Жемчужины в кучах мусораА не будет ли целесообразнее и в конечном счете, может быть, Артур С. Хант Археологические кампании Петри в Танисе и Гуробе уже дали нам первое представление о научных раскопках папирусов. Но как бы ни были замечательны находки Петри, они были скорее делом случая, а не результатом хорошо продуманного поиска. Для этого блестящего археолога папирусы вряд ли были чем-то большим, нежели приятными, но все же второстепенными результатами раскопок. И если мы не польстили чрезвычайно плодотворным махинациям Уоллиса Баджа, причислив и их к «археологии», то ни одним опытным археологом до того времени еще не предпринималась экспедиция с определенной целью поисков древних текстов, скрытых в песках Египта. Всему этому суждено было измениться с появлением в Египте двух молодых оксфордских ученых, Бернарда Пайна Гренфелла и Артура Сёрриджа Ханта, которые четверть века возглавляли научную папирологию. Их работы в Файюме, Оксиринхе и дома, в Оксфорде, открыли новую эру в возрождении классических манускриптов, так как они разработали специальный метод для поисков папирусов. Друзья в равной мере были хорошими археологами и дешифровщиками. В 1897 г., когда им обоим было еще по двадцати с небольшим лет, они открыли для мира так называемые «Логии» — самое древнее к тому времени свидетельство о жизни Христа. То, что принесло Гренфеллу и Ханту всемирную известность, начиналось весьма скромно. Инициативу проявил Фонд (позднее Общество) исследования Египта — организация, которая до этого в основном поддерживала археологические исследования Египта эпохи фараонов. Руководителям Фонда надоело полагаться в поисках утерянных рукописей только на слепой случай, особенно учитывая публикации Британского музея в 1891 г. и достижения Флиндерса Петри. Призывало к немедленным действиям также и то обстоятельство, что в 1890 г. местные жители предприняли в широких масштабах поиск папирусов, главным образом в Сокнопэи-Незус, на самой западной окраине Файюма, в результате чего каирский рынок был буквально наводнен различными материалами нелитературного характера. В действиях Фонда исследования Египта не было ничего необычного или в корне нового. Вызывает удивление только то, что западные организации и ученые так долго не могли прийти к этому. Возможные участки раскопок быстро сокращались: в Египте стремительно расширялась зона земледелия, а участники самодеятельных «раскопок» истребляли в гигантских масштабах ценные информативные данные и вещественные материалы. Даже когда феллахи узнали о доходе, который можно было извлечь из папирусов, их грубые методы раскопок приводили к уничтожению половины обнаруженных хрупких свитков. Бесцеремонные торговцы и охотники за сувенирами также внесли свою лепту в разрушение и уничтожение рукописей. Все эти соображения тяготели над Фондом, когда θη решил субсидировать проект археологического поиска папирусов. Для раскопок был, естественно, избран Файюм, где прославился Флиндерс Петри. Файюм пользовался репутацией места, давшего огромное количество текстов, к тому же ему угрожало намечавшееся в ближайшем будущем расширение обрабатываемых земель. Фонд получил разрешение исследовать северо-восточный район, и к концу 1895 г. экспедиция была готова начать работы. Для руководства предварительными раскопками были избраны Дэвид Джордж Хогарт и двадцатипятилетний Бернард Пайн Гренфелл. Специальностью Хо-гарта была Юго-Западная Азия, в частности хеттские надписи, и он вскоре оставил папирологию. (Позднее он руководил знаменитыми раскопками в Каркемише, где ему помогали Т. Э. Лоуренс и Леонард Вулли.) Несмотря на свою молодость, Гренфелл был вполне подготовлен к тому, чтобы взять на себя руководство. Он с отличием сдал экзамены в Оксфорде и собирался специализироваться в экономике, когда публикация «Афинской политии» Аристотеля привлекла его внимание к греческим папирусам. Написав очерк о них, он получил стипендию на два года для поездки за границу и зимой 1893/94 г. принял участие в раскопках в Коптосе, в Верхнем Египте, под руководством Флиндерса Петри. Он начал учить арабский язык и присутствовал при покупке Петри греческого папируса нелитературного содержания, который впоследствии предоставил ему возможность продемонстрировать свое искусство издателя. Со временем он самостоятельно приобрел недостающую