Глава 19 Гражданская война во Франции и Испанское владычествоШестнадцатое столетие стало для Испании золотым веком. Испания не только выдержала шторма Реформации и осталась мощнейшей католической державой, не только основала новую мировую империю, но даже затмила во второй половине столетия свою старую соперницу Францию, раздираемую конфессиональным кризисом и гражданской войной, которая грозила стране полным развалом. Через год после смерти Карла V в 1559 году некоторые важные события определили течение дальнейшей истории. Заключенный в этом году Като-Камбрезийский договор отметил окончание попыток Франции покорить Италию и установил затишье в ее внешних делах, тем самым позволив французам перенести внимание на внутренние проблемы. В этом году умер фанатичный король Генрих II, и его преемником стал Франциск II, болезненный мальчик пятнадцати лет, который, несмотря на свою юность, уже состоял в браке с королевой Шотландии. В этом году реформатские общины организовали в Париже свой первый национальный синод. Но прежде всего, 1559 год стал началом эпохи, в которой Испания под руководством холодного и фанатичного короля Филиппа II приобрела в католическом мире ведущую роль и попыталась установить в Европе свою гегемонию. Возвышение Испании совпало со смятением во Франции, содрогавшейся от кровавых конфликтов между политическими и религиозными партиями. Религиозные войны во Франции Наиболее замечательной женщиной, с истинной честностью изучавшей сложное положение Франции во второй половине шестнадцатого века, была королева Екатерина де Медичи, вдова короля Генриха II и дочь герцога Лоренцо Великолепного (Lorenzo the duke of Urbino), которому Макиавелли посвятил своего Государя. Однажды королева Екатерина написала папе: «Отделившихся от Римской Церкви невозможно подавить ни оружием, ни законами, поскольку слишком велико их число». Кальвинизм совершил настоящее крупномасштабное вторжение во Францию. В 1562 году число его сторонников возросло от полумиллиона до полутора миллионов, возможно с некоторым сокращением позднее. Следует серьезно пересмотреть общепринятое утверждение, будто кальвинизм привлекал буржуазию и мелкое дворянство, в то время как аристократия, крестьяне и городское простонародье оставались католиками. Реформация привлекла большое число представителей высшей аристократии и государственных деятелей, а в некоторых городах простые горожане становились ее сторонниками и поддерживали новое движение. В 1559 году во Франции существовало уже две тысячи реформатских общин. В период с 1564 по 1572 год французские кальвинисты дискутировали о двух конкурировавших формах церковного управления: конгрегационалистской и пресвитерианской моделях. Несмотря на движение в двух направлениях, кальвинисты отличались замечательной сплоченностью благодаря руководству из Женевы. Но, при почтении к духовным наставлениям Кальвина и Беза, они довольно часто игнорировали их советы в политической жизни. Екатерину де Медичи презирала высокомерная французская аристократия, считавшая ее дочерью «лавочника из Флоренции». Однако она была ловкой расчетливой женщиной, неравнодушной к изящным искусствам, красивой мебели и вопросам религии. Она ревностно оберегала власть Валуа для себя и своих детей, пользовавшихся этой властью. С полной откровенностью она писала: «Я приняла решение во всем и всеми возможными способами стремиться поддерживать власть моего сына, и, в то же время, сохранять народ в мире, единстве и согласии, не позволяя ему что-либо изменять или предпринимать». Ловкая и изворотливая, она настраивала партии внутри Франции друг против друга и отражала нападки своего зятя и короля Испании Филиппа II, пока наконец не умерла в 1589 году, когда вместе с Армадой потонули и его надежды на господство над всей Европой. После смерти Генриха II от раны, полученной на турнире, кальвинисты надеялись на некоторое облегчение королевских гонений, но их надежды не оправдались. Франциск II с юношеской пламенностью посвятил себя своей юной невесте Марии Стюарт и позволил доминировать в правительстве ее дядям, горячим католикам Франсуа Гизу и Шарлю, кардиналу Лотарингскому. Могущественные аристократы, которых Гизы отстранили от влияния в правительстве, заручились в своем противостоянии поддержкой гугенотов. Они считали, что опекуном молодого короля должен быть Антуан де Бурбон, и наместник Монморанси вместе с Бурбонами предпринял маневры к овладению ключевыми постами. Екатерина де Медичи увидела возможность возвысить корону над обеими сторонами и в 1560 году устроила назначение Мишеля де Лопиталя (1503—1573) на должность канцлера. Однако в руках влиятельных католиков находились как законодательные, так и исполнительные органы власти, и попытка Екатерины вознестись над полем битвы сорвалась. Не увенчался успехом и Амбуазский заговор в марте 1560 года, имевший целью привлечь короля или хотя бы освободить его от влияния Гизов. За соучастие в заговоре был арестован принц Конде, но когда полная победа Гизов была близка, король Франциск II умер (5 декабря 1560 года), и дела приобрели новый оборот. Новому королю Карлу IX (1560—1574) исполнилось всего десять лет, что предоставило Екатерине возможность выступить в роли регентши вместе с королем Наварры Антуаном, генеральным наместником Французского королевства. Мария Стюарт удалилась в Шотландию, и Гизы остались не у дел, однако они не желали смириться с таким поворотом событий. На Пасху 1561 года в правительстве триумвират герцога Гиза, Монморанси и маршала Франции де Сен-Андре обрел реальную силу. Теперь Екатерина, конечно же, обратилась за поддержкой к Бурбонам и гугенотам. Участились случаи насилия и возросло число радикальных предложений. На съезде генеральных штатов в Понтуазе протестантский представитель третьего сословия предложил продать все светское имущество церкви, оставив каждому прихожанину по одному жилому дому, а выручку использовать для поддержки церкви и духовенства и для погашения государственного долга. Напуганное духовенство проголосовало за то, чтобы помочь королю, ослабив финансовое бремя государства. Екатерина настаивала на примирении сторон и финансировала конференцию в Пуатье в сентябре 1561 года. Французское правительство пригласило представлять протестантов Беза, а не