Глава IV. Роль народных масс в ранней ВизантииВ свое время в работе, посвященной димам, А. П. Дьяконов высказал мысль о "конституционной силе" народных масс в ранней Византии, их праве принимать участие в разрешении важнейших политических вопросов не только посредством восстания, но и в конституционных формах — путем "эвфимии", "просьбы", пожелания или порицания [51, с. 171]. Точка зрения А. П. Дьяконова подверглась резкой критике со стороны Н. В. Пигулевской, Г. Зайдлера, С. Винклер [82, с. 221; 297, с. 34, примеч. 1; 330, с. 321— 322]. Между тем идея А. П. Дьяконова, как нам представляется, заслуживает самого пристального внимания и изучения. Исследования Г.-Г. Бека, Ж. Дагрона, Ф. Винкельмана, Ф. Тиннефельда подтверждают его точку зрения, конкретизируя и развивая ее [137, с. 10 и сл.; 170, с. 362; 307, с. 101—119; 311, с. 176—204; 49, с. 27—32]. В своем фундаментальном труде о Константинополе IV— середины V в. Ж. Дагрон показал, что народ представлял собой институт если и не равный сенату, то, во всяком случае, реально существующий наряду с ним. Правда, исследователь видит в этом факте лишь юридическую сторону, расценивая его как некую ступень в процессе наделения жителей Константинополя правами народа имперской столицы и резиденции императора [170, с. 305]. Как полагает Ж. Дагрон, эти права народ получил сверху, от верховной власти. Императоры не только позаботились о том, чтобы построить красивый, величественный город, которому не было бы равных на греческом Востоке, но и создали ряд необходимых для столицы институтов, в том числе сенат, и наделили особыми привилегиями ее народ [170, с. 297—319]. Нам представляется, однако, что это явление значительно сложнее и имеет не столько правовую, сколько социально-экономическую основу. Особая роль народных масс в городах ранней Византии, на наш взгляд, самым тесным образом связана с эволюцией социально-политической структуры империи и своими корнями уходит в тот бурный и сложный IV век, когда в господствующем классе Византии происходит перегруппировка сил. Родовитая муниципальная аристократия, являвшаяся одновременно и культурной элитой общества, начинает оттесняться на второй план новой военно-чиновной знатью. В ходе борьбы между этими группировками, развертывавшейся по традиции в местах общественных собраний, в частности в театре и на ипподроме, и принимавшей нередко весьма острые формы, каждая из сторон стремилась привлечь на свою сторону, а правильнее сказать, использовать в своих интересах народные массы. Родовитая знать пыталась удержать под своим влиянием некогда послушный ей δήμος. Ηаручиться поддержкой народных масс надеялась и военно-чиновная знать. Делалось это с помощью подкупа или разного рода подачек и обещаний. Использовались театральные клакёры, которые при огромном стечении народа (обычно в театре) начинали выкрикивать те или иные требования политического характера, порицания или восхваления в адрес должностных лиц. Как правило, подобные возгласы готовились заранее и облекались в краткие ритмические фразы, которые легко можно было подхватить и которые народ действительно подхватывал, если он одобрял их [146, с. 16—18]. Организованный таким образом народ мог стать и действительно становился грозной силой [146, с. 16—18]. Отзвуком и реакцией на складывавшуюся ситуацию явился эдикт Константина об аккламациях (331 г.). Ввиду важности этого эдикта процитируем его целиком: "Мы предоставляем всем возможность прославлять в общественных местах наиболее справедливых и усердных правителей, с тем чтобы мы могли соответствующим образом вознаградить их, и, напротив, предоставляем право обвинять несправедливых и негодных правителей путем возглашения жалоб, с тем чтобы сила нашего контроля воздействовала на них, ибо, если эти восклицания действительно отражают истину, а не являются инспирированными возгласами клиентов, мы тщательно будем расследовать их, причем префекты претория и комиты должны доводить таковые до нашего сведения" [17, I, 40, 3]. Весьма примечательным является упоминание в эдикте об "инспирированных возгласах клиентов", которое прямо указывает на лиц, кормившихся возле родовитой муниципальной знати. Вполне возможно, что представители родовитой аристократии, чувствовавшие себя