часть этого папируса и ряд других текстов. С самого начала работ в Файюме Гренфелл стремился включить в группу исследователей своего друга со студенческих лет Артура Сёрриджа Ханта, который был младше его на два года. Хант, так же как ранее Гренфелл, по окончании Оксфорда получил статус стипендиата и изучал латинские рукописи в испанских библиотеках, но Гренфелл сумел убедить его присоединиться к нему в Египте. Таким образом, как сказал один из панегиристов Ханта, «потеря для латинской палеографии превратилась в приобретение для папирологии». В январе 1896 г. Хант последовал за Гренфеллом в Файюм, положив начало союзу, который один их немецкий коллега назвал schopferische Einheit (творческий союз). В 1926 г. в некрологе своему другу Хант трогательно писал об их отношениях: «Наверно, не часто складывалось более тесное и гармоничное научное сотрудничество между людьми, чем то, каким было наше в 1896-1908 гг. Зимой в нашем египетском лагере мы редко видели еще какого-нибудь европейца; летом большую часть издательской работы мы делали в одной комнате. Мы обсуждали проблемы, возникающие при раскопках, трудности дешифровки и интерпретации, обменивались для сравнения копиями папирусов; то, что писал один, проверял другой». Собратья по науке прозвали их «оксфордскими Диоскурами» и «созвездием Близнецов папирологии». И в самом деле, определить индивидуальный вклад каждого из них в общую работу невозможно. Призыв Ханта на военную службу во время Первой мировой войны или затяжные болезни Гренфелла не вносили существенных изменений в их работу и, разумеется, нисколько не приуменьшали ее тщательности и выдающегося мастерства. Их совместные труды, особенно по дешифровке, идентификации, изданию и переводу своих находок, достигли редкого совершенства и высшей степени точности. Они были совсем несхожи по интеллекту и темпераменту, но именно в силу этого гармонично дополняли и обогащали друг друга. Результатом была величайшая компетентность. Гренфелл был открытым, пылким, отзывчивым человеком. В обществе, в колледже, на кафедре, во время научных встреч он чувствовал себя в своей стихии. Он никогда не мог отказать, если его приглашали выступить с речью, и его таланты быстро получили всеобщее признание. Но в том, что касалось критического подхода, внимательного взвешивания доказательств и доводов, тщательной дешифровки, палеографического микроанализа и проверки источников, Хант, по-видимому, превосходил Гренфелла. Во все, за что бы ни брался Хант, он привносил сдержанную рассудительность, свойственную основательной, трезвой, трудолюбивой и глубокой учености. Это был малообщительный и несколько застенчивый, но очень деликатный и добрый человек. Потомок старинной эссекской семьи, он был благовоспитанным англосаксом, верным своему обществу и своей церкви, преданным высоким идеалам и скромным. Те, кому довелось узнать его ближе, находили, что это человек, нежно любящий близких, с довольно легким характером и весьма остроумный версификатор. Один из друзей вспоминал о нем как об «идеальном ученом, прекрасном обликом и манерами». Кампания 1895/96 г. в Файюме была организована в небольших размерах; целью ее было определение возможности систематических раскопок, и она послужила отличной школой для молодых ученых. В древнем Каранисе, где впоследствии производила раскопки экспедиция Мичиганского университета, и в Вакхии они имели достаточно возможностей оценить важность поселений городского типа для их отрасли археологии. Египтологи, интересовавшиеся храмами и гробницами, вообще-то с пренебрежением относились к невзрачным «жилым» районам, считая их малоперспективными. В густонаселенном Египте большая часть поселений была обитаема постоянно, по крайней мере до арабского вторжения, и было маловероятным, чтобы от эпохи первых фараонов уцелело что-либо значительное и ценное. Однако в отношении классических папирусов птоле-меевского, римского и византийского периодов положение было совершенно иным. Эти городища, особенно находящиеся на краю пустыни, могли бы оказаться самыми богатыми хранилищами. Никто, правда, не знал, каковы наиболее благоприятные условия для сохранения и обнаружения папирусов на этих объектах. Случилось, однако, так, что в Файюме археологи познакомились со всеми вероятными видами сохранения папирусов. Для того времени