Образы переводчиков в Ветхом Завете и "Письме Аристея"Ю.Н. Аржанов Для филологической науки, исследующей влияние библейского текста на развитие литературных языков, обращение к ранним переводам Библии может иметь большое значение. Хотя с понятием "библеизм" связывают в первую очередь лингвистические явления, которые характерные для нескольких последних столетий, влияние Библии на языки, на которые был осуществлен ее перевод, начинается очень рано. Первый в истории мировой культуры "набор лексических библеизмов", по выражению С.С. Аверинцева, был дан греческому языку вместе с появлением Септуагинты, которая стала первым грандиозным "опосредованием" библейского (древнееврейского) текста — введением его в новую культуру и выражением в категориях этой культуры.1 Септуагинта являет первый пример и начало процесса вхождения Библии в культуры других народов — процесса, в котором изначально были слиты воедино работа переводчика и труд интерпретатора текста в новой культурной среде. В связи с этим интересно рассмотреть наиболее ранние указания на работу переводчиков библейского текста, которые (иногда намеками) дошли до нас. Два таких указания содержатся в тексте Ветхого Завета и одно — в так называемом "Письме Аристея", из которого мы узнаем о том, как был осуществлен перевод Торы (Пятикнижия Моисея) на греческий язык. Первый пример мы находим в Пятикнижии в Исх. 4:16, где брат Моисея Аарон назван "устами" (евр. pēh) Моисея. В сирийском переводе Ветхого Завета Пешитте это слово переведено как metargemānā — термин, который происходит от глагола trgm, производным от которого является понятие таргум, вошедшее и в русский язык и обозначающее арамейские переводы библейского текста.2 Таким образом, в Пешитте Аарон назван "переводчиком" Моисея.3 Начало 4 главы книги Исход, в которой звучат эти слова, служит частью большого диалога Бога и Моисея в Исх. 3–4. В этих главах повествуется о том, как Бог призывает Моисея стать Его вестником и сообщить о тех великих делах, которые Он намеревается совершить. Израильский народ, находящийся в это время на положении угнетенной нации в Египте, обращается к Богу с мольбой об освобождении, и Бог отвечает на нее. Он говорит Моисею, что это освобождение израильтян из египетского плена будет не рядовым событием, но станет великим вторжением Его в судьбы народов и в человеческую историю, которое будет сопровождаться чудесами и о котором будут помнить многие поколения (Исх. 3:7–8). Значение этих событий подчеркивается тем, что Бог открывает Моисею Свое новое, прежде неизвестное имя (3:13–14).4 С рассказом о будущих действиях Бога Моисей должен обратиться к израильскому народу и к египетскому фараону. Однако Моисей колеблется. Он говорит, что едва ли сможет выполнить возложенную на него миссию, так как он "не человек слов" (lō' 'īš deþarīm), т.е. плохой оратор и к тому же "тяжел устами и тяжел языком" (keþadpē ū-±eþad lāšōn) (Исх. 4:10). Комментаторы предлагают различные трактовки последнего выражения. Все их можно свести к трем основным: 1) речь идет о каком-то физическом недостатке (например, в Септуагинте и Пешитте это переведено буквально как "заика и косноязычный": [LXX] ijscnόfwno" kai; bradύglwsso"; [S] l'eg memamlē wa'tel lešanā); 2) это только метафора, которая иллюстрирует указание Моисея на собственное некрасноречие в начале предложения (в Числ. 12:3 также говорится о чрезвычайной скромности Моисея); 3) это указание на то, что Моисей за время, проведенное вдали от Египта, забыл египетский язык или по другой версии — еврейский, поскольку он был воспитан при дворе фараона (ср. Иез. 3:5, где о народе с непонятной речью говорится, что они "тяжелы языком").5 Каким бы ни было объяснение этого выражения (наиболее вероятно, что это метафора плохих ораторских способностей Моисея), важно отметить, что в ситуации, когда необходимо провозгласить нечто важное о действиях Бога в истории, посланец, которого для этой цели выбирает Бог, оказывается не в состоянии это сделать. В качества помощника Моисея избирается его брат Аарон, который должен стать посредником и "переводчиком" между Моисеем, с одной стороны, и израильским народом и фараоном, с другой. Его роль состоит в том, чтобы служить "устами", "глашатаем" того, что Моисей должен был сообщить, однако оказался не в состоянии это сделать. Важно подчеркнуть, что необходимость прибегнуть к помощи Аарона вызвана внешними трудностями (физической или