II. Способы получения образования духовенством и интеллектуальное состояние его от IV до IX века

Какими правилами руководилась церковь по отношению к образованности лиц, поставляемых в духовные должности от IV до IX века, об этом, к сожалению, мы знаем очень мало. Как кажется, на этот счет не было выработано строго определенных правил. Требования, которые предъявлялись по отношению к кандидатам на священство, были очень невысоки. Довольствовались тем, чтобы будущий пастырь был грамотен, чист в вере, мог с толком читать священные книги и знал наизусть важнейшие молитвословия. Требования слишком общие. Так, собор Карфагенский 397 года требует от поставляемого в епископы, чтобы он был испытан, проэкзаменован; здесь указаны определенные вопросы, какие надлежало предлагать ищущему епископства. Испытание происходило перед посвящением. В правилах (1 и 2) указанного собора говорится: «Если хотят кого посвятить в епископы, то должно испытать его — насколько он разумен, достаточно ли он грамотен (literatus), способен ли к учительству (docibilis), то есть насколько он сведущ в Законе Божием, правильно ли понимает догматы веры». Затем в правилах следует довольно широкий список догматических материй, относительно которых он должен быть спрошен. Но из этого списка открывается, что имелось в виду узнать не степень и объем богословского ведения, а лишь то — не держится ли он какого-либо заблуждения, не держится ли он манихейской, пелагианской ереси и новацианских заблуждений. А о клириках в рассматриваемых правилах говорится только, что «ни один из них не может быть посвящен без предварительного испытания епископом» (пр. 22)545 Мы должны помнить, что здесь, в этих правилах, речь идет лишь о духовенстве латинской церкви, да и то далеко не всей. Не больше требуется от кандидата на священство и правилами Вселенских Соборов. Во втором правиле VII Вселенского собора говорится: «Кто посвящается в епископы, тот должен в совершенстве (т. е. наизусть) знать Псалтирь, чтобы он мог поучать подчиненных ему клириков (?); также должно испытать его: умеет ли он с рассуждением, а не бегло (т. е. только зрением) лишь читать священные правила, Евангелие, Апостол и все Священное Писание и учить порученный ему народ». Последнее требование, впрочем, не нужно понимать в широком смысле: выражалось желание, чтобы он, по крайней мере, умел объяснять главнейшие истины веры, следуя закрепленному учению святых отцов (сравни Трулльск. соб. прав. 19). — Гражданское законодательство по делам церкви, именно Юстинианово, со своей стороны определяет, в чем должно состоять испытание лица, которое готовится к посвящению в епископы. Требования опять очень ограниченные. Избираемый обязывается изустно изложить истины православной веры. Затем он наизусть же должен произнести слова, читаемые при совершении Евхаристии, крещения и других таинств. От епископа требовалась известная степень образования;546 в епископы не мог быть посвящен человек неученый, но под ученостью разумелась простая грамотность.547 Законы Юстиниана требуют также от епископа знакомства с церковными правилами, чего требовали тоже и соборы.548 Но под таким знакомством с правилами, конечно, разумелось не научное знание, не законоведение, а простое знание необходимых практических постановлений церковных. Позднейшие западные соборы (например, VIII века), по-видимому, узаконивают требования, подобные тем, которые выражены в законодательстве Юстиниановом, — требуют знания главнейших молитвословий, знакомства с обрядовой стороной таинств, умения разъяснить их смысл и т. п.;549 но все это не имеет большого значения.

Церковь не была притязательна по части образованности лиц, поставляемых в духовные чины, и вообще обходила этот вопрос. Но то, чего не было выражено церковным законодательством, а также гражданскими законами, регулировавшими жизнь церкви, очень достаточно было раскрыто и разъяснено знаменитыми отцами церкви того времени, в виде частных мнений, как pia desideria, — в особенности Иоанном Златоустом в его известных «Словах о священстве».550 Эти отцы предъявляют многие и значительные требования по отношению образованности пастыря. Златоуст прямо заявляет, что никакая жизнь, как бы она ни была высока, не есть достаточное условие для поставления в пастыри церкви. Основательное знание догматов веры — вот что нужно со стороны пастыря, кроме высоконравственной жизни.551 С этим знанием, по Златоусту, необходимо должно соединяться искусство красноречия у пастыря, потому что пастырь в слове, словом и через слово совершает свое служение. Златоуст рассуждает: «Врачи телесные изобретают и употребляют известного рода лекарства, различные снадобья, они предписывают различного рода диету для больных. Для души же, с которой имеет дело пастырь, ничего подобного нельзя придумать. Но остается для нее одно средство, один способ лечения — учение словом. Это вместо лекарства, это вместо огня и вместо железа. Есть ли надобность отсекать или прижигать — необходимо должно прибегать к слову. Если оно нисколько не подействует, то все прочее остается недействительным. Если бы кто, какой пастырь, имел бы меч духовный и щит веры такие, что мог бы производить чудеса, тот не имел бы надобности в помощи слова, или лучше оно и тогда не бесполезно, даже весьма необходимо. Ибо и ап. Павел действовал словом, хотя повсюду прославляем был за чудеса. И все апостолы ни по какой иной причине препоручили Стефану и его сотрудникам попечение о вдовицах, а именно потому, чтобы сами могли беспрепятственно заниматься служением слова» (Деян. 6, 4). Итак, замечает Златоуст, священник (епископ) обязан употреблять все меры к тому, чтобы приобрести силу слова.552 В особенности, по Златоусту, пастырю нужно быть очень искусным в красноречии в том случае, когда ему приходится поучать с церковной кафедры людей с изысканным вкусом, людей, ищущих глубины и новизны в раскрытии предмета. Златоуст замечает, что образованное общество было очень взыскательно в отношении к проповеднику; он пишет: «Если бы случилось кому-либо из проповедников прибавить к своему слову небольшую часть из чужих трудов, то он большим подвергается укоризнам, нежели похитители чужого имения. Да что я говорю о чужих трудах? Проповедник не может пользоваться часто даже теми мыслями, какие изложены ранее им самим, и потому искусство слова у нас становится гораздо более необходимым, нежели у софистов». Златоуст дает совет, чтобы пастырь и самый искусный в красноречии ни на минуту не оставлял своей способности без усовершенствования. Вот его совет: «Кто обладает великою силою слова, даже и тот не освобождается от непрестанной заботливости об усовершении. Так как сила слова не природою дается, но приобретается образованием, то хотя бы кто довел ее до высшей степени совершенства, и тогда он может потерять ее, если постоянным и прилежным занятием не будет развивать этой силы».553

Некоторые лица из духовенства во времена Златоуста говорили: к чему приобретать дар красноречия, когда сам Апостол Павел называет себя невеждою, и притом об этом пишет к коринфянам, которые славились и хвалились красноречием? Златоуст со всей энергией опровергает тех, кто вследствие такого основания охлаждали в себе ревность к приобретению церковно-ораторской способности. Он находит, что подобные лица вовсе не понимают Апостола, «они хвалят такое невежество, от которого Павел столько был далек, сколько не был далек никакой другой человек, живущий под небесами». Апостол, как никакой другой человек, разъясняет Златоуст, умел защищать истинное учение словом, значит, не был невеждой; он был невеждой только в отношении к изысканной и утонченной витиеватости языческих писателей. А что Апостол силен был в слове, на это приводит Златоуст многие доказательства, в укор возражавшим. «Скажи мне, — пишет Златоуст, — каким образом он переспорил иудеев, живущих в Дамаске! Каким образом взял верх над эллинистами? Не потому ли, что сильно побеждал словом? И никто не может сказать, что ему удивлялся народ, по молве об его чудесах, нет, в это время он еще не начинал творить чудес: он побеждал единственно словом своим. Член Ареопага, житель суевернейшего города, не за одно ли проповедание Павла сделался его последователем? А что было в Солуне, Коринфе, в Эфесе и самом Риме? Не целые ли дни и ночи кряду были проводимы им в истолковании Писаний? Что еще сказать о состязании с эпикурейцами и стоиками (Деян. 17, 18)? И так очевидно, что если и прежде чудес и при чудесах Павел расточал обильно слово свое, то неужели осмелимся называть невеждой того, кто беседой и проповедью своей приобрел себе великую славу. Почему ликаонцы приняли его за Меркурия? Что Павла и Варнаву сочли за богов, причиной этому чудеса, но что Павла приняли именно за Меркурия, причиной этому не чудеса, а слово» (Деян 14, 12). Златоуст далее спрашивает: «Почему во всей вселенной имя Павла наиболее обращается в устах всех?» И отвечает: «Не за превосходство ли его посланий, которыми он приносил пользу верным не только в то время жившим, но и приносит ее существовавшим с того времени до нынешнего дня и имеющим после существовать?» Святой отец энергично пишет: «Многие (из пастырей) и погибли, и сделались менее ревностными к истинному учению», вследствие того, что вообразили, будто Павел хвалился действительным невежеством, и решили быть невеждами. После этих рассуждении Златоуст спрашивает у этих действительных невежд в духовенстве: «Каким образом кто-либо, оставаясь невеждою, будет обличать противников веры и заградит им уста? Да и какая нужда заниматься чтением и литературой, если потребно лишь невежество? Все это, — что говорили невежды в духовенстве в свое оправдание, — все это, — замечает Златоуст, — только один вымысел, предлог, пустое извинение лености»554 со стороны их. Отсюда видно, как многого требовал Златоуст от пастыря по части образования. Другой великий святитель того времени Григорий Богослов также решительно требовал многостороннего образования со стороны пастыря. Григорий находит, что пастырю весьма прилично знать философию, как и другие человеческие науки, не говоря уже о науках богословских. Григорий, например, пишет: «Предстоятелю совершенно необходимо быть вместе и простым, и сколько можно более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким беседе. Ибо одни, будучи по способностям младенцы, требуют самых простых первоначальных уроков, а другие имеют нужду в премудрости, желаемой совершенными» (1 Кор. 2, б).555 В частности, богослов должен иметь отчетливое понятие: о мире, о материи, душе, разумных существах и проч. Подобно Златоусту, Григорий Богослов твердо боролся против предрассудка, который, кажется, был очень силен между духовенством, именно, что будто нет надобности в учености для пастыря, когда сами апостолы, не отличаясь ученостью, однако же, силою духа победили мир. В опровержение этого предрассудка Григорий замечал: апостолы находились под особенным действием благодати, а пастыри церкви действуют среди обыкновенных условий и обыкновенными способами, а потому должны обладать образованием как наилучшим средством действовать на паству.556 Григорий в похвальном слове Василию Великому прямо объявляет, что подобного мнения держатся лишь невежды, желающие оправдать свое невежество. Он говорит: «Не должно унижать образование, как рассуждают об этом некоторые, напротив, надобно признать глупыми и невежественными тех, кто, держась такого мнения, желал бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве».557

Таким рисовался идеал пастыря в умах лучших, просвещеннейших отцов церкви. Имели ли пастыри того времени способы и средства поднять себя на тот уровень образования, какого желали более передовые святители?

