Похвала Италу

Слава Италу, а если хочешь, то Латину и Авзону! Правильноначал он, умело действовал и завершил искусно. Одного лишь непотерпел — отторжения от Бога, хотя бы на словах. С кротостьюперенес он все, не впал в уныние от оскорблений и злословия снесмудро, но, когда его укорили в ереси, то рассвирипел и, ставнеобычайно дерзким от такого удара, метнул в ответ обидчикуречь вместо копья. Он принялся за дело, избрав форму, несоответствующую предмету, чтобы поразить и остаться неузнан-ным. Именно так поступали искуснейшие из риторов и пре-восходнейшие из философов. Первые ловко переходили в своейречи от низкого предмета к важному, а вторые таинственно при-крывали этим покровом то, что нельзя выразить словами. Так иПлатон в «Тимее» прибегает к описаниям, да и все философы посленего делали то же. Один, пообещав, как будто, говорить про сон,повел речь о воображении, другой, сделав надписание «О челове-ческой природе», составил рассуждение об одушевленности.С ними соревнуется и этот италиец, отдавая предпочтение, тому,чему не очень хотел бы отдавать: сначала он выставил целью своейречи опровержение и установил некоторые новые подходы к пред-мету, а затем как бы исподволь повернул речь туда, куда емухотелось. На оскорбления он не стал отвечать оскорблениями, нестал повторять ругательств, которыми его осыпали, и новых не сталпроизносить. Своим дивным защитником от обвинения он выста-вил догмат. Его он изложил и в речи, словно в зеркале, явиллицо свое украшенным красою веры.

Если человек красив, но прячет свою красоту и терпит на-смешки, как будто он урод, то, чтобы прекратить их, ему бываетдостаточно показать себя таким, как он есть. Так и Итал, рас-крыв прикровенный облик своей души, показал его оскорбителями, как принято, посвятил им часть своего опровержения, доказавсобственным примером, что он сам — воплощение красоты. Он за-вел речь об эллинской мудрости и с сокрушением заговорил о том,что, хотя наследовать словесные богатства должны потомки, со-кровище мудрости воспринято теми, кому оно не принадлежит поправу — варварами, иноземцами, а Эллада между тем, вместес ионийскими поселенцами, отстранилась от отцовского наследия,и оно перешло к ассирийцам, мидянам, египтянам. Все настолькопеременилось, что эллины ведут себя по-варварски, а варвары —по-эллински. Ныне, если случится эллину попасть в Сузы илиЭкбатаны, древнее владение Дария, то он услышит от вавилонянвещи, которых не слыхал на собственном языке, и станет тамвосхищаться любым человеком, впервые, пожалуй, узнавая, чтомудрость была устроительницей всего. А если среди нас окажется кичливый варвар и вступит в раз-говор с жителями Эллады и всего нашего материка, то почтивсякий раз собеседники его будут не только полуослы, но дажеполные ослы. Большинство ведь понятия не имеет ни о природе,ни о том, что выше ее, некоторые же мнят, что постигли всецелое,а сами и пути к нему не знают. Одни из них величаются филосо-фами, но чаще всего сами еще ходят в учениках, другие восседаютс важными лицами, длиннобородые, бледные, угрюмые, нахмурен-ные, неопрятно одетые. Они из глубин Аида выкапывают Ари-стотеля и прикидываются, будто понимают то, что он утаил,окутав мглой неясности. Его запутанную краткость нужно разъ-яснять в пространном слове, они же краткими речениями толькопустословят о множестве исследований. Варвар думает, что мызабавляемся, и наше невежество его делает надменным. Онрасстается с нами, показав себя если и не мудрецом, то и ненеучем.

Речь Латина в немногих словах показала, что он взялся задело как мастер. Не следует удивляться тому, что не блещет онсловесным искусством и речь его не ритмична, а сочетанияне источают сладости. Ведь виды речей многообразны и редкоу кого бывают собраны в них все достоинства. Случается, что одинпозаботился о ясности и чистоте, но не придал речи великолепия,а другой достиг пышности, но пренебрег ясностью, у иного речьсияет естественным блеском, а иной любит больше искусственнуюкрасоту. Лисий хорош в своей простоте, а Исократ приукраши-вается. Слишком напыщена речь у Фукидида, у Геродота же этогонет, и изящество его беспредельно. Поэтому пусть проститсяИталу, если он прекрасён не во всем: он мастер своего дела, нокрасота не дается ему.

Он небрежет о слушателе, его откровенная речь неприятна,ведь она приготовлена и составлена из предисловий, тогда как речьтщательно отточенная не бывает нестройной и сбивчивой. И речьего не льет усладу в душу, но заставляет размышлять и держатьв уме сказанное, она убеждает не болтовней, не наслаждением (неуловляет она харитами), не пленяет красотой, не увлекает сладо-стью, но как бы насильно покоряет рассуждениями. Ее нельзяприравнять к чему-то одному: связью ей служат энтимемы, воз-вышают ее сплетения разных приемов и обращена она к самойсебе. Пусть уделом совершенных риторов служат такие-то и та-кие-то черты, однако сам Гомер не описал Эакидов со строгойточностью; пусть какой-то вербовщик в войске не взял урода,потому что и красота сначала бывает в замысле, а потом в вещах,которым она присуща, мы все равно хвалим и ту красоту, котораябывает чему-то причастна, и то, чему она причастна. По-иномустанем мы хвалить красоту и величие речи у Платона, по-иномуу Ксенократа, а по-иному у сократика Эсхина. Переходя так отодного к другому, мы нередко приспосабливаем речь к Скопелиа-нам и Никитам и судим о ее достоинствах, сообразуясь с тем ма-стерством и с той силой, которую находим у каждого из них.

Пусть и Итал получит право быть своеобразным, пусть и он,и всякий другой ученик мой сохраняют, полагаю я, им одним при-сущие черты, Мне приятны придуманные вами новые слова. Ведьэто я родил вас, и я, ваш праотец, не стану ненавидеть потомка,каким бы он ни был, даже если у него голова приплюснутая, рукасогнутая, колено вывихнутое, радушно приму я поскользнувшегосяи приложу к речи свое повивальное искусство, обмою и сразу «вы-леплю», как сказали бы вы по-ученому.

Выкидыш я верну к жизни и обласкаю даже вывихнутое. Я неболее жесток к своему детищу, чем та аттическая жена (забыл ееимя), о которой вот что рассказывают: когда она была беременна,отец, будто бы, не позволял ей стать матерью и хотел убить мла-денца, едва тот появится на свет. К этому он тайно подговорилповивальную бабку. Но та по-иному исполнила волю отца. Онаспрятала у себя на груди змею, и, когда после мук, родился мла-денец, то она унесла его прочь, а на его место положила змею ипоказала ее роженице со словами: «Увы! Посмотри, какое чудо:вместо ребенка родилась змея!» А роженица ей с нежностью наэто: «Мамушка, приласкай ради меня змею, она мне все равно,что жизнь». И, взяв змею обеими руками, поцеловала ее. Я тожеаттик, я тоже чадолюбив, и даже больше, чем она, так как родилвас в муках души и люблю ваших словесных детей. Пусть онимужают, пусть руки их крепнут. А вы пока что рождайте дляменя. Ведь ничто не может преуспеть, не родившись сначала.