одним из излюбленных объектов для искателей папирусов был всякий дом, покинутый внезапно, но сохранившийся более или менее нетронутым. Здесь, спрятанные в кувшинах или каким-либо другим образом, могли сохраниться неповрежденные свитки. К сожалению, таких домов было мало, и вероятность сделать богатые находки в потайном погребе, как произошло у Петри в Танисе, была ничтожно мала. Вначале Гренфелл и Хант избрали объектом поисков целые свитки и поэтому сосредоточили внимание на усадьбах. Столько же внимания уделялось и могилам, поскольку любая из них могла быть местом упокоения греческого колониста, похороненного вместе с неведомым шедевром. Имелись также папирусные погребальные ящики на ранних птолемеевских кладбищах, причем принадлежали они такому времени, что вполне могли содержать фрагменты, относящиеся к величайшему периоду греческой литературы. Возможно, из-за этой ориентации на птолемеевский период первая файюмская экспедиция была не столь плодотворной, какой она могла быть. Было обнаружено довольно много документов, но, по словам Ханта, «результаты, хотя и были ободряющими, отнюдь не произвели большого впечатления... Однако мы приобрели полезный опыт, который пригодился нам в будущем, а результаты оказались достаточными, чтобы оправдать новую попытку». Таким образом, когда Гренфелл и Хант отправились в следующую экспедицию зимой 1896/97 г., надежды были не слишком радужными. Местные жители вполне могли к этому времени уже разграбить все подчистую. Не слишком ли запоздали ученые? Фонд исследования Египта снова финансировал раскопки. Так как Файюм на этот раз не вполне оправдал ожидания, было решено обратиться за разрешением производить раскопки где-нибудь в другом месте. Выбор пал на границу пустыни на западе Нильской долины, где физические и климатические условия казались благоприятными для сохранения папирусов. Здесь также существовали некогда многочисленные городские поселения греков. Департамент древностей разрешил производить раскопки в пределах девяностомильной полосы непосредственно к югу от Файюма и до Минин. Решение сконцентрировать усилия на крайнем юге выделенной территории принадлежало Гренфеллу, и его археологическое чутье оказалось безошибочным: он выбрал городище древнего Оксиринха, в то время частично занятое группой из нескольких хижин, носящей название Бехне-са (Футух-эль-Бахнаса). Столица этого древнего района, или нома, расположенная приблизительно в 120 милях к югу от Каира, у Бахр-Юсуфа (западного рукава Нила, орошающего также Файюм), никогда не привлекала путешественников. Там нет ни величественных зданий, ни свидетельств монументомании Рамсесов, ни высеченных в скалах мавзолеев, ни разрушенных дворцов царей-вероотступников. Интенсивные раскопки, проведенные здесь со времен Гренфелла и Ханта, усугубили мрачный вид останков покинутого города, создавая впечатление, будто упадок его был довершен окопной войной и минированием. Но именно здесь был открыт папирологический Клондайк. Как сумел Гренфелл предугадать все это? Оксиринх был назван греками по имени рыбы oxyrhyn-chus, которую местные жители считали священной, так же как жители Файюма считали священными крокодилов. Название дало Гренфеллу указание на то, что здесь жили греки. Кроме этого, об Оксиринхе было известно очень мало. Он не играл какой-либо роли в истории, но, судя по размерам территории, занятой его руинами, и по тому, что он обладал статусом провинциального центра, он должен был иметь и значительное население с довольно высоким культурным уровнем. Представители его зажиточных эллинизированных высших кругов могли в свое время владеть греческими литературными текстами, возможно даже целыми библиотеками. Был и другой стимул для работ в этом месте. Ни один из папирусов, появлявшихся до тех пор на рынке древностей, не вел свое происхождение из Оксиринха. Это могло указывать либо на то, что там не было папирусов, либо на то, что за последнее время феллахи не совершали набегов на древности этого города. Последнее предположение вполне правдоподобно: немногие оставшиеся там обитатели подвергались постоянной опасности со стороны бедуинов-грабителей из прилегающей пустыни и едва ли думали о чем-нибудь другом, кроме бегства отсюда. Полуразрушенные остатки четырех красивых мечетей указывали на сравнительно недавний исход большей