Отвечая на этот вопрос, следует прежде всего заметить, что церковь, или, если угодно, иерархия, в рассматриваемое время не принимала на себя попечения об учреждении каких-либо училищ для подготовки юношества к прохождению духовным должностей. Это зависило от многих причин. Во-первых, эпоха первых трех веков не знала никаких духовно-учебных заведений, обходилась без них. Это было, так сказать, прецедентом. Далее, с VI века развивается и утверждается в церкви монашество, которое по самой идее558 не имело побуждений благоприятствовать школьному делу. А так как в IV веке из монахов даже стали выбирать епископов, то заботы о научном развитии духовенства отступили в церкви на задний план. Климент Александрийский в III веке рассуждал: «Если бы кто-либо предложил гностику (т. е. христианскому ученому: τώ γνωστικώ) сделать выбор между познанием Бога и вечным блаженством (την σωτηριαν την αιωνιον), допуская, что одно с другим несовместно (а это, конечно, неправда), то гностик, без сомнения, избрал бы познание»559 (т. е. науку), а с тем отказался бы от блаженства. Мысль замечательная! Но с IV века едва ли кто решился бы повторить подобную мысль: она противоречила духу времени (нечто подобное говорили радикальные ариане, но ариане — плохой пример). Не о науке, и не о школах были тогда думы... Наконец, нужно сказать, что наука и школы сделались подозрительными: из существовавших школ слишком много вышло ариан и несториан. Поэтому попечения церкви о школах были не в интересах того времени.

Но, однако, где же училось тогдашнее духовенство? За отсутствием церковной инициативы, на помощь духовенству явились частные лица из просвещенных христиан, которые и открывали школы, какие пришлось и какие могли.

Сообщим сведения об этих школах. Само собою разумеется, таких школ было очень мало.

Обратим внимание сначала на Восток. Все указанного рода школы, в которых с большим или меньшим успехом могли получать образование пастыри, — наперечет. Древнейшей и знаменательнейшей из этих школ была Александрийская. Но время ее процветания относится к периоду до Константина Великого. С четвертого же века среди арианских, монофизитских и других движений она как-то стушевывается и вскоре умирает. Последним осенним цветком этой школы был знаменитый учитель ее, Дидим, слепец от рождения. Глубоко образованный не только в науках отвлеченных, но и начертательных, Дидим возбуждал общее удивление. Он знал поэзию, риторику, астрономию, геометрию, диалектику, музыку и все науки философские. Блаж. Иероним называет его чудом для всех. Его широкая образованность при слепоте заставляла некоторых говорить о нем, что не имея очей телесных, он имеет очи ангельские. По свидетельству церковного историка Созомена, его слава привлекала многих в Александрию: одних для того, чтобы слушать слепца, других для того, чтобы только увидеть его. Тот же Созомен называет училище, в каком преподавал Дидим, «духовным училищем священных наук». Дидим был горячим приверженцем Оригена.560 Но, говорим, недолговечна была школа Александрийская.

Более влиятельной была школа Антиохийская, основанная, как мы знаем, в III веке, преимущественно пресвитером Лукианом (ум. в 311 г.). Но о деятельности Лукиана561, как учителя, мы почти ничего не знаем. Гарнак остроумно называет его «признанным святым, но непризнанным учителем». Это не то значит, что его ученики своими умствованиями скомпрометировали своего учителя: при жизни Лукиана ничего такого не было, — а значит то, что его учено-педагогическая деятельность, как таковая, не нашла себе одобрения в глазах церкви.562 В общем, хотя сведения наши о Лукиане и не совсем скудны, но они весьма мало отвечают на вопрос: что он делал, чем занимался в своей школе, чему и как учил? Мы знаем достоверно только о том, кто у него учился. Эти лица развили широкую богословскую и педагогическую деятельность в IV веке.563 Нельзя скрывать, что ученики его стяжали печальную известность; между ними оказались сам Арий, много ариан, каков, например, Евсевий Никомидийский и др. Но эти и подобные имена в настоящем случае важны для нас, как свидетельство, что у Лукиана была действительно школа; а это нам пока только и нужно доказать. Конечно, между его учениками были не одни ариане, а люди различного религиозного умонастроения. Ясно заметно одно: школа скрепляла связь между учениками (как показывает история арианских движений), значит, была доброй школой — товарищи не забывали друг друга и по выходе из школы. Они притом же высоко ставили имя своего учителя, хвалились тем, что они учились у этого мужа (существовал известный в истории кружок «солукианистов»).564 Значит, было чем хвалиться, значит ученики любили своего учителя, и без сомнения — было за что. Преемники Лукиана по учительству в IV веке с большим успехом поддерживали славу той же школы. Так, Диодор, впоследствии епископ Тарский, был замечательнейшим учителем Антиохийской школы. Под его руководством воспитывался такой блестящий богословский талант, каким был Иоанн Златоуст. Своим редким по обширности и глубине богословским образованием Златоуст обязан Диод ору. С любовью слушал его уроки Златоуст и, как он сознается, всегда благодарил и другим внушал благодарить Бога, что Он даровал им такого мудрого отца и учителя.565 Другой учитель Антиохийской школы, Феодор,566 впоследствии епископ Мопсуестийский, славен был как экзегет, из-под руководства которого вышел глубокомысленный богослов своего времени — Феодорит, епископ Киррский. Достаточно знать, что Златоуст и Феодорит обязаны своим богословским развитием школе Антиохийской, чтобы понять, на какой высокой степени совершенства стояли антиохийские учителя. Но и этой школе, подобно Александрийской, как-то не посчастливилось: она поставляла современной церкви более пастырей еретических (несторианских), чем православных, и потому деятельность ее была кратковременна. В V веке она уже прекращает свое существование.

Родной сестрой школы Антиохийской по характеру ее деятельности была школа Эдесско-Нисибинская. Мы называем эту школу Эдесско-Нисибинской потому, что она попеременно существовала в этих двух городах, — то в Эдессе, то в Нисибине. Месопотамия издавна славилась образованностью; здесь издавна существовало два рода школ — низшие в селениях и высшие в городах. Все это благоприятствовало появлению здесь собственно христианских школ. Древнейшей христианской школой в Месопотамии была именно Нисибинская. Она процветала здесь уже в начале IV века под руководством Иакова, епископа этого города. Иаков имеет значение, как учитель св. Ефрема Сирина, родившегося в Нисибине и бывшего, в свою очередь, учителем этой школы после Иакова. Ефрем пользовался большим уважением в своей стране, и к нему прилагали самые возвышенные имена: называли его красноречивыми устами, языком церкви, арфой Св. Духа, учителем вселенной. Однако же, недолго Ефрему пришлось оставаться учителем в Нисибинской школе. Персы разрушили Нисибин (в IV веке), и школа уничтожилась.567 Ефрем переходит в Эдессу, которая также славилась христианским просвещением, и открывает здесь христианскую школу. Впрочем, эта была не первая школа в Эдессе, и до Ефрема здесь существовала подобная же школа и притом довольно благоустроенная. В этой школе еще до прибытия Ефрема в Эдессу обучались не только христианские юноши, но и дети язычников. Она была в таком почете, что юноши с Востока и Запада спешили сюда для образования. Самые знаменитые лица и даже князья посылали детей своих в это убежище науки, для христианского образования. Ефрем Сирии своим прибытием придал еще новый блеск этой школе. В его школе преподавалось не только Священное Писание и догматы веры, но и общеобразовательные науки. Ученики Ефрема были многочисленны. Довольно долгое время школа оставалась представительницей идей христианских в чистой православной форме. Но так продолжалось до 431 года, когда после III Вселенского собора из Антиохии были изгнаны приверженные к несторианству учителя Антиохийской школы. Они нашли себе приют в Эдесской школе и старались дать ей несторианский отпечаток. Впоследствии, в конце V века, несторианские учителя, впрочем, были изгнаны и из Эдессы. Но изгнанные из Эдессы, несторианские учителя не растерялись, они перешли в Нисибин и основали здесь новую школу, которая процветала во весь период древней церкви и была рассадником, приготовлявшим клириков несторианского направления для соседних стран. Дух этой школы в Нисибине высказывается, например, в том, что учителя этой школы с любовью изучали сочинения Несториева учителя, Феодора Мопсуестийского. Извлекали из его сочинений герменевтические правила для толкования Писания. На некоторых соборах в Нисибине (596 и 605 г.) высказываема была анафема на монахов, отвергавших сочинения Феодора Мопсуестийского. Хотя Нисибинская школа и была несторианской, однако это не мешало ей быть очень славной. Слух о ее цветущем состоянии и достоинствах преподавания в ней достиг даже отдаленного Запада, как это можно видеть из того, что когда папа Агапит (536 г.) по мысли известного Кассиодора, министра, а потом аббата и церковного писателя, хотел завести христианскую школу в Риме, то при этом за образец брали школу Нисибинскую, учебный характер и программа которой были в большой славе.568 О преподавании предметов науки в школе Эдесско-Нисибинской V и VI века известно следующее: чтение и истолкование Писания было главным ее делом. Курс изучения Священного Писания был трехгодичный. В первый изучались послания Апостола Павла и Пятикнижие; во второй — псалмы и пророки; в третий — остальной Новый Завет. Здесь преподавались также философия Аристотеля, грамматика, музыка. Преподавание вели официально поставленные лица, подобно тому, как это имело место в светских школах, и оно было систематическим. Иногда число учеников в школе простиралось до 800 человек.569 Конечно, от этой школы немного было пользы собственно для церкви православной: школа имела цели сепаративные. Есть еще довольно глухое известие о существовании христианской школы в Константинополе. Златоуст, будучи в заточении, утешает письмами некоторых пресвитеров в Константинополе — Филиппа и Евфимия, за привязанность к Златоусту лишенных должности «учителей школы»,570 но об этой школе мы ничего не знаем. Вот и все, что можно сказать о школах христианских, в которых могло получать образование духовенство Восточной церкви! Если присоединим сюда монастыри, из которых вышло немало пастырей того времени, то наша задача будет выполнена. Что сказать о том образовании, которое пастыри могли получать в греческих монастырях? Монастыри вообще были небесполезны в данном отношении, поскольку в них можно было приобретать христианско-практическое направление, религиозную опытность и знакомство со Священным Писанием. Но с другой стороны, в монастырях, как естественно, развивалась значительная ограниченность богословского кругозора, которая могла вредно отражаться на образовании пастыря.571 И притом, вышедшие из монастырей пастыри почти всегда приносили с собой в деятельность житейскую непрактичность, происходившую от малого знакомства с современным обществом, через что должно было парализоваться их влияние на пасомых.572 — Большинство же будущих пастырей получало свое образование частным образом у приходских священников, — образование, конечно, недостаточное и элементарное. В греческой церкви священники обыкновенно имели у себя школы для желающих учиться грамоте; из этих школ, конечно, и выходило большинство клириков. Иметь такие школы Трулльский собор положительно вменяет в обязанность священникам.573

