были теми образцами, под ярмом которых жили и мыслили средневековые образованные греки вообще и греки XIII века в частности.

Самой выдающейся фигурой в культурной жизни Никейской империи является, безусловно, Никифор Влеммид. Кроме многочисленных сочинений разнообразного содержания он оставил две интересные, изданные в 1896 году немецким ученым Гейзенбергом автобиографии, знакомящие нас не только с жизнью самого автора, но и с обстоятельствами и людьми его эпохи.

Влеммид родился в Константинополе в самом конце XII века. После завоевания города латинянами малолетний Влеммид переселился с родителями в Малую Азию, во владения Феодора I Ласкаря, где и начал свое образование с элементарной школы. Постепенно, переезжая из города в город, Влеммид познакомился у разных учителей с пиитикой, риторикой, логикой, философией, естественными науками, медициной, арифметикой, геометрией, физикой, астрономией. Затем, поселившись в одном из монастырей, он впервые обратился к ревностному изучению Святого Писания и святоотеческих творений. При императоре Ватаце, полюбивший Влеммида патриарх Герман приблизил его к себе и привлек к широкой церковно-общественной деятельности. Но Влеммид, чувствуя стремление к уединенной жизни, несмотря на убеждения патриарха, покинул двор последнего и поселился в славившемся своей строгой иноческой жизнью монастыре на горе Латре, около города Милета, где он предался подвигам духовной жизни и возложил на себя одежду инока. По возвращении из монастыря, во время переговоров Ватаца и патриарха с папскими нунциями об унии, Влеммид являлся строгим защитником православного учения; наконец, приняв монашество, он поселился в монастыре, где занялся своими научными работами и, основав школу, выступил в роли преподавателя философских наук. Здесь, среди других юношей, порученных Влеммиду императором, находился в качестве его ученика будущий историк и общественный деятель Георгий Акрополит. Интересно узнать, что Ватац, радея об успехах в своем государстве науки и искусства, отправил Влеммида в ученое путешествие по Фракии, Македонии, Фессалии, на Афон и в другие места с тем, чтобы покупать священные и другие книги, а в случае невозможности этого, прочитывать их и делать из них выдержки и заметки. Это поручение, успешно выполненное Влеммидом, обогатило его новыми знаниями, которые приводили в изумление его современников. Император поручил ему воспитание своего сына и наследника престола Феодора Ласкаря, который стал просвещенным и умудренным знанием правителем и писателем. Построив свой собственный монастырь и поселившись в нем, Влеммид принимал участие в спорах о вере, упорно отклонял предложение патриаршества, большую часть времени посвящал литературным занятиям и, пережив восстановление Византийской империи Михаилом Палеологом, тихо скончался в своей обители около 1272 года. Современники Влеммида единодушно воздают почившему дань глубокого уважения.

От Влеммида до нас дошли многочисленные и разнообразные сочинения. Две изданные в 1896 году автобиографии Влеммида дают много ценного материала как для биографии и характеристики личности автора, так и, особенно вторая автобиография, для изображения церковно-исторических событий, политических и социальных условий его эпохи, являясь таким образом одним из самых важных источников для истории Византии XIII века. Кроме этого, перу Влеммида принадлежит очень много богословских сочинений в области догматики, полемики, аскетики, экзегетики (толкования), литургики, церковной поэзии, проповедей, житий. Его "переложение некоторых псалмов," предназначенное для богослужебных целей, сделалось со временем неотъемлемой составной частью всенощного бдения в греческой церкви, чтобы позднее появиться в церквах южнославянских, а затем в Русской церкви. Немалый интерес представляют и светские сочинения Влеммида. Политический трактат "Царская статуя" (Βασιλικός ανδριάς), οосвященный его воспитаннику, императору Феодору II Ласкарю, имеет целью создать идеал государя, который мог бы служить образцом всяческих достоинств и добродетелей; вследствие чего и государь является образцом и примером всякого блага и светит ярче, чем воспеваемый (греческий скульптор) Поликлет; такому образцу император в своей жизни должен был следовать. По представлению Влеммида, правитель был "высшим должностным лицом, поставленным Богом, для того чтобы заботиться о подчиненном ему народе и вести его к высшему благу." Царь, являясь "основанием народа," обязан иметь в виду благосостояние подданных, не поддаваться чувству гнева, избегать льстецов, иметь попечение об армии и флоте; во время мира надо готовить войну, так как сильное оружие есть наилучшая защита; нужны забота о внутреннем благоустройстве государства, религиозность и правый суд. "Пусть же царь, — пишет Влеммид в конце трактата, — благосклонно примет это мое слово, а от более разумных людей пусть выслушивает лучшие советы, которые затем слагает и тщательно хранит в глубине своей души." Исходным пунктом всех рассуждений автора об идеальном правителе является положение: "царю надлежит прежде всего владеть самим собою, а потом управлять и всем народом." До сих пор точно не установлено, произведениями каких писателей он пользовался при составлении своего трактата.

Мнения ученых по поводу значимости этого трактата различаются между собой. Особенную ценность и значение этому сочинению Влеммида, по словам русского исследователя его жизни и сочинений В. И. Барвинка, "придает, главным образом, то обстоятельство, что оно как нельзя более отвечало нуждам и потребностям греческого народа того времени," который, лишившись Константинополя, нашел приют в Никее и мечтал при помощи опытного, сильного, энергичного и просвещенного монарха вернуть себе отечество, изгнав иноземцев с берегов Босфора. Идеал подобного монарха и был нарисован Влеммидом.

Но, в противоположность последнему исследованию, другой ученый, Ф. И. Успенский, пишет о том же сочинении: "У Влеммида нет никакой идеи современных потребностей; он живет в сказочном мире, за тридевять земель, в тридевятом царстве; у него нет чутья современной жизни и выдвигаемых временем потребностей. Отвлеченный царь Влеммида должен быть мудрым, чуждым человеческих страстей и увлечений. Он ставит его в обстановку, совершенно чуждую жизни и обыкновенных житейских отношений, и потому его советы и указания не могут соответствовать реальной потребности... Несчастие средневекового грека было в том, что его давили классические реминисценции; творчества у него не было, и действительная жизнь заслонена была книжным материалом. Таким представляется нам Влеммид в своем политическом трактате."

Конечно, классические традиции и религиозные чувства сильно повлияли на творчество Влеммида. Однако в течение своей жизни он многократно был тесно связан с интересами империи и императора и, вероятно, он не всегда был "человеком, живущим в другом мире и далеким от интересов грешной земли." Под риторическим налетом его трактата можно различить некоторые реалистические черты, напоминающие личность Феодора П. Весьма вероятно, что когда Влеммид писал свою "Царскую статую," истинный образ Феодора II действительно был перед его глазами. Однако реалистические черты личности его повелителя оказались затемнены риторикой и классической эрудицией Влеммида.

Из философских сочинений Влеммида, основанных главным образом на Аристотеле, наиболее известны "Сокращенная физика" и особенно "Сокращенная логика." Последняя, после смерти автора, распространилась по всей империи и, мало-помалу, сделалась основой обучения и любимейшим философским учебником не только на Востоке, но и в Западной Европе. Издатель автобиографий Влеммида (Гейзенберг) пишет, что эти два сочинения "поистине доставили автору бессмертное имя."

Логика и физика Влеммида важны как с точки зрения уяснения философских движений в Византии XIII века, так и с точки зрения уяснения вопроса о влиянии Византии на развитие западноевропейской мысли. До нас дошла важная в историко-культурном отношении переписка Влеммида, почти исключительно с Феодором II Ласкарем. Два небольших географических сочинения "История земли" и "Всеобщая география," а также несколько стихотворений светского характера, дополняют богатое и разнообразное литературное наследство, оставленное Влеммидом потомству.

Среди учеников Влеммида особенно выделялись двое: Георгий Акрополит и император Феодор II Ласкарь. Родившийся в Константинополе Георгий Акрополит отправился еще юношей в Никею во время правления Иоанна Ватаца, где получил образование вместе с Феодором Ласкарем у Никифора Влеммида, а позднее сделался также и учителем Феодора. Дойдя до высших чиновных степеней и потерпев неудачу на военном поприще, он уже при Михаиле Палеологе, возвратившемся в Константинополь, посвятил себя дипломатии и по поручению императора руководил переговорами на Лионском соборе, где и добился заключения унии с западной церковью, против которой он сам раньше боролся. Умер Акрополит в начале восьмидесятых годов XIII века.

Главным литературным произведением Акрополита является очень важная, как источник, "История," излагающая события со времени взятия Константинополя крестоносцами до восстановления Византийской империи (с 1203 по 1261 год); таким образом, это сочинение может быть названо специальной историей Никиты Акомината. Как современник описываемых явлений и по своему официальному положению участник последних, Акрополит дал детальное и правдивое, написанное довольно ясным языком изложение событий своей эпохи. Из небольших сочинений Акрополита, большей частью риторических и богословских, можно отметить прекрасную, прочувствованную надгробную речь императору Иоанну Ватацу.