Кальвина, но настоящего диалога не получилось, так как Беза не было разрешено отвечать на опровержения Карла Гиза. Присутствовавший на дебатах генерал ордена иезуитов Лаинес призвал католиков изгнать этих «волков, лисиц и змей». После этого Екатерина сделала важный шаг в сторону религиозного мира. Она созвала в Сен-Жермен-ан-Лэ представителей всех парламентов верховных судов для рассмотрения религиозного вопроса. Затем 17 января 1562 года устами своего умеренного канцлера Лопиталя она обнародовала знаменитый эдикт, который впервые обеспечил гугенотам официальное признание и значительную степень терпимости. Лопиталь назвал ее «добрейшею женщиной на земле», однако этот ее шаг был продиктован скорее необходимостью, чем душевным побуждением. Эдикт потребовал от гугенотов возвращения церквей, которые они захватили в свое владение, но им было разрешено проводить богослужения за стенами городов, а в городах поклонение разрешалось только в частных домах. Преамбула к эдикту выразительно гласила, что эдикт направлен не на закрепление внутри одного государства двух вероисповеданий, но на поддержание мира и согласия до тех пор, пока Бог не восстановит подлинное единство. Екатерина и Лопиталь были политиками, которые взращивали терпимость, предпочитая государственные интересы интересам религиозных групп. Тем не менее, официальное признание права гугенотов на существование стало событием огромной важности. Частные феодальные интересы дворянства и республиканские настроения горожан получили большую свободу выражения. Однако католические Гизы отказались приводить эдикт в исполнение, и через два месяца после его провозглашения во Франции вспыхнула распря, пылавшая затем на протяжении тридцати лет и совершенно истощившая страну. Побоище в Васси стало началом череды кровавых войн. Гизы заручились поддержкой короля Испании Филиппа II со стороны католиков, и одновременно встретились в Заберне (Zabern) с лютеранским герцогом Христофом Вюрттембергским с целью предотвратить поддержку кальвинистов с их стороны. По дороге домой герцог Франсуа Гиз встретил в городе Васси в Шампани гугенотов, собравшихся для поклонения. Его армия атаковала собрание и убила более трехсот человек. Католики праздновали возвращение герцога в Париж как крупную военную победу. Триумвират принудил Екатерину переехать из Фонтэнбло в Париж и начать более тесное сотрудничество с католиками. Гугеноты под руководством адмирала Гаспара де Колиньи и принца Конде взялись за оружие ради осуществления январского эдикта и освобождения Екатерины и Карла IX от Гизов. Они захватили Орлеан, Лион и другие города. Армию сопровождали кальвинистские капелланы, которые проводили в поле богослужения и вели в бой под пение псалмов. Королева Англии Елизавета послала войска, чтобы захватить Гавр и обменять его на Кале. Екатерина пригласила швейцарских и германских наемников, а также обратилась за помощью к папе и Филиппу II Савойскому. Герцог Франсуа пленил принца Конде, а в феврале 1563 года был убит на Луарском мосту наемным убийцей. После этого адмирал де Колиньи стал предводителем гугенотов, будучи очень рад суду Божию над герцогом Франсуа. Однако потерпев поражение в Руане и будучи загнаны в тупик в Дрё, гугеноты приняли условия Амбруазского мира (1563), разрешавшего кальвинистам-дворянам проводить богослужения в своих замках, а горожанам иметь одну церковь в каждом округе. Кальвин и Колиньи остались недовольны заключением Амбруазского мира; не менее разочарованы были папа, император и король Испании Филипп II. Банды мародеров продолжали грабить города и портить посевы. Екатерина предприняла путешествие ради установления мира, но испортила необходимый эффект своей встречей в Байонне (1565) с ненавистным герцогом Альба и своей дочерью Елизаветой, которая после смерти Марии Кровавой стала женой Филиппа II и королевой Испании. Страх перед заговором побудил гугенотов опять готовиться к войне. Война вновь разразилась в 1567 году, и гугеноты заявляли, что «освободят короля от Екатерины». Они почти захватили королевский двор в Мё (Meaux), заставив Екатерину совершить поспешный побег, нанеся обиду, которую она им не смогла простить. Силы обеих сторон были на исходе, и 23 марта 1568 года они согласились заключить новый мир. Екатерина была в отчаянии, поскольку ни примирение, ни репрессии в равной степени не имели успеха. Обе стороны совершали политические маневры. Для бдительного контроля над местными гугенотами были созданы новые католические организации, как например, Братство Святого Духа в Бургундии. Гугеноты укрепили Ля Рошель на Атлантическом побережье и создали другие военные базы. Конде возглавлял тридцатитысячную армию, но в марте 1569 года был пленен в битве при Жарнаке и убит. Адмирал де Колиньи остался в одиночестве. К счастью для него, Екатерина с подозрением восприняла предложение Шарля Гиза о том, чтобы король Испании Филипп II наследовал престол, если никто из ее детей не оставит наследника, и стала более благосклонна к гугенотам. Сен-Жерменский Эдикт (8 августа 1570 года) гарантировал кальвинистам свободу совести и возможность поклоняться так же, как и до войны. Теперь Колиньи очень необдуманно проявил излишнюю амбициозность в благоприятных для него условиях. Владея четырьмя важными крепостями Ла Рошель, Коньяк, Монтобан и Ла Шарите (La Charitй), гугеноты восстановили единство и силу. Колиньи попытался подтолкнуть Францию к действиям против Испании с целью отнять испанские Нидерланды у Людовика Нассау и Англии. Колиньи даже осмелился заявить Екатерине Медичи, что плох тот француз, который против войны с Испанией. Оказывая давление на Екатерину, Колиньи перешел допустимые границы, и она решила, что настало время Франции избавиться от адмирала де Колиньи раз и навсегда. Она содействовала покушению на его жизнь, но наемник только ранил его. Гугеноты потребовали объяснений, и Екатерина, опасаясь огласки, согласилась с Гизами, что следует убрать не только Колиньи, но и все высшее руководство кальвинистов. Результатом стало побоище Варфоломеевской ночи, один из ужаснейших эпизодов Западной истории, повидавшей немало. По-прежнему остаются большой загадкой подлинные обстоятельства побоища, а также степень осведомленности и участия молодого короля Карла IX. Екатерина, вероятно, участвовала