Переходим к обозрению Западной церкви с целью изучения имевшихся здесь способов к образованию духовенства. Мало было на Востоке христианских учебных заведений для приготовления образованного духовенства; что же касается Запада, там и того не было. Была, правда, попытка устроить богословскую школу в Риме, но и эта попытка не осуществилась. Известный Кассиодор, сожалея о том, что на Западе нет школ, в которых бы происходило систематическое объяснение Священного Писания, убедил было римского епископа Агапита (VI век) устроить подобную школу в Риме, но бурные обстоятельства времени не дали осуществиться плану.574 Впрочем, взамен правильно организованных богословских школ, на Западе развилась похвальная личная заботливость некоторых епископов о просвещении и нравственном воспитании клира. Здесь некоторые епископы заводили нечто подобное духовным школам, но только для взрослых. Евсевий, епископ Верчельский (принадлежавший к медиоланской митрополии), открыл в своем епископском городе, кроме монашеского общежития, еще общежитие для всех подведомых ему клириков.575 Это было в середине IV века. Возможно думать, что в этом общежитии клириков последние хоть сколько-нибудь занимались и делом взаимного просвещения. Впрочем, это лишь вероятное предположение. Несколько более имеет значение в нашем вопросе общежитие для клира, созданное в Медиолане св. Амвросием. Амвросий, неожиданно для самого себя попавший на епископскую кафедру, не приготовившись к исполнению обязанностей этого сана, только усиленным трудом восполнил оказавшийся у него пробел в знании богословия; поэтому он и захотел помочь другим, т. е. таким, которые могли бы оказаться в испытанном им самим затруднительном положении, вследствие неподготовленности к духовному служению. Он нарочито собирал в свой клир молодых людей, которых впоследствии можно было бы возвести в священные должности, и делал попытки приготовить их к служению, их ожидавшему. Как велось это приготовление и в чем состояло оно, на это указывает сочинение его «О должностях» (De officiis ministrorum). Эта книга, по его словам, составилась из тех бесед, какие он в течение 16-и лет вел с молодыми людьми, поступавшими в его клир. В ней излагается христианское нравоучение, показывается отличие этого нравоучения от языческой этики. Вместе с тем епископ излагал правила житейского благоразумия и благоповедения, необходимые для служителей церкви. Можно вообще думать, что беседы Амвросия касались и вопросов богословского ведения.576 Но во всяком случае нельзя смотреть на указываемый опыт Амвросия, как на какую-либо школу. На Востоке обычай просветительных собеседований епископов с окружающей их молодежью известен с давних пор; припомним, например, то, что говорил св. Ириней об уроках св. Поликарпа Смирнского;577 но от этих уроков до учреждения школы еще далеко. Да и составлять понятие о наставнической деятельности Амвросия по его книге «О должностях» так же трудно, как и о школьной программе Александрийской школы по сочинению Климента Александрийского «Строматы», излагающей тоже школьные уроки, преподанные этим последним в указанной школе. Нужны в подобных случаях прямые указания их авторов, чтобы не допустить произвола и преувеличений.578

Общежития клириков (с аскетическим направлением), появившиеся на Западе, по почину Евсевия Верчельского, а затем Амвросия, получают характер духовно-учебных заведений только со времен Августина. Весьма вероятно, что форму такого рода общежития Августин перенял у Амвросия, имевшего большое значение в деле обращения Августина в христианство. Но взяв эту форму, последний усовершенствовал ее, восполнил — и она получила значение в истории изучаемого нами вопроса. Впрочем, значение этого учреждения не следует преувеличивать, как открывается из нижеследующего. По инициативе Августина, его клир составил из себя род аскетического общежития, и Августин придал этому общежитию характер как бы духовной семинарии. Биограф Августина Поссидий говорит об этом так: «Августин устроил в церкви (Иппонской), из лиц клира, как бы монастырь и начал жить со служителями Божьими по образу и правилу, учрежденному св. Апостолами. В этом обществе, — говорит Поссидий, — никто не имел никакой собственности, но у всех все было общее, и каждый снабжался тем, что было нужно ему. Сам Августин жил в одном и том же доме с этими своими клириками, имел общий с ними стол, общие издержки и одевался одинаково с ними».579 Об этом общежитии сам Августин сообщает такие сведения: «Так как я задумал жить в монастыре вместе с братией, то узнав о моем намерении, блаженный старец Валерий (епископ) отдал мне тот сад, в котором теперь монастырь. Я начал собирать братии, отличавшихся хорошим расположением, подобно мне ничего не имеющих и подражавших мне. Как и я некогда продал свою бедную одежду и роздал деньги нищим, так делали и те, которые желали быть вместе со мною, чтобы жить общим».580 В этом учреждении Августина, без сомнения, читалось и изучалось Священное Писание и комментировалось. Августин, высоко ценя свое заведение, объявил, что он не примет в свой клир никого, кто не хотел предварительно вступить в его monasterium clericorum — как иногда называют его заведение, — и что никого не возведет в духовный сан, кто не получит образование в нем. И несмотря на ненавистные клеветы, которыми осыпали Августина за его заведение, он оставался верен попечениям о нем.581 В самом деле, из этого заведения вышли многие пастыри, хорошо образованные теоретически и практически. — Успех учреждения был так велик, что даже в других епархиях открыто высказывалось желание замещать вакантные места епископов и пресвитеров питомцами Августина. Мало того. Прочие африканские (да и не одни они) епископы, увлеченные примером Августина, начали заводить подобные же семинарии. И когда затем многие из этих епископов изгнаны были из своего отечества вандалами, то по переселении в Сицилию и Сардинию они и здесь занялись устройством этих Августиновых школ.582

За недостатком правильно организованных школ для образования духовенства на Западе, как и на Востоке, и даже более, служили такой же цели монастыри. По статутам западных монастырей, на обязанности монахов лежало обучение детей, которых родители отдавали в монастырь на воспитание. Юношество в монастырях должно было три часа в день посвящать исключительно науке. В каждом монастыре предписывалось иметь библиотеку; старые и одержимые болезнью монахи обязаны были заниматься перепиской книг для пополнения библиотеки. И если сначала забота о просвещении была исключительно направлена на приобретение богословского знания, то впоследствии сочтено было необходимостью преподавать и другие науки.583

Из числа монастырских школ на Западе заслуживает большого внимания школа Аврелия Кассиодора. Уже не раз названный нами, Кассиодор устроил в Италии (близ города Scyllatium) монастырь, получивший наименование Viuarium, сделался настоятелем его и открыл в нем школу. Он желал сделать свой монастырь рассадником как мирской, так и — что особенно важно — богословской науки. В этом отношении Кассиодор многим отличается от основателя западного монашества Бенедикта Нурсийского: последний идеалом монашества ставил созерцательность и физический труд, а первый — созерцательность и науку. Разумеется, Кассиодор не думал совсем изгонять физический труд из жизни монахов, он хотел дать ему другое, полезное для науки приложение: списывание кодексов Священного Писания и других книг — вот на что должен быть направлен труд. Он, Кассиодор, как само по себе понятно, предписывал монахам своей обители чтение Священного Писания, но не ради только аскетического укрепления себя в добродетели, а ради научного изучения его.584 К сожалению, мы не обладаем прямыми известиями о том, как велось школьно-научное дело в Вивариуме. Об этом мы должны составлять понятие по тем учебникам, по которым велось изучение наук в монастыре и которые написаны были рукою самого Кассиодора. Один учебник служил средством к изучению светских наук (это — de artibus ас disciplinis liberalium literarum), а другой — средством к изучению богословия (это — de institutione divinarum literarum). В первой книге в семи главах изложены были основные научные положения из грамматики, риторики, диалектики, арифметики, музыки, геометрии и астрономии — из семи так называемых свободных наук. Учебник был краток, но зато обстоятельно указывал на различные пособия, уже существовавшие, для дальнейшего ознакомления с науками. Кассиодор смотрел на изучение светских наук лишь как на средство к плодотворнейшему изучению Священного Писания. Введение изучения и светских наук в монастыре вызвало нарекания на Кассиодора; но он защищался тем, что этими науками занимались бл. Августин, бл. Иероним и др., прибавляя, что «хотя они и были сведущи в мирских науках, но пребыли в законе Божием и достигли истинной мудрости».585 Второй учебник был руководством к изучению богословия, в центре которого Кассиодор поставил научное ознакомление со Священным Писанием. Сюда же направлялись все находившиеся в учебнике указания на изучение некоторых других наук — догматики, истории, географии, орфографии. Разрешение недоуменных вопросов в области изучения Библии Кассиодор предписывал искать в сочинениях святых отцов и в беседах с людьми более сведущими. Достойно замечания, что Кассиодор не исключал из пользования и книг, написанных людьми не совсем православными (например, Оригеном, донатистом Тихонием). При чтении подобных сочинений сам он делал пометки против подозрительных мест, то же рекомендовал делать и более опытным монахам. Многим не нравилось его разрешение читать сочинения, вышедшие из-под пера людей не совсем православных, они говорили: зачем это? для чего это нужно? Таким он отвечал словами Виргилия, который на вопрос, зачем он читает Энния, сказал: «aurum in stercore quaero».586 Вообще учебники Кассиодора были кратки, потому что они предполагали устное их разъяснение и пополнение.587 Кассиодор хорошо понимал, что нельзя заниматься .наукой, не имея под руками солидной библиотеки. Поэтому он снабдил монастырь библиотекой как из церковных, так и светских писателей. «Он был неутомим в отыскании и собирании книг: чего он не мог найти в Италии, то выписывал из Африки и других стран». Мало того — он ревностно поощрял монахов к переписыванию книг. Поощряя монахов в этом отношении, он говорил: «Переписчик хоть и остается дома, но благодаря распространению его рукописи посещает разные страны... в храмах читают его книгу... ее будут слушать народы, которым предназначено отстать от греха и обратиться ко Христу».588 Мы не знаем, какая судьба постигла школу Кассиодора. Вероятнее всего — печальная.