Вторым наиболее известным учеником Никифора Влеммида был никейский император Феодор II Ласкарь. Георгий Акрополит был официальным учителем Феодора, однако Влеммид имел очень сильное влияние на будущего императора, который в своих письмах называл его своим учителем и испытывал к нему глубокое уважение. Влеммид и Георгий Акрополит сумели вдохнуть в юную душу их ученика, еще в правление его отца Иоанна Ватаца, настоящую любовь к наукам. Изданная в конце прошлого столетия, в 1898 году, итальянским ученым Феста (Festa) переписка Феодора сообщила новый интересный материал для лучшего уяснения этой любопытной личности. Изучив греческих писателей, как церковных, так и светских, и ряд различных наук, Феодор, основываясь преимущественно на Аристотеле, уделил главное внимание философии. Будучи воспитан на идеях эллинизма и классической литературы, он в одном из своих писем сообщал о глубоком впечатлении от созерцания античных памятников Пергама. Это письмо, в том, что касается и стиля и содержания, могло быть написано итальянским гуманистом.

Сочувствуя просвещению, он, подобно отцу, интересовался школьным делом. В одном из своих писем по поводу учеников, окончивших школу и присланных к императору для экзамена, Феодор писал: "Ничто другое не радует так душу садовника, как видеть свой луг в полном цвету; если же он по красивому и цветущему саду судит о цветении растений, то на основании этого же он может предположить, что в свое время он будет наслаждаться плодами приятности и красоты. Хотя я был страшно охвачен великим недосугом из-за предводительских обязанностей, в то время, как ум мой отвлекался в разные стороны восстаниями, битвами, противодействиями, сопротивлениями, хитростями, переменами, угрозами, тем не менее мы никогда не удаляли нашей главной мысли от красоты луга умственного."

Вокруг Феодора II собрался круг образованных в литературе и науке людей, которые были заинтересованы в науках, искусстве, музыке, поэзии и тому подобном. Феодор открыл немало школ, и в одном из своих писем он обсуждает проблемы организации школьного дела, программы и задачи обучения.

Феодор Ласкарь написал несколько рассуждений на философские и религиозные темы, похвальные слова и оставил вышеупомянутый большой сборник писем (больше двухсот), адресованных к различным выдающимся деятелям эпохи, особенно же к его учителям, Никифору Влеммиду и Георгию Акрополиту. В сочинениях Феодора можно отметить его обширные познания также в науках естественных и математических. Более внимательное и детальное изучение литературного наследства Феодора Ласкаря, изданного и неизданного, должно дать в высшей степени интересные результаты для оценки личности автора, этого, по словам Крумбахера, "рода восточной параллели его великому современнику Фридриху II," и для более глубокого понимания культурных интересов христианского Востока в XIII веке.

Ко второй половине XII века и к первому периоду Никейской и Латинской империй принадлежит деятельность двух просвещенных братьев, Иоанна и Николая Месаритов, существование которых было открыто наукой лишь в начале XX столетия благодаря А. Гейзенбергу, вот почему в знаменитой "Истории византийской литературы" Крумбахера этих имен еще нет. На основании надгробной речи Николая Месарита по случаю смерти старшего брата, мы знаем, что Иоанн, получив заботливое воспитание, пробыв некоторое время на чиновничьей службе при двух последних Комнинах и, сделавшись профессором по предмету толкования Псалтири при Ангелах, написал комментарий к псалмам, чистовой экземпляр которого был уничтожен при взятии Константинополя латинянами в 1204 году, так что, по-видимому, из этого комментария до нас ничего не дошло. Приняв деятельное участие в спорах с представителями папы в Константинополе в первые годы существования Латинской империи и твердо стоя на православной точке зрения, Иоанн умер в 1207 году.

Младший брат его Николай, будучи также придворным чиновником при Ангелах и придерживаясь одинаковой с братом точки зрения в отношении папских притязаний, направился после смерти брата в Никею, где занял видное положение у патриарха и впоследствии сделался епископом Эфеса. Позднее, как было уже упомянуто выше, он принимал главное участие в переговорах о церковном сближении Никеи с Римом, о чем он оставил обстоятельный рассказ. Некоторые, хотя далеко не все, произведения Николая изданы.

Особенно интересно описание Николая Месарита константинопольской церкви Святых Апостолов с ее мозаиками, почти не уступавшей по роскоши и красоте Святой Софии, усыпальницы византийских басилевсов, прообраза соборов святого Марка в Венеции, святого Иоанна в Эфесе и St. Front в Периге (Périgueux) во Франции. Как известно, церковь Святых Апостолов была разрушена турками после взятия ими Константинополя, и на ее месте построена мечеть Мехмеда II Завоевателя. Ввиду исчезновения столь важного памятника, описание Николая, основанное на личном внимательном наблюдении, получает совершенно особое значение. По словам А. Гейзенберга, впервые познакомившего историю с Николаем Месаритом, произведения последнего могут в некотором отношении пролить новый свет на начало существования Никейского государства и занять почетное место в литературе того времени. "Кто будет иметь мужество издать сочинения Месарита, тот окажет большую услугу; задача эта не легка, но в высшей степени важна и достойна благодарности."

Конечно, в лице братьев Месаритов нельзя видеть выдающихся талантов; но они принадлежат к тем образованным и любящим книгу людям, которые, частью в тиши монастырей, частью при Никейском дворе, делали в XIII веке культурную работу и подготовляли духовное и политическое возрождение государства, приведшее к восстановлению Византийской империи в 1261 году.

Византийская хроника данного периода имеет лишь одного представителя в лице некого Иоиля, написавшего, вероятно в XIII веке, краткую, не имеющую ни исторической, ни литературной ценности всемирную хронику от Адама до взятия Константинополя латинянами в 1204 году.

Все вышеуказанные сочинения были написаны на том условно-классическом, литературном, искусственном языке, который порывал всякую связь с народной разговорной речью. Но в литературе того же XIII века можно указать примеры, где писатели прибегают к разговорному языку и народным стихотворным размерам и дают нам интересные образцы новых веяний в литературе.

Написанный народными (политическими) стихами по случаю бракосочетания Иоанна Ватаца с дочерью Фридриха II эпиталамий (свадебная поэма) Николая Ириника была создана в стиле, типичном для дворцовых церемоний и тесно связанным со стилем эпиталамий Феодора Продрома. Поэма Николая Ириника дает новую информацию о блистательных церемониях византийского двора и в этом заключается ее историческое и культурное значение. Мнение К. Крумбахера о том, что эта поэма напоминает свадебные песни современной греческой поэзии и что автор черпал свое вдохновение непосредственно из народной поэзии своего времени, поддержать невозможно.

К эпохе же Крестовых походов, особенно после четвертого похода, когда на территории Восточной империи образовался ряд латинских феодальных владений, можно отнести некоторые стихотворные, написанные разговорным языком произведения, представляющие собою род романов, где в фантастической обстановке описывается главным образом чувство любви и рыцарские приключения. Одно произведение из области византийской эпической (былинной) поэзии до Крестовых походов, а именно поэма о Дигенисе Акрите, пользуется особенной известностью.

Эпоха Крестовых походов создала в Византии более сложную литературную обстановку. Франки-завоеватели, принеся с гобой на Восток вполне сложившиеся учреждения западного феодализма и рыцарства, должны были, конечно, познакомить своих новых подданных и со своей западной рыцарской литературой XII века, с провансальскими romans d'aventures и другими произведениями, которые нашли распространение при латинских дворах в греческих странах. Средневековый французский роман, доказавший свой космополитический характер тем, что он был принят в Германии, Италии и Англии, мог, конечно, привиться и в Греции, где внешние условия, создавшиеся в начале XIII века, были особенно, казалось, для этого благоприятны. Поэтому в науке был поднят вопрос о том, является ли византийский стихотворный роман того времени лишь простым подражанием западным образцам, или в этих византийских romans d'aventures можно видеть оригинальные произведения, создавшиеся из византийских условий жизни, аналогичных с западными, и находящихся, может быть, лишь под некоторым влиянием иностранной, в данном случае западной литературы. Дж. Б. Бьюри писал, что, может быть, "знакомство греков с западными романами побудило их создавать произведения, пропитанные западными идеями, точно так же, как оды Горация или Эклоги и Энеида Вергилия находились под влиянием своих греческих образцов." То или другое мнение ученых в данном вопросе основывается на изучении самих литературных памятников, часто анонимных и не поддающихся точным хронологическим определениям со стороны их языка, размера и литературно-исторического материала.

Анонимный стихотворный роман "Бельтандр и Хрисанца," первоначальная редакция которого относится, вероятно, к XIII веку, может служить примером византийского приключенческого романа. Дошедший же до нас текст носит следы позднейшей переработки и, может быть, принадлежит XV веку.

