Античный гностицизм и его критики

Предварительные замечания

"Valentinus Gnosticus?" – так озаглавлено одно из наиболее значительных недавних исследований, посвященных Валентину. Его автор, тюбингенский филолог Кристоф Маркшиз (Christoph Markschies) отказывается верить христианским ересиологам, типа Иринея и, базируясь на нескольких фрагментах, которые сохранились в Строматах Климента Александрийского и Опровержении всех ересей Ипполита Римского, пытается реконструировать действительное учение Валентина. Попытка "вычитать" доктрину Валентина из столь ограниченных свидетельств, даже после подробного интер-текстуального и сравнительно-исторического анализа, который искусно проделывает Маркшиз, впечатляет, однако не убеждает. Подробный анализ фрагментов Валентина показывает лишний раз, до какой степени этот мыслитель укоренен в современные ему христианскую и платоническую традиции. Создается впечатление, что для того, чтобы получить полное представление об этом следует скорее расширить, нежели сузить круг свидетельств, в надежде, что на их фоне слова замечательного гностика приобретут новый блеск и значение. Маркшиз заставляет лишний раз задуматься над тем, что же собою представляет гнозис и гностицизм. Не являются ли, в конечном итоге, гностики изобретением апологетов христианской ортодоксии? Каково действительное место таких разнообразных мыслителей как Валентин, Василид, Маркион, Мани в контексте греко-римской и христиано-иудейской культуры? И если гностицизм – это нечто большее чем христианская "ересь", мешающая "ортодоксии", как христианские авторы желают убедить нас, то каково же его подлинное место и значение?

Прежде всего, следует помнить, что наше знание о раннем периоде развития христианства очень ограничено и базируется на "политически корректном" и специально отобранном позднейшими поколениями материале. Не было и не могло быть церковной истории так, как ее представляет Евсевий. Очень сомнительно, что трактаты Иринея или Ипполита имели в свое время больший вес и значение, нежели труды самого Валентина. Слишком запутанные свидетельства – это, в некотором смысле, хуже, чем полное их отсутствие. Требуются значительные, и часто безрезультатные, усилия для того, чтобы рассеять хотя бы немного этот информационный туман. Первым и последним нашим источником, где голоса гностиков звучат независимо от их критиков, является недавно обнаруженная гностическая "библиотека". Однако большинство составляющих ее текстов, как это показывают исследования, датируются третьим – четвертым веками, таким образом разрушая миф о том, что христианская ортодоксия сформировалась во втором веке, но с другой стороны, проливая достаточно мало света на то, что же происходило во втором веке, во времена Валентина.

Таким образом, "ересиологи" по-прежнему остаются нашим важнейшим, а иногда единственным, источником. Впрочем, ересиологами христианские авторы стали не сразу. До тех пор, пока не было понятия ортодоксия, не было и еретиков. Вместо этого были различные школы (таково, собственно, традиционное значение термина ai(/resij), которые сосуществовали друг с другом, оттачивая свою аргументацию во взаимной полемике. Это впоследствии вышедшие победителями в соревновании создали свою мифологию истории. А победителей, как известно, не судят. Однако более живучий и приспособленный не обязательно означает лучший. Понятие ересь в христианском его значении – это творение первых апологетов, точнее, как это подробно и убедительно показывает Алан Ле Булвек (Alain Le Boulluec), честь создания ересиологии принадлежит римскому апологету Юстину. Дело не только в том, что, начиная с (несохранившегося) "Собрания всех ересей" Юстина, индивидуальные доктринальные разногласия перестали быть личным делом каждого и приобрели значение преступления, более значительным является тот факт, что на фоне ересей впервые вырисовывается само представление об "истинной доктрине" и сопровождающая ее мифология истории. Именно, еще Климент Римский или Игнатий Антиохийский могли говорить о stasis (бунте), ересях (школьном делении) и разногласиях как о явлениях хотя и нежелательных (поскольку они нарушает единство ( homonoia) и приводят к вражде и разрушению), но индивидуальных и отражающих черты характера каждого конкретного "революционера". (Следует помнить, что раннее христианство имело ярко выраженный революционный характер). Для Юстина это уже не так. Еретик – это враг, отколовшийся от истинного учения и стремящийся его разрушить. Следовательно, убеждения, которых он придерживается, или вера, которую исповедует, – это уже не личное его дело, а "служение дьяволу".

Что же такое гносис. К сожалению, на этот простой вопрос не очень просто найти ответ. Не так давно вышла книга М.А. Уильямса, основной целью которой является, вообще говоря, попытка ограничить сферу применения этого понятия. Вообще говоря, gnw=sij означает знакомство с чем-либо (от gnwri/zein), исследование, знание как противоположность незнанию (ср. Гераклит, фр. 56 Маркович) и особенно, откровенное знание. Это последнее, уже неклассическое, значение см. например, в Послании к Коринфянам (I Cor. 8: 7.10). Гносис означает знание, но особого рода, недостижимое (в отличие от e)pisth/mh) научными методами или посредством рационального размышления. Согласитесь, знание, которое нельзя узнать, непостижимое знание – это идея довольно странная. Такой гносис есть знание религиозной природы, осознание или, скорее, знакомство с сущностями иного мира, которые ведут к Богу и спасению тех немногих, которые сподобились этого знакомства. Однако все это слишком универсально и хорошо известно. С таким определением согласился бы "и грек, и варвар". Очевидно, что таким путем продвинуться далее в нашем понимании природы гносиса невозможно. Знаменитая попытка дать определение гносису, предпринятая на международном коллоквиуме в Мессине, напоминает попытки членов платоновской Академии определить, что есть человек.