в заговоре, но не представляла его масштаба. В ночь с 23 на 24 августа 1572 года убийцы ворвались в парижскую квартиру Колиньи, зарезали его, и выкинули труп из окна. Тою же ночью погибли другие руководители гугенотов. Заговорщики заранее условились, что молодому Конде и Генриху Наваррскому, который всего за неделю до того женился на одной из дочерей Екатерины, будет предоставлена возможность спастись, приняв католицизм, на что оба поспешно согласились. Когда два принца направлялись в тюрьму, толпы фанатиков вышли на улицы Парижа для безумной охоты на еретиков, убив, самое малое, триста человек. Массовые погромы происходили в провинциях до октября, в результате были убиты тысячи гугенотов, чтобы, по словам Екатерины, «стереть с лица земли этих подданных, восставших против Бога и Карла IX». Папа Григорий XIII отметил побоище торжественной мессой и выпуском памятной медали в честь этого события. Говорят, что Филипп II, узнав о случившейся резне, впервые в жизни засмеялся. Побоище стало большой ошибкой. Гугеноты мобилизовались, приобрели новых сторонников и подготовились к длительному вооруженному сопротивлению. Влиятельные аристократы желали восстановления древних феодальных свобод и противостали «презренному деспотизму» короля Карла. Однако умеренные католики, les politiques, объединились с умеренными кальвинистами и образовали центристскую партию с целью поддержания стабильности в государстве. Через своего представителя, маршала Дамвиля (Damville), сына наместника Монморанси, они объявили о своей верности королю, попросив однако свободы поклонения для протестантов. В такой ситуации в 1574 году Карл IX умер, и его брат Генрих III поспешил вернуться из Польши, чтобы занять престол. Генрих III был никудышным политиком. Екатерина баловала своего любимца, и он вырос мотом и сластолюбцем, предаваясь оргиям и распутству. Он содержал для развлечения компанию «милашек», смазливых мальчиков в женских платьях. Кальвинисты холодно отнеслись к правлению нового монарха. В 1576 году для контроля над гугенотами сын убитого Франсуа герцог Генрих Гиз образовал Католическую Лигу с поместными отделениями, наблюдавшими за верховенством веры и короля во всех провинциях. Лига боролась за древние свободы дворянства и средневековые права третьего сословия, чем приобрела себе большую поддержку. Не будучи в состоянии их победить, Генрих III решил к ним присоединиться и сделался главой Лиги. Таким образом он оттолкнул les politiques и гугенотов, но так и не смог успокоить Генриха Гиза и ультракатоликов. Осознав свою ошибку, Генрих III объявил все лиги распущенными и заключил союз с Генрихом Наваррским, который при первой же возможности отказался от навязанного ему Католицизма и теперь возглавлял гугенотов. Вспыхнула гражданская война. К удивлению многих, Генрих III и некоторые из его mignons[1] оказались неплохими полководцами. В 1584 году умер последний брат Генриха III — герцог Анжуйский Франсуа и последний претендент на престол из дома Валуа. Герцог Генрих Гиз попытался предотвратить возможность восхождения на престол Генриха Наваррского, принадлежавшего к дому Бурбонов, по причине его еретической веры. Генрих Наваррский перешел в наступление, и завязалась «война трех Генрихов». Генрих III попытался утвердить свою власть на Генеральных штатах в Блуа, но герцог Генрих Гиз и члены Католической Лиги показали, кто является хозяином положения. Из страха перед герцогом Гизом Генрих III совершил свой последний промах. Популярный герцог Гиз был убит в замке Блуа. Говорят, что Генрих III пнул ногой мертвое тело и цинично заметил: «Боже, такой длинный». На следующий день был убит брат герцога Генриха Луи. Генрих III решил, что наконец стал настоящим королем, однако теперь католики восстали уже открыто. Королева Екатерина сразу поняла очередную грубую ошибку Генриха III. «Сын мой, ты отсек, — воскликнула она, — но теперь должен пришить заново». Тринадцать дней спустя в январе 1589 года королева Екатерина де Медичи покинула сей мир, отчаявшись уговорить сына изменить столь опасное положение. Испугавшись мести Католической Лиги за смерть Гизов, Генрих III бежал под защиту Генриха Наваррского. Однако 1 августа 1589 года фанатичный доминиканский монах убил Генриха III, не сознавая, что открыл тем самым путь гугенотам к престолу. Испуская дух, Генрих III объявил Генриха Наваррского своим наследником и преемником французского престола. Тридцатипятилетний привлекательный, щедрый, красноречивый и мужественный Генрих IV быстро завоевал любовь народа, несмотря на свою веру, неприемлемую для католического большинства. Он объявил, что не причинит католикам вреда, но по прошествии шести месяцев будет созван собор для рассмотрения религиозного вопроса. Ему симпатизировали les politiques и такие умеренные протестанты как Филипп дю Плесси-Морнэ (Philippe du Plessis-Mornay). Когда умеренные члены Католической Лиги заявили о своем единственном возражении — протестантизм Генриха IV, то Генрих позволил архиепископу Буржскому объявить о его (повторном) обращении в католицизм. 25 июля 1593 года он отрекся от своей реформатской веры, а в начале 1594 года был помазан елеем в Шартре и 22 марта 1594 года въехал в Париж. Очевидцы передали его слова: «Париж достоин мессы». Теперь Генрих IV пользовался такой поддержкой, что осмелился выступить в союзе с Англией против короля Испании Филиппа II. 2 мая 1598 года, после настоятельной просьбы папы Климента VIII, испуганного войной между католическими странами, Генрих согласился заключить Вервенский мир. За несколько недель до окончания испанской войны Генрих IV оказал содействие своим бывшим братьям по вере, издав знаменитый Нантский эдикт (13 апреля 1598) о терпимости по отношению к гугенотам. Теперь гугеноты могли проводить церковные богослужения в двух местах каждого округа, кроме некоторых крупных городов, Парижа и мест, находящихся на расстоянии пяти миль от столицы. Генрих IV энергично и разумно трудился над врачеванием ран тридцатилетней гражданской войны и внутренним восстановлением Франции. Суровый, но честный кальвинист Максимилиан де Бетун, герцог Сюлли (Maximilien de Bethune, duke of Sully), которого он назначил руководить восстановлением экономики, боролся с инфляцией, сокращая расходы и искореняя