Содержание романа таково. Некий император Родофил имел двух сыновей, Филарма и Бельтандра. Младший сын, отличавшийся красотой и храбростью, Бельтандр, не вынеся преследований со стороны отца, покидает свою страну в поисках счастья на чужбине. Пройдя по пограничной с Турцией области и вступив в Армению (т.е. в Малую Армению — Киликию), он достигает Тарса. В его окрестностях он встречает небольшую речку, в воде которой блистала звезда, приведшая Бельтандра в великолепный, полный разнообразных чудес замок, названный в романе Замком Любви (Έρωτόκαστρον). ам он узнает из надписей на двух статуях о предопределенной любви между ним и Хрисанцей, "дочерью великого короля великой Антиохии." Решив осмотреть все "горькие и сладкие красоты Замка Любви," Бельтандр, по приглашению властителя замка, "царя любви, имевшего на голове царский венец, державшего в руке большой скипетр и золотую стрелу," предстал перед его троном. Ознакомившись с жизнью Бельтандра, царь приказывает ему из сорока девиц избрать наикрасивейшую и вручить избраннице ветвь, "сплетенную из железа, золота и топаза." Описывается интересная сцена соревнования красоты, напоминающая суд Париса и повторяющая известный византийский обычай избрания наиболее достойной невесты для басилевса. Когда Бельтандр вручил ветвь наиболее красивой, по его мнению, девушке, то вдруг все, что его окружало, сам царь любви и сорок дев, исчезло "как сон." Покинув замок, Бельтандр через пять дней достигает окрестностей Антиохии, где встречается с королевской соколиной охотой. Антиохийский властитель берет его к себе на службу и приближает ко двору. В дочери последнего Хрисанце он неожиданно узнает ту девушку, которой в Замке Любви он вручил ветвь. Молодые люди воспламеняются любовью друг к другу, и, несмотря на все строгости, окружавшие жизнь женщин на Востоке, между ними в дворцовом саду ночью происходит свидание, закончившееся для Бельтандра весьма печально: под утро стража заметила его, схватила и заключила в темницу. Но Хрисанца уговорила свою верную служанку сказать, что Бельтандр приходил в сад для нее. Отец Хрисанцы, узнав об этом, помиловал Бельтандра, и, с тайного согласия Хрисанцы, был устроен фиктивный брак между ним и служанкой; тайные свидания между Бельтандром и Хрисанцей продолжались. Через десять месяцев влюбленная чета, служанка и несколько верных слуг бегут из Антиохии; при поспешной переправе через реку погибают служанка и слуги. С трудом спасшиеся влюбленные достигают берега моря, где находят греческий корабль, посланный отцом Бельтандра Родофилом на поиски бежавшего сына; старшего любимого сына уже не было в живых. Узнав в чужестранце сына своего императора, корабельщики тотчас же принимают Бельтандра с Хрисанцей на корабль, быстро довозят до столицы, где их с великой радостью встречает уже отчаявшийся увидеть сына Родофил. Роман заканчивается описанием торжественной свадьбы Бельтандра и Хрисанцы, причем епископ совершает обряд венчания и возлагает императорский венец на голову Бельтандра.

На примере суждения ученых об этом анонимном романе можно выяснить себе их отношение вообще к византийскому роману эпохи Крестовых походов. Одни ученые полагали, что до сих пор еще неизвестной или утерянной основой для романа "Бельтандр и Хрисанца" служит французский рыцарский роман; в Замке Любви, в греческом "Эротокастроне" видели Chateau d'amour провансальской поэзии; в собственных именах Родофила и Бельтандра узнали народные грецизированные имена Родольфа и Бертрана (Bertrand); было даже мнение, что весь роман о Бельтандре и Хрисанце является лишь греческим переложением французского рассказа об известном французском рыцаре XIV века Бертране Дюгеклене, современнике Столетней войны. К. Крумбахер, склоняясь вообще относить к западноевропейским источникам все, что встречается в среднегреческой народной поэзии о Замке Любви, Эросе и т. д., пишет по поводу этого романа, что последний, наверное, был написан греком, но в области, которая уже давно была знакома с франкской культурой; главный же вопрос о том, было ли зерно рассказа франкского или греко-восточного происхождения, останется нерешенным до тех пор, пока не будет найден настоящий прообраз этого романа. Наконец, англичанин Дж. Бьюри говорит, что роман о Бельтандре и Хрисанце является греческим с начала до конца по своему построению, описаниям и идеям; в нем нет ничего, что нужно было бы отнести на счет западного влияния. Литературное развитие шло параллельно во франкских и греческих странах. Подобно тому, как французские романы XII века имели позади себя немало эпической поэзии, так и греческие романы XIII и XIV веков имели за собой эпическую основу. В обоих случаях разработка романтических мотивов была навеяна влияниями, идущими прямо или косвенно из эллинистического мира: во Франции через посредство латинской литературы, преимущественно через Овидия; в Греции через посредство литературной традиции, которая там не умирала. Греки обладали, при своей собственной технике, всеми идеями, материалом и окружением для рыцарских романов в то время, когда западные рыцари обосновались на Востоке. Поэтому-то французская литература XII века и не могла оказывать столь сильного влияния на Византию, как она оказывала, например, на Германию. Романтическая литература Запада не явилась в виде нового откровения для народа, который сам имел в своей собственной литературе мотивы, идеалы и элемент фантазии, во многих отношениях одинаковые с западными. Конечно, некоторого влияния французской литературы в эпоху Крестовых походов, при столкновении и смешении двух культур на христианском Востоке, отрицать нельзя. Но в своих главных чертах французский и византийский романы имеют одну общую эллинистическую основу, причем развитие их шло параллельно, независимо друг от друга. По словам французского византиниста Ш. Диля, основа романа о Бельтандре и Хрисанце остается чисто византийской, и франкским баронам, пришедшим в роли покорителей, греческая цивилизация, по-видимому, гораздо больше дала, чем от них получила. Может быть, к XIII же веку относится другой написанный политическими стихами "любовный рассказ" о Каллимахе и Хрисоррое.

В последнее время несколько яснее вырисовываются фигуры просвещенных деятелей XIII века и на западе Балканского полуострова, связанных с существованием и историей Эпирского деспотата, этого второго эллинского центра, создавшегося на развалинах Византийской империи. Из деятелей этих областей можно упомянуть об Иоанне Апокавке, митрополите Навпактском (г. Навпакт, по-итальянски Лепанто, при входе в Коринфский или Ле-пантский залив), о Георгии Вардане, митрополите Керкирском (остров Керкира, итальянское Корфу), и о Димитрии Хоматине, архиепископе Охридском (город Охрида — Ахрида — в западной Македонии, входивший в первой половине XIII века в состав Эпирского деспотата).

В 1897 году Крумбахер мог лишь упомянуть об Иоанне Навпактском, как полемисте против латинян и предполагаемом авторе в то время еще не изданных писем, находящихся в одной из оксфордских рукописей. Только благодаря, главным образом, уже упомянутому выше изданию переписки Иоанна, на основании петроградской рукописи, сделанному В. Г. Васильевским, и еще более позднему изданию части произведений Иоанна, на основании только что названной оксфордской рукописи, сделанному одним французским ученым монахом (Pétridès), мы получили возможность хоть немного познакомиться с этим интересным церковно-историческим деятелем и писателем. Надо помнить, что далеко еще не весь рукописный материал, имеющий отношение к Иоанну Навпактскому, появился в печати.

Иоанн Апокавк, митрополит Навпактский, умерший в тридцатых годах XIII века, получил прекрасное классическое и богословское образование, в молодые годы, может быть, провел некоторое время в Константинополе и затем, сделавшись митрополитом Навпакта, принял деятельное участие в политической, общественной и церковной жизни Эпирского деспотата. Иоанн, по словам В. Г. Васильевского, является "вождем патриотически настроенной части православного греческого духовенства, как в непорабощенном Эпире, так и в областях временно завоеванных, а пожалуй, и в роли руководителя или поощрителя политических стремлений Эпирских деспотов, наконец, их опоры в столкновениях с высшим церковным авторитетом патриарха, за которым стоял соперничествующий император в Никее." "Иоанн, — пишет другой историк, Е. А. Черноусов, — не мрачный монах, замкнувшийся в своей келье, интересующийся только церковными делами, далекий от мира и людей. Наоборот, в складе его ума и характера, в проявлениях его внутреннего "я," в приемах его литературной деятельности замечаются черты, до известной степени сближающие его с позднейшими итальянскими гуманистами." Действительно, у Иоанна Апокавка мы можем отметить любовь и вкус к писанию, в результате чего появилась его обширная переписка, любовь к природе, понимание ее и, наконец, его отношение к античной литературе, авторитет которой, в лице наиболее знаменитых писателей древности, Гомера, Аристофана, Еврипида, Фукидида, Аристотеля и других, он очень высоко ставит и которая дает ему вместе с Библией богатый материал для параллелей и аналогий. В настоящее время мы имеем в печатном виде уже более сорока его произведений: письма, различные канонические постановления, эпиграммы. В числе его корреспондентов можно отметить уже известных нам Феодора Комнина, деспота Эпирского, и знаменитого афинского митрополита Михаила Акомината. Ввиду того, что далеко не все произведения Иоанна Апокавка еще изданы, более полное суждение о нем как писателе и политическом деятеле, принадлежит будущему.