части обитателей Бехнесы. Оксиринх привлекал также тем, что он был оплотом раннего христианства и в нем было много монастырей (с десятью тысячами монахов и двенадцатью тысячами монахинь) и церквей. Это было одно из немногих имевшихся об этом месте сведений. А раз так, то не могли ли сохраниться здесь фрагменты христианских текстов на греческом языке, более ранние, чем старейшие из известных в то время рукописей Нового Завета? «Быстрое распространение христианства в районе Оксиринха сразу после официального признания новой религии (в IV в.), — писал Гренфелл, — указывало на то, что в предшествующие века гонений оно уже приобрело сильное влияние». Ожиданиям Гренфелла суждено было осуществиться в большей степени и быстрее, чем он когда-либо смел надеяться. Фонд исследования Египта решил, что Гренфелл и Хант должны присоединиться к Флиндерсу Петри в Оксиринхе. Петри намеревался исследовать древнее египетское кладбище, а Гренфелл и Хант занялись поисками зарытых папирусов. Однако после нескольких пробных раскопов Петри решил, что это место не обещает ему многого, и переместился в Десбашех, в 40 милях к северу. Гренфелл и Хант остались одни и впервые могли работать совершенно самостоятельно. Они начали с греко-римского кладбища, но не нашли ни одного из столь желанных покровов мумий или еще более редких погребальных свитков. Все было ясно: могила за могилой были давно уже разграблены, а несколько невскрытых могил находилось во влажной почве, которая, конечно, разрушила, возможно, погребенные в ней папирусы. Тем временем исследователей ожидали волнения другого рода. Бедуины имели обыкновение наносить Окси-ринху ночные визиты. Странствующие короли пустыни следовали своим естественным склонностям, которые, как они утверждали, были одобрены самим Создателем, чтобы добавить к их жалким средствам существования некую толику, заимствованную у немного более богатых собратьев. Деревенские жители обычно робко покорялись, но однажды ночью грабители попытались проникнуть в хижину исследователей, находившуюся за пределами деревни. На этот раз, к удивлению и негодованию бедуинов, они были обстреляны местной охраной и спешно бежали. После трех недель бесплодных раскопок на кладбище Гренфелл и Хант решили совершить атаку на «город». Как и все другие, они полагали, что папирусы, доставляемые феллахами, были найдены в основном в жилищах, а не на кладбищах, поэтому логично было исследовать древние дома Оксиринха. Однако первые впечатления были далеко не обнадеживающими. Гренфелл тщательно исследовал длину и ширину городища — приблизительно квадратная миля. Видны были только жалкие контуры нескольких бывших зданий. Вокруг них все представляло «сплошные развалины, в которые превратился город в результате тысячелетнего использования его в качестве источника камня и кирпичей». Здания были разрушены, и песок, казалось, едва ли скрывал что-нибудь существенное. Даже тщательные поиски, которые могли занять годы, вряд ли обнаружили бы папирусы. Оставались только холмы мусора — стены песка и отбросов высотой футов в семьдесят, пересекавшие вдоль и поперек город и его окрестности. Они содержали отходы столетий, если не тысячелетий. Производить раскопки папирусов в мусоре казалось почти признанием поражения. Несмотря на значительное количество папирусов, полученных через феллахов с 1877 г., возможности, предоставляемые этими свалками, едва ли приходили на ум европейцам. Теперь, однако, Гренфеллу и Ханту предстояло показать, что холмы мусора были важнейшим источником древних текстов, и папирология пошла буквально по стопам полевой археологии. Редко какой документ сохранялся неповрежденным. Многие материалы, с которыми обошлись так непочтительно, были разорваны или случайно обожжены, и только при определенных специфических обстоятельствах выброшенный таким образом папирус сохранялся от полного уничтожения. Там, куда добиралась вода, поднимавшаяся во время ежегодных разливов, папирус просто сгнивал. Особенности образования конкретного холма и его состав были решающими для сохранения исписанных листов или свитков. Во многих случаях, например, временная заброшенность соседнего поселения приводила к образованию сверху защитного слоя. Со временем Гренфелл и Хант научились определять вероятные места захоронения папирусов по стратиграфии рукотворных холмов. Один из перспективных видов наслоений, называемый местными жителями «афш», состоял из почвы, смешанной с соломой или ветвями, — в таком слое почти наверняка папирусы сохранялись на протяжении веков. Гренфеллу и Ханту это напоминало поиски золота: «Золотоискатели следуют кварцевой жиле, в то время как искатель папирусов должен придерживаться слоя или жилы афша...» Как правило, папирусы обнаруживались чаще в более или менее горизонтально расположенном слое, а не рассеивались по всей толще холма. Кроме того, папирусы из различных слоев обычно относились к различным вре-меннь!