Взвесив все то, что сказано нами о средствах к просвещению клира на Западе, можно утверждать, что и Запад в данном отношении весьма мало делал в указанное время.

Одним из важных событий для образования духовенства, по крайней мере в IV и V веках, были языческие риторские школы. Пока существовали эти школы, они оказывали немалую пользу образованию христианских юношей, из которых впоследствии выбирались пастыри. Многие из святителей церкви получили свое общее образование в языческих школах, изучая здесь классические науки, и потом ознакомлялись с богословием или под руководством какого-нибудь знаменитого учителя, или частным образом — через чтение Священного Писания и наличной церковной литературы. Так, Василий Великий, Григорий Богослов посещали школу Афинскую, Златоуст слушал уроки у знаменитого ритора Либания в Антиохии, Иероним наставлен был в классической науке грамматиком Донатом в Риме, Августин изучал латинскую литературу и искусство красноречия в Карфагене, Риме и Медиолане. Со своей стороны некоторые из этих христианских ученых заботились о том, чтобы христианские юноши получали образование именно в риторских школах. Родственник Григория Богослова Никовул отпускается своим отцом для образования в школах языческих, причем отец писал ему: «стремись, сын, куда Желаешь; восхитил ли тебя аттический соловей, или знаменитый Город приятной Финикии, или знаменитый же город Александров, т. e. хочешь ли ты учиться в Афинах, или Берите в Финикии, Или в Александрии, — всякая страна да протекает быстро под твоими поспешающими стопами и произращает под ними прекрасные цветы, сладкую чашу наук жадный твой ум да исчерпает до самого дна; ничего не пощажу: ни имущества, ни труда, ни всего Прочего, что способствует смертным к приобретению великих доблестей»589 научных. Григорий Богослов считает своим долгом рекомендовать этого своего родственника лучшим риторам, прилагая попечение о его образовании.590 При другом случае тот же Григорий отсылает к софисту Евстохию юношу Пронойя, прося его своим преподаванием оказать, как он выражается, «благодеяние» этому юноше.591 Василий Великий, будучи сам воспитан в языческой школе, также то и дело отсылает к знаменитому Либанию на выучку многих юношей каппадокийских и жалеет, что не может отправлять их еще больше. «Стыжусь, — писал Василий Либанию, — что представляю тебе каппадокиан поодиночке, а не могу убедить всех взрослых заниматься словесностью и науками и избрать тебя в этом занятии наставником. А так как невозможно достигнуть, чтобы все за один раз избрали, что для них самих хорошо, то посылаю к тебе, поодиночке, кого только уговорю, оказывая им через это столько же благодеяния, сколько тот, кто жаждущего приводит к источнику».592 И нужно заметить, что Василий мало-помалу столько наслал каппадокийцев к Либанию, что этот, наконец, кажется стал тяготиться наплывом в его школу подобных провинциалов. По крайней мере, вот что писал Либаний к Василию в шутливой форме: «Ужели, Василий, ты не перестанешь эту священную ограду муз наполнять каппадокианами, и притом такими, от которых пахнет шубой и веет снегом. Едва и меня они не сделали каппадокианином, вечно приговаривая: до земли тебе кланяюсь (вероятно, это была провинциальная манера здороваться). Впрочем, — замечает Либаний, — нужно сносить это, потому что так приказывает Василий. Итак, да будет тебе известно, что я исправляю провинциальные их нравы и довожу этих людей до благородства и благоприличия, чтобы к вам они возвращались вместо вихирей голубями».593 Разумеется, эти воспитанники языческих школ594 не непременно предназначались к духовному сану, но тем не менее такое явление было естественным, когда юношами руководили знаменитые пастыри церкви.

Но что такое были эти риторские школы, чему и как в них учили, каких результатов достигали они? Думаем, небесполезно будет посвятить немного времени этому вопросу. Иначе останется непонятным их значение для церкви рассматриваемого времени.595 Постараемся описать их с их светлыми и темными сторонами. Со времен императорской фамилии Антонинов (со II века) главным местом, где процветало риторическое преподавание, были Афины, но вскоре и в других местах образовались подобные же школы и достигли значительной славы. Такие школы были в Риме, Александрии, Антиохии, Берите, Кесарии Палестинской, Пергаме, Смирне, Спарте и Тагасте. Чему учились в школах риторов? Курс наук, который нужно было проходить тогдашнему образованному человеку, был некраток. После того, как приобретались начатки знания у так называемого грамматика, человеку, желавшему полного умственного развития, нужно было, с одной стороны, расширить круг своих познаний, с другой — приобрести искусство красноречия. Круг наук был немал: он обнимал не только философию, но и геометрию, астрономию, географию и даже право и медицину.596 В риторских школах на первом плане поставлялось приучение молодых людей к ораторству.597 К этой-то цели главным образом и были направлены занятия в этих школах. Курс сосредоточивался на изучении древних писателей, юноши знакомились с поэтами и ораторами. На изучении писателей основывались риторические упражнения; а сами эти упражнения состояли или в том, что ученикам приказывалось, опираясь на писателей, составлять речи, или в том, что указывалось, — а это случалось чаще — какое-либо место или изречение из известного писателя и его нужно было или опровергать, или защищать какими-либо собственными мыслями. Риторы так долго останавливались на этих упражнениях, так прискучивали ими, что ученики даже жаловались на подобный порядок дела, насмешливо говоря: «Около одной книжечки риторы больше возятся, употребляют на нее больше времени, чем сколько греки пробыли под Троей».598 Риторы преподавали также своим питомцам теорию словесного искусства и при этом входили в разъяснение различных синонимов, омонимов и паронимов, в разборе которых иные риторы видели верх своей славы. Нередко ученикам в виде опыта риторы приказывали составить речь, которая и читалась перед наставником в свободное от занятий время. Для юноши такое дело сопряжено было с немалыми опасениями, потому что во время чтения ему доводилось выслушивать порицания, упреки, угрозы и даже получать удары; в случае же благоприятного впечатления речи на ритора молодой оратор получал внушение и вперед так же стараться.599 В целях образования юношей, как ораторов, риторы доставляли своим питомцам случай присутствовать на своих публичных речах. Такие речи риторы особенно часто произносили летом, когда предпринимали путешествие императоры и другие высокие особы, встреча которых приветствовалась риторами; но для их воспитанников эти речи могли мало приносить пользы, потому что лето было временем каникулярным. Кроме этих речей, риторы, кажется, обязаны были зимой и весной произносить ежемесячно торжественные речи; на этих речах обязательно должны были присутствовать и их питомцы,600 Речи риторов составляли чистый праздник для публики; от них нередко приходили в общий восторг. По выражению древних писателей, «старцы на них позабывали свои лета, больные — свои болести». Но эти публичные речи, сколько можно судить об этом, весьма лениво посещались учениками риторов и потому едва ли могли оказывать много влияния на развитие молодежи. Либаний рисует перед нами следующую саркастическую картину: «Когда ученики, — говорит он, — приглашались присутствовать на торжественной речи, они далеки были от того, чтобы являться на них с такой же поспешностию, с какой идет невольник, их приглашавший, и отнюдь не старались о том, чтобы перегнать его; их мешкотность при входе в зал возбуждала неудовольствие у присутствующих, казалось, что учеников вели на арканах. Вот началась речь, а они вместо того, чтобы слушать, знаками переговариваются между собой о публичных наездниках, мимах, танцорах; одни из них стоят неподвижно, точно статуи, другие ковыряют пальцами обеих рук в носу; одни зевают на вновь прибывающих слушателей, другие заглядывают в тетрадь оратора, любопытствуя, скоро ли наступит конец: шепчутся, вместо того, чтобы платить вниманием оратору. Они не вовремя прибегают к рукоплесканиям и тем препятствуют выражению заслуженных знаков одобрения; распускают разные лживые слухи и тем многих отвлекают от присутствования на речи, или даже просто отправлялись в баню вместо аудитории оратора и увлекали своим примером других. Прежде не так было,— замечает Либаний. — Прежде один одно, другой — другое запоминали в речи и, выходя из залы, старались припомнить всю речь целиком и были очень печальны, если чего-нибудь не могли припомнить. Три или четыре дня, бывало, разговаривали на дому и в школе о речи оратора».601 Какие особенности представлял быт учеников? В тогдашнее время не было ничего вроде существующих у нас закрытых учебных заведений, где бы вместе могли жить воспитанники риторских школ. Они жили в домах частных граждан. Тем не менее, они не оставались без своего рода инспекторского надзора. Прежде всего такой надзор за ними имел педагог, нечто вроде помощника ритора. «Педагоги, — по свидетельству одного современника, — заботились обо всем, что касается жизненных нужд воспитанника, но они пеклись и о деле еще более важном — о целомудрии; педагоги, стражи и охранители, стена цветущего возраста, они охраняли питомцев от злых искусителей, как лающие собаки от волков». Педагоги следили за приготовлением уроков учениками с вечера и чуть свет поднимали их с постели. Преподанное от учителя репетировалось при помощи педагога, причем он, поощряя ученика, «кричал на него, показывая розгу, и свистал ремнем и чрез эту работу, — по замечанию древнего писателя, — приводил на память забытое учеником».602 Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нем кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать своим ученикам, потому что они были рабского состояния и не обладали должным авторитетом.603 Риторы со своей стороны также не оставляли без внимания хода занятий и жизни своих учеников. В целях достижения благоприятного результата в учении, риторы не чуждались и розги, но некоторые хвалились, что они не имели нужды прибегать к таким мерам. Особенное влияние риторы могли иметь на учеников, вследствие некоторых, установившихся обычаем, условий взаимообщения учеников и учителя. Ученики нередко сопровождали своего учителя на прогулках; в случае болезни кого-либо из учеников ритор обязан был посещать больного, и в случае болезни ритора, в свою очередь, ученики должны были навещать его, причем они оставались при его постели на всю ночь. Риторы давали отчет родителям об успехах своих учеников.604 В некоторых городах, как, например, в Афинах, ученики одного ритора составляли партию, враждебную с учениками другого ритора. Эта вражда особенно ясно выражалась при приеме нового ученика корпорацией данного ритора. Прием сопровождался некоторыми обрядами, например, торжественным отведением вновь принимаего в баню; а при самой вербовке новых слушателей для своего ритора весьма часто между учениками, принадлежащими к разным школам, происходили драки: палки, камни и даже мечи пускались нередко в ход в этих баталиях.605 Между учениками, принадлежащими к одной и той же школе, устанавливались весьма дружественные отношения, и расставанье не обходилось без самых трогательных сцен.606 Скажем два-три слова о характере и быте самих риторов. Некоторые между риторами достигали высокой славы, благодаря искусству своего преподавания. Таков, например, был Либаний. Иные из них пользовались завидными почестями; когда знаменитые риторы приближались к какому-нибудь городу, жители выходили навстречу; в честь риторов воздвигались статуи, и им давались почетные титулы высших должностей.607 Но хорошие риторы в это время составляли исключение: софистика и диалектика, в худшем смысле слова, были истинной сферой, в которой выращивались они. Отвлеченность, фразерство, пустые разглагольствования, смешная страсть к оригинальным, но нелепым мыслям — были главными чертами умственного строя риторов. В некоторых городах риторы составляли из себя ученые корпорации и вели преподавание общими силами.608 Риторские школы уже в IV веке, в век Либания, не только процветали; по уверению Либания, некоторые риторы терпели большие материальные недостатки.609 Виной тому, кажется, отчасти было введение со времен Диоклетиана и Константина бюрократической, чиновнической формы администрации, вследствие чего нужда в ораторах все более и более уменьшается.610