Прежде всего, следует четко терминологически разграничить гносис и гностицизм. Термин гностицизм, как любой -изм, является относительно недавним изобретением и вот уже два столетия используется исследователями по преимуществу для обозначения христианских ересей второго-третьего веков. Отметим сразу, что наметившаяся тенденция рассматривать гностицизм как явление более широкое, далеко выходящее за пределы христианства и иудаизма, вполне обоснована. Следовательно, смысловое поле нашего термина расширяется. Некоторые, во всех отношениях "гностические", тексты базируются исключительно на Ветхом Завете или являют прихотливый синкретизм. Симон Маг, древнейший из "гностиков", был родом из Самарии и к христианству не имел, скорее всего, никакого отношения. Знаменитая (после кумранской находки) иудейская секта ессенов, которая противопоставила себя официальному иудаизму, является, если угодно, образцом иудейского гностицизма. Примечательно, что кумранские (Wadi Qumran) находки датируются примерно тем же временем, что и наиболее ранние из (христианских) гностических текстов из Наг Хаммади. Единство времени, места и действия налицо. Такие коптские гностические тексты, как Парафраз Сема (Nag Hammadi VII 1) или Три опоры Сема (VII 5) основаны исключительно на ветхозаветных сюжетах и до предела насыщены платонической и пифагорейской терминологией, а поэтому могут считаться образцами скорее иудейского, или даже неоплатонического гностицизма, нежели христианского. Однако говорить о нехристианском гностицизме имеет смысл с такой же степенью условности, как и о христианском платонизме. Ведь если христиане говорят о платоническом Демиурге, то почему нехристианские мыслители не могут адаптировать для своих целей христианское учение о спасении? Для того чтобы увидеть это, достаточно просмотреть тексты, включенные в коптскую гностическую библиотеку. По всей видимости, герметический Асклепий и фрагмент из Государства Платона также хорошо служили ее владельцам, как и канонические Евангелия. Все это позволяет предположить, что гностицизм – это не часть чего-либо, но самостоятельный тип мировоззрения, отличная от других мировая религия, однако религия особого рода, отнюдь, например, не стремящаяся завоевать себе как можно больше сторонников или активно вмешаться в политику, как это делало христианство.

В отличие от термина "гностицизм", который является относительно недавним изобретением, "гносис" и "гностик" – понятия более древние. На этом языке говорили сами участники исследуемых нами процессов. И хотя gnwstiko/j знающий, гностик – это термин, классической античности неизвестный, о ложном гнозисе говорится в апостольском послании (I Tim. 6: 20). Вероятно, термины гностик, гносис и ложный и истинный гносис наиболее часто из ранних авторов употребляет Климент Александрийский. Ириней называет гностиками определенную секту, из которой, по его мнению, "как грибы", выросли валентиниане и другие "гностики". К этим текстам мы еще вернемся.

Для гностиков и того явления, которое мы называем гностицизмом, характерно, прежде всего, четкое противопоставление материального и духовного, между которыми иногда помещается душевное, что является, вероятно, платоническим влиянием. Духовное совершенно, материальное принципиально дефектно и возникло в результате ошибки. Поэтому человек чувствует себя в этом мире неуютно и не на месте. "Странник я в этом мире", – говорит Василид. Но и мир по отношению к человеку также настроен враждебно. Судьба и ее слуги (планеты и знаки Зодиака), равно как законы и социальное неравенство, установленные обществом, связали человека и лишили его возможности распоряжаться собой.

Будучи от начала совершенным и бессмертным (Валентин) человек погрузился в мир и забыл свою истинную природу. "Вспомни, что ты сын Царя", – говорится в Евангелии от Фомы, 110. Пробуждение и прозрение – это то, что приносит гносис тому, кто в силах принять его в себя.

Все гностики без исключения говорят о "семени высшей природы", которое оплодотворяет способных принять его избранных. Подобно семени, упавшему в плодородную почву, гносис развивается в душе и приносит плод – знание пути спасения. Напротив, тот, кто не способен воспринять это семя, подобен бесплодной почве – земному праху. Такой человек обречен на погибель. Его ничто не спасет.

Далее, образ небесного Спасителя необходимо присутствует во всех гностических писаниях. При этом процесс спасения имеет характер космический и сверх-персональный. Тем или иным способом оставляет мир и спасается одновременно все "избранное семя". Гностик занимает в этом мире активную "богоборческую" позицию, с помощью Спасителя направляя свои личные и объединенные усилия против неразумного и лишенного гнозиса правителя этого мира, низшего бога. "Вы пришли в мир, чтобы победить смерть", – говорит Валентин. Гностицизм – это философия бунта против времени, смерти, неравенства и несправедливости, поскольку от всего этого можно избавиться только разорвав цепь судьбы и победив временность, несовершенное, но мощное подобие вечности.

Гностицизм – это мифология. Трагический миф о падении высшей Мудрости, забвении и (будущем) спасении составляет основу любой гностической системы. Фактически, гностический миф повествует о том, что было до того "начала", с которого начинается Книга Бытия, и простирается за пределы той истории, которая рассказывается в Евангелиях. Воскресший Спаситель дает верным гностикам новые заповеди и открывает тайный смысл того учения, которое он сообщил своим ученикам в образе человека. Именно эта особенность гностицизма более всего не устраивала философски ориентированных христианских и эллинских мыслителей. Чрезмерную мифологизацию, как неоправданный рудимент, критикуют, каждый со своей позиции, Климент и Плотин. Действительно, необходимо помнить, что гносис – это, прежде всего, миф. Роэлф ван ден Брук (Roelof van den Broek) в своей примечательной статье, посвященной сравнению гностицизма и герметизма, приходит, как мне кажется, к не вполне точному выводу о том, что герметизм отличало от гностицизма только одно – гностики считали мир злом, в то время, как герметисты "скорее нет". Однако, гностики, если к ним попристальнее присмотреться, считали мир злом не в большей степени, чем, скажем, неопифагорейцы. Ведь несовершенство – это не обязательно зло. Об этом важном моменте речь пойдет впоследствии.

Итак, гносис – это прежде всего гностический миф, который излагается различными гностическими "школами" настолько разнообразно, что стандартную его версию привести просто невозможно. Однако то, что отцы церкви считали недостатком, теперь, по прошествии времени, может оказаться достоинством, поэтому для того, чтобы понять гностицизм, лучше всего обратиться к гностическим текстам, стараясь найти там, говоря словами Тертуллиана, не единство, но множественность (nec unitatem, sed diversitatem).