м периодам; смежные слои скорее всего были близко связаны по времени. Холмы Оксиринха разделялись натри главные группы — римские, византийские и арабские, и их можно было отличить по расположению относительно городища. От более раннего, птолемеевского периода не было обнаружено почти ничего. Нужно было проложить траншеи, чтобы развернуть работы со сколько-нибудь серьезным размахом, а это требовало больших расходов времени и рабочей силы, что оксфордские исследователи могли себе позволить лишь в очень умеренных пределах. Кроме того, чтобы хрупкие тексты не пострадали или не исчезли под одеяниями землекопов, с последних нельзя было спускать глаз. Следовало также сортировать обрывки в соответствии с местом их нахождения, для того чтобы в дальнейшем облегчить соединение разорванных папирусов и определение их датировки и содержания. В Оксиринхе, как и на многих других городищах, было скорее исключением, чем правилом, то, что папирусы выдерживали разрушительное воздействие времени и людей: в подавляющем большинстве мусорных куч не удалось вообще ничего обнаружить. Археологические раскопки совершенно непохожи на вскрытие набитого золотом банковского подвала. Романтическому воображению рисуются открывающиеся на каждом шагу сказочные сокровища, однако в действительности происходит скорее нечто совершенно противоположное. При раскопках в поисках папирусов, как и во всем остальном, признавался Гренфелл, «больше неудач, чем находок». Тем не менее молодые ученые нашли, что жизнь в пустыне имеет «очарование, каким обладают лишь немногие другие поприща». Однако они не романтизировали ее трудности. Оба были англичанами, принадлежавшими к высшему классу, и ценили комфорт и чистоту. Но страстное увлечение античной литературой перенесло их в знойные песчаные пустыни Востока, где они «стояли целыми днями, полузадушенные и ослепленные особо едкой пылью древнего мусора, почти всегда смешанной с не менее раздражающим песком пустыни; пили воду, которую даже водопроводные станции лондонского Ист-Энда вряд ли рискнули бы поставлять своим потребителям, и непрерывно следили за рабочими, которые, как вы ни тешьте себя уверенностью в обратном, украдут, если только будут иметь возможность и решат, что игра стоит свеч». 11 января 1897 г. началось первое решительное наступление на свалки Оксиринха. Прохладным утром Гренфелл и Хант двинулись из своей хижины в сопровождении приблизительно семидесяти рабочих и мальчишек, которые были немедленно поставлены копать траншеи. Для раскопок был избран низкий холм около древнего храма, и почти тут же в большом количестве появились обрывки папирусов; некоторые из них были подозрительно длинными, почти целыми. Вначале были найдены материалы нелитературного характера, среди них частные письма, контракты и другие юридические документы. Но затем было обнаружено несколько фрагментов, отчетливо написанных унциальным письмом, свидетельствующим об их религиозном или литературном содержании. Через несколько дней Хант начал сортировать папирусы. Он был немало удивлен, обнаружив среди клочков, собранных на второй день, греческое слово «сучок» (karphos), написанное унциальным письмом на поврежденном папирусе, содержащем около двадцати строчек. Измятый кусок, размерами менее 6x4 дюйма, казалось, был из записной книжки (листок был нумерован), составленной, как современная книга, из страниц, а не в виде свитка. Папирусная книга сама по себе была новинкой. Казалось, эта форма должна характеризовать ее как скромный документ нелитературного характера. Однако греческое слово karphos почти сразу напомнило Хан-ту хорошо известное место в Евангелиях о сучке и бревне (Мф. 7, 3-5; Лк. 6, 41). Внимательное чтение подтвердило предположение Ханта: это