коррупцию при сборе налогов. Он верил, что главным и истинным источником богатства является земля и потому трудился над улучшением сельского хозяйства, строил дороги от ферм к рынкам, осушал болота, рыл каналы, строил мосты и защищал крестьян от нападений разбойных банд. Он организовал торговую комиссию для развития промышленности, например производства шелка в Лионе. Сюлли даже был автором великого проекта Генриха IV сделать Францию главной христианской державой ради сохранения покоя и порядка в христианском мире. Смотря за пределы Европы, корона основала новые колонии в Северной Америке и Азии. В 1608 году Шамплен (Champlain) основал французские поселения в Порт-Рояле и Квебеке. Все шло хорошо, когда опять вмешалась судьба. Генрих IV продолжал оказывать давление на Испанию, особенно в Нидерландах, и вступил в союз с несколькими протестантскими немецкими князьями, чтобы защитить от Испании небольшую провинцию Юлих-Клеве. Направляясь к своей армии, Генрих был убит на улице фанатичным католиком, убежденным, что Генрих замышляет войну против папы. Злосчастная Франция вновь пала жертвой сил, грозивших ей разложением. На протяжении семи лет вдова Генриха Мария де Медичи выступала в роли регентши своего молодого сына Луи XIII (1610—1643). Начиная с 1624 года вместе с великим кардиналом Ришелье в роли министра Луи XIII успешно продолжил политику Бурбонов, утверждая верховенство короля во Франции и верховенство Франции в Европе. Эта политика достигла своего наивысшего расцвета при его сыне Луи XVI. Страх и истощение в результате гражданской войны подготовили французский народ к принятию абсолютизма, неприемлемому в другой ситуации. Франция прошла долгий путь с радужных дней Франциска I, когда гуманисты предвещали наступление золотого века. Ее ослабили войны между Габсбургами и Валуа, и истерзали религиозные войны. К началу семнадцатого века способность сопротивляться абсолютизму почти иссякла. Тем не менее, борьба гугенотского меньшинства против Валуа привела к возникновению новых политических представлений о независимости и праве на сопротивление, которые имели огромное значение для того времени и в последующую эпоху демократических революций. Развитие французской политической мысли Принято считать, что французские кальвинисты следовали Женевскому учению о повиновении гражданским властям до тех пор, когда их шаткое положение стало критическим в Варфоломеевскую ночь 1572 года, после которой сформировалось представление об ограниченности власти и праве на сопротивление монарху. Истина заключается в том, что политические теории Средневековья отражали, в основном, реалии ограниченной монархии, при которой монарх подчинялся старому доброму закону и делил власть с более мелкими феодалами и сословиями. Церковные юристы поддерживали притязания папы на plenitudo potestatis, или полноту власти, а современные Возрождению роялисты внесли свой вклад в теоретическое обоснование абсолютной монархии. Модель такой абсолютной монархии возникла во Франции при Франциске I благодаря воззрениям юристов времен Луи IX и более поздних, стремившихся расширить королевскую власть во всех возможных направлениях. В их понимании монарх является наместником Бога, независимо от воли и согласия народа. Римским правоведам было присуще понимание самой сути верховной власти как законотворчества. Некоторые теоретики, например гуманист Гийом Бюде, утверждали, что, поступая вопреки здравому смыслу и справедливости или своим собственным указам, король становится виновен в lose majestй (утрате величия), однако король является верховным судьей, определяющим, в чем заключается благоразумие. Епископ Клод де Сюсиль (Claude de Seyselle), служивший канцлером и послом в Англии, разъясняет в своем трактате Le grand monarchie de France[2] (1518), что весь комплекс традиционных и объективных ограничений воли короля естественным образом заимствован из неписаной конституции французской монархии. Согласно его утверждениям, монархия основана на традициях и целесообразности, а не на божественном праве, и задача правительства заключается в том, чтобы поддерживать мир, порядок и справедливость. Мишель де Лопиталь, канцлер королевы Екатерины, утверждал, что правитель принимает свою власть напрямую от Бога. Он верил, что мир и порядок во Франции зависит от законодательной власти правителя и его способности решать все вопросы без возражений. Подданный не может быть оправдан в случае бунта, несмотря на поведение правителя, и убийство тирана является мерзостью. Залогом государственного единства может быть только абсолютная власть правителя. Наиболее сильным политическим мыслителем шестнадцатого века бесспорно является Жан Боден (прибл. 1529—1596), автор Метода легкого изучения истории (1566) и Шести книг о республике (1576). Боден учился в Тулузском Университете, а затем переехал в Париж, чтобы писать о юриспруденции, охватывая взглядом всю Францию. Истинным прообразом и основой республики он видел семью с естественным авторитетом отца. Он утверждал, что государство является сообществом семей и обладает над ними верховной властью, которая должна служить созданию всех благ душевных и телесных. В хорошо организованном государстве правительство заботится о законности, безопасности и экономике. Монархия — это общепризнанная неограниченная законодательная власть. Боден полагал, что даже такая монархия не была в состоянии утихомирить беспорядки его времени. Однако он был сторонником ограниченной монархии. В 1580 году он написал своему другу следующие поразительные слова: «Существует ли что-либо более демократичное, чем то, что я осмелился написать о том, что король не должен взыскивать дань без согласия граждан? Сколь важен также упомянутый мною факт, что Божий и естественный законы связывают правителей более строгими узами, чем их подданных. Они связаны договором так же, как и прочие граждане».