Но прежде чем перейти к подробному исследованию методов работы ересиологов, учения гностиков и деталям церковной полемики, рассмотрим источники нашего знания о них.

Источники

Для чего исследовать свидетельства ересиологов? Разве в настоящее время, благодаря счастливой находке, мы не имеем возможности получить достоверную информацию из первоисточника? К сожалению, нет. Вне сомнения, находки из Наг Хаммади, в особенности, Апокриф Иоанна (известный еще Иринею) значительно расширили наше представление о гностическом мифе и откровенной литературе, однако гораздо в меньшей степени – о философии гностиков. Сведения о Валентине и его школе коптские гностические тексты расширяют очень незначительно, добавляя в то же время несколько новых проблем. О Василиде мы не узнаем ничего нового. Разумеется, сочинения отцов церкви интересны и сами по себе с точки зрения истории теологии. Как мы увидим, полемические труды не только информируют нас об их противниках, но и содержат философски значимые аргументы, которые были развиты впоследствии. Так что можно утверждать, что в процессе полемики возникало и позитивное учение.

Христианские авторы, охотники за ересями, многие из которых занимали высокие официальные посты в церкви и боролись за утверждение так называемой "католической доктрины", стремились опровергнуть и уничтожить то, что по их представлению ей не соответствовало. Процесс этот шел постепенно, но момент, когда из множества мнений пришлось выбирать одно, и не обязательно самое лучшее или правильное, неизбежно наступил. Ересиологи пользовались стандартным оружием, с помощью которого утверждается любая ортодоксия, – сначала опошлить, а затем растоптать как безумный вздор то, что получилось. История знает костры из гностических книг и гонения на гностицизм. Ввиду всего этого, с самого начала приходится настроиться на то, что мы не найдем в работах христианских авторов сколь либо объективного описания гнозиса. Свидетельства о гностиках (такие, например, как "гностики" Епифания, Panarion, XXV–XXVI), хотя и интересны, имеют более чем сомнительную историческую ценность. Почти полное отсутствие аргументов нередко заменялось слухами и сплетней. Гностики обвинялись в магии и обмане, каннибализме (!) и беспорядочных половых связях и т.д., или, напротив, критиковались за чрезмерное воздержание и слишком буквальное исполнение некоторых христианских заповедей. ("Понимали буквальное аллегорически, аллегорическое же – слишком буквально", – как говорит Климент Александрийский.) Среди аргументов против гностической доктрины выдвигались "доказательства" позднейшего, неапостольского характера гнозиса (что, вероятно, правильно, если рассматривать только христианский гносис) и отмечалась зависимость его от иудаизма, эллинских мистерий и греческой философии (что также вполне основательно). Наконец, гностиков упрекали в отсутствии того, чем особенно знаменита ортодоксия, – слишком много свободомыслия и слишком мало согласия между различными школами. Все эти обвинения выдвигались в максимально резкой форме. Отцы, что называется, не стеснялись в выражениях.

В своих трудах ересиологи последовательно повторяли один другого, практически не добавляя ничего нового, оказав, таким образом, большую услугу последующим поколениям, именно, сохранив некоторое количество оригинальных высказываний тех, кого они критиковали. Следует отдать им должное: не многие критики и оппоненты, ранее и ныне, излагают позицию своих противников столь обстоятельно. И все же, картина перед нами достаточно разочаровывающая и оставляющая мало надежды для исследователя достичь ясного понимания того, что же собою представлял столь яростно гонимый гностицизм и чем он был так опасен и неприятен "отцам церкви".

Самое раннее из известных ересиологических произведений, именно, Собрание (Syntagma) Юстина, христианского апологета, погибшего мученической смертью в Риме около 165 г., не сохранилось. По всей видимости, этот шедевр положил начало "науке ересиологии". О том, что такое произведение было, сам Юстин так говорит в своей Апологии, адресованной императору Антонину Пию: "Мною написана также Синтагма, где я описываю все ереси, о которых что-либо известно. Если угодно, я могу послать ее вам (Apol. I 26)". "Известные ереси", которые более всего беспокоят Юстина – это учения Симона Мага, Менандра и Маркиона. Попытки некоторых исследователей реконструировать этот текст не увенчались успехом и были оставлены, поэтому ничего более определенного об этом первом собрании ересей мы сказать не можем, однако некоторые особенности методологии Юстина могут быть прояснены из его сохранившихся произведений. Как я уже говорил, термин "ересь", который использовался доксографами для обозначения философских школ, переосмыслен Юстином в ином ключе. В Диалоге с Трифоном (Dial. 2, 2; cf. 35, 4) Юстин говорит, что каждая философская школа называет себя по имени древнего отца-основателя, стараясь, каждая на свой манер, хранить традицию и преемственность. Философские воззрения самого Юстина сформировались под сильным влиянием платонизма. Он один из первых известных нам авторов, который употребляет термин philosophos Platonikos, неизвестный до второго века. История философии представляется Юстином специфическим образом. Древние философы и мудрецы знали одну совершенную истину, которая впоследствии была забыта и представлена ныне по частям различными ересями, ни одна из которых более не обладает совершенной доктриной (Dial. 7, 1). А поскольку истина может быть только одна, то откровение Логоса и философия не должны принципиально отличаться. Значит, древние философы и пророки в конечном итоге черпали из одного источника, который впоследствии обмелел и был заброшен. Кто же является подлинным наследником этой древней традиции? Ответ апологета христианства, я полагаю, очевиден читателю. Конечно же, наследниками являются не иудеи и не греки, а христиане, получившие новое откровение Логоса. Все остальные, сеющие раздор, служат отцу этого раздора. Мы увидим, что схема, по которой строились "философские школы" была принята и адаптирована Юстином, а вслед за ним и другими апологетами христианства.