Относительно второго выдающегося деятеля эпохи Эпирского деспотата, Георгия Вардана, митрополита Керкирского, в науке в течение долгого времени существовало крупное разногласие. Еще в конце XVI века известный автор "Церковных Анналов," кардинал Бароний, на основании писем Георгия к императорам Фридриху и Мануилу Дуке Комнину, относил его время жизни к XII веку, разумея под первым императором Фридриха I Барбароссу, а под вторым — Мануила I Комнина. Позднейшие ученые, видя, что некоторые полемические сочинения с именем Георгия по своему содержанию никак не могли быть отнесены к XII веку, пришли к выводу, что Георгиев Керкирских было два, один из которых жил в XII, а второй в XIII веке. Эти ошибочные, как мы сейчас увидим, суждения были приняты и в "Истории византийской литературы" К. Крумбахера, то есть в 1897 году. Между тем, в 1885 году этот вопрос был правильно решен В. Г. Васильевским, неопровержимо доказавшим, что Георгий, митрополит Керкирский, был лишь один, что жил он в XIII веке, и что в его переписке под императором Фридрихом надо разуметь не Фридриха I Барбароссу, а Фридриха II, и под Мануилом — не Мануила I Комнина, а Мануила деспота Солунского, брата Солунского императора Феодора Дуки Ангела, попавшего в плен к болгарам. Итак, Георгий Вардан принадлежит XIII веку.

Родившись, вероятно, в Афинах и будучи учеником, а позднее другом и корреспондентом Михаила Акомината, Георгий Вардан провел некоторое время в Никее, при дворе Никейского императора, а затем возвратился на Запад, где и был посвящен Иоанном Навпактским в епископы Керкиры. Эпирский деспот Феодор Ангел благоволил к нему. До нас дошли интересные письма Георгия, в которых Михаил Акоминат отмечал изящество его стиля и стройность изложения; последнее, однако, не мешало Михаилу Акоминату в письмах учить Георгия и исправлять различные погрешности в его языке. Кроме писем, Георгий был автором полемических произведений против латинян и нескольких ямбических стихотворений.

Знаменитый греческий иерарх и канонист первой половины XIII века, Охридский (Ахридский) архиепископ Димитрий Хоматин, рукоположенный Иоанном Навпактским и венчавший Феодора Эпирского Солунским императором, оставил после себя более полутораста памятников, а именно: письма, в которых разбирались различные юридические и церковные вопросы, разные канонические послания и ответы, судебные решения, соборные деяния и т.п. Эти памятники имеют чрезвычайно важное значение для истории византийского права вообще и канонического права в частности и дают интересный материал для истории церкви, внутреннего быта и международных отношений первой половины XIII века в Эпире, Албании, Сербии, Болгарии и латинских государствах.

Вышеназванные три лица: Иоанн Апокавк, митрополит Навпактский, Георгий Вардан, митрополит Керкирский, и Димитрий Хоматин, архиепископ Охридский, являются наиболее выдающимися представителями культурных интересов времени Эпирского деспотата и кратковременной Солунской империи.

Что касается византийского искусства этого времени, то необходимо сказать, что новые франкские княжества, образовавшиеся на территории Византии, вынудили многих людей искусства (artists) из Константинополя и Фессалоники (Салоник) искать новое прибежище в могущественном сербском королевстве, или же присоединяться к артистам и художникам (artists), уже обосновавшимся в Венеции. "Тогда появилась, — писал один историк, — своего рода диаспора художников. Эти миссионеры византийского искусства дали направление славянским школам, расцвет которых в гораздо более позднее время мы только начинаем понимать." Художественные традиции, однако, не умерли, и художественное возрождение при Палеологах обязано в известной мере тем традициям и достижениям предшествующего времени, которые сохранялись в XIII веке.

Литературное движение эпохи Никейской империи имеет важное значение для общей культурной истории Византии. Создавшийся при дворе Никейских государей центр сделался тем культурным очагом, который посреди политического разделения, жестокой международной борьбы и внутренней разрухи во время латинян спас, сохранил и продолжал дело первого эллинского возрождения при Комнинах, чтобы позднее сделать возможным появление и развитие второго культурного эллинского возрождения при Палеологах. Никея служит как бы мостом от первого возрождения ко второму.

Культурный же центр, создавшийся в XIII веке в западной части Балканского полуострова, в эпирских владениях, был тем культурным звеном, которое сближало христианский Восток с Западной Европой в процессе их культурного движения XIII века. Культурный подъем в Италии XIII века, связанный с именем Фридриха II Гогенштауфена, этот "пролог к Ренессансу," если не в желательной полноте еще разработан и изучен, то, во всяком случае, отмечается, обсуждается и признается всеми. Но культурный рост Никеи в том же XIII веке и особенно культурное, правда, только недавно начавшее вырисовываться движение в заброшенном и заглохшем, как казалось, Эпире во внимание не принимались. Между тем, эти три культурных движения развивались в формах большей или меньшей интенсивности, параллельно и, может быть, не без взаимных влияний. Тогда даже такое на первый взгляд скромное явление, как культурный подъем Эпира в XIII веке, должно потерять свое исключительно местное значение и занять соответствующее положение в истории общей европейской культуры XIII века.

Византийский феодализм.

В течение весьма продолжительного времени в исторической науке феодализм рассматривался как явление, принадлежащее исключительно западноевропейскому средневековью, как типическая черта последнего, отличающая средневековую историю Западной Европы от историй других стран и народов. При этом нередко полагали, что на Западе феодализм был для всех западных стран явлением однородным, одинаковым по существу. При этом забывали, что феодальные условия, сложившиеся в той или другой стране на Западе, имели свои особенности. Однако в более позднее время значение термина "феодализм" расширилось, когда наука обратила внимание на то, что существование феодализма или, по крайней мере, присутствие феодализирующих процессов может быть констатировано в "гораздо более многочисленных государствах, у весьма различных племен и народов, живших во всевозможных частях земли и в очень разнообразные эпохи их истории." Сравнительно-исторический метод в руках тонких и опытных исследователей привел к уничтожению одного из важных, долго господствовавших в науке предрассудков о принадлежности сложного социально-политического и экономического явления, условно именуемого феодализмом, исключительно средним векам Запада. Поэтому в настоящее время термин "феодализм" употребляют иногда в более широком и в более узком смысле слова, как в родовом и в видовом значении; другими словами, западноевропейский феодализм в средние века есть понятие, взятое в узком смысле, — как определенный вид феодализма; в то время как в широком смысле это есть "известная ступень, переживаемая, по представлению многих историков и социологов, всеми народами в их историческом развитии." Конечно, далеко не везде феодальный процесс развивался вполне, то есть до формы, например, французского или английского феодализма, и не получал окраски политической. Перенесение этого процесса из рамок западноевропейской, средневековой истории в плоскость истории всемирной дало возможность ученым говорить о феодализме в древнем Египте, в арабском Халифате, в Японии, на островах Тихого океана и, наконец, у нас в древней Руси. Во всяком случае, надо оговориться, что для каждой страны, при наличии известных условий, феодализм в той или иной стадии своего развития есть явление возможное, но не необходимое.

Прекрасная по краткости и меткости характеристика феодализма сделана знатоком последнего П. Г. Виноградовым: "Феодализм отличается территориальной окраской политических и политической окраской территориальных отношений." Как видно, в этом определении феодализма была не затронута экономическая сторона вопроса, на которую обратили внимание позднее и которая, конечно, должна всегда приниматься в расчет при изучении данного вопроса.

Многочисленная литература — часто с противоположными мнениями и суждениями — по вопросу о происхождении западноевропейского феодализма, создававшая школы германистов и романистов, или видевшая в феодализме результат законодательной деятельности Каролингов, или выводившая его из социальных условий почти неведомой нам древнегерманской жизни и фантастической древнегерманской марки, имеет теперь лишь историческое значение и служит ярким примером того, сколько надо положить труда, иногда мало полезного, и доброй воли, чтобы поставить, наконец, изучение сложного исторического явления, каким в данном случае является феодализм, на действительно научную основу.

Многое в западноевропейском феодализме объясняется условиями жизни первых трех веков Римской империи, в которой мы уже можем отметить некоторые первоначальные элементы, вошедшие в состав феодализма. Прекарий, или бенефиций, патронат и иммунитет хорошо известны в римское время. Бенефиций означал раньше всякое имущество, находившееся только во временном пользовании владельца, иногда пожизненном; поэтому бенефициями назывались и земли, отдаваемые на известных условиях тому или другому лицу во временное владение, часто пожизненное; среди этих условий на первом месте стояла военная служба владельца, так что под бенефицием стало обычно называться земельное пожалование под условием военной службы. В период же сложившегося феодализма бенефиций превратился в феод, фьеф или лен, то есть в землю, отданную уже в наследственное владение при соблюдении определенных условий. От слова "феод," корень которого до сих пор служит предметом споров, и произошло условное название "феодализм." Патронат, то есть обычай отдавать себя под защиту более сильного человека, перешел из римского времени в средние века и стал в феодальную эпоху называться латинским словом "коммендация" (commendatio, то есть перепоручение) или иногда германским словом "мундиум" (mundium). Наконец, известный в римское время иммунитет (immunitas) характеризовался в феодальную эпоху уступкой некоторых государственных прав частным лицам, освобождением их от несения тех или иных государственных повинностей и запрещением въезда во владение иммуниста правительственным агентам.