[3] На фоне подобных монархических политических воззрений кальвинистские представления о сопротивлении государству выглядят действительно революционно. Вопреки древнему традиционному французскому un roi, une loi, une foi (один король, один закон, одна вера), инакомыслящие аристократы бросили вызов единству государства, а недовольные кальвинисты претендовали на легализацию религиозного многообразия. Кальвин проповедовал учение о непротивлении и тщательно отстранялся от Амбуазского заговора. Вместе с тем, он открыто критиковал тиранов и признал одно исключение из своего принципа непротивления: если человеческая власть противоречит Божиим требованиям, то Богу следует подчиняться больше, нежели людям[4]. Древние судьи, например спартанские эфоры или римские трибуны, были обязаны оберегать народ от тирании. Поздние кальвинисты пошли дальше в развитии своих идей, имевших подлинно революционные последствия. Претенциозный историк Илэр Беллок (Hilaire Belloc), конечно же, ошибся, хотя и не полностью, когда написал: «Нет Кальвину, нет Кромвелю». Некоторые близкие соратники Кальвина развивали представления о противлении еще до того, как их положение во Франции стало отчаянным, — новые идеи предшествовали конкретным событиям. Теодор Беза (умер в 1605 году) уже в 1554 году утверждал в своем трактате De haereticis, что представители власти, занимающие нижестоящие посты, вправе поднять народное восстание против вышестоящей власти ради «истинной веры». Эта идея была многосторонне развита в его трактате De jure magistratuum. Беза указывал на пример города Магдебурга, который, по его утверждению, справедливо защищался от войск Карла V во время Шмалькальденской войны. Другой швейцарский реформатор Пьер Вире (1511—1571) следовал Кальвину, призывая в целом подчиняться королям, судьям и гражданским законам, но критиковал тиранов, призывал к пассивному противлению и даже утверждал, что верит в возможность случаев, когда Господь одобряет «праведное неповиновение» тираническим указам, противоречащим Божией воле. Именитый гугенотский правовед Франсуа Отман опубликовал в Женеве свою «Франко-Галлию...» — пылкий и выразительный трактат о французской истории и естественном праве. Работа была издана в 1573 году, однако в действительности Отман написал ее за шесть месяцев до побоища Варфоломеевской ночи, а значит, она была не просто livre de circonstance[5], написанной в ответ на побоище. Он стремился доказать, что верховная власть народа, осуществляемая через национальный представительный орган, традиционно признавалась со времен доримской Галлии, исключая период римского вторжения. Отман утверждал, что право выражавшего верховную власть народа представительного органа создавать законы, назначать судей и даже смещать королей признавалось до конца предыдущего столетия, и было позднее узурпировано королями Валуа. Отман плохо знал историю, однако его трактат послужил эффективным пропагандистским инструментом. Еще более удивительна анонимная брошюра Vindiciae contra tyrannos (1579), в которой сказано, что правитель связан договором, выражающим непреложную Божию волю, которую не может безнаказанно нарушать ни король, ни народ. При том что Vindiciae недоставало конкретики, акцент на договоре предполагал представление о взаимных обязательствах и подчеркивал обязанности правителя. В любом королевстве настоящим господином и правителем является сам народ. Бунт против тирана всегда оправдан, так как своей тиранией он нарушил договор и потому не имеет права на трон. Пренебрегая правом, справедливостью и благочестием, законный правитель становится тираном, а следовательно, врагом Бога и людей. Общество вправе судить правителя, ставшего тираном, хотя отдельный человек не вправе действовать самостоятельно. Действовать вправе только общество посредством представителей, дворянства и судей. При всей спорности и неопределенности Vindiciae, заявления о верховной власти народа имели весьма революционные последствия. Развитие политической мысли во Франции, как и в Шотландии Джона Нокса или пуританской Англии, имело огромное значение для зарождения и последующего развития современных демократических идей. Несмотря на частую критику в адрес историка Джона Л. Мотли (John L. Motley), многое свидетельствует о справедливости его мнения, что кальвинистский протестантизм был источником вдохновения и силы наиболее успешных порывов человечества к избавлению от бремени неправедной власти. Он писал, что «Франция, Англия, Нидерланды и Северная Америка определенно обязаны Кальвинизму значительной частью своих политических свобод, которыми сегодня пользуются».[6] Испанское владычество Для Испании шестнадцатое столетие стало золотым веком. В то время как ее великая соперница Франция была раздираема братоубийственной войной, Испания достигла доселе неведомого уровня превосходства, недосягаемого для любой другой политической силы. Испанские армии победоносно маршировали от Сицилии до Северного моря. Испанский флот бороздил воды от Лепантинского залива[7] до Манилы. Испанские конквистадоры разрушали великие индейские империи. Творчество испанских писателей и живописцев породило такой расцвет культуры, какого Иберийский полуостров не знал прежде и после того. Карл V надеялся видеть своим преемником на троне Священной Римской империи единственного законного сына Филиппа II, однако его замысел не удался. Владения Габсбургов были поделены между Веной и Мадридом; австрийский дом перенял дунайское наследство и императорскую корону, а Филипп II унаследовал королевство Испания с ее владениями в Африке, Италии (Сицилию, Неаполь, Милан), Бургундии, Нидерландах, Азии и Новом Свете. КОРОЛЬ ИСПАНИИ ФИЛИПП II Мать Филиппа Изабелла Португальская, лежа на родильном ложе в Вальядолиде 21 мая 1527 года, глубоко осознавала величие судьбы, ожидавшей ее сына. Она боялась, что малейшее проявление слабости или страдания умалит важность столь знаменательного события. Когда ухаживающая за нею женщина попросила ее кричать, чтобы ослабить боль и напряжение, то королева воскликнула: «Ни звука! Пусть я умру, но не буду стонать!» Затем она приказала укрыть ее лицо от света, чтобы никто не видел гримас на нем. Столь преданная и ревностная мать родила болезненного ребенка, ставшего самым могущественным королем Испании. Она умерла, когда сыну было всего двенадцать лет. Историки сильно расходятся в мнениях, оценивая личность Филиппа II. Для Мотли он был «воплощением зла», а для Роджера Мерримэна (Roger Merriman) «благоразумным королем». Для Леопольда фон Ранке он был «медлительным отшельником Эскориала», терпеливым служакой, чье сердце принадлежало миру иному, а ум был погружен в мириады