доселе полноправными хозяевами положения, а ныне терявшие почву под ногами, первыми прибегли к помощи клакёров. Но практика инспирирования властями в своих политических целях возгласов в общественных местах была хорошо известна и в Риме [93, с. 105; 146, с. 16], и Константин, издавая этот эдикт, по всей вероятности, надеялся, что чиновники государственного аппарата, прибегнув к наемным крикунам и клакерам, сами смогут создать соответствующую ситуацию и ослабить таким образом местную знать [93, с. 104—105], тем более что неугодные возгласы всегда можно было истолковать как подстроенные клиентами куриалов. Так или иначе, согласно закону Константина оценку деятельности правительства давали не местные аристократы, а народные массы. Эдикт 331 г. не явился откуда-то из небытия, а отражал реальную городскую жизнь того времени, а также стремление императорской власти вмешаться в нее и помочь тем силам, которые являлись опорой этой власти. Но, будучи порожден политическими реалиями эпохи, этот эдикт имел и далеко идущие исторические последствия. Узаконив применительно к своему времени место народных масс в политической жизни города, он тем самым способствовал дальнейшему возрастанию роли народных масс в городах ранней Византии. Народ не только выступает на стороне той или иной группировки господствующего класса, но, как показало исследование Р. Браунинга, уже в IV в. использует ситуацию в собственных интересах [146, с. 18—20]. Закон Константина, по существу, явился признанием известных конституционных прав народных масс, что нашла отражение и в сознании византийцев IV—VI вв., и в реальной жизни того времени. Говоря о Константинополе начала V в., церковный историк Созомен отмечает, что он с полным правом мог именоваться новым Римом, поскольку в нем теперь уже появились сенат, τάγματα των δήμων θ чиновники имперской канцелярии [38, VII, 9, 3], т. е. в социальной структуре города историк выделяет имперскую бюрократию, сенат и народ, используя при этом необычное выражение τάγματα των δήμων 1. Понятие "народ" как институт, противостоящий сенату, но в то же время существующий параллельно с ним, свойственно и историку VI в. Прокопию. Начиная рассказ о восстании Ника, он, в частности, пишет: "В это время в Византии произошел мятеж, который... вылился в большое зло для народа и сената" [35, т. I, А, I, 24, I]. А повествуя о событиях, происходивших на форуме Константина, где собрались восставшие, Прокопий преподносит их читателю не столько как бунт толпы, сколько как народное собрание во главе с сенаторами [35, т. I, А, I, 24, 25]. То же представление о народе встречается и в произведении Феодора Чтеца [40, с. 138—139], и в "Хронографии" Феофана [41, с. 154, 160—161], который при описании событий V—VI вв. компилировал источники того времени. Это особенно важно отметить, поскольку термин δημος, κак мы уже говорили, в эпоху ранней Византии теряет тот смысл, который вкладывали в него античные авторы, приобретая теперь нередко понятия "чернь", "простонародье" и становясь в подобных случаях синонимом слов όχλος θ πλήθος. Но, по-видимому, столь значительна была в ту эпоху роль народа, хотя и не составлявшего уже в социальном отношении единого целого, что его продолжали именовать некогда гордым словом δημος, σпотребляя его рядом со словом "сенат". Обычно народ собирался на форуме Константина, иногда в храме св. Софии, чаще же всего на ипподроме, являвшемся главным местом массового скопления людей и игравшем совершенно особую роль в жизни города. Цирк не был лишь местом для игр, он являлся сердцем города, важнейшим общественно-политическим центром. Грозные политические события, вести о которых волновали население Константинополя, служили поводом к шумным всенародным манифестациям в цирке. Здесь как в фокусе отражались все возникавшие в столице противоречия. Ипподром был главным местом борьбы венетов и прасинов, и вместе с тем, когда этого требовали интересы народа в целом, он превращался в истинный форум всего константинопольского населения. На ипподроме устанавливалось непосредственное общение главы государства с народом. Во время восстания Ника, когда Юстиниан решил в критический момент обратиться к толпе восставших, он приходит именно на ипподром, хотя в тот момент вовсе