Постепенно на Западе, в связи с упадком центральной власти, эти три элемента, существовавшие в течение некоторого времени, так сказать, отдельно один от другого, стали соединяться в одном лице; одно и то же лицо, а именно помещик-землевладелец, раздавало бенефиции, принимало коммендации и пользовалось иммунитетом, то есть, другими словами, помещик превратился в государя. Подобная эволюция касалась как светских, так и духовных лиц. Конечно, как было замечено выше, эта эволюция в разных странах протекала различно.

Вопрос о феодализме в Византии — вопрос еще новый и очень мало разработанный. В его изучении необходима и интенсивная работа, и большая осторожность в обобщениях. Но, во всяком случае, "теперь никого уже, или только немногих упрямых стародумов, не приводит в смущение возможность говорить о феодализме и феодальных процессах в Византии, тогда как еще недавно обозначение "византийский феодализм" представлялось парадоксом или ересью."

Раз Византия есть не что иное, как продолжение Римской империи, то уже априори можно сказать, что явления, аналогичные бенефицию, патронату и иммунитету, должны быть отмечены в условиях ее внутренней жизни. Вопрос лишь в том, в какой степени эти явления развились в дальнейших видоизменившихся условиях жизни восточных провинций империи и какие формы они приняли.

Латинскому слову "бенефиций" на Востоке по значению соответствовало греческое слово "харистикий" (русское пожалованье, жалованье), а бенефициарию, то есть лицу, наделенному землей на условии несения военной службы, соответствовало грамматически греческое слово "харистикарий." Но в византийской литературе, особенно с X века, харистикарный способ раздачи земель применялся обычно к монастырям, которые раздавались в виде пожалованья духовным и светским лицам. Подобную особенность византийского бенефиция-харистикия можно привести в связь с иконоборческой эпохой, когда правительство в своей борьбе против монашества прибегало к секуляризации монастырских земель, которая и дала в руки императора обильный источник для земельных пожалований. Это обстоятельство, по всей вероятности, и было причиной того, что первоначальный смысл харистикия, как пожалования земель вообще, не только монастырских, как бы затерялся, и харистикий стал пониматься специально в смысле пожалования монастырских земель. "Харистикарная система, — пишет хороший знаток внутренней истории Византии П. В. Безобразов, — как известно, заключалась в том, что владелец монастыря, кто бы он ни был (император, епископ или частное лицо), отдавал монастырь в пожизненное владение какому-либо лицу, получавшему после этого название харистикария. Харистикарий получал все доходы монастыря и обязан был содержать братию, поддерживать здания, одним словом — вести все хозяйство. Очевидно, излишек доходов, шел в пользу харистикария." Другой наш известный византинист, Ф. И. Успенский, даже прямо говорят, что "харистикарат, как обычай раздавать монастыри и церковные земли, есть учреждение, развившееся в недрах самой церкви и стоявшее в полном соответствии с существовавшими в гражданском обществе обычаями и взглядами на право распоряжения земельной собственностью." При таких определениях, особенно при последнем, теряется всякая связь с римским прошлым, что, по моему мнению, неправильно. Харистикий есть пережиток римского прекария-бенефиция, получившего своеобразную окраску в силу особенностей внутренней жизни восточной половины империи.

Известно, что еще в эпоху языческой Римской империи существовало военно-поместное землевладение, заключавшееся в том, что земельные участки на границах государства отдавались в наследственную собственность, но под непременным условием, чтобы владельцы таких военных участков несли военную службу, охраняя границу и передавая это обязательство детям. Начало этого обычая чаще всего относят к распоряжениям императора Александра Севера, то есть к первой половине III века, об отдаче отнятых у неприятеля земель пограничным (limitanei) солдатам и их вождям с тем, чтобы они несли на них наследственную военную службу и не отчуждали их частным, то есть не военным лицам. Несмотря на то, что такие авторитеты, как например Фюстель де Куланж, категорически утверждали, что эти пограничные участки (agri limitanei) времен римских императоров ничего общего не имеют с позднейшим бенефицием или фьефом (феодом), тем не менее до сих пор выдающиеся представители исторической науки, не без основания, видят в бенефициях-ленах средневековья корни в порядках раздачи земельных участков в Римской языческой империи. Новелла Феодосия II (первой половины V века), вошедшая в VI веке в кодекс Юстиниана, который объявлялся обязательным для обеих половин империи, Западной и Восточной, подтверждает военную службу пограничных солдат (limitanei milites) как непременное условие владения земельными участками и ссылается при этом на древние постановления (sicut antiquitus statutum est).

Начиная с VII века, под угрозой персидских, арабских, аварских, славянских и болгарских нашествий, часто победоносных, отрывавших от империи целые пограничные провинции, государство приступило к областной (фемной) реформе, которая усилила военные элементы на всем его пространстве и перенесла, так сказать, условия прежних пограничных частей во внутренние области империи. Но постигшие Византию на протяжении VII-IX веков крупные военные неудачи в связи с внутренними смутами иконоборческого периода и частою борьбою за трон, очевидно, расшатали налаженную систему военно-поместного землевладения, чем воспользовались крупно землевладельческие фамилии, так называемые властели, скупавшие, вопреки закону, воинские участки. Поэтому, когда государи Македонской эпохи в X веке выступили со своими знаменитыми новеллами на защиту крестьянских интересов против захватнических стремлений властелей, они одновременно встали и на защиту воинских участков. Новеллы Романа Лакапина, Константина Порфирородного, Романа II и Никифора Фоки стремятся восстановить прочность и нерушимость воинских участков, главным образом, в смысле неотчуждаемости подобных участков людям, непричастным военной службе; другими словами, данные новеллы воспроизводят в основной идее положение известной уже новеллы Феодосия II, вошедшей в Юстинианов кодекс. Отметим, что Ф. И. Успенский, придающий первостепенное значение славянскому влиянию на внутреннюю жизнь Византии, пишет по поводу военных участков: "Если в X веке в организации стратиотских (то есть солдатских) участков заметны следы общинного начала, то, конечно, это указывает не на римское происхождение учреждения, а на славянское, и первые его обнаружения должны быть относимы к эпохе славянских поселений в Малой Азии." Но эта гипотеза не может считаться доказанной. Военно-поместная система сохранилась, по-видимому, и в позднейшие времена, вплоть до падения Византии; по крайней мере, в законодательных памятниках XI, XIII и XIV веков распоряжения императоров X века трактуются, как имеющие еще силу; хотя в реальной жизни это было далеко не так.

В течение продолжительного времени, насколько позволено нам, конечно, сказать, имея в виду несовершенство и неполноту изучения вопроса, в Византии, по-видимому, не существовало какого-либо определенного, всеми принятого общего термина для обозначения царских пожалований, если только таким термином не был харистикий; но изучение последнего именно с этой точки зрения еще не сделано, так что в данном случае мы можем высказать это лишь в виде предположения, хотя, с нашей точки зрения, и весьма правдоподобного. С XI же века в византийских памятниках появляется такой термин, который раньше прилагался в виде второстепенного эпитета к харистикию, а затем стал употребляться специально в смысле царского пожалованья. Таким термином была прония.

Грамматическое происхождение этого слова иногда смущало некоторых ученых, которые неправильно производили его от немецкого слова Frohne (барщина, тягло) и, встретив этот термин в сербских памятниках раньше, чем узнали его из памятников византийских, даже предположили, что сербы заимствовали это слово еще в то время, когда соседствовали с готами. Само собой разумеется, прония есть греческое слово (πρόνοια), ξзначающее "забота, попечение," а в христианском смысле "промысел." Конечно, слово "прония," получив специальное значение царского пожалованья, не утеряло своего первоначального, только что приведенного смысла, так что в византийских документах с определенного времени параллельно встречаются оба употребления этого слова, подобно тому, как и на Западе бенефициальная система не вытеснила слова beneficium в обычном смысле благодеяния.