Принимая во внимание светлые и темные стороны риторских школ, не будет удивительным, если отцы церкви, воспитавшиеся в них, и другим рекомендовавшие учиться здесь же, отзываются о риторах с одной стороны хорошо, а с другой нехорошо. Так, Григорий Богослов пишет эпитафию на смерть знаменитого афинского ритора Проэресия, в которой говорит: «Другому смертному нельзя спорить в красноречии с Проэресием, который некогда приводил в потрясение мир речами»;611 Григорий сравнивает задачу деятельности ритора Стагирия с деятельностью христианского епископа;612 с чувством описывает он свое расставанье с товарищами в Афинах, говоря: «Нет ничего печальнее для тех, кто жил вместе в Афинах, как покидать Афины и расставаться друг с другом».613 Но тот же Григорий находит, что риторский «обычай состоит в том, чтобы не иметь стыда», что язык риторов зол, что они предназначают себя «для народной площади», вообще он называет их «галками», состязающимися между собою о первенстве.614 Тоже самое видим у Василия Великого. С одной стороны, будучи уже епископом, он пишет к Либанию: «О музы, о науки, о Афины, чем дарите вы своих любителей! Какие приносятся плоды даже и теми, кто на короткое время сближается с вами! О преизливающийся источник!» — восклицает он и убедительно просит Либания не прерывать с ним переписки. «Обрати и ко мне источники слов, льющиеся из уст твоих», — пишет Василий Либанию.615 С другой стороны, тот же Василий иронически отзывается о словопрениях риторов. «Язык твой — ритора — если не станет беседовать со мной, то без сомнения поведет речь с кем-нибудь из находящихся при тебе; если же никого не будет, не преминет поговорить сам с собою; но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста».616 Он же замечает о риторах, что они «выставляют слова на продажу, как медовары — пряники».617 На блаженного Иеронима риторские школы, в которых он учился, произвели довольно тяжелое впечатление, которое сохранилось у него на всю жизнь. В одном из своих сочинений он рассказывает о себе, как ему уже в глубокой старости представлялось во сне, будто он в разукрашенной прическе и в тоге декламировал в присутствии учителя — ритора — речь своего сочинения, и как пробудившись от сна, рад бывал, что это сон, а не действительность.618

Как смотреть на классическо-риторическое образование пастырей церкви? Было ли оно полезно для них? Великие заслуги пастырей, получивших образование в тогдашних языческих школах для раскрытия и защиты церковного учения, для проповедничества и истолкования Священного Писания, суть лучшие доказательства полезности подобного образования. Но, с другой стороны, нельзя не замечать, что пустая щеголеватость языка и напыщенность, отличавшая тогдашние риторские школы,619 не оставались без вредного влияния на духовное ораторское искусство пастырей, учившихся в языческих школах.620

Рассмотрев способы, какими пастыри церкви приобретали свое образование, обращаемся к изучению действительного положения дела, к изучению того, каковы действительно были пастыри церкви IV и дальнейших веков, со стороны умственного развития. Исторические факты указывают, что рядом со светлыми явлениями в этом отношении встречаются явления печального свойства; и это тем прискорбнее, что примеры последнего свойства далеко не исключительны. Подобное замечание имеет свое значение даже и по отношению к блестящему по количеству и качеству образованных лиц в древнехристианском духовенстве — к четвертому веку. Нужно ли перечислять знаменитейших пастырей церкви IV века, отличавшихся глубоким и серьезным образованием, составлявших украшение и славу церкви? Имена их всем известны. Недаром же Григория Богослова, по окончании его образования в Афинах, профессор и соученики упрашивали остаться в этом святилище наук и отдать свою деятельность просвещению юношества. Недаром знаменитый языческий ритор Либаний, узнав, что питомец его Иоанн Златоуст хочет посвятить свою деятельность христианской церкви, сожалел об этом, так как он, Либаний, думал видеть в нем преемника себе в искусстве красноречия и восклицал: «Христиане отняли у нас Иоанна».621 Недаром тот же Либаний считал честью для себя переписку с Василием Великим. Мы не говорим уже о тех отзывах касательно знаменитейших церковных учителей IV века, какие встречаем в древней христианской литературе. Они, эти отзывы, источают всевозможные хвалы ученым пастырям указанного века.622 Но все это, говорим, одна сторона дела. Процент глубокоученых и высокоталантливых пастырей был сравнительно невелик даже и в IV веке. Некоторые пастыри того времени в странном самообольщении ничего не хотели слышать ни о каких требованиях касательно умственного развития, как скоро им сообщена благодатная сила в рукоположении, которая, по их разумению, должна была заменять естественную развитость ума, но, конечно, не заменяла.623 Некоторые лица, совершенно неприготовленные к званию пастыря, непосредственно от разных житейских профессий, часто профессий самого низшего сорта, переходили к пастырскому служению и потому не обладали богословским образованием. Григорий Богослов рисует перед нами самую печальную картину священнического сословия, в которое вступал всякий сброд. «Никто не останавливайся вдали (от священства), — говорит саркастически Григорий, — земледелец ли, или плотник, или кожевник, или зверолов, или кузнец, — никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой; лучше самому властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему! Брось из рук, кто большую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякий иди сюда, все теснитесь около божественной трапезы».624 При других случаях Григорий говорит: «Некоторые приходят (к пастырскому служению) прямо от стола, на котором меняют деньги, иные сожженные солнцем — от плуга, иные от мотыги, за которой проводят целый день, иные оставили корму корабельную и армию, и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами, иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Вчера еще ты был, — говорит Григорий пастырю своего времени, — в театре в числе комедиантов, а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне, но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и благочестивые мысли, а теперь ты так смиренен и смотришь так стыдливо, хотя, может быть, втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал, как адвокат, право и толковал туда и сюда законы, а теперь сделался судьею, вторым пророком Даниилом. Вчера ты сидел в суде с обнаженным мечом и свою судейскую трибуну делал законной разбойнической пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов воровство и насилие, а теперь как ты кроток и смиренен! Трудно поверить, чтобы кто-нибудь так легко мог переменить свою одежду, как ты свой образ жизни».625 С какими недостаточными знаниями некоторые лица вступали в пастырское служение, об этом находим свидетельство у того же Григория Богослова. Пастыри иногда не знали первых элементов богословия. У нас, говорит Григорий, совершенно не установлена граница между учить и учиться; это дело у нас в беспорядке и затруднении, так что большая часть из нас (чтобы не сказать: все), прежде нежели оставят детскую школу и перестанут лепетать, прежде нежели вступят на священную паперть, прежде нежели узнают наименования священных книг и научатся распознавать письмена и писателей Ветхого и Нового Завета, уже думают быть учителями и руководителями душ. Если только они затвердят два или три благочестивых слова (и то понаслышке), если они только несколько познакомились с Давидом, или ловко умеют набросить свою мантию и казаться по наружности философами, то уже думают, что все сделали, чтобы владычествовать»; они как бы говорят: «мы уже мудры и учители, и высоки в божественном, первые из книжников и законников, желаем зваться от человеков: учитель».626 «Врачом может быть только тот, — говорит еще Григорий Богослов, — кто знает свойства болезней, художником может быть только тот, кто сделал многие опыты в составлении красок и в изображении видов, между тем духовного находят весьма легко, конечно, не такого, который бы был хорошо приготовлен, но скороспелого, который в одно время и посевается и созревает, напоминая собою миф о гигантах. Мы сразу создаем священников и повелеваем им быть мудрыми, хотя они не владеют никакой мудростью и к прохождению духовной должности ничего не приносят с собой, кроме доброй воли».627 Согласно с Григорием Богословом свидетельствует о слишком невысокой степени образованности духовенства IV века и Златоуст. Златоуст, еще будучи в Антиохии и наблюдая над состоянием духовенства, находил мало отрадного в среде этого сословия в умственном отношении. Он определенно жалуется на преобладание невежества в классе духовных. Златоуст, по его словам, сначала очень удивлялся, что некоторые недостойные люди вследствие пронырства, или ради почтенных лет достигают значительных почестей, но потом перестал этому удивляться, когда увидел, что и в церковном обществе — то же самое, «такое же неразумие». «Берут в священники каких-то невежд (απλώς ανυρωπος αγελαιους), — скорбит он, — и делают их приставниками такого стяжания, за которое заплатил собственной кровью Сын Божий».628