административных мелочей. Мрачная легенда о Филиппе как о жестоком чудовище, предававшем друзей, убивавшем врагов, сжигавшем еретиков, умертвившем собственного сына Дона Карлоса и прятавшемся, подобно пауку, в темных залах Эскориала является порождением клеветы Антонио Переса (Antonio Perez), секретаря, который сбежал к противнику, и Апологии (Apologia) — образца антииспанской пропаганды, принадлежащего перу нидерландца Вильяма Молчаливого (William the Silent). Современные историки видят его человеком, который родился в условиях строгих традиций, и никогда не стремился их преодолеть. Добропорядочный человек, ставший жертвой обстоятельств, он был послушным сыном, преданным мужем и хорошим отцом. Когда Филиппу исполнилось шестнадцать, Карл V стал, на время отлучек из страны, оставлять его наместником, посылая для руководства назидательные письма. Наиболее характерный совет, который он дал своему сыну, был не доверять никому и «не зависеть ни от кого, кроме себя самого». Всю свою жизнь Филипп бдительно оберегал себя от влияния со стороны придворных. Он тщательно следил за тем, чтобы конкурирующие партии были в равной степени представлены в правительственных советах, чтобы решающий голос всегда принадлежал ему одному. Филипп был погружен в себя, мрачен и серьезен и при этом стремился быть крайне загадочным, скрытным, изворотливым и осмотрительным. При выраженной германской внешности — голубых глазах, светлых волосах и выдающейся габсбургской челюсти, Филипп был испанцем до мозга кости. После подписания Като-Камбрезийского мира в 1559 году, он больше никогда не покидал Испанию вплоть до дня своей смерти, почти сорок лет спустя, в 1598 году. Испанцы любили его и признавали своим. Личная жизнь Филиппа складывалась трагично. Прежде чем ему исполнилось шестьдесят, он уже похоронил семнадцать членов своей семьи. Сын Филиппа Дон Карлос, рожденный его португальской королевой Марией, которая умерла вскоре после родов, был физически и умственно ущербен, вероятно, являясь несчастной жертвой многочисленных родственных браков его предков. (Его родители были двоюродными братом и сестрой.) Чтобы сохранить принца от рук врагов, Филипп держал его под усиленной охраной, а когда Дон Карлос умер, то враги обвинили Филиппа в убийстве собственного сына. После смерти Марии, Филипп женился на другой своей кузине — королеве Англии Марии, в надежде родить наследника, который объединит Испанскую и Английскую империи как католические земли. 20 июля 1554 года он высадился в Саутгемптоне с подарками и для друзей, и для врагов. Три дня спустя Мария впервые увидела Филиппа во дворце епископа Винчестерского и безоглядно в него влюбилась. Он был одет в белый лайковый костюм, вышитый золотом, и серую атласную французскую накидку. Мария была невзрачная маленькая женщина, на одиннадцать лет его старше и совершенно безбровая. Филипп прибыл с целью произвести на свет наследника и не дрогнул даже перед таким вызовом, однако его цель не была достигнута. Вероятно Мария желала родить еще сильнее, чем Филипп, потому что любила его. Столь желала, что год спустя, когда Филипп уехал в Брюссель, чтобы принять от отца власть над Нидерландами, она пережила ложную беременность, которая продолжалась дольше обычных девяти месяцев. Ребенок так и не родился, а Филипп по-прежнему отсутствовал. Когда же он наконец вернулся после полуторагодового отсутствия, то пробыл ровно столько времени, сколько потребовалось для того, чтобы приобрести поддержку Англии в войне против Франции. Тогда Мария видела его в последний раз. После ее смерти он подумывал о том, чтобы повторить попытку с ее сводной сестрой Елизаветой I, однако у них ничего не вышло. Вместо этого, стремясь закрепить мир с Францией, он женился на Елизавете Валуа, дочери Генриха II и Екатерины де Медичи, оставив герцога Альба своим доверенным лицом в Париже. Испанский писатель шестнадцатого века Петро де Медина (Petro de Medina) отметил: «В Испании существует и существовала всегда такая преданность священной католической вере, какой больше не найти нигде». Жар крестовых походов против мавров и сильное противостояние иерархии проникновению протестантизма принесли щедрые дивиденды высокого религиозного духа шестнадцатого века. Богобоязненный Филипп был, в некотором смысле, воплощением этого испанского духа. Вскоре после возвращения в Испанию в 1559 году он решил построить правительственную резиденцию за пределами душного Мадрида. Гранитная громада Эскориала, возведенная им к северо-западу от города на предгорье Сьерра-де-Гвадаррама, была, по выражению Прескотта (Prescott), «дворцом, монастырем и усыпальницей». Это был дворец и центр проведения сложных придворных церемоний, составлявших часть древней бургундской традиции. Там же находился монастырь монахов Иеронимитов, вместе с которыми богобоязненный Филипп ревностно укреплял свою веру, принимая участие в длительных бдениях и постах, долго молясь и исполняя епитимьи. Он посещал мессу каждый день, и посол Венеции свидетельствует, что Филипп регулярно советовался со своим духовником о моральных последствиях предлагаемых ему действий. Однако не следует предполагать, что религиозная преданность Филиппа делала его папским лакеем или марионеткой в руках церковной иерархии. Напротив, положение католического короля, как он его понимал, обязывало его лично контролировать папство. Когда же, наконец, длительное правление Филиппа завершилось, Эскориал стал усыпальницей для него и его потомков. Филипп уделял много внимания почти каждому внутреннему и международному вопросу, добросовестно исследуя дела и заботливо комментируя исходящую почту. Подобно Фридриху Великому и Наполеону, он сам вникал в подробности, но, в отличие от них, не умел отличать существенное от второстепенного. Правительство трудилось усердно. Один испанский чиновник сказал: «Если Бог уготовал мне смерть через Эскориал, то я буду бессмертен». Правительство возглавлял государственный совет, полностью зависевший от короля. Правление тяготело к абсолютизму, и французский посол однажды написал Екатерине, что король намерен «обрезать когти и сократить привилегии» членам арагонских кортесов, которые делали их слишком «гордыми и почти независимыми». Филипп реформировал юридическую систему, осуществлял социальные