Лицо, просившее и получавшее монастырь в пожалованье (харистикий) обещало за это иметь о нем заботу, попечение, то есть, по-гречески, "пронию." Поэтому получивший такое пожалованье назывался иногда не только харистикарием, но и проноитом (προνοήτης), ςо есть попечителем. Со временем же самое пожалованное поместье стало называться пронией. Под термином "прония," согласно Ф. И. Успенскому, в Византии "разумеется пожалованье служилым людям населенных земель и других приносящих доход угодий в награду за оказанную услугу и под условием исполнения определенной службы с пожалованья." Причем под этой службой подразумевалась, главным образом, военная служба, обязательная для прониара. Надо также иметь в виду, что прония не является родовой или вотчинной собственностью, так как прониар не имеет права ни продавать, ни завещать, ни дарить пожалованную землю. Другими словами, прония отождествляется с теми военными участками, о которых речь была выше и которые ведут свое начало еще из времени языческой Римской империи. Прония жаловалась императорами или, от их имени, министрами.

Уже в X веке в источниках встречается употребление слова "прония," которое может быть истолковано в смысле земельного пожалованья на условии военной службы. С полной же очевидностью специальное значение "прония" пока засвидетельствовано документами лишь начиная со второй половины XI века. Но последнее обстоятельство отнюдь не должно служить доказательством того, что этого значения прония не могла иметь раньше. Опубликование новых, более ранних документов и изучение с этой стороны других источников, может открыть специальное значение пронии и для времени до XI века. В эпоху Комнинов система пожалования проний была уже обычным явлением. В связи же с крестовыми походами и с проникновением западноевропейских влияний в Византии, особенно во время латинофильского императора Мануила, (1143-1180), на Востоке появляются в греческой оболочке настоящие западноевропейские феодальные названия вроде леннике (λίζιος = ρредневековому латинскому слову ligius). Интересно отметить, что когда крестоносцы четвертого похода, то есть западноевропейские феодалы стали устраиваться на занятых ими территориях Восточной империи, они нашли местные земельные отношения весьма схожими с западными и без труда приспособили их к своим западным рамкам. Пожалования византийских государей в одном документе начала XIII века называются феодом (de toto feudo, quod et Manuel quondam defunctus Imperator dedit patri meo). Другой документ того же времени свидетельствует, что западные завоеватели продолжали держать покоренное население в прежних условиях жизни, ничего больше от него не требуя, как только, что оно обычно делало во времена греческих императоров (debemus in suo statu tenere, nihil ab aliquo amplius exigentes, quam quod facere consueverant temporibus graecorum imperatorum). Обильный материал для изучения феодальных отношений на территории Византии дает Морейская хроника. Институт проний просуществовал до конца империи.

Изучение вопроса о пронии в Византии, взятого в связи с харистикием и военными участками, заслуживает самого глубокого внимания и может привести к любопытнейшим результатам не только в смысле лучшего и более правильного уразумения земельных отношений и вместе с ними вообще внутренней жизни империи, но и в смысле поучительных и разъясняющих аналогий с другими странами, западными, славянскими и мусульманскими, включая сюда и позднейшее Оттоманское государство.

Термин "прония" является довольно обычным в сербских памятниках. Если же обратиться к русской истории, то иногда пронию сопоставляют с русским "кормлением." Но в последнем случае говорится, что в русском "кормлении" служебный характер не связывается с территорией, и что под "кормлением" разумеется лишь управление городом или волостью с правом брать с них доходы (кормы и пошлины) в свою пользу. Поэтому византийская прония соответствует скорее поместью Московского государства, то есть земле, данной служилым людям именно за военную службу.

Римский патронат (patrocinium), или западноевропейская коммендация-мундиум, также хорошо известны в Восточной империи. Кодексы Феодосия и Юстиниана содержат целый ряд указов, начиная с IV века, в которых патронат частных лиц, именуемый в кодексах patrocinium, сурово карался, так как люди, отдававшие себя под защиту более богатых, хотели этим самым избавиться от несения различных государственных повинностей, чего государство допустить не могло. В новеллах же Юстиниана и позднейших государей появляется и соответствующий равнозначащий греческий термин для patrocinium, а именно "простасия" (προστασία), ςо есть "предстательство, защита," которая, в какой бы форме она ни проявлялась, подвергалась запрещению. Но, несмотря на запретительные меры центрального правительства, крупные землевладельцы-властели продолжали столь выгодную для них практику патроната-простасии, являясь как бы третьим лицом, каким-то посредником между государством и податным населением, и с этим злом императорская власть справиться не могла. Новелла Романа Лакапина от 922 года, запрещающая властелям делать какие-либо приобретения от бедных, упоминает среди первых способов угнетения последних простасию, то есть патронат.

Институт иммунитета (immunitas) известен также в Византии под словом экскусии, или экскуссии (εξκουσσεία), κоторое представляет собою вместе с производным от него глаголом (εξκουσσευειν, εξκουσσευεσθαι) νе что иное, как грецизированное латинское слово excusatio (глагол excusare) с аналогичным значением. Ввиду того, что до самого последнего времени ученые, специально занимавшиеся или вообще интересовавшиеся экскуссией, исходили из того положения, что самый ранний хрисовул, жалующий экскуссию, относится лишь к половине XI века (к 1045 году), не могли видеть в этом институте, оторванном на столько веков от римского времени, пережитка прежнего иммунитета и происхождение экскуссии старались объяснить иными влияниями. Один ученый, Н. Суворов, ведет начало византийских иммунитетов-экскуссий к западным источникам, к подражанию западному образцу, перешедшему в Византию уже в германской оболочке. По его мнению, "невозможно установить историческую связь между ними и иммунистами римского права. Если даже и предположить, что германский иммунитет имеет римские корни, то в Византию он перешел уже во франкском образе." Другой исследователь, специально занимавшийся вопросом об экскуссии, П. А. Яковенко, не соглашаясь с только что приведенным мнением, приходит к мысли о том, что это учреждение возникло и развилось в Византии самостоятельно, но тем не менее отказывается приводить в связь экскуссию с римским иммунитетом, так как между этими двумя понятиями замечаются сильные различия. По его словам, "римский иммунитет уступал место средневековому, и именно уступал, а не видоизменялся... Начало экскуссии следует искать в той политической неурядице, которая возникла в Византии вследствие перерождения римских государственных порядков. Наряду с ней оказывало свое влияние смешение публично-правовой точки зрения на государство с частно-правовой. Под действием этих причин создалось зерно экскуссии — воспрещение доступа представителям государственной власти во владения пожалованного и даровано было ему право собирать казенные доходы."

Надо иметь в виду, что оба латинских термина — immunitas и excusatio — в римских законодательных памятниках совпадают друг с другом, и попытки ученых-юристов установить между ними различие не привели к окончательным результатам.

Уже в кодексах Феодосия и Юстиниана мы встречаем ряд суровых предписаний против податных изъятий, которые называются immunitates или выражаются посредством глагола excusare.

Из византийского времени до нас дошли документы с пожалованием иммунитетов-экскуссий преимущественно монастырям. На основании их мы видим, что льготы, даваемые жалованными грамотами византийских басилевсов, сводились главным образом к запрету въезда в определенные местности императорским чиновникам, к податным изъятиям и судебно-административным льготам, то есть, другими словами, мы имеем перед собою настоящий средневековой иммунитет западного феодального образца.

Как было замечено выше, обычно полагают, что самый ранний хрисовул с пожалованием экскуссии относится к середине XI века. Но это одно не может служить доказательством того, что экскуссии не было раньше, тем более, что язык и выражения дошедших до нас хрисовулов XI-XII веков указывают на то, что понятие экскуссии было уже совершенно привычным, определенным, понятным и не требующим объяснений. Но этого мало. Существуют хрисовулы государей Македонской эпохи конца IX и X веков, данные Афонским монастырям, где мы видим все признаки экскуссии. Так, хрисовул Василия I (867-886) ограждает всех "избравших пустынное житие" на Афоне как "от военачальников и от царских людей до последнего человека, которому вверена служба, а также и от частных людей и деревенских жителей до мелющего на мельнице, дабы никто не тревожил сих монахов и не входил во внутренние места горы Афонской." Этот хрисовул Василия I был подтвержден сыном его Львом VI Философом. Такое же подтверждение хрисовула, данное "прежде царствовавшими" государями, было сделано в первой половине X века "златопечатным словом" (хрисовулом) Романа I Лакапина.

В афонских же документах о размежевании спорных земель на Афоне в X веке имеются ссылки на недошедшие до нас хрисовулы императоров еще до иконоборческой эпохи, то есть VII и начала VIII века, как-то Константина IV, называемого обычно Погонатом, Юстиниана II Ринотмета, а также первой восстановительницы иконопочитания, императрицы Ирины, и ее сына Константина VI (780-797). Конечно, нельзя точно сказать, о чем говорили эти недошедшие до нас хрисовулы; но, на основании спора, касающегося владения афонцами известных земель, можно предположить, что в данных хрисовулах речь шла и об иммунитете.

Эдикт императора Юстиниана II, который был обнародован в сентябре 688 года и который существует в тексте одной надписи, может рассматриваться как пример иммунитета-экскуссии более раннего времени. Этим эдиктом Юстиниан II гарантировал соляные копи (salina) в Фессалонике церкви св. Димитрия "на все последующие и вечные годы" в качестве ее исключительной собственности, которая была свободна от каких-либо предшествующих обязательств. В своем эдикте Юстиниан четко объяснил цель своего дарения: чтобы весь доход с соляных копей можно было бы использовать на украшение и обновление церкви, ежедневных потребностей клира, для нужд ремонта и прочих церковных потребностей.

