Эпилог

Хотя эта книга никак не претендует на то, чтобы всеобъемлюще и полно отобразить месопотамскую цивилизацию, я считаю, что в конце обязан признать наиболее значительные упущения.

Я допустил несправедливость, рассматривая языки Месопотамии, шумерский и аккадский, просто как орудия, а не как выражение этой цивилизации, которое позволяет непосредственно подойти к ней. Но это можно оправдать тем, что противоположный подход не только переполнил бы книгу филологическими рассуждениями, но дал бы столь же искаженную картину, как, например, изложения, которые пользуются только археологическими и иконографическими данными.

Более серьезным является искажение, вызванное тем, что при характеристике месопотамского законодательства я ограничился рассмотрением руководств, а не углублялся в источники первичной информации, предлагаемой теми табличками, которые освещают действительную юридическую практику. Своей близостью к событиям и разнообразием, отражающим различные периоды, районы и темы, эти таблички многое добавили бы к координатам нашего ''портрета''. Основная трудность, присущая всем клинописным источникам, - расхождение данных, основанных на традиции руководств, с многообразными и изменчивыми сведениями, почерпнутыми из других материалов, - заставила меня при изложении месопотамской юриспруденции обратиться к руководствам как к ближайшему убежищу от чрезмерного обилия детальной информации. Если бы я стал следовать моим личным склонностям и сконцентрировал все внимание на юридической практике, я бы уничтожил и без того сомнительную корреляцию между главами этой книги.

Рассматривая месопотамскую религию, я не скрывал полемической направленности этой главы и умышленно отказался от благожелательного, сентиментального и покровительственного интереса, с которым ее обычно рассматривают. Я не стремился ''выгодно'' подать эту тему - если действительно можно назвать ''выгодной подачей'' подборку параллелей к Ветхому и Новому завету. Основной целью был отказ от понимания, свойственного западному человеку, хотя я вполне сознаю, что эта цель довольно утопична и работать в этом направлении может только поколение ученых-ассирологов, свободных от эмоционального и рассчитанного на рекламу интереса к религиям древнего Ближнего Востока.

По тем же причинам я не полностью использовал тексты, чтобы изложить различные месопотамские концепции божественности, начиная от великих богов неба и кончая падшими богами, демонами и злыми духами.

Было бы желательно посвятить специальный раздел месопотамской концепции смерти, не столько потому, что наши собственные религиозные и социальные системы придают ей сознательно или бессознательно такое значение, но потому, что смерти придавали подозрительно малое значение в Месопотамии. Однако монографическое исследование будет, видимо, лучшим путем для анализа и изучения этих противоречивых концепций. Тем более что археологии предстоит, возможно, сказать свое слово относительно обрядов погребения.

Если степень абстрагирования и перенесение материала в моей попытке согласовать некоторые общественные системы, существовавшие в Месопотамии в конкретный период в том или ином районе, покажется чрезмерной, то потому, что такие построения нельзя еще подкрепить достаточным и неоспоримым материалом текстов. Все же, хотя месопотамская цивилизация прошла в своем развитии несколько разобщенных фаз и видоизменений - и как бы ни уточнялось это заявление, - предварительное членение, так, как оно сделано в моем воспроизведении, кажется мне оправданным.

Возможно, требуется также объяснение моего общего подхода к исследованию месопотамской цивилизации. Даже рискуя, что меня обвинят в новом виде панвавилонизма, я поместил Месопотамию в центре картины. Термины, определяющие ее соседей, такие, как ''цивилизации-спутники'', ''варварский Запад'', подчеркивают этот подход, который является столь же оправданным, как и подход, при котором сведения о Месопотамии используются только как контрастирующий фон для других исследований или для иллюстрации различных теорий, относящихся к религиозному, этическому или экономическому развитию. У меня было твердое намерение - возможно и неразумное - поддержать выдвинутую более тридцати лет назад Б. Ландсбергером теорию Eigenbegrifflichkeit, которая нашла очень мало сторонников.

В одном смысле я заканчиваю эту книгу с острым чувством неудовлетворенности. Можно выбрать много участков во взаимопереплетенных сферах месопотамской цивилизации, для которых сохранилась доступная для исследования информация, рассказывающая о специфических научных и технических достижениях, об искусных социальных адаптациях и о четко выраженных художественных направлениях. Этот материал обычно охватывает только ограниченный район или период, позволяя бросить случайный взгляд на, возможно, уникальную ситуацию, значение которой для общей картины вполне можно сравнить со скоплением неправильных пятен и коротких линий, блуждающих из ниоткуда и в никуда, внезапно исчезающих и оставляющих ''белые'' пятна на карте, координатами которой являются пространство и время.

Однако выбор этих тем определялся бы чисто субъективным подходом и обязательно должен был бы закончиться изложением, сравнимым с истолкованием чернильных пятен, как это делают в психологических тестах, где только творческие ассоциации зрителя придают этим пятнам значение и выразительность, воссоздавая картину, существующую только в уме зрителя. Кроме того, пойдя этим путем, я бы написал книгу гораздо большую.

Назад   Вперед