проекты и старался быть щедрым правителем. Во время правления Филиппа возникли большие экономические проблемы. Гористые испанские земли отличаются жарким, сухим климатом, и потому они были в основном пустынны. Почти шесть из восьми миллионов населения жили в Кастилии. Несмотря на рост производства при Филиппе, индустриальная база Испании была столь скудна, что большая часть золота и серебра из Нового Света лишь перетекала через руки иностранных банкиров в Нидерланды и другие индустриальные и коммерческие центры Европы. Остальная часть этого потока, задерживаясь в Испании, лишь способствовала росту инфляции. Огромных денег Филиппу стоили морские битвы в Средиземном море, попытки подавить восставшие Нидерланды и рискованное нападение на Англию. В 1573 году государство уже потратило свой доход за следующие пять лет. В 1577 году налоги в Кастилии увеличились втрое. Семь раз Филипп отказывался от своих долгов, тем не менее, в конце его правления две трети государственного дохода шли на выплату долговых процентов. ИНОСТРАННЫЕ ДЕЛА Филипп был правнуком того Фердинанда, которым так восхищался Макиавелли, и унаследовал всю его хитрость, но лишь малую толику его удачи. Летопись иностранной политики Филиппа в основном трагична, ибо длительное и разорительное восстание в Нидерландах и катастрофа посланной против Англии Армады более чем перевешивают обе его победы: захват Португалии и победу над турками в Средиземноморье. Овладение Португалией. Приобретением Португалии и ее заморских территорий в Южной Америке, Индии и на Дальнем Востоке Филипп был обязан, равно как и с большинством обширных владений Габсбургов, своему родству. В 1578 году король Португалии Себастьян погиб в битве при Алькасаркуивире (Alcazarquivir) близ Танжера, во время крестового похода против марокканских мусульман. Он умер, не оставив наследников мужского пола, и потому власть перешла к его двоюродному деду кардиналу принцу Генриху, правившему до своей смерти в начале 1580 года. Филипп был внуком короля Португалии Мануэля I (Manuel) (его мать была дочерью Мануэля) и теперь счел необходимым заявить о своем праве наследника посредством вооруженного вторжения. К осени его армия под командованием герцога Альбы сломила слабое сопротивление, и Португалия присоединилась к Испании под личным правлением короля, хотя сохранила значительную степень автономии. Победа над турками. Филипп продолжил традицию крестовых походов Фердинанда и Изабеллы, а также морскую войну Карла V против Оттоманской Империи. Он завершил ассимиляцию или устранение мусульман, все еще проживавших в южной Испании, но овладеть контролем над морем было труднее. В 1559 году оттоманские турки со своими североафриканскими вассалами по-прежнему господствовали в Средиземном море. Филипп приказал вице-королю Сицилии атаковать Триполи в союзе с мальтийскими рыцарями Св. Иоанна. Они имели некоторый успех, пока Сулейман I был занят войной против Персии, но в 1565 году турки нанесли ответный удар и заняли всю Мальту, кроме единственной крепости. Испанцы отбили турецкий флот, а Сулейман умер во время похода против Венгрии. Как и папа Пий V, Филипп мечтал нанести туркам смертельный удар, однако его отвлекли проблемы в Нидерландах, и он не смог уделить туркам все свое внимание. В конце 1568 года Филиппа потрясло восстание морисков в Гранаде при содействии североафриканских мусульман. Дон Хуан Австрийский, внебрачный сын Карла V, принял командование королевской армией, сокрушил морисков и занялся организацией контрнападения на турок. При поддержке венецианской, папской и генуэзской флотилий Дон Хуан загнал более слабый турецкий флот в Лепантинский залив близ греческого города Коринфа. 7 октября 1571 года он повел союзников в атаку против турок, это событие вошло в историю как одно из величайших морских сражений того века. Из 208 турецких галер и 66 малых кораблей испанские силы потопили 15 судов, захватили 177 и освободили от 12 000 до 15 000 христианских галерных рабов. Вопреки восторженным ожиданиям Запада, битва не стала решающей, потому что в следующем году турки отправили бороздить Средиземное море флот из 250 кораблей. Тем не менее, это было первое крупное поражение Оттоманской Турции на море, облегчившее положение на западных морских путях. Восстание в Нидерландах. Нидерландское восстание против Испании на протяжении долгого времени владело воображением западного человека. В нем проявился весь пафос и героизм поединка Давида с Голиафом и борьбы греков против могущественной Персии. Оно затронуло глубочайшие чувства либеральных, республиканских и прогрессивных протестантских историков. Например, Джон Лотроп Мотли в своем трехтомнике Образование нидерландской республики (Rise of the Dutch Republic) рассматривал испанский Католицизм и абсолютизм как силы тьмы, а нидерландский Протестантизм как силу свободы, демократии и света. Восстание действительно было одним из наиболее волнующих событий европейской истории, но затронутые вопросы слишком сложными, чтобы рассматривать их в черно-белых тонах. Во время правления Филиппа восстало большинство из семнадцати нидерландских провинций, однако независимости удалось добиться только семи северным провинциям, расположенным за великими реками, впадающими в Северное море, и прошло восемьдесят лет, прежде чем Испания официально признала завоеванную ими свободу. Семь Объединенных Нидерландов вместе с некоторыми землями на юге и востоке образуют современное Королевство Нидерланды. Большинство провинций, оставшихся под владычеством Испании, образуют современное Королевство Бельгия. Большую часть Нидерландов населяли люди, говорившие на нижнегерманском диалекте, в то время как в валлонской области на юге и западе основным языком был французский; это разделение восходит ко временам франкского завоевания в шестом веке. В экономическом отношении отдельные средневековые торговые центры, например, Гент и Брюгге, находились в упадке, зато развивался Антверпен и другие города. Текстильная промышленность сталкивалась с растущей конкуренцией из Англии и других стран. Несмотря на инфляцию, вызванную притоком золота и серебра из Нового Света через Испанию, что породило трудности для некоторых классов, экономическая жизнь была более пассивна, чем прежде и во время последующей