действительно был стих из Евангелия. Но на этом сюрпризы не кончились. Дальнейшее исследование обнаружило на листке восемь изречений, каждое из которых начиналось формулой: «Иисус сказал». Однако только три из них были идентичны в своей основе стихам в Новом Завете. Три изречения, приписываемые здесь Иисусу, были совершенно неизвестны, а два других были слишком серьезно повреждены, чтобы их можно было понять. Вот одно изречение (5, 2-9), не имеющее новозаветной аналогии, которому суждено было всю жизнь вдохновлять Ханта (оно появляется в одном из его стихотворений): «Иисус сказал: где бы ни были двое, и вот с ними Бог, и где бы ни был один, Я говорю, Я с ним. Подними камень — и там ты найдешь Меня, рассеки дерево — и Я там». Этот клочок, который стал затем известен под названием «Логии», был, пожалуй, самой сенсационной из числа сделанных за все времена находок столь скромного размера. Вызванные ею теологические дискуссии породили в последующие годы огромное количество статей и монографий. Прежде всего «Логии», или «Речения Иисуса», переписанные примерно в 200 г. н. э., отодвинули начало христианской истории почти на сто пятьдесят лет назад. До этого самыми ранними письменными свидетельствами жизни Христа были знаменитые Ватиканский и Синайский кодексы. И вот триста лет, отделяющие земную деятельность Христа от самого раннего из дошедших до нас упоминаний о нем, оказались внезапно сокращены наполовину. Но больше всего умы людей занимало необычное содержание текста на этом листке. Три неизвестных изречения, приписываемые Иисусу, казались некоторым столь же достоверными, как и слова Иисуса в Евангелиях. Не представлен ли ими какой-нибудь утерянный популярный сборник, первоначально ходивший наравне с Евангелиями еще до того, быть может, как последние удостоились своего исключительного, канонического статуса? Или же «Логии» были остатком произведения более древнего, чем так называемые синоптические Евангелия? Не послужили ли они в дополнение к Марку источником Q(от нем. Quelle — «источник, ключ») для Матфея и Луки?1 Таково было предположение нескольких немецких ученых. Однако другие ученые усматривали в них близость к апокрифическим Евангелиям евреев и Петра или к Евангелию Двенадцати. Некоторые теологи под впечатлением, в частности, стиха, приведенного нами выше, утверждали, что здесь прослеживается менее живая, менее яркая традиция, чем традиция канонических Евангелий. Они усматривали в «Логиях» отголоски «философской интерпретации» учения Христа, провозглашающей существование «имманентного бога». Этот взгляд получил определенное подтверждение, когда Гренфелл и Хант нашли еще один относящийся к «Логиям» текст в Оксиринхе в 1903 г. Тогда, быть может, «Логии» были пропитаны сектантским духом? Не были ли они еретическими? Полемика продолжалась долгое время и оставалась не завершенной до тех пор, пока полвека спустя на берегах Нила — и снова в Верхнем Египте — не была сделана другая находка. Речь идет о находке утерянных гностических2 книг, целой библиотеки, спрятанной в кувшинах в Хенобоскионе (Наг-Хаммади). На этот раз открытие было сделано местными жителями, так что за достоверность всех подробностей его нельзя поручиться. Это произошло вскоре после окончания Второй мировой войны, приблизительно в то же время, что и находка рукописей Мертвого моря, слава которой не совсем заслуженно затмила открытие в Наг-Хаммади. Когда же наконец удалось изучить коптские тексты и подготовить их научное издание, французский ученый-библеист А.-Ш. Пю-эш обнаружил, что неканонические откровения Христа из «Логий» содержатся слово в слово в этой еретической литературе и, возможно, были заимствованы оттуда3. Установление еретического происхождения «Логий» могло, конечно, восприниматься как тяжкое потрясение. Однако тот аргумент, что не все слова Христа содержатся в Новом Завете и кое-какие высказывания, хотя бы частично, сохранились в других религиозных произведениях, до сих пор остается неопровергнутым. Находка «Логий» стала триумфом систематических поисков греческих папирусов и привлекла всеобщее внимание к дальнейшим работам Гренфелла и Ханта. В глазах общества это было основанием археологии папирусов. И Гренфелл и Хант стали знаменитостями в ученом мире, осыпавшем их почестями. Через несколько месяцев после возвращения в Оксфорд они