Говоря так о состоянии образованности в духовенстве IV века, мы имели в виду Восточную церковь. Что касается Запада, и там было не лучше. Блаженный Иероним свидетельствует, что некоторые западные духовные лица в конце IV века считали невежество положительным достоинством. «Необразованные и простые священники считали себя святыми, потому что они ничего не знали»,— замечает Иероним.629 На какой ступени умственного образования стояли западные духовные лица того времени, это довольно ясно можно видеть из тех вопросов, над разрешением которых они часто трудились, как над делом серьезным. Например: «можно ли христианам покупать и есть плоды из огородов, принадлежащих языческим храмам? Имеют ли какое понятие о Боге утробные младенцы»?630 Или возьмем частный пример. Некто Филастрий, епископ Брешианский, в Италии считался в конце IV века очень образованным человеком, известным писателем. И однако же, может ли его признавать таким даже самая снисходительная критика? Филастрий в своем сочинении «О ересях» причисляет к классу еретиков следующих лиц: допускающих движение земли, учивших, что будто нужно ходить босыми ногами, не принимающих пищу вместе с другими людьми, допускающих для звезд и планет другие названия, кроме тех, которые находятся в книге Иова.631 Так было в IV веке на Востоке и Западе, в IV веке, когда христианское просвещение достигает высокого развития. Что же было в последующие века? И того хуже.

В первой половине V века встречаемся с поразительными фактами невежества в духовенстве. На III Вселенском соборе выявилось, что двое пастырей — один пресвитер, а другой — хорепископ, не умели писать, так что не могли даже на собственном прошении начертать букв своего имени и звания.632 В таком же роде встречаем факты в деяниях так называемого разбойничьего монофизитского собора 449 года. Когда следовало подписаться под актами собора разбойничьего в Эфесе, то двое епископов оказались не умеющими писать, так что за них расписались другие. Такими епископами были: Илия Адрианопольский и Кайюма из Палестины.633 Один церковный историк древности свидетельствует о константинопольском патриархе Геннадии, что «он никого не рукополагал, кто не знал Псалтири».634 Очевидно, уже в середине V века, когда жил этот патриарх, священника считали достаточно образованным, если он едва-едва отличался от человека совсем невежественного.

Что касается дальнейших веков в истории древней церкви, то нужно большое напряжение памяти, чтобы припомнить знаменитых по своему образованию пастырей церкви: их было очень немного, и они, по своей ученой славе, едва возвышаются над посредственностью. Гораздо более известно, что пастыри этих веков были невысоки по своему образованию и даже просто невежественны. Уже в VI веке папа Григорий Великий сильно жалуется на упадок просвещения среди духовенства на Западе. Григорий пишет: «Никто в мире не берется учить других какому-либо искусству, не изучив его сам наперед, с самою тщательной подготовкой. Как же безрассудно поступают те, которые дерзают принимать на себя пастырское служение, нисколько не приготовившись к этому, между тем как управление душами есть искусство из искусств. Часто случается видеть, — говорит папа, — что вовсе незнакомые с духовными правилами не страшатся выдавать себя за врачей душ, тогда как не знакомые с медициною не смеют выдавать себя за врачей телесных».635 В VII веке на Западе еще яснее слышатся сетования на упадок образования у духовных лиц. Собор Толедский в середине VII века (653 г.) направляет одно из своих правил против повального невежества духовенства.636 В письмах с Запада на Шестой Вселенский собор папа Агафон и Римский собор доводят до сведения Константинопольской церкви, что на Западе вследствие варварского нашествия нельзя уже встретить людей с должными познаниями, и что не стало людей, отличающихся красноречием.637 В каком положении было образование пастырей к концу нашей эпохи на Востоке, об этом дают знать правила соборов Трулльского и VII Вселенского. Девятнадцатое Трулльское правило хотя и требует от предстоятеля церкви, чтобы он поучал народ в храмах, но при этом собор не имеет доверия к собственным рассуждениям пастырей, а рекомендует им брать нужные материалы из готовых источников — из писаний отеческих. Почему? Потому что пастыри мало способны были на это — на самостоятельные поучения. Собор замечает: «Сими (писаниями отцов) более да удовлетворяются, нежели составлением собственных слов, при возможном недостатке уменья». Что касается VII Вселенского собора, то насколько низко пало в это время образование даже епископа, об этом можно судить по тем слишком скромным требованиям, какие поставлялись, как условие для возведения в епископы. Второе правило этого собора требует, чтобы поставляемый в епископы умел с пониманием, а не механически читать Евангелие, Апостол, Священное Писание вообще, и церковные правила. Не значит ли это, что от архипастырей в это время требовалась только простая грамотность?

Если мы в заключение очерка состояние образованности в классе духовенства в изучаемое время (от IV до IX века) захотим дать себе отчет о причинах печального состояния дела, то должны будем принять во внимание следующие обстоятельства:

Уже в IV веке в среде духовенства встречались люди, которые находили, что лицам духовным излишне образование, что их дело учить святости и быть благочестивыми, а это возможно и без науки (исключение составляют Иероним, Златоуст, Григорий Богослов).638 Разумеется, распространение таких воззрений не могло быть благоприятно для научных стремлений в классе духовенства. Далее. Образованных лиц, если они искали духовной должности, не особенно поощряли, и бывали случаи, что их за их ученость просто-напросто изгоняли из числа пастырей. Даже в IV веке встречались факты подобного рода. В правилах поместного Сардикийского собора IV века, между прочим, читаем: «Надлежит со всею точностью наблюдать, чтобы человек ученый (σχολαστικος), если он удостаивается епископства, то не прежде поставлялся, разве когда последовательно пройдет должности чтеца, диакона, пресвитера, оставаясь в каждой из них немало времени» (пр. 10). Очевидно, человеку ученому не отдавалось никакого предпочтения перед самым простым. И конечно, человек образованный, не желая подвергать себя неприятностям низшего церковного служения, не шел в духовное звание. Этого мало. Нельзя было ожидать себе добра и в том случае, если образованный человек достигал епископства. За свою ученость он мог быть даже выгнан со службы. Тот же собор Сардикийский разрешает странный вопрос: как поступать с епископом, если он будет изгнан народом с кафедры за свои познания (прав. 17); «за познания», то есть за ревностное изучение божественных догматов — толкует позднейший церковный законовед, патриарх Вальсамон.639 Если такие факты встречались, хотя бы и редко, они должны были отваживать людей образованных поступать в клир. Это главное. Но были и другие причины изучаемого явления, т. е. очень неблагосклонного отношения духовенства к науке. Мы знаем, что в церкви появилось стремление завести, так сказать, духовную цензуру, которая брала на себя обязанность определять, какие книги следует читать христианину, и в частности, духовному лицу, и какие нет. Уже в конце V века на Западе встречаем собор, под председательством папы Геласия составивший первый известный истории index librorum prohibitorum, т. е. список книг, запрещенных для христианского общества, следовательно, посягавший на свободу богословской науки. Этот index составлен частью под руководством названного папы Геласия, частью пополнен его преемником папою Гормиздою. Замечательно, какие книги внесены в этот index. Наряду с книгами еретическими поставлены — сочинения Тертуллиана, Климента Александрийского, сочинения Арнобия, Лактанция, Кассиана, известного писателя по аскетике, даже произведения Евсевия Кесарийского — историка; из сочинений Оригена были разрешены для чтения лишь те сочинения, какие не порицал блаженный Иероним, а прочие отвергнуты, и самое лицо Оригена осуждено, наконец, к запрещенным сочинениям отнесены Правила апостольские, книга Пастырь Ерма и др.640 Понятно, как подобные запрещения должны были вредно действовать на образование духовенства. Развивавшаяся подозрительность к церковной литературе должна была дискредитировать в глазах христианского общества духовное просвещение к явной выгоде для обскурантов в среде духовенства. Много способствовало упадку образованности в духовенстве запрещение читать книги языческих классических писателей. Такое запрещение слышится как на Востоке, так и на Западе. Так, подвижник Нил Синаит (на Востоке) приказывает одному монаху очистить тот монастырь, где жил последний, от книг классической древности, объявляя, что книги эти «есть куча грязи».641 Тот же Нил приказывает другому монаху отказаться от составления ораторских речей и от писания стихов, — первого требовал Нил на том основании, что эллинская мудрость отклоняет-де от Христа, низвергает на самое дно адово, а второго — на том основании, что составление стихов будто бы дело беспримерное в христианской церкви.642 Нил жил в начале V века. Современник Нила св. Исидор Пелусиот развивает те же мысли. Так, он делает сильные упреки одному монаху за то, что он занимался чтением языческих писателей. «Скажи мне, — писал Исидор, — что предпочтительного у них перед тем, что есть у нас? Не преисполнено ли ложного и смешного то, чем так усердно они занимались? Бегай чтения постыдного, чтобы враг не внес в душу погибели страшнейшей и ужаснейшей прежнего нерадения и неведения», какое было у язычников.643 На Западе подобные запрещения повторялись часто, и, без сомнения, оказывали свое действие. Блаженный Иероним рассказывал о себе, что ему однажды привиделся сон, будто он на Страшном Суде, и будто грозный Судия осуждает его за то, что он, Иероним, читает светские сочинения. Это так устрашило Иеронима, что он, снилось ему, дал следующую клятву пред престолом Всевышнего: Господи, если я когда-нибудь буду иметь светские книги, если буду читать их, это значит, что я отрекся от Тебя.644 Очень понятно, какой смысл имеет рассказ Иеронима об его сне. На соборе Карфагенском в конце четвертого века прямо запрещено епископу читать светские — языческие книги.645 Еще сильнее высказывается по этому поводу Григорий Великий, папа. Узнав, что один из епископов дает уроки по светским наукам, папа Григорий приходит в негодование, советует ему оставить это занятие на том основании, что одними и теми же устами нельзя воздавать хвалу Христу вместе с хвалами Юпитеру. «Ты сам подумай, — писал Григорий, — как преступно и неприлично поступают епископы, воспевающие то, что не согласится воспевать даже светский набожный человек». Григорий требует от вышеуказанного епископа, чтобы он отказался от занятий, как он выражается, — «вздорными светскими науками».646 Какое значение подобные предписания должны были иметь для образования пастыря — это ясно само собой. Богословская наука может процветать только при том условии, когда она стоит в связи с лучшими проявлениями общей, светской науки. Вне связей с этой последней она мельчает и замыкается в тесном кругу, на какой указывают ей элементарные практические потребности. Нет сомнения, запрещение заниматься светскими науками отразилось печально на умственном строе духовенства древней церкви. К причинам, вызвавшим упадок образованности в духовенстве, нужно причислить и общий упадок научных стремлений,647 который так наглядно выразился в средние века, начавшись много раньше.