Наиболее авторитетное, но в то же время особенно трудное для исследования, собрание ересей принадлежит перу Иринея епископа Лионского (около 150-200). Этот трактат, озаглавленный "Развенчание и опровержение того, что ложно зовется гносисом", полностью сохранился только в латинском переводе (озаглавленный более кратко: "Против ересей – Adversus Haereses"). Греческий текст частично восстанавливается по цитатам и компиляциям более поздних ересиологов, прежде всего Епифания и Теодорета. Кроме латинского перевода, существуют фрагментарные средневековые переводы на сирийский и армянский языки. К счастью греческий текст первой и наиболее важной для нас книги трактата может быть почти полностью (на 74%, как подсчитали A. Rousseau и L. Doutreleau) восстановлен по этим позднейшим компиляциям. Ириней утверждает, что он основывает свое изложение на подлинных текстах и устных сообщениях, что может быть правдой. Вполне вероятно, что более ранний труд – Синтагма Юстина – был им также использован.

Как сам Ириней сообщает во введении, причиной написания трактата, был заказ некого друга, который, выражая озабоченность по поводу распространения учения последователей Валентина, предложил ему письменно опровергнуть их учение. Почти вся первая часть первой книги посвящена изложению доктрины валентиниан (прежде всего, Птолемея и Марка). Оставшаяся часть этой книги дает описание воззрений нескольких других школ гнозиса, которые, как полагает Ириней, близки по духу к главному ересиарху Валентину и восходят к "отцу всех ересей" Симону Магу, персонажу апостольских времен. Таким образом, историческая перспектива ясно обрисована.

Задача Иринея состоит в том, чтобы "не только развенчать, но и поразить тварь" (Adv. Haer. I 31, 4). Ириней (вполне справедливо) говорит, что он не претендует на полноту изложения или ясность стиля и пишет без риторических ухищрений ("которых не знает") и логической аргументации ("поскольку с нею не знаком"). Ириней сообщает своему корреспонденту "просто, доверительно и по-дружески" те сведения, которые он сам, "будучи мужем более способным", сможет довести до более совершенной формы (Adv. Haer., Pref. 3). Если это не литературная фикция, то остается только пожалеть, что этот предполагаемый более совершенный труд никогда не был написан или не дошел до нас.

Гностические школы, говорит Ириней, "разрослись как грибы" (I 29,1), однако, подобно многоголовой гидре, восходят к одному основанию (I 30, 14). Они последовательно искажают писание, "превращая Царя в лису" (I 8,1; 9,4). Праотцем всех ересей, вослед за Юстином, Ириней считает Симона Мага, отцом же – Валентина. Но все вместе они восходят к языческим мистериям и философии. Важно помнить, что сочинения Иринея – это теологический трактат, который начинается с пространного detectio в первой книге только для того, чтобы обосновать eversio, которое занимает остальные четыре. Эта задача, как показывает анализ, во многом определяет подбор источников, а также позволяет оценить, хотя бы приблизительно, степень их достоверности. Вторая книга Против Ересей наиболее теоретична и лучше всего показывает метод работы Иринея как апологета и ересиолога. Несмотря на видимую скомканность и неясность, эта книга являет определенное единство перспективы, с точки зрения которой можно понять принципы отбора материала в первой, собственно ересиологической части. Первый и основной шаг, который делает Ириней, кратко формулируется им в самом начале второй книги. Используя ту же терминологию, что и в первой книге, Ириней говорит здесь, что его задача заключается в том, чтобы показать, что гностики своей мифологией унижают достоинство Царя и Главы всего, то есть единого Бога и творца этого мира. Ириней выделяет несколько базовых положений, которые он намеревается рассмотреть, и действительно, как это сравнительно недавно показал Р. Грир (R. Greer), внутри второй книги можно выделить несколько разделов, которые структурно соответствует программе, выдвинутой самим Иринеем в Adv. Haer. II 31,1. Начиная с некоторых теологических замечаний и позволяя себе многочисленные отступления, Ириней продолжает книгу критикой идеи Плеромы (главы 1–11), за которой следует критика мифологии Эонов (12–19), гностическая нумерология (20–28), антропология и сотериология (29–31). Последние несколько глав представляют собой различные добавления. Такова, как показывает исследование, композиция второй книги, однако могу поклясться, что если вы возьмете текст Иринея и начнете последовательно читать его, вы ни за что не догадаетесь об этом, потонув с бесконечных отступлениях! Итак, Ириней строит свое опровержение гнозиса на противопоставлении доктрины единого христианского Бога и многочисленных божеств гностического мифа. По этой причине, вероятно, он не желает замечать монизм Валентина и абсолютный трансцендентализм "несущего" Бога Василида. Гностики должны быть язычниками, значит они ими будут! Опровержение достаточно хорошо следует за этапами развития гностического мифа, который приводится Иринеем в первой книге.

Описание гностицизма в первой книге довольно хорошо соответствует изначально заложенной в нее теологической схеме. Начинается первая книга с подробного изложения гностического мифа в версии, по-видимому, Птолемея (главы 1–9), за которым, после критических замечаний самого Иринея, следует описание разногласий внутри школы Валентина (11–12) и пространное описание аллегорических методов Марка и его последователей (13–21). Затем, начиная с 23 главы, излагается история гнозиса, которая начинается, как уже отмечалось, с Симона Мага и его последователя Менандра. За ними следуют Сатурнин и Василид (глава 24), Карпократ (25), Керинт (Cerinthus), эбиониты и николаелиты (26), Кердон (Cerdo) и Маркион (27), Татиан, энкратиты и другие multae propagines multarum haereseum (28), "различные другие, которые разрослись как грибы, и особенно Барбело-гностики" (29) и офиты (30). Все это заканчивается знаменитым пассажем о Лернской гидре (30, 15). Последняя 31 глава является общим заключением. Таково "дерево, на котором растет такой фрукт", как Валентин. Но сколько бы голов не имела гидра, это один и тот же зверь. Эта последняя часть, как показывает сравнение с аналогичной секцией из ересиологического труда Ипполита Римского, к которому мы переходим, вероятнее всего была заимствована Иринеем из более раннего сочинения. Однако не исключено, что Ириней сам составил все это, дав тем самым образец для подражания его последователям в труде опровержения ересей.