Если мы коснемся еще более раннего времени, то увидим, что привилегированные монастыри, эти монастырские вотчины, или, как их иногда называют, "монастыри-княжества," развивались еще со времени Юстиниана Великого, (527-565), то есть с VI века, и эти монастырские иммунитеты могут быть поставлены в связь с теми разнообразными привилегиями, которые были установлены еще в IV веке для христианского духовенства Константином Великим и его преемниками. Правда, все эти отрывочные наблюдения об иммунитете в Византии касаются исключительно монастырской жизни. Но не надо забывать, что, помимо исчезновения целого ряда более ранних хрисовулов, вопрос о византийском иммунитете еще очень мало исследован вообще, особенно в стадии до XI века. С одной стороны, не разработаны и еще даже не оценены разнообразные византийские источники в виде историй, летописей, житий святых и т. д. Когда же эта предварительная работа будет сделана, тогда, почти наверное, найдется хороший материал и для постановки вопроса о светском иммунитете-экскуссии в Византии. Причем, надо думать, что византийская экскуссия своими корнями заходит во времена римского иммунитета, являясь частью того сложного социального наследства, которое христианская империя получила от империи языческой.

Дальнейшее изучение византийских цростасии-патроната и экскуссии-иммунитета должно явиться в высшей степени важным как для уяснения внутренней истории других соседних с нею, стран, мусульманских и славянских, в частности древней Руси. Ценные работы Н. И. Павлова-Сильванского, сопоставлявшего западный патронат с русским закладничеством, и иммунитет, как он пишет, с "боярским самосудом," стали бы еще более ценными и свежими, если бы автор в состоянии был не ограничиваться лишь западными аналогиями, а привлечь и материал византийский.

Крупное землевладение, эти знаменитые римские latifundia, является также одним из характерных признаков внутреннего строя Византийской империи. Могущественные магнаты были временами настолько опасными для центральной власти, что последняя вынуждена была начинать с ними упорную борьбу, далеко не всегда заканчивавшуюся победой правительства.

В этом отношении в высшей степени интересна эпоха Юстиниана Великого, который вел напряженную борьбу с земледельческой знатью. Пристрастная и односторонняя, но вместе с тем драгоценная для внутренней истории Византии, "Тайная история" Прокопия, ясно отражающая взгляды имущих классов-собственников, и официальные новеллы Юстиниана сообщают нам по данному вопросу любопытнейший материал, рисуя картину борьбы императора с опиравшейся на землевладение аристократией, — борьбы, которая по своему значению выходила далеко за рамки VI века. В одной новелле Юстиниан, рисуя отчаянное положение казенного и частного землевладения в провинции благодаря безудержному хозяйничанью местных магнатов, адресует посылаемому в Каппадокию проконсулу следующие многозначительные строки: "Мы узнали о столь великих злоупотреблениях в провинции, что исправить их будет с трудом под силу одному высокопоставленному лицу. Ведь нам стыдно сказать, с каким неприличием расхаживают управляющие имениями властелей, как им служат телохранители, как за ними следует великое множество народа и как бесстыдно они все грабят." Затем, после высказывания о частной собственности, автор добавляет: "Казенное имущество почти все уже перешло в частное владение, будучи растащено и расхищено со всеми конскими табунами, и отнюдь ни один человек не вымолвил против этого ни слова, так как рот у них был заткнут золотом." Из этого места новеллы явствует, что каппадокийские магнаты на местах имеют полную власть: они содержат отряды своих вооруженных людей, телохранителей, и захватывают как частные, так и казенные, или, с точки зрения того времени, императорские земли. Подобного же рода информация о Египте времени Юстиниана найдена в папирусах. Член знаменитой египетской семьи земельных магнатов Апионов имел в VI веке обширные земельные владения в разных частях Египта. Целые деревни были частью его владений. Штат его прислуги был почти что царским. Он имел секретарей и дворецких, множество рабов, своих податных чиновников и сборщиков налогов, своего казначея, свою полицию и даже собственную почту. Многие из этих магнатов имели свои собственные тюрьмы и содержали свои собственные воинские подразделения.

С этими крупными землевладельцами Юстиниан вел беспощадную борьбу в продолжение всего своего долгого царствования. Светское крупное землевладение, хотя и несколько ослабленное, но не уничтоженное, выжило и продолжало по временам очень тревожить центральную власть.

Являясь убежденным врагом светского крупного землевладения, Юстиниан в то же время проводил совершенно ясно выраженную политику, направленную на охранение и увеличение церковно-монастырской собственности. Время Юстиниана можно считать важнейшим этапом в процессе образования в империи крупного церковно-монастырского землевладения, которое в соединении с дарованными экскуссиями-иммунитетами создает своеобразные, как бы феодальные центры, монастыри-княжества, монастыри-сеньории, которые, если воспользоваться сравнением одного историка, К. Н. Успенского, заступали в Византии место герцогств и графств Западной Европы. Но отличительным признаком западного феодального владения является прежде всего шаткость, рассыпанность, раздробленность центральной власти, обуславливаемые сложным укладом западноевропейской, не везде, правда, единообразной жизни. Если же мы взглянем на крупноземельные византийские монастыри с точки зрения процесса феодализации империи, то увидим, что эти монастыри создавались элементами антифеодальными, так как стоявшие в их главе игумены, пользуясь всей полнотой власти, являлись как бы монархами, самодержцами в подведомственных им владениях. В этом заключается, можно сказать, одна из особенностей восточного, византийского феодализма.

В истории развития церковно-монастырского землевладения в Византии имеет чрезвычайно важное значение VII век, когда после завоевания Палестины и Египта арабами, где особенно сильно процветало монашество, множество монахов, бросившись искать спасения во внутренних областях империи, переполнили старые монастыри и явились причиной возникновения монастырей новых. В VII веке, как известно, основались небольшие, небогатые монастыри на Афоне. Поэтому вторая половина VII и начало VIII века могут быть, по справедливости, рассматриваемы как период, когда монастырское землевладение достигло наибольшего развития и почти что преобладания, подтачивая, благодаря ряду привилегий, финансовые средства государства, и подрывая, благодаря привлечению в монастыри множества здоровых и молодых людей, освобождавшихся этим от несения военной службы, военную мощь империи. Государство с этим мириться не могло. По словам В. Г. Васильевского, "без особенной опасности впасть в ошибку, можно предположить, что перед началом иконоборства восточная церковь не уступала размерами своих территориальных земельных богатств церкви западной. Франкские короли рано начали жаловаться, что их казна остается пустой, что их богатства перешли к епископам и духовенству; к концу VII века целая треть поземельных имуществ во Франкском королевстве принадлежала церкви. Полагаем, что нечто подобное было и в Византийском государстве за то же время."

Исаврийские государи, известные главным образом благодаря своему иконоборчеству, может быть, главное внимание в своей борьбе направляли не на иконы, а на монастырское землевладение, на монастырский феодализм. В эпоху иконоборчества монастырскому феодальному землевладению был нанесен сильный удар предпринятыми правительством многочисленными беспощадными конфискациями земель и обращением монахов и всяких приписанных к монастырям людей в мирское состояние, влекшее за собою отбывание ими государственных повинностей.

Но с окончанием иконоборства и вступлением на престол Македонской династии обстоятельства изменились. Число монастырей стало снова увеличиваться, и еще быстрее стало возрастать количество земли, поступающей в монастырское владение. Феодализирующие процессы в церковно-монастырской области, временно приостановленные иконоборческими императорами, снова стали развиваться в направлении нежелательном и временами опасном для центральной власти. Недавно об этой эпохе Ш. Диль писал: "Хищения продолжались, мощь крупной земельной аристократии все росла, феодализм все развивался. В IX веке кризис получил характер особенной остроты."

В политической жизни страны очень яркую аналогию с западноевропейскими феодальными владыками — герцогами (duces) и графами (comites) — представляют собою экзархи, стоявшие при императоре Маврикии (582-602) во главе двух обширных территориальных образований, двух экзархатов, равеннского и африканского, или карфагенского. Как известно, эти генерал-губернаторы, экзархи, будучи прежде всего военной властью, сосредоточили в своих руках административные и судебные функции и являлись решающей инстанцией при разборе церковных дел в экзархате. [Обладая неограниченными полномочиями, экзархи пользовались царским почетом: их дворцы назывались священными (sacrum palatium), как называлось лишь место царского пребывания]; когда [равеннский] экзарх приезжал в Рим, ему устраивалась почти что царская встреча. Протокол его входа в Рим стал моделью для приемов франкских королей и германских императоров. Так, прием Карла Великого в Риме в 774 году был скопирован именно с приема экзарха. Образец этот так и остался единственно приемлемой моделью для приема в Риме императорских особ. Нет ничего удивительного, что из экзархов выходили претенденты на престол, поднимавшие восстания, как в Карфагене, так и в Равенне, правда, не всегда удачные. Но в начале VII века восстание африканского экзарха Ираклия в результате дало на византийский престол новую династию в лице ее родоначальника, сына только что названного экзарха, также Ираклия.