не было игр. И тотчас же в цирк стекается константинопольский люд [26, с. 475]. На ипподроме происходило провозглашение императора, далеко не всегда протекавшее гладко, без коллизий. Именно здесь осуществлялась сакрализация императорской власти. Этому обстоятельству суждено было сыграть роковую роль в судьбе Ипатия, избранного императором в ходе восстания Ника. И Ипатию, и самим жителям города казалось недостаточным то, что новый император был провозглашен на форуме Константина: они устремились на ипподром, где и были перебиты оставшимися в распоряжении Юстиниана воинами (см. ниже, с. 99—100). {Здесь стр. 61—62; Ю. Шардыкин}Всякий раз, когда народ хотел обратиться к императору с жалобой, просьбой или требованием, он использовал для этого игры на ипподроме. Не случайно значительные волнения произошли в Константинополе в 491 г., когда префект города Юлиан запретил сборища горожан на ипподроме: народ увидел в этом узурпацию своих прав [22, с. 141]. Формы активности народных масс бывали различны, и политическая роль их наиболее ощутимо проявлялась в критических ситуациях. Весьма заметным образом сказывалось влияние жителей столицы при избрании нового императора. Правда, порой их участие в избрании василевса было лишь формальным и выражалось главным образом в эвфимиях, но, как показал Г.-Г. Бек, этим эвфимиям отводилась весьма существенная роль в церемониале [137, с. 10 и сл.]. При этом народные массы далеко не всегда соблюдали этикет во время избрания и провозглашения императора, когда им полагалось произносить приличествующие случаю аккламации, прославляющие императора, августу и синклит. Нередко народ и более активно вмешивался в вопросы престолонаследия. Так, когда Лев I под давлением Аспара хотел закрепить трон за его сыном, из-за вмешательства народа он вынужден был отказаться от этого намерения [272, с. 369]. И позднее, когда Лев пожелал объявить императором своего зятя Зинона, "подданные его на это не согласились" [15, с. 136]. Несомненна роль, которую сыграли народные массы при избрании императором Анастасия [51, с. 172—174; 137, с. 10]. В этой связи нам хотелось бы вспомнить исследование русского византиниста Д. Беляева, который в первую очередь интересовался церемониальной стороной этой коронации. Он обратил внимание на то, что Анастасия вводили в кафисму ипподрома дважды с некоторой разницей в одеянии. В первый раз он был облачен в расшитый золотом стихарь-дивитисий, подпоясан поясом и украшен императорскими кампагиями и тувиями. В этом наряде Анастасия подняли на щит и показали народу и войску. При этом компидуктор копьеносцев возложил на его голову вместо венца свое ожерелье, так как настоящий венец полагалось надевать только одновременно с хламидой василевса. Первый показ Анастасия народу был, следовательно, пробной коронацией, попыткой заручиться поддержкой народа. Лишь после того как эта поддержка была получена, патриарх возложил на Анастасия хламиду и венец, и он уже в полном парадном облачении вновь вышел к народу, который приветствовал его возгласами "auguste!" и "σεβαστέ" [48, с. 329—330]. Окружение Анастасия, по всей видимости, опасалось, как бы народ вместо возгласов одобрения не произнес иную ритмическую фразу: "Другого императора ромеям!" Именно ее пришлось услышать Анастасию позднее, в 512 г. [26, с. 407]. Как показал Г.-Г. Бек, роль народа не ограничивалась лишь участием его в избрании императора, она сказывалась и в своеобразном контроле масс над деятельностью избранного [137, с. 47 и сл.]. И когда тот не реагировал на просьбы народа, последний весьма непочтительно обращался со своим василевсом. Так, Феодосия II в 431 г. забросали камнями [31, с. 78], а в 498 г. той же участи подвергся Анастасий, отказавшийся освободить зачинщиков уличных беспорядков [26, с. 394—395]. Нередко народ высказывал недовольство и отдельными должностными лицами, тем самым побуждая императора к их смещению. В 412 г. народ напал на префекта города [31, с. 70—71], а в 491 г. в результате сильного народного возмущения был смещен префект города Юлиан [22, с. 141; 31, с. 94]. Аналогичные явления имели место в 498 г. [26, с. 395] и в 518 г., когда народ потребовал изгнать "вора эпарха" [22, с. 171]. В сложных ситуациях к народу апеллируют и император, и