Примечания

545 Statuta ecclesiae antiquae. 145. Hefele. Conciliengesch., B. II, S. 69. Binterim. Denkwurdigkeiten der Christ-kath. Kirche. B. 1, Theil 2, S. 224-226.
546 Novella 123, cap. 12.
547 В законе запрещается рукополагать кого-либо, ει μη γραμματα ισασι.
548 Novella б, cap. I, Novella 137, cap. 2; Карфаг. соб., пр. 25.
549 Hefele. Conciliengesch. B. Ill, 563. Freiburg, 1877.
550 Обыкновенно думают, что в этом сочинении Златоуст рисует идеал пресвитера (священника в точном смысле слова) и его положение в церкви. Но наш канонист, проф. Н. С. Суворов, на достаточных основаниях держится совсем иного взгляда. Он говорит: «В сочинении, написанном по поводу предстоявшего ему посвящения в епископы (курсив не наш). Златоуст согласно общему древнецерковному словоупотреблению под священниками понимает только епископов. Хотя некоторые функции, усвояемые Златоустом священнику, и в то время были общими для епископа и пресвитера; но даже говоря об общих епископу и пресвитеру функциях, Златоуст (в «Словах о священстве») всегда имеет в виду епископов и нигде не говорит о пресвитерах». См. его сочинения: «К вопросу о такой исповеди», стр. 42- 43. Яросл., 1886: «Вопрос о номоканоне Иоанна Постника», стр. 50-51. Ярославль, 1898.
551 Слова о священстве. Ср. IV, гл. 9. Творения св. Иоанна Златоуста (изд. Петерб. Академии). Т. I, кн. 2-я, стр. 452. СПб., 1895.
552 О священстве. IV, гл, 3, стр. 444-445; гл. 5, стр. 448.
553 Слово V, гл. 1, стр. 453. Ср. V, гл. 5, стр. 455.
554 Ср. IV, гл. 6-8, стр. 448-451.
555 Твор. Григория Богослова в рус. пер. Т. 1. Слово 3, стр. 43-44. М. 1843. Там же, стр. 37.
556 Ullmann. Gregorius von Nazianz., der Theologe. S. 361. Gotha, 1866.
557 Григорий Богослов. Рус. пер. Том IV, стр. 64.
558 См. об этом в конце этой главы.
559 Stromat. Liber VI, cap. 22.
560 Иероним. Книга о знаменитых мужах (Catalogue), гл. 109; Созомен, III, 15.
561 Сведения о Лукиане тщательно собраны Harnack'ом. Gesch. d. altchrist. Litteratur. S. 527-531.
562 См. выше, стр. 217.
563 Ученики Лукиана перечислены в вышеуказанном сочинении Harnack'a, S. 531-532. А также в нашей книге «Всел. соборы ГУ и V в.», гл. 2-я. СПб., 1904.
564 Ibidem (у Harnack'a).
565 Лебедев В. Жизнь св. Иоанна Златоуста. Прибавления к творениям св. отцов, т. XIV (1855 г.), стр. 186.
566 Гурьев. Феодорит, еписк. Мопсуестийский, М., 1890. стр. 35.
567 Kihn. Die Schulen zu Antiochia, Edessa und Nisibis, S. 81-83. 85. Weissanburg, 1865. Hergenriither Ph. Die Antiocheniche Schule. S. 57. Würzb., 1866.
568 Kihn. Ibid., S. 83-88.
569 Hergenriither Ph. S. 59-60. Neander. Allgemeine Geschichte d. christlich. Religion. B. I. S. 494. Gotha, 1856.
570 Твор. Иоанна Злат. (Письма 200 и 205). Т. III, (изд. Петерб. акад.), 1897.
571 Преображенский В. Западная и восточные школы во время Карла Великого. СПб. 1881, стр. 327.
572 Златоуст пишет: «Знаю многих из проведших всю свою жизнь в затворничестве и изнурявших себя постом, которые, пока пребывали в уединении и пеклись только о себе, более и более преуспевали, а когда явились к народу и должны были исправлять невежество людей, тогда одни из них с самого начала оказались неспособными к такому делу, а другие, хотя и продолжали служение (пастырское), но оставив прежнюю строгость жизни, причинили величайший вред себе и не принесли никакой пользы другим. Говорю это, не желая узаконить, чтобы монашествующие вовсе были устраняемы от предстоятельства, но...» и проч. Слова о священстве. III, 15. Стр. 429.
573 Проф. Е. Е. Голубинский замечает, что в одном собрании церковных канонов прямо читается такое правило Трулльского собора (затем у автора приводится самое правило). История Русск. церкви. Первая половина 1-го тома, 597. Издание 1-е.
574 Franz. M. Aurelius Cassiodorius Senator, S. 24. Breslau, 1872.
575 Ambrosii epistola (63) ad Vercellenses, cap. 66. Migne. Lat. ser. Tom. 16, p. 1207.
576 Проф. В. Ф. Певницкий. Образование отцов-проповедников IV века. Труды. Киев. дух. акад. 1892, т. III, стр. 279-280.
577 См. начало предыдущей главы.
578 Эти последние замечания мы сделали не без особенного намерения. Дело в том, что нам встретилась одна русская книга, в которой подробно и без всяких ограничений говорится о школе, заведенной Амвросием для обучения клириков и детей, готовящихся к поступлению в духовное сословие. Вот что пишет автор этой книги: «Амвросий (в Медиолане) собрал вокруг себя клириков и устроил так называемый пресвитериум (?), т. е. дом для священнослужителей. Эти клирики составляли его единственное и постоянное общество, с которым он жил одной общей нераздельной жизнью. Он был между ними не более как старшим братом-руководителем. Тут священники и диаконы под руководством Амвросия читали, писали и работали все вместе сообща. Все общество клириков разделялось на старших и младших членов. Первые, более опытные и просвещенные священники, составляли епископский совет; вторые, стоявшие ниже по церковной должности и по образованию, готовились к пастырскому служению и под непосредственным надзором и руководством самого Амвросия изучали Священное Писание. В этом последнем отделении были взрослые, были и малые дети (?), воспитанием и обучением которых заведывал сам Амвросий, который заботился о них, как родной их отец. Существенный характер воспитания и приготовления в этой школе (?) будущих пастырей церкви можно видеть из следующих слов Амвросия, которые он сказал именно по поводу этой школы (!). „Ничто не может внушать нам столько силы и привязанности к пастырскому служению, как необходимость быть подчиненным с ранней молодости строгой дисциплине и покорным священным обычаям, которые отдаляют и удерживают клириков от сношений и привычек Мирских, хотя бы они и оставались жить среди мира"» («О должностях священнослужителей церкви Христовой». Издание с предисловием П. Поспелова, стр. XV-XVII. Киев, 1875). Откуда этот автор добыл свои сведения о школе Амвросия? Он цитирует 63-е письмо Амвросия ad Vercellenses, на которое мы ссылались немного выше. Но во всем этом (правда, очень длинном) письме нет тех известий, которые так развязно передает г. Поспелов. Находится здесь лишь та фраза Амвросия, которой мы закончили выдержку из книги русского автора. (Сравни Migne. Loc. cit., p. 1207); но она относится не к воображаемой школе Амвросия, а к аскетическому общежитию клириков, созданному Евсевием Верчельским. Никто даже из более обстоятельных историков: ни Neander, ни Kurtz, ни Möller не знают такой Амвросиевой школы; о подобной школе умалчивает и проф. Певницкий.
579 Possidii. Vita Augustini. Migne. Patrolog. curs. Lat. ser. Tom. 32, p. 37 (cap. 5); p. 54 (cap. 25).
580 Augustini. Sermo 355. С. Н. Извеков. Иерархия северо-африканской церкви, Вильна, 1884, стр. 230.
581 Augustini. Sermo 356. Cf. Kurtz. Lehrbuch d. Kirchengesch. B. II, Abrheil. 2. S. 58. 2-te Ausg.
582 Kurtz. Ibidem.
583 Висковатов. Эпоха гуманизма. Журн. Мин. Нар. Проев., 1872 (т. 161), стр. 171-172. Подобно тому, как на Востоке, существовали и на Западе школы, под руководством приходских священников. Собор Везонский (в Арльской провинции) требовал, чтобы все приходские священники, по прекрасному обычаю, соблюдаемому во всей Италии, принимали в свой дом молодых неженатых чтецов, учили их псалмопению, церковному чтению и наставляли в законе Господнем, дабы иметь в их лице способных преемников по должности. Hefele. Conciliengeschichte. В. II. 741. Указанный собор относится к 529 году.
584 Franz. Aurelius Cassiodorius. S. 26. 42-43. Breslau, 1872.
585 Ibid. 74.44.
586 «Золото есть и в навозе» (буквально - «золото отыскивать в навозе»).
587 Franz. Op. cit., S 49.68.73.71.
588 Там же. S. 76-77.
589 Письмо отца Никовула к своему сыну. В «Творен. Григория Богослова», т. V, стр. 289-290.