опубликовали научное издание «Речений Господа нашего» с факсимиле манускрипта. Фонд исследования Египта распространил брошюру, в которой оповещал о принятом решении создать греко-римское отделение исключительно для поисков греческих папирусов в Египте и их изучения. За этим последовала серия монографий, регулярно издаваемых Гренфеллом и Хаитом, а к 1908 г. в Оксфорде была основана первая кафедра папирологии, которую возглавил Гренфелл. Впоследствии его сменил Хант. Вот так «Логии» создали вокруг молодых ученых благоприятную атмосферу всеобщей симпатии и побудили их к дальнейшим усилиям. Предположение Гренфелла, что Оксиринх принесет христианские тексты, получило веское подтверждение. И в самом деле, на следующий день после находки фрагмента «Логий» Хант обнаружил лист из списка Евангелия от Матфея, также датируемый первыми десятилетиями III в. Столь ранняя дата означала, что эти отрывки были написаны до признания христианства в Римской империи. Гренфелл предполагал, что они являлись остатками христианской библиотеки, владелец которой, возможно, погиб при гонениях Диоклетиана, после чего от его книг постарались побыстрее избавиться. В оставшееся время первой кампании в Оксиринхе Гренфелл и Хант решили производить работы быстрее и с большей интенсивностью. Количество рабочих было увеличено до ста десяти. Наиболее эффективной рабочей единицей считалась пара, состоящая из взрослого рабочего и мальчика; добыча каждой такой «команды» хранилась и упаковывалась отдельно. За исключением четырех опытных рабочих из Файюма, землекопы набирались на месте, и исследователи быстро поняли, как им повезло, что они имели дело с «неопытными» рабочими, не ведающими о рыночной цене античных находок. Несомненно, местные жители удивлялись нелепой страсти иностранцев к клочкам старой, грязной бумаги. Рабочий день продолжался около одиннадцати часов, и под конец среди рабочих осталось больше подростков, чем взрослых мужчин, потому что ими было легче руководить и они были честнее. Казалось, вся молодежь окрестностей требовала принять их на работу. «Некоторые из претендентов были столь малы, что, казалось, совсем недавно оставили свои колыбели, если только им была ведома такая немыслимая роскошь». Гренфелл тепло вспоминает одного такого сорванца, едва восьми лет от роду, но самого проворного из всех, «каким-то чудом умевшего различать наиболее подходящие слои почвы и находить в них папирусы». Укрепив силы для нового наступления на тот же холм, где были найдены «Логии», Гренфелл и Хант двинули теперь фалангу рабочих на его северную часть. И то, что началось как скромный ручеек, превратилось в настоящий поток. Поскольку сортировка, упаковка и транспортировка требовали осторожности и аккуратности, исследователи оказались в счастливом затруднении, не зная, как справиться с нежданными богатствами. Вскоре у них кончились упаковочные ящики. В конце концов пришлось выделить двух рабочих, которые целый день занимались только изготовлением жестяных ящиков для хранения папирусов. Но и при этой подмоге через десять дней они едва справлялись с наплывом материала. И так продолжалось почти постоянно. Однако находки в этих отвалах составляли лишь крупицу того, что в них было когда-то: столь многое было безнадежно уничтожено, разорвано или сожжено. Как правило, нижние слои не приносили ни единого клочка. По-видимому, в этих слоях свитки постигла та же участь, что и всю бумагу в большинстве других стран, кроме Египта. Как объяснить тот факт, что в трех типах холмов (римских, византийских и арабских) такое обилие свитков обнаруживается в одних и тех же слоях? Наиболее правдоподобным было предположение, что эта масса папирусов происходила из местных архивов. Вот как объясняет это Гренфелл: «В римский период в Египте был обычай тщательно сохранять в архивах в каждом городе всевозможные документы, имеющие отношение к управлению и взиманию налогов в стране; даже частные лица имели обыкновение посылать в эти архивы письма, контракты и другие документы, которые они хотели сохранить, точно так же как мы посылаем подобные документы адвокату или банкиру. Конечно, через какое-то время, когда документы были больше не нужны, требовалось проводить чистку, и, очевидно, старые папирусные свитки помещались в корзины или на плетеные лотки и выбрасывались как мусор». Такой