психологической неспособностью Моисея) и не связана с самим содержанием сообщаемого (хотя некоторые комментаторы видят в этом указание на утверждение особенного положения священников6). Аарон должен только "передавать" те слова, которые будет "влагать" в его уста Сам Бог (или Моисей, который должен стать Аарону "богом", ст. 16). Еще один пример образа переводчика в Ветхом Завете мы встречаем в Неем. 8:8, где рассказывается о том, как учители закона "читали в Книге Закона Божьего с прояснением, прилагали толкование, и [слушатели] понимали прочитанное". Два выделенных слова указывают на объяснения, которые сопровождали публично читаемый текст. Второе очевидным образом касается комментариев, которые именно "присоединялись" к читаемому тексту, т.е. носили по отношению к нему вторичный, дополнительный характер. В то время как первое слово обозначает пояснения, которые делали яснее сам текст (используется форма причастия пассивной породы Pu'al meÿōraš от глагола prš, который в активном залоге имеет значение "делать ясным, прояснять", т.е. текст читался "проясненным"). События, которые описаны в книге Неемии, относятся ко времени возвращения группы иудеев из Вавилона, куда они были депортированы по указу Навуходоносора II частично в 597 г., но в основной своей массе после 586 г., когда вавилонское войско разрушило Иерусалим и Храм и Иудея полностью лишилась независимости. По прошествии примерно 60 лет (в 538/522 гг.) иудеи небольшими группами начинают возвращаться на родину, где они должны заново начинать свою жизнь. Вернувшаяся группа (значительная часть евреев осталась в Вавилоне) решает полностью подчинить свое существование законам Торы.7 Этому в немалой степени способствует прибытие в 445 г. в Иерусалим знатока закона (в Эзр. 7:6 он назван "писцом, сведущим в Законе Моисея") Эзры (Ездры). После своего приезда, накануне праздника Суккот (Кущей), Эзра организует публичное чтение Торы перед большим собранием людей. При этом, во время чтения сам Эзра стоял на возвышении, а рядом с ним стояли священники и левиты, которые толковали прочитанное. Почему в этих обстоятельствах возникла необходимость в "прояснении" и "толковании" текста Торы? Отчасти это объясняется тем, что долгий период существования в иной языковой среде и иной культуре привел к тому, что многие, возможно, уже плохо понимали древнееврейский язык, на котором была написана Тора (с этого времени lingva franca на территории Палестины постепенно становится арамейский). Кроме того, отрыв от израильской земли был и отрывом от той религиозной практики, которая существовала на ней до депортации, так что многие культовые вопросы, которые описывались в Торе, могли быть уже непонятны и требовали пояснений. Все это, несомненно, сыграло свою роль. Однако важно было и другое. Для вернувшихся иудеев начинался новый период их истории. После катастрофы 586 г. и вавилонского плена Израиль становится иным народом, иначе организующим свою жизнь. И это новое "начало" знаменует чтение Закона. Тора говорит Израилю о его истории и о том, что было в этой истории совершено Богом — необходимое утешение перед лицом всех несчастий, постигших израильский народ. Чтение Закона становится одновременно его "утверждением" в возрождающемся израильском государстве, его "принятием" на новом историческом этапе — это своеобразный "перевод" Торы в контекст новых исторических условий. Характерно, что эти события происходят в канун праздника Суккот — праздника, который должен был напоминать Израилю о его странствиях в пустыне и о спасении Богом из египетского плена (см. Лев. 23:42–43). Возвращение из вавилонского плена — это новый Исход для новой жизни в данной Богом земле (особенно этот мотив важен для ВтороИсайи). И он сопровождается "переосмыслением" первого Исхода в новый период. Хотя в Неем. 8:8 мы не находим прямых указаний на техническую работу переводчиков, весь контекст указывает именно на этот процесс, так что уже в Талмуде встречаются такие толкования этого пассажа, которые видели в нем пример создания первого таргума.8 Прямое указание на работу переводчиков мы встречаем в документе, который описывает создание перевода Торы на греческий язык (так называемой Септуагинты9). Он получил название "Письмо Аристея" к Филократу10, однако является псевдэпиграфом, возникшем примерно в конце II в. до н.