Теологический трактат Опровержение всех ересей (Elenchos или Refutatio omnium haeresium), авторство которого приписывается Ипполиту Римскому (около 170–235), принадлежит к той же ересиологической традиции, что и труд Иринея. Это произведение, озаглавленное (вероятно, на основании содержания первой книги) Philosophoumena долгое время приписывалось Оригену. Впоследствии текст был утерян и переоткрыт только в 1841 г. Вопрос о том, был ли римский епископ начала третьего века автором этого труда до настоящего времени, строго говоря, открыт. Большинство исследователей просто соглашаются с авторством Ипполита, не выдвигая никаких дополнительных аргументов. Однако вопрос об авторстве, интересный сам по себе, не очень важен для наших целей, и поэтому может быть пока оставлен.

Труд Ипполита состоит из десяти книг (из которых сохранилось восемь), и делится на три части. Книги 1 и 4 описывают дохристианские "ереси" философов, астрологов, магов и т.д. Книги 5–9 посвящены христианским "ересям" и включают в себя описание более тридцати гностических систем. Последняя книга, называемая Syntagma (или Epitome), представляет собой краткую сводку "всех ересей" и является, по сути, независимым произведением.

Помимо явных заимствований из Иринея или из их общего источника, Ипполит цитирует значительное количество гностических текстов, которые иначе как через его посредство не известны. Особенно ценны те сведения, которые он дает о так называемых наассенах. Примечателен и некий философский трактат (Apophasis Megale), который он без видимых причин приписывает Симону Магу. Парафраз Сема (или Сета), который полностью содержится в седьмом кодексе гностической библиотеки из Наг Хаммади (NH VII 1), Ипполит обсуждает в V 19-22. Что касается Валентина и его школы, описание Ипполита, хотя оно и не является прямой копией из Иринея, дает достаточно мало новой информации. Эти тексты имеют много общего, поэтому я привожу их параллельно. К сожалению должен заметить, что даже после великолепной работы Марковича, текст Ref. находится в плачевном состоянии, временами напоминая скорее первый набросок, нежели законченный литературный труд. Бесцеремонность, с которой Ипполит обращается с учением Платона, не оставляет никакой надежды на то, что гностические учения излагаются им лучше.

Еще одно описание гносиса Валентина, именно, Извлечения из Теодота и так называемой восточной школы времен Валентина (Excerpta ex Theodoto), принадлежит перу Климента Александрийского (около 150-215). Это весьма примечательное собрание высказываний некоего Теодота и других валентиниан, сопровождаемое комментариями Климента, частично восходит к тому же источнику, что и вторая часть описания системы валентиниан у Иринея.

Извлечения из Теодота представляют собой собрание свидетельств о гносисе Валентина во многих отношениях уникальное. Свидетельства эти, вместе с многочисленными выдержками из валентиниан, которые содержатся в других произведениях Климента, вместе составляют довольно пеструю и интересную картину, не лишенную, однако, противоречивых черт. Проблема заключается также в том, что источники Климента неизвестны, многие его свидетельства уникальны и, как следствие, не могут быть проверены на основании других текстов. Новые находки валентинианских текстов на коптском языке, как отмечают исследователи, скорее запутали и осложнили проблему, нежели прояснили ее. На этом фоне старое и хорошо известное не только не утрачивает своего значения, но и приобретает новый смысл, поскольку служит как бы пробным камнем, давая возможность понять и оценить смысл и содержание вновь найденных документов и поместить их в культурный контекст, который более или менее известен. Свидетельства Климента в этой связи, будучи информацией из первых рук, неоценимы.

Последним большим сводом "всех ересей" является Panarion епископа саламского (на Кипре) Епифания (около 315 – 403). Этот знаменитый борец за ортодоксию, который слишком часто играл не очень почетную роль в церковных спорах, сподобился личного общения с гностиками. "Гностики Епифания" (Panarion XXVI, 17, 4 – 18, 4), особенно женские их представители, пытались соблазнить молодого и неокрепшего в своих убеждениях монаха, прибывшего в 335 г. в Египет, но "всемилостливый Бог спас" его "от их непотребств":

Неплохое начало для будущего епископа, не правда ли? Мы не знаем, кто были эти гностики, однако знаменательно, что наш монах был современником того, кто по неизвестным нам причинам скрыл гностическую библиотеку в египетских песках…

Метод Епифания весьма примечателен. Как это показал Думмер (Dummer), описывая гностические "ереси", он использовал современные ему труды по зоологии, таким образом, рисуя настоящий бестиарий. Количество ересей у Епифания достигло восьмидесяти. Основную часть трактата составляют буквальные и очень пространные выдержки из трудов его предшественников. Однако время от времени к ним добавляются новые сведения, ранее неизвестные, типа упомянутого выше описания его общения с гностиками. Среди немногих новых гностических текстов, которые также включены Епифанием в его труд, находится бесценное Послание Флоре Птолемея.

Слишком подробный и несистематичный трактат Епифания был впоследствии укорочен, составив удобное для практических нужд Recapitulatio (Anakephalaiosis), которое послужило источником для таких трудов, как каталог ересей Августина (De haeresibus), вторая часть Источника знаний Иоанна Дамаскина и Схолии Теодора бар Конаи (ок. 791–792). Каждое поколение добавляло к старому доброму гностицизму новые ереси, например, ислам и манихеизм. Теодорет Кирский (395 – 466) написал историю ересей в пяти книгах и церковную историю, которые также явились образцом для подражания в последующих поколениях.

"Ортодоксальные" христианские философы и теологи второго – третьего веков уделяли гностицизму значительное внимание. Можно сказать, что в произведениях таких авторов как Климент Александрийский, Ориген и Тертуллиан, гносис был очищен от мифологических излишеств и адаптирован для нужд формирующегося христианского мировоззрения. Вероятно, можно утверждать, что именно гностические системы второго века явились первыми опытами христианской теологии. В конечном итоге, теолог четвертого века Марцелий, который полагал, что именно Валентин стоит у истоков тринитарной теологии, не очень заблуждался. Учение Валентина дало его последователям и оппонентам необходимый аппарат для философской разработки этой доктрины, которая, вообще говоря, заведомо платоническая и была совершенно чужда апостольскому христианству.