590 См., например, несколько писем его к разным лицам по этому поводу. Творен. Григория Богослова, т. VI, 224-226, 230-233.
591 Твор., VI, стр. 230.
592 Письмо Василия к Либанию. - Творен. Василия Великого в русск. пер. Том VII, стр. 315. Изд. 3-е.
593 Письмо Либания к Василию. См. в «Творениях» последнего, т. VII, стр. 320.
594 Блаж. Феодорит, кажется, тоже был питомцем языческих риторов. Во всяком случае, и он старался христианских юношей отправлять в подобные школы. Вот одно письмо его к софисту Исокасию: «К аттическим лугам вашим опять слетаются наши пчелы. Итак, ваше великолепие да наполнит их медом... я прошу, чтобы они сподобились большого попечения, так как желаю, чтобы и наш город блистал вашими плодами». Проф. Н. Н. Глубоковский. Блаж. Феодорит. Т. I, стр. 10.
595 Кстати сказать, что ни один древний век не богат так источниками для Изучения риторских школ, как IV по Р. Хр. (а на нем мы здесь преимущественно и остановимся), причем видное место между этими источниками занимают патриотические писания (Rauschen. Das Griechisch - römische Schulwesen zur Zeit des ausgehenden Heidentums. S. 2-3. Bonn, 1901). Да и сами риторские школы принадлежали к числу очень славных и особенно любимых (Rauschen, S. 71).
596 Sieuers. Das Leben des Libanius, S. 16-17. Berlin, 1868.
597 Rauschen, S. 71.
598 Sieuers. S. 24. Rauschen, S. 72.
599 Sievers, S. 25.
600 Sievers. 26. Rauschen, 76.
601 Проф. И. В. Цветаев. Из жизни высших школ Римской империи, стр. 109- 110: Речь и Отчет московск. университета 12 января 1902 г. - Sieuers, S. 27-29.
602 Sievers, S. 21.29. Rauschen, S. 67.
603 Проф. И. В. Цветаев. Ук. соч. Стр. 108-109. Sieuers, S. 35.
604 Sieuers. Das Leben d. Libanius, S. 30-31.
605 Sieuers, S. 32-34. Проф. И. В. Цветаев, стр. 93, 98-99.
606 Sieuers, S. 36.
607 В императорский период Рима не существовало такого государственного поста, который был бы закрыт преподавателям высших наук. Профессора красноречия были консулами, канцлерами, начальниками претория, правителями областей, так что изречение Ювенала: «Если захочет Фортуна, ты будешь из ритора консулом», исполнялось в жизни не раз (Цветаев, 68). Дети риторов получали высокое «всадническое достоинство» (там же, 58). Престарелые риторы включались в высший класс отслуживших свой срок высших сановников, именовавшихся vicarii, что по толкованию одного немецкого ученого означало бы в наше время «ранг советников второго класса» (Цвет., 47; Rauschen, S. 37). Лучшим профессорам города воздвигали статуи на публичных местах. Знаменитый Проэресий (IV в.) удостоился такого почета и в Риме, и в Афинах; римская статуя снабжена была лестной надписью:
«Рим - царь мира - царю красноречия» (Цветаев, 63). Богатые города дарили славным риторам поместья (Цветаев, 41), подобно тому, как у нас поляки подарили таковое Сенкевичу. Путешествия профессоров сопровождались овациями: чуть не весь город, к которому они приближались, выходил им навстречу (Sievers, 41); в особенности молодежь устремлялась к ним: «как железо притягивается магнитом», так и ритор привлекал к себе юношество (Rauschen, 77). Если во время путешествия ритор произносил в каком-нибудь городе речь, то жители его приходили слушать одетые в золото, пурпур, опрысканные духами, с венками на головах (ibid.). По окончании ораторского праздника слушатели в исступлении окружали профессора красноречия, обнимали его, целовали ему грудь, руки и ноги, называли его «богом» (ibid., 76). Играя нередко видную роль в столицах, даровитые профессора тем большее внимание обращали на себя в городах провинциальных. Там их знакомства искала местная знать; они являлись аристократами положения; и оттого для родовитых и богатых невест эти интересные лица были «завидными женихами» (!? - Цветаев, 71).
608 Sieuers, S. 41.
609 Либаний говорил: «У них даже избушки своей нет; как сапожники, живут они в чужих домах. Доходит до того, что им приходится нести к булочнику серьги или ожерелья своих жен». Проф. И. В. Цветаев, стр. 42-43. Sievers, 40.
610 Сведения о риторских школах можно найти в нашем очерке Язычество и христианство по их влиянию на питомцев школ II-ГУ веков. (См. нашу книгу: «Церковно-историч. повествования». М., 1900). А также в статье проф. В. Ф. Певницкого «Образование отцов-проповедников IV века». (Труды Киев. дух. Акад., 1892, т. III).
611 Творен., т. V, стр. 347.
612 Письмо к Стагирию. Твор., т. VI, 226-227.
613 Слово надгробное Василию Великому. Твор., IV, 80.
614 Письмо к ритору Евдоксию. Т. VI, стр. 243-245.
615 Творен. Василия Великого, т. VII, стр. 322, 324. Издание 3-е.
616 Там же, том VI, 55 (Письмо к Леонтию Софисту). Ритор и софист на языке того времени значило одно и тоже.
617 Там же, том VII, стр. 320 (Письмо к Либанию).
618 Апология против Руфина, кн. I, гл. 30. Творения Иеронима в русск. пер., Т. V, стр. 37.
619 Rauschen. D. Griechisch-romische Schulwesen, S. 75; и особенно подробно у проф. Певницкого, в вышеуказанной статье, стр. 16, 17 и др.
620 Проф. Певницкий касается и этого вопроса, но не договаривает до конца. Там же, стр. 52, 55, 58).
621 Созомен, VIII, 2.
622 Укажем, например, на отзыв Григория Богослова о Василии Великом. Творен., т. IV, стр. 63, 79, 123-125, 127.
623 Свидетельства в этом роде (Григория Богослова, Златоуста, Августина) собраны у Neander'a. Opus cit., S. 494.
624 Творения, т. VI, стр. 78.
625 Ullmann. Gregorius von Nazianz. S. 358-359.
626 Творения, т. I, стр. 46.
627 Надгробное слово Василию Великому. Твор. Григория Богослова, т. IV, 82-83.
628 Слова о свящ., кн. III, гл. 15, стр. 429; Колоколов. Слова о свящ. Перевод, стр. 90. Издан. 1-е.
629 Письмо к Непоциану. Твор. Иеронима. Т. II, стр. 67. Изд. Киев. акад.
630 Augustini saneti. Epistolae 46, 143, 158 (Поспелов. О должностях священнослужителей церкви Христовой. Предисловие, стр. 53).
631 Прот. А. М. Иванцов. Ереси первых трех веков, М., 1877. стр. 333-334.
632 Деяния Всел. соб. в рус. перев. Т. I, стр. 301-302. Казань, 1887.
633 Hefele. Conciliengeschichte. В. II, S. 369.
634 феодор Чтец. Извлечения из Церк. истории. Кн. I, гл. 15. По рус. перев., стр. 510.
635 Правило пастырское. Перевод проф. Подгурского. Стр. 5. Киев, 1873.
636 Hefele. Conciliengeschichte. В. Ill, S. 99. Freib. im Br., 1877.
637 Папа писал о своем духовенстве: «Можно ли у людей, трудами рук своих с большими усилиями снискивающих себе насущный хлеб, искать полного знания Писаний?» и «красноречия нет у людей неученых». - Деяния Всел. соборов в русск. пер. Т. VI, 34-35. Каз., 1882. Еще ранее папа Григорий I жаловался на недостаток в книгах в самом Риме. Franz. Aurelius Cassiodorius, S. 76.
638 См. выше.
639 Правила поместн. соборов с толкованиями, стр. 1246. Изд. Общ. любит, дух. просвещения.
640 Hefele. В. II, 618. 620-622.
641 Творения Нила Синайского в русск. переводе. Т. III, 37. Изд. Моск. акад.
642 Творения Нила, стр. 23-24.
643 Казанский П. С. История православного монашества на Востоке. Часть II, стр. 245. М., 1856.
644 Письмо к Евстохию. Т. 1, стр. 132. Киев, 1879. Ср. т. V, 130.
645 Hefele. В. II, S. 71.
646 Преображенский. Восточные и западные школы и т. д., стр. 306-307. И другие западные епископы рассуждали подобным же образом. Вот каких мыслей по вопросу о науках держался в VI в. Эннодий, епископ Тицинийский (von Ticinium), сам считавшийся человеком красноречивым и даже поэтом. Он так писал к одному поэту, по имени Аратору: «Если хочешь выслушать мое мнение, то знай, что самое имя свободных искусств (наук), я презираю»; а свои поэтические занятия именует «забвением его христианского призвания». Franz. Cassiodorius... , S. 40.
647 Преображенский. Стр. 331-334. Franz. Aurel. Cassiodorius, S. 19, 22.

Назад   Вперед