нидерландской империалистической экспансии. В отличие от своего отца, который чувствовал себя в Нидерландах как дома, Филипп II был испанцем и чужаком. Его политика не отличалась от политики отца, однако исходившие от него меры были изначально менее приемлемы для народа. Филипп пытался завоевать доверие аристократии, но в действительности антипатия возникла прежде среди привилегированных высших классов и постепенно распространилась на простой люд. Протестантизм рано начал свое проникновение в регион. Несмотря на жестокие репрессии Карла V, множество приверженцев завоевали сначала Лютеранство, потом Анабаптизм, но более успешным затем оказался Кальвинизм. Гуидо де Брэ (Guido de Bray) составил кальвинистское исповедание Confession de foi des ьglises des Pays-Bas[8]. Однако на момент восстания кальвинизм исповедовала лишь незначительная часть населения. Сожжение еретиков и казни реформаторских пасторов лишь подлили масла в огонь антиклерикальных настроений. Экономический и идеологический фактор соединился с упорной решимостью освободить страну от иностранцев. Хотя прежняя правительница Нидерландов Мария, сестра Карла V, уже столкнулась с рядом внутренних конфликтов, Филипп II реально занялся управлением страны только осенью 1555 года, когда началось серьезное противостояние. Население было недовольно налогами, которые взимались для войны против Франции, считая это испанским делом. Главой страны Филипп назначил свою сводную сестру Маргариту Пармскую, которую народ воспринял как иностранку. Когда член ее администрации кардинал Гранвел (Granvelle) реорганизовал церковные епархии и назначил себя над ними главой, то сословия и высшая аристократия сочли это угрозой их традиционным привилегиям. Сопротивление вненациональным тенденциям в правлении Филиппа, чрезмерной централизации, лишению древних прав, религиозным гонениям и присутствию испанской армии возникло сперва среди политически привилегированных классов и исходили от Вильгельма Нассауского и Оранского, губернатора Бреды и правителя Голландии, Зеландии и Утрехта. Вильгельм Оранский получил совершенно несоответствующее прозвание Вильгельма Молчаливого, за свою большую осмотрительность на протяжении первых лет католического контроля, хотя изъяснялся он живо и обладал яркой, напористой натурой. Вильгельм родился в 1533 году в Дилленбурге и мальчиком был привезен в низинные владения своей семьи. Он не был человеком сильных религиозных убеждений, но в силу своего миролюбивого и терпимого характера стремился объединить кальвинистов и лютеран против действий, предпринятых в 1564 году Гранвелом. В ответ на жесткие религиозные указы Филиппа в следующем году Вильгельм Оранский, граф Эгмонт (Egmont) и граф Хоорн-Монморанси вышли из государственного совета. В апреле 1565 года раздраженная аристократия направила в Брюссель прошение к Маргарите смягчить жесткие религиозные указы и прекратить действие Инквизиции. Председатель финансового совета назвал просителей «нищими» (франц. — gueux; голл. — geuzen), и оппозиционное движение сопротивления с гордостью приняло это имя (гёзы). Маргарита обещала пересмотреть указы, но окончательное решение оставила за Филиппом, и эта полумера возмутила всех. Религиозное противостояние «папскому идолопоклонству» росло, и Кальвинизм приобретал новых сторонников. В феврале 1567 года некоторые радикалы напали на Визинген (Vissingen) и Антверпен. Спохватившийся Филипп вызвал из Италии в Нидерланды герцога Альбу с армией германцев, валлонов и испанцев для подавления инакомыслящих. Герцог Альба прибыл в Брюссель 22 августа 1567 года и начал свой террор с ареста Эгмонта, Хоорна и других аристократов. Затем он учредил «кровавый совет» для наказания всех участников возмущений предыдущего года. Убежденный в том, что интересы государства требуют устрашения всех подданных, он пренебрегал и законом, и справедливостью. Даже в январе 1568 года, когда в народе ходили слухи о всеобщей амнистии, Альба писал королю: «Многое предстоит сделать прежде. Следует наказать города за бунтарство лишением их привилегий, большую сумму следует выкачать из частных лиц, взыскать с провинций страны постоянный налог. По этой причине амнистия недопустима при таких обстоятельствах. Для каждого должна начаться жизнь в постоянном страхе, что на голову может обрушиться крыша. Таким образом города примут относящиеся к ним указы, частные лица предложат большие выкупы, а провинции не осмелятся отказаться от предложения, сделанного им во имя Короля».[9] Одним мартовским днем 1568 года было совершено более пятисот арестов. Городские чиновники высокого положения «связаны по рукам, закованы в наручники и кандалы как подлейшие из преступников». 1 июня Альба обезглавил восемнадцать дворян на площади Завель (Zavel) в Брюсселе, а четыре дня спустя казнил Эгмонта и Хоорна на Большой рыночной площади того же города. «Железный герцог» парализовал людей страхом. Если Альба был вооруженным злодеем, то Вильгельм Оранский был вооруженным героем. Он совершил слабую попытку завоевать Фландрию, но был вынужден укрыться во Франции. Нидерландцы пересели на свои корабли, морские гёзы, при содействии из Англии и Ля Рошеля, уничтожили испанский флот и освободили прибрежные города. Теперь Вильгельм Оранский стал кальвинистом и возглавил оппозицию, имевшую главными центрами сопротивления Голландию и Зеландию. После отзыва Альбы его бессмысленную политику продолжил Луи де Рекесен (Luis de Requesens). После его смерти в 1576 году прибыл новый правитель в лице Дона Хуана Австрийского, Лепантенского победителя. Дон Хуан попытался сделать шаг к мирному урегулированию и пошел на уступку, расквартировав испанскую армию, но он настаивал на восстановлении Католицизма во всех провинциях. В январе 1578 года испанские войска одержали крупную победу над солдатами генеральных штатов. Королева Англии Елизавета направила субсидии, а протестант Ян Казимер, курфюрст Палатината, направил гёзам вспомогательные наемные войска. Брат Вильгельма Иоанн Нассау организовал Утрехтский Союз (Union of Utrecht) для сопротивления Александру Фарнезе (Alexander Farnese), герцогу Пармскому, сменившему Дона Хуана после его смерти. Вероломство лишило движение сопротивления их руководителя. Филипп II назначил высокую цену за голову Вильгельма