э. и отражающим представления иудеев в эллинистической культуре. Сам перевод Септуагинты был осуществлен в середине III в. при Птолемее II, и "Письмо" рассказывает о том, как александрийский библиотекарь Деметрий, собирая книги для библиотеки, обнаружил, что в ней отсутствует священная книга иудеев. Он предлагает царю организовать ее перевод. Царь Птолемей посылает делегацию к израильскому первосвященнику Элеазару, и тот соглашается прислать переводчиков. 72 переводчика (по 6 от каждого израильского колена) прибывают в Александрию, где им устраивают торжественный прием и помещают на острове. Там они осуществляют перевод, затем читают его в присутствии глав местной иудейской общины, которые одобряют текст и запрещают что-либо менять в нем. Переводчики с дорогими подарками отправляются назад. В "Письме" не так много сказано о самой работе переводчиков. Наиболее интересны в этом отношении разделы 30–32 и 301–316. В обращении библиотекаря к царю говорится (§31), что для адекватного перевода текста необходимы люди, которые были бы благочестивы, т.е. жили по законами этого текста, поскольку только тогда они будут иметь его правильное "видение" (qewriv a). В §302 сл. описывается, как проходила работа переводчиков. Каждый день перед началом работы они совершали требуемые по закону обряды очищения и тщательно мыли руки, объясняя это тем, что "всякая деятельность (ejnevrgia) совершается через руки", и это поможет "перенести [т.е. перевести] все хорошо и благочестиво, согласно с праведностью и истиной" (§305–306). После этого они расходились по отдельным комнатам и принимались за "чтение и этого [отрывка] толкование" (ejtrevponto pro;" th;n ajnavgnwsin kai; th;neJkavstou diasavfhsin). Затем они сходились вместе и "приводили [отдельные переводы] через сравнение в согласие [suvmfwnia, букв. 'созвучие']", а "согласованное" аккуратно записывали (§302). По окончании работы, которая заняла ровно 72 дня (§307), текст перевода прочитывается перед старейшинами и священниками местной иудейской общины, которые говорят, что переведено "хорошо и благочестиво [kalw'" kai; oJsivw"]… и чрезвычайно точно [kata; pa'n hjkribwmevnw"]", так что в текст нельзя вносить никаких изменений (§§310–311). В §§312–316 далее говорится о предыдущих неудачных попытках перевода Торы. В этом тексте мы впервые встречаем мысль о том, что перевод может быть выполнен более или менее точно. Однако, как становится ясно из последнего раздела (§§312–316), так же как и из характеристики переводчиков (§§31, 305–306), создавших "правильный" перевод, его качество связано не с точностью следования оригинальному тексту (доказательством чему служат многочисленные примеры свободного пересказа в Септуагинте11), но с правильностью жизни самих переводчиков. Как Аарон должен был стать хорошими "устами" для Моисея, так и переводчики Септуагинты должны были заботиться о своих руках, "через" которые происходил перевод. И в том, и в другом случае мы встречаемся с представлением о переводчике как о хорошем "инструменте" создания текста. Таким образом, только в последнем из трех приведенных примеров мы определенно имеем дело с образом переводчика в современном понимании. Однако во всех трех мы так или иначе встречаем фигуру "толкователя", "посредника" между адресатом (Богом, текстом Библии) и слушателями. Эта фигура всякий раз возникает вынужденно, в силу сложившихся исторических условий (и потому переводчик стремится остаться безличным "инструментом", который только "передает" ставший неясным текст), и причина создания "перевода" каждый раз содержится не столько в каких-то языковых изменениях, сколько в культурных. Изменяется культурная среда, и ранее привычное и понятное слово становится невразумительным. Три указанных примера связаны с тремя ключевыми вехами в истории др. Израиля: Исходом из Египта, возвращением ("новым" Исходом) из вавилонского плена и вхождением в период эллинизма. После этого начинается новый период истории, когда происходит очередное переосмысление и очередной "перевод" ветхозаветного текста, который получает двойное оформление — в Новом Завете в христианстве и в раввинистической литературе в иудаизме.
Примечания
1 С.С. Аверинцев, Греческая "литература" и ближневосточная "словесность" (Противостояние и встреча двух творческих принципов) // Типология и взаимосвязь литератур древнего мира. М., 1971. С. 206–266, зд. с. 242; С.С. Аверинцев, Между "изъяснением" и "прикровением": Ситуация образа в поэзии Ефрема Сирина // Поэты. М., 1996. С. 43–96, зд. с. 49.
|
|
|
|