Первый западный "отец церкви" и христианский гностик Тертуллиан (около 150 – 225) написал несколько трактатов против еретиков, а также беспрецедентную по своей бескомпромиссности De praescriptione haereticorum. Здесь вся классическая аргументация против гностиков нашла свое идеальное воплощение. Гностики – это ученики греческих философов, при этом (по одному только Тертуллиану ведомым причинам), Валентин является платоником, а Маркион – стоиком. Их вымыслы – это позднейшая фальсификация апостольского учения. "Что общего имеют Афины и Иерусалим, Академия и Церковь, еретики и Христиане!" (De praescr. 16). Гностики слишком много исследуют и стремятся к знанию. Напротив, подлинный христианин, если он поверил, должен принести знание в жертву вере: "Не знать ничего кроме правила веры, значит знать все" (De praescr. 14). Этих, в общем рациональных, аргументов Тертуллиану показалось недостаточно, поэтому заканчивает он свою обвинительную речь вполне вразрез с судебной процедурой, которой до этого придерживался: и вообще, "еретики лгуны, воры, ссорятся между собой и, конечно же, одержимы дъяволом" (De praescrip. 40–41).

Тертуллиану принадлежит трактат Adversus Valentinianos, который заслуживает самого пристального внимания. Трактат Adversus omnes haereses, который приписывался Тертуллиану, в основном копирует Иринея, однако содержит некоторые дополнительные детали, поэтому также заслуживает внимания при анализе учения Валентина и его школы.

Александрийскому интеллектуалу Клименту (около 150 – 216) в настоящем исследовании принадлежит особое место. Его вклад в историю гностицизма не исчерпывается упоминаемым ранее трактатом Excerpta ex Theodoto. Все (!) известные verbatim фрагменты из проповедей и писем Валентина содержатся в его Строматах. Можно сказать без преувеличения, что если бы не Климент, до нас не дошло бы ни одного слова самого Валентина.

Идеи, которые содержатся в его основном трактате, "Строматы или Гностические заметки для памяти об истинной философии", в целом составляют достаточно когерентное учение о христианском знании, которое он называет истинным гносисом. Ясно, что ложному гносису уделяется в этой связи значительное внимание. Фактически, понятие "истинного" выкристаллизовывается в Строматах в сравнении с ложными аберрациями и искажениями, присущими "ложному" гносису. О гностиках Климент говорит постоянно. Сведения, которые он приводит о гностицизме, прежде всего о Валентине, Василиде и Исидоре, карпократианах и Маркионе, насколько показывает сравнение с другими источниками, довольно точны. Кроме многочисленных свидетельств о гносисе, Клименту принадлежит подробный анализ их учения, который также весьма примечателен, поскольку, с одной стороны, Климент был достаточно хорошо информирован и образован, чтобы понимать то, о чем он говорил, а с другой стороны, в отличии, например, от Оригена или Тертуллиана, достаточно несамостоятелен и эклектичен в своих воззрениях, чтобы быть хорошим свидетелем. Более того, эту роль свидетеля он часто сознательно себе отводит. Строматы написаны им как u(pomnh/mata заметки для памяти и "воспоминания" о том, чему он научился у мужей более достойных. Имена этих мужей в самих Строматах не упоминаются, Климент намекает только, что авторитетом они обладали апостольским. Гностики же (Маркион, Василид и Валентин) упрекаются именно в том, что они кичатся своими учителями (Strom. VII 108, 1). Слишком частое упоминание имени означает сомнение в его авторитетности. Почтение к тайным учениям и тайной традиции, которое испытывает и постоянно исповедует Климент, не имеет пределов. Строматы Климента знамениты количеством цитат и числом источников, в них содержащихся, с античных времен. Не вся информация, которую приводит Климент, проистекает из первых рук. По всей вероятности, он использует антологии типа Florilegium Стобея, однако многое он читал, а также видел и слышал сам. Понятно, что выдержки из различных сочинений и заметки играли большую роль в литературном труде, поскольку книги были редки. Впоследствии эти Excerpta могли составить материал для более оформленного литературного труда, или же остаться в почти неизменном виде, как в случае трех сохранившихся записных книжек Климента (Кроме Извлечений из Теодота, Клименту принадлежат также Eclogae propheticae и некие логические штудии, которые традиционно помещают в конце Стромат как "восьмую книгу".) Подробнее на этом сюжете мы остановимся во второй главе, поэтому не будем повторяться. Несомненно, гностики оказали существенное влияние на формирование воззрений самого Климента, и мы не раз убедимся в этом в дальнейшем.

Александрийский мыслитель Ориген (около 186 – после 240) – фигура в истории гностицизма и христианской философии очень значительная. Как и Климент, он уделял гностицизму и его критике большое внимание, возможно, слишком большое, поскольку его философия впоследствии также попала под колеса ортодоксии и была осуждена как еретическая. Впрочем, начались эти обвинения еще при его жизни. В связи с историей валентинианства нас прежде всего интересуют принадлежащий Оригену Комментарий на Евангелие от Иоанна. Именно в этом трактате он цитирует и обстоятельно анализирует аналогичные толкования своего предшественника – гностика Гераклеона. Обширный труд Оригена Против Цельса (Contra Cels. VI 24–38) содержит сведения о так называемой диаграмме офитов.

Церковная история Евсевия Кесарейского (ум. 339) также содержит некоторые сведения о раннем гностицизме, однако все они достаточно краткие и несистематичные. Евсевия более всего интересует хронология. В результате, мы получаем, например, некоторые дополнительные данные о времени жизни Валентина (HE IV 10, 1; cf. Irenaeus, Adv. Haer. III 4, 3). Несколько подробнее Евсевий говорит о манихеизме, однако гораздо меньше, чем можно было бы ожидать от современника описываемых событий (HE VII 31, 1–2). Причем, судя по всему, основным его источником является декрет Диоклетиана 301 г. против манихеев. Однако этот автор принадлежит уже к следующему поколению ересиологов, не столько во временном смысле, сколько с точки зрения тех задач, которые ему приходится решать. Это сказывается, в частности, и на его методах. Евсевий важен еще и потому, что им сохранены фрагменты трактата Гегисиппа (Hegisippus, ум. ок. 180), обратившегося в христианство иудея, который в своих пространных очерках в частности приводит свидетельства об иудейском гносисе, говоря, что изначально иудейская церковь была чиста и невинна, однако впоследствии сектанты развратили ее (суждение, аналогичное тому, которое мы уже встречали у Иринея). Наконец, Евсевий цитирует еще одного раннего автора, Агриппу Кастора, который писал о ересях и известен почти исключительно благодаря Евсевию.