обычай, странным образом напоминающий еврейскую практику погребения книг в генизе (своего рода «книжном чулане»), оказался благодеянием для папирологов. Это еще раз подтверждает банальную истину археологии, состоящую в том, что подчас разрушение и небрежение становятся залогом сохранности там, где усерднейшие старания людей сохранить что-либо заведомо обречены на провал. Добыча из этих архивов была и в самом деле значительной. От раннего римского периода (I — начало II в. н. э.) дошло содержимое целых корзин. Изредка свитки все еще находились в своих плетеных вместилищах. Папирусы позднего римского и византийского периодов отличались необычной длиной и документальной ценностью. Более чем через два месяца, в середине марта, в византийских отложениях была сделана величайшая в количественном отношении находка. Гренфелл и Хант вскрыли холм с «толстым пластом, состоящим почти сплошь из папируса». Шесть пар рабочих немедленно были переведены на это место, и теперь стало проблемой, как достать в арабской деревне достаточно корзин, чтобы перенести папирусы от холма. Добыча этого дня составила тридцать шесть корзин, полных до краев. Можно представить радость Гренфелла и Ханта, когда они опустошили корзины и нашли много свитков в отличном состоянии, некоторые из них по 10 футов длиной. Корзины нужны были и на завтрашний день, поэтому большую часть ночи ученые провели, раскладывая папирусы. Наутро они опять были вместе с рабочими, и вчерашнее повторилось, «так как еще двадцать пять корзин было наполнено прежде, чем место опустело». Гренфелл и Хант остались еще на один месяц. Но они были убеждены, что прощупали самые многообещающие места. Когда дело дошло до упаковки папирусов для отправки пароходом, им пришлось наполнить двадцать пять больших ящиков, весом почти в две тонны. Продолжить их разворачивание и сортировку предстояло в Оксфорде, а изучение и конечная публикация материала должны были занять годы. Первый том папирусов Окси-ринха был опубликован через одиннадцать месяцев после возвращения ученых в Англию (25-й появился в 1959 г. при поддержке ЮНЕСКО), но и через четверть века несколько ящиков все еще не были открыты. Однако первый том содержал достаточно сюрпризов, несмотря на то что ни один текст не был полным. Гренфелл и Хант выбрали 158 текстов приблизительно из 1200 документов, находившихся в довольно хорошем состоянии, которые они могли изучить после возвращения из первой кампании в Оксиринхе. Самым ценным был фрагмент из утраченного стихотворения, которое почти наверняка может быть приписано Сапфо. Он содержал двадцать более или менее поврежденных строк, шестнадцать из которых были довольно разборчивы и допускали возможность удовлетворительной реконструкции. Ода, вероятнее всего, была посвящена брату Сапфо Хараксу, который после странствий на чужбине возвращался морем домой на Лесбос. Это был только первый и, возможно, не лучший из нескольких фрагментов Сапфо, обнаруженных затем в папирусах. «Тем не менее Сапфо — это Сапфо», — говорил Хант. Эти строки несут несомненный отпечаток «простодушной прямоты и непринужденной выразительности, столь характерных для поэтессы»: Нереиды милые! Дайте брату Чтоб забылось все, чем грешил он раньше, Пусть захочет почести он с сестрою (Пер. В. В. Вересаева) В первом сборнике Гренфелл и Хант заявили: «Маловероятно, что мы найдем еще одну поэму Сапфо, еще менее вероятно, что мы натолкнемся на другую страницу из „Логий"». Это предсказание, к счастью, оказалось ошибочным. Ученые были ближе к правде, когда добавили: «Но у нас нет оснований полагать, что будущие сюрпризы будут гораздо менее волнующими, чем предыдущие». У Гренфелла и Ханта мог возникнуть соблазн остаться дома и посвятить себя изданию манускриптов. Материалов одной кампании было достаточно, чтобы поглотить их энергию на годы вперед. Однако следующие десять лет, вплоть до 1907 г., когда здоровье Гренфелла сильно пошатнулось, они производили раскопки в Египте каждую зиму, деля время между активной работой и более созерцательным изучением найденного. На обоих поприщах они проявили выдающиеся способности. 1 Имеется в виду концепция «двух источников», согласно которой Евангелие от Матфея и Евангелие от Луки основываются на Евангелии от Марка и источнике Q, (вероятно, сборник речей Иисуса на греческом языке).
|
|
|
|