Характерно, что тот же Маврикий, при котором образовались оба почти независимые экзархаты, во время сильной болезни, приключившейся с ним за несколько лет до смерти, составил найденное и вскрытое уже при Ираклии завещание, в котором он делил доставшуюся ему империю между своими детьми: старшему он отписал Константинополь и восточные области; второму сыну — Рим, Италию и острова, остальные же области он распределил между младшими сыновьями. Это завещание, оставшееся, по-видимому, неизвестным при жизни Маврикия и не приведенное в исполнение вследствие переворота 602 года, свергнувшего Маврикия, представляет собою попытку типичного феодального раздела, какие часто бывали на Западе в эпоху Меровингов и Каролингов и на Руси в удельное время.

Процесс образования фемного строя, в связи с внешними опасностями VII века, когда во главе первоначально очень крупных территорий встала военная власть стратигов, облаченная широкими полномочиями и вобравшая постепенно в себя гражданские функции, также может дать материал для феодальных аналогий. Подобные провинциальные стратиги, передававшие позднее, в IX-X веках, иногда это звание в своем роде из поколения в поколение, являлись как бы наследственными правителями той или другой области и уже по одному этому уходившими из-под прямого контроля императорской власти. Это уже не государственный, а скорее вассальный характер отношений, прекрасно известный из западной жизни в виде наследственных областных правителей, графов и герцогов.

Появившиеся на фоне не прекращавшейся борьбы на восточной границе, особенно в X веке, так называемые акриты — защитники отдаленных границ государства (от греческого слова — άκρα — "γраница") — пользовались иногда полунезависимым положением от центрального правительства, сопоставляются не без основания с западноевропейскими маркграфами, то есть правителями пограничных областей-марок (русской украйны). На восточной границе, в ничем не обеспеченной, грабительско-военной обстановке, люди действительно могли считать себя, по словам французского историка Рамбо, "не в провинциях просвещенной монархии, а среди феодальной анархии Запада." Английский историк Дж. Б. Бьюри говорит, что вечная борьба с сарацинами на Востоке выработала новый тип воина, каваллария (καβαλλάριος), ςо есть конника, рыцаря (Ritter = конник, всадник), "сердце которого стремилось к приключениям и который привык действовать независимо от приказаний императора или военного начальства... В X веке многие из акритов владели обширными доменами и походили скорее на феодальных баронов, чем на римских должностных лиц." Известные малоазиатские фамилии Фокадов, Склиров, Малеинов, Филокалесов, с которыми непримиримо и напряженно, в той или другой форме, боролся Василий II, являются представителями крупных малоазиатских феодалов, которые были, благодаря своим обширным владениям, не только социальной аномалией в государстве, но и создавали для царствовавшей династии уже серьезную политическую опасность, так как они могли сгруппировать вокруг себя и свои военные отряды. Ведь прониар, получавший прению на условии военной службы, имел право или, вероятно, даже был обязан содержать военную дружину, которую при благоприятных обстоятельствах мог доводить до значительных размеров. Знаменитые новеллы македонских государей в защиту мелкого землевладения лишний раз указывают на ту грозную силу, какую с точки зрения государственной приобрело развитие крупного землевладения.

Смутный период XI века, до вступления на престол Алексея Комнина, характеризуется борьбой крупных малоазиатских феодалов, опиравшихся на собранные ими войска, с центральным правительством и заканчивается тем, что представитель крупного землевладения в лице Алексея Комнина завладел престолом и основал продолжительную династию (1081-1185). Но тот же Алексей должен был признать Трапезундскую область почти независимым владением и во время своего правления принимал порой суровые меры против светских и духовных представителей крупного землевладения. Довольно сильная реакция против крупного землевладения замечается, как известно, при Андронике I (1182-1185). Но прежняя система восторжествовала при Ангелах (1185-1204).

К эпохе Крестовых походов феодальные процессы в Византии настолько уже получили определенные формы, что западные крестоносцы и вообще западные выходцы, сначала лишь проходившие по территории империи, затем, особенно при латинофильской политике Мануила I, внедрившиеся в большом количестве во все отрасли византийской общественной и экономической жизни, и, наконец, занявшие после четвертого похода большую часть византийского государства, ничего нового для себя в его укладе не нашли.

Массу интереснейшего материала дают для изучения феодализма в образовавшихся на Востоке в эпоху Крестовых походов латинских государствах составленные в них законодательные сборники. Первое место должны в этом отношении занять так называемые Иерусалимские ассизы, или Грамоты Гроба Господня (Lettres du Sépulcre), составленные будто бы еще при первом короле Готфриде Бульонском и положенные им в церкви Гроба Господня. Оставляя в стороне сложный и спорный вопрос о дошедших до нас редакциях ассизов и о сомнении, высказанном рядом ученых, в существовании первоначального текста, составленного сейчас же после завоевания и положенного тогда же на хранение в церковь Гроба Господня, нужно сказать следующее. Ассизы, каким бы ни было их происхождение, являются, бесспорно, законом XIII века, однако "законы Иерусалима были основаны на феодальных обычаях Европы XI века и принесены на Восток участниками первого Крестового похода." Этот законодательный памятник имеет первостепенное значение как для более глубокого уразумения феодальных отношений на христианском Востоке в связи с местными условиями жизни, так и для вопроса о феодализме вообще. Исследователь учреждений Латино-Иерусалимского королевства, французский историк Гастон Додю, пишет: "Ассизы верховного суда (так назывался отдел ассиз об отношении франкских князей к их вассалам) представляют самое древнее и самое чистое выражение французского феодализма." Составители дошедших до нас редакций "написали полный трактат о ленных владениях, превосходящий все, что оставили нам по этому вопросу средние века." В ассизах "следует изучать истинный характер феодализма." Совсем недавно американский историк, написавший весьма важную книгу о феодальной монархии в латинском Иерусалимском королевстве, Джон Ле Монте, подчеркивал ту же идею. Он писал: "Ассизы верховного суда являются в основе своей французским феодальным законом, и феодальная система Иерусалимского королевства, если под феодальной системой понимаются только взаимоотношения между землевладельческой знатью, была чисто западным феодализмом, который крестоносцы принесли с собой из своих домов на Западе. Эта система, однажды установившись, оказалась устойчивой. Силы, ослаблявшие феодализм на Западе, имели слабое проявление на более медленно развивающемся Востоке. Вот почему истинно старое утверждение, что в феодальной системе Иерусалимского королевства мы находим почти что идеальную картину феодальных взаимоотношений. Западные институты XI и XII веков были перенесены на почти что девственное поле, и они сохранились в гораздо более позднее время, когда Запад во многом от них отказался." Таким образом, христианским Востоком совершенно неожиданно дан в руки ученых приведенный в известную систему свод феодального права, в условиях которого Западная Европа жила в течение долгого времени.

Иерусалимские ассизы были введены после четвертого Крестового похода в завоеванной крестоносцами Морее и в других основанных тогда латинских владениях в пределах Византии, а также на острове Кипре; для последнего ассизы были переведены на греческий язык. Прекрасным дополнениям к Иерусалимским ассизам могут служить Антиохийские ассизы, дающие понятие о законах этого латинского княжества на Востоке. Оригинальный текст последних утерян; до нас дошел лишь их армянский перевод, переведенный в свою очередь уже в XIX веке на современный французский язык.

Итак, вышеназванные франко-восточные законодательные сборники, или своды, имеют большую ценность как для истории западноевропейского феодализма, так и для истории латинского и греко-византийского Востока, и даже для некоторых областей османского права.

Изучение феодализма в Византии только началось. В 1879 году русский ученый В. Г. Васильевский, в связи со своими рассуждениями о пронии, обронил замечание, что только в эпоху Комнинов и Ангелов можно заметить "действительно зародыш феодального порядка, хотя далеко не всю его систему." По правде говоря, В. Г. Васильевский никогда не писал специальных работ о византийском феодализме. Он даже не мог себе представить, что какой-либо феодальный процесс мог иметь место в Византии до конца XI века, когда на престол взошла династия Комнинов. Конечно, хорошо организованная феодальная иерархия, которая в феодальном обществе Запада создала длинные цепочки сюзеренов, вассалов и подвассалов, никогда не сложилась на Востоке. "Но, — по правильному замечанию Ш. Диля, — существование этой могучей провинциальной аристократии имело в Византийской империи такие же последствия, как в государствах западного средневековья; она каждый раз, когда центральная власть слабела, являлась страшным элементом смуты и разложения."

Так называемые феодальные процессы в области как социальных, так политических и экономических отношений в Византийской империи могут быть наблюдаемы на всем протяжении ее истории.

Назад   Вперед