другие государственные деятели. Так, заключая перемирие с Анастасием, Виталиан потребовал клятвы верности не только от императора и сената, но и от народа [41, с. 160; 160, с. 56]. Когда же Анастасий нарушил клятву, народ открыто порицал его [41, с. 161]. Простой люд Константинополя часто вмешивался и в религиозные дела. В 507 г., когда Анастасий пригласил в столицу ярого монофисита Филоксена, волнения среди населения привели к тому, что император оказался вынужденным тайно выпроводить его из города [41, с. 149—150; 160, с. 31]. В 511 г. восточные монахи начали распевать в церквах монофиситское "трисвятое", а Анастасий дал клятву никогда больше не видеть православного патриарха Македония. В ответ на это поднялся "весь народ", и напуганный император сам пригласил патриарха во дворец, где тот был встречен с большим почетом [40, с. 138; 41, с. 154]. Вскоре, однако, Анастасию удалось одержать верх над Македонием [160, с. 38—41; 301, с. 169—170], но при этом он заставил патриарха выехать из Константинополя ночью, боясь выступлений народных масс [40, с. 139; 41, с. 155]. В 512 г. народ ответил крупным восстанием на открытый переход императора к монофиситству [26, с. 407—408; 21, III, 44], хотя причины выступления, по-видимому, были не только религиозные. А в 533 г., после сильного землетрясения, "весь народ" столицы под влиянием агитации монофиситов собрался на форуме Константина и призывал императора сжечь акты Халкидонского собора [16, с. 629]. В актах собора 536 г. сохранились любопытные документы, в которых зафиксированы события, происходившие в Константинополе 15—16 июля 518 г., когда толпа пыталась оказать нажим на патриарха Иоанна, сменившего ненавистного православному населению патриарха-монофисита Тимофея. Народ требовал, чтобы "вера Севера"—монофиситство — была предана анафеме. При этом народ обращается к патриарху с ритмически построенными восклицаниями 2. Их характер и резкость тона удивительным образом перекликаются с диалогом, имевшим место в январе 532 г. между Юстинианом и прасинами, причем прежде всего с его второй, весьма непочтительной по тону половиной (см. ниже). "Кто не предает анафеме Севера,— кричит толпа,— тот сам манихей. Анафема Северу-манихею! Кто не говорит этого, тот сам манихей 3!" (ср.: "Кто не говорит, что истинно верует владыка, анафема тому, как Иуде!" (см. ниже, с. 89). {Здесь стр. 55; Ю. Шардыкин} Выкрикивая так некоторое время и постоянно побуждая Иоанна признать Халкидонский собор, толпа наконец врывается в сам алтарь и уже там кричит: "Многая лета императору! Многая лета, августе! Я свидетельствую: ты не уйдешь, если не предашь анафеме Севера. Скажи ясно: анафема Северу!.. Ты не сойдешь (с кафедры), если не предашь анафеме. Многая лета патриарху, достойному троицы! Многая лета императору! Многая лета августе! Объяви о прославлении Халкидонского собора! Я не уйду, если не объявишь, мы будем здесь до вечера" [37, кол. 1057— 1066; 55, т. II, с. 6—7; 314, с. 137 и сл.] 4. Далеко не везде и не всегда разговаривал так народ со своим императором или патриархом. Итак, в Византии VI в. народ был реальной политической силой и проявлял необычайную политическую активность. Это обстоятельство, по-видимому, совершенно не устраивало Юстиниана, стремившегося к единству империи и сильной единоличной власти. В 527 г., лишь только он стал соправителем стареющего Юстина, был издан эдикт, запрещавший борьбу партий ипподрома [26, с. 422]. В Антиохии, где в 529 г. произошли волнения, Юстиниан вообще запретил проводить игры [26, с. 448—449], лишив таким образом население их основного места собраний. И хотя Юстиниан включил в свой Кодекс закон Константина об аккламациях [17, I, 40, 3], это вовсе не означало, что он считал для себя обязательным следовать ему. Во всяком случае, в январе 532 г., в самый канун восстания Ника, когда перед началом ристаний на ипподроме прасины стали обращаться к императору с жалобами, тот самым решительным образом отказался выслушать их и, вместо того чтобы дать им гарантии в расследовании дела, упорно отрицал обоснованность их претензий (см. ниже, с. 89). {Здесь стр. 55; Ю. Шардыкин} Это обострило и без того сложную ситуацию и послужило одной из причин разразившегося вскоре мятежа. Примечания
|
|
|
|