Достаточно многочисленные гностические тексты, обнаруженные сравнительно недавно, не могут быть обойдены вниманием в этом обзоре. Codex Askewianus и Codex Brucianus, датируемые четвертым и пятым столетиями, находятся ныне, соответственно, в British Museum и Bodlean Library, Oxford. Они были обнаружены почти двести лет назад, но по настоящему оценены и изданы только в недавнее время (Carl Schmidt, 1905, 1956). Codex Askewianus содержит коптский текст книги, которая получила название Pistis Sophia. Этот текст восходит к гностической традиции третьего века, вероятно, так называемой традиции барбело-гносиса. Три первых книги трактата представляют собой подробное изложение беседы воскресшего Иисуса и его учеников. Четверная книга является независимым документом, который также содержит изречения Иисуса. Этот трактат мы рассматриваем в связи с учением валентиниан о Софии.

Codex Brucianus содержит Книги великого таинственного Логоса (или две книги Йеу), также на коптском языке, в которой воскресший Иисус еще раз открывает своим ученикам истины, лежащие за пределами этого мира. Он учит их тому, как "распять мир и не оказаться самим распятыми им" (I, 1). Интересно, что все эти положения иллюстрируются схемами, а заканчивает шифром, которым необходимо "запечатать себя" при проходе через четырнадцать эонов и "место, где обитают три архонта". Причем оказывается, что этим архонтам недоступно последнее таинство – таинство искупления (прощения грехов) (II, 52). На этом текст обрывается. Все это, как мы увидим, характерно и для школы Валентина. Кодекс содержит также Трактат без названия, в котором подробно описывается устройство высшего мира, в частности говорится о неких "двенадцати глубинах". И этот текст заслуживает нашего пристального внимания.

Papyrus Berolinensis 8502, который Карл Шмидт приобрел в 1896 г. в Египте, содержит Евангелие Марии, Апокриф Иоанна, трактат Sophia Jesu Christi и апокрифические деяния Петра (небольшой фрагмент).

Сохранилось несколько образцов гностической поэзии, таких как Оды Соломона (на сирийском языке) и Гимн жемчуга (из апокрифического Деяния Фомы, 108–113). Однако исследование гностической гимнографии – это отдельная исследовательская задача, выходящая за рамки данного исследования, поэтому касаться мы ее будем только отчасти, например, в связи с гимном Жатва, принадлежащим Валентину.

В 1945 г. была открыта коптская гностическая библиотека, которая содержит несколько философски-значимых текстов, очевидно связанных с Валентином и его школой. Интересная и почти детективная история ее обретения, издания и изучения широко известна. Читатель отсылается к работам непосредственных участников этого процесса. Об обстоятельствах открытия, публикации и изучении коптских гностических текстов говорил Джеймс Робинзон на юбилейной конференции, посвященной 50-летию открытия библиотеки, которая проходила в ноябре 1995 г. в Филадельфии. У меня сложилось впечатление, что – к добру ли, к худу – гностические исследования (Nag Hammadi Studies) выделились в настоящее время в совершенно самостоятельную область исследования, со своей методологией и даже профессиональной этикой. Сказанное ни в коей мере не умаляет значимости этих исследований или авторитета сообщества, в ряды которого входят лучшие специалисты. Многочисленные попытки исследователей дать определение термину "гносис" также, на мой взгляд, важны не столько для понимания истории этого явления, сколько для более четкого определения предметной области этой новой дисциплины.

Примечательно также, что в определенных интеллектуальных кругах в настоящее время возник "нео-гностицизм". Проходят гностические службы и проводятся собрания, на которых читается гностическая сокровенная литература, поются гимны, прослушиваются публичные лекции-проповеди, которые читают известные ученые. Я имел удовольствие присутствовать на одном таком собрании в Калифорнии – только на "публичной" его части.

Скажу несколько слов о наиболее важных для нашего исследования трактатах из коптской гностической библиотеки. Один из трактатов, который был назван Свидетельство Истины (Наг Хаммади, кодекс IX 2), представляет собой явление весьма своеобразное. Трактат направлен против гностиков, но в тоже время сам написан под явным влиянием учения Валентина. Текст этот, скорее всего, довольно поздний. Валентин, Василид, Исидор и последователи Симона упоминаются в нем по имени. Текст, к сожалению слишком фрагментарный, не позволяет сказать с уверенностью, о чем же идет речь. Однако смысл пассажа, посвященного Валентину, примерно таков. Критикуется некий учитель гносиса. О нем говорится, что он "прошел школу Валентина", и написал множество книг. Однако ученики его ссорятся между собой, подобно последователям Валентина. Они оставили благой путь, "поклоняются идолам" и идут по неверному пути (56 – 57). Немного ранее упоминается валентинианское учение об Огдоаде (восьмом небе). Как это известно из христианских источников, валентиниане действительно учили о Восьмом небе, где обитает София, и куда в конце времен переместится Демиург и душевная природа. Автор Свидетельства Истины говорит следующее:

Далее следует совершенно испорченный пассаж, где что-то сказано о крещении. Автор относит себя к "душевной природе", то есть признается, что он не считает себя избранным по природе гностиком. Тем не менее, трактат этот, который делится на две части, явно гностический, скорее даже радикально-гностический. Начинается он следующим утверждением:

Итак, Бог закона и Бог спасения явственно противопоставляются друг другу. Первая часть Свидетельства Истины направлена против христиан и культовой практики (явно католической). Вторая, к сожалению, очень фрагментарная, – против гностиков. Кто мог быть автором такого сочинения? Скорее всего, представитель радикального христианства, типа энкратитов. Имея в виду подобные соображения, некоторые исследователи приписывают этот текст Юлию Кассиану (ок. 190) или Гиераклу (ок. 300). Действительно, как мы знаем от Климента, Кассиан учился у Валентина, но затем оставил его школу. Авторы маркионитского толка также возможные кандидаты в авторы этого текста.

Другой, также невозможно фрагментарный трактат XI 2, представляет собой подобие валентинианского катехизиса и содержит основные положения учения. Примечательно, что этот текст, очевидно, написанный последователем Валентина, содержит критику других школ валентиниан. Автор отстаивает свое мнение, или мнение своей школы. Ересиологи оказались правы: единства внутри школы Валентина не было.

Трактат Marsanes (X 1) (на сей раз название подлинное) содержит нумерологические спекуляции, интересные в связи с учением Марка, о котором говорит Ириней. Евангелие от Филиппа (II 3) представляет собой антологию речений гностического содержания.

Послание Петра Филиппу (VIII 2) содержит некоторые явные валентинианские черты. Иисус после своего воскресения явился апостолам (знакомый из апокрифической литературы сюжет) и отвечает на их вопросы:

Наконец, рассмотрим кратко следующие три трактата из Кодекса Юнга. Tractatus Tripartitus (I 5), названный так просто потому, что он состоит из трех частей, представляет собой космологический философский трактат "от возникновения мира до восстановления всего". Первая часть повествует о невыразимом божестве, которое "будучи переполнено до краев сладостью", пожелало разделить ее и породило Единородного (который от начала существовал в мысли Отца). Церковь явилась как плод любви между Сыном и Отцом. Все вместе они составляют Полноту (Плерому). Все это напоминает учение, приписываемое христианскими авторами последователю Валентина Гераклеону. Далее валентинианский миф о страдании Софии преобразуется в миф … о страдании Логоса. Вторая часть повествует о сотворении мира и истории трех земных рас. Последняя третья часть излагает учение о спасении совершенно в духе Валентина. Таким образом, этот примечательный трактат является образцом христианской гностической теологии, и в этом качестве очень важен для нас.

Письмо Регину или Тратат о Воскресении (I 4), подобно Посланию Флоре Птолемея, является образцом гностического (валентинианского) письма на теологические темы. Текст этот одно время исследователи склонны были приписывать самому Валентину.

Наконец, Evangelium Veritatis Евангелие Истины (I 3, XII 2) – это философско-теологическое сочинение, написанное в форме проповеди, довольно сложное по содержанию, автором которого, как предполагают некоторые исследователи, мог быть и сам Валентин. Ириней (Adv. Haer. III 11,9) сообщает, что валентиниане действительно знали некоторое Евангелие Истины. Возможно, речь идет об этом самом тексте. "Истинная благая весть ("евангелие") – это радость для тех, кто получил от истинного Отца дар гносиса", – говорит автор этого Евангелия. Гносис – это знание себя, своего происхождения и предназначения и пути спасения (определение, которое в точности совпадает с тем, что мы встретим в Извлечениях из Теодота).

Трактаты герметического корпуса, особенно Асклепий и Поймандр, хотя и не могут в собственном смысле слова быть названы гностическими, представляют при изучении истории гносиса определенный интерес. Многие герметические мотивы созвучны гносису и были популярны в гностических кругах. Ведь не случайно библиотека из Наг Хаммади содержит коптский перевод трактата Logos teleios или Асклепий, а также неизвестный ранее герметический трактат, посвященный символизму восьмой и девятой сфер (VI 6).

Говоря о гностицизме не следует забывать свидетельства философов неоплатоников. Гностики пришлись не ко двору не только крепнущей в конце второго – начале третьего века христианской церкви. Их заметили и не одобрили философы, особенно платоники. Семя гносиса взошло на всем без исключения пространстве позднеантичной культуры во времена, когда она была монолитна только в своей бесформенности и беспрецедентном смешении культур и языков, стилей и обычаев. Принципиально индивидуалистический и богемный характер гносиса не позволил ему, в отличие от христианства или платонизма, оформиться в цельное движение. Как результат, гностики оказались чужими и среди своих (иудеев и христиан), и среди чужих (например, языческих философов). Отцы христианской философии, равно как и основатель неоплатонизма Плотин лично удостоили их своей критики.

Порфирий в Жизнеописании Плотина, 16 упоминает о гностиках, которые посещали лекции Плотина. Говорит он следующее:

Примечательно, что некоторые из книг, которые входят в коптскую библиотеку из Наг Хаммади, имеют те же названия, что и "тайные книги", упоминаемые Порфирием (именно: Zostrianos (Codex VIII 1), Allogenes (Codex XI 3)). О тайных книгах Зороастра, которыми якобы владели гностики из школы Продика, говорит Климент (Strom. I 69, 6). Messos упоминается в самом конце трактата Allogenes (68, 34 – 69, 20) и оказывается "сыном" самого Allogenes, то есть Инородца (Сифа). Имя Nicotheus встречается в Codex Brucianus, о котором говорилось выше.

Плотин критикует гностиков за то, что они вводят странные понятия типа paroikeseis изгнания, antitypoi праобразы, metanoiai обращения (Enn. II 9, 1–4 Henry–Schwizer) и "гипостазируют" множество сущностей. Плотина возмущает идея о злом демиурге – творце этого мира, которого проповедовали известные ему гностики. И самое главное: согласно Плотину, гносис – это не философия, в том смысле, что он нерационален и нелогичен, поэтому вместо того, чтобы аргументировать свое мнение, гностики предпочитают высмеивать чужое:

Если это так, то возмущение Плотина понятно. Должно быть, он сильно рассердился, направив против гностиков свой единственный полемический трактат и потребовав от своих учеников продолжения начатой им самим работы. Плотин выступает в защиту греческой культуры и философии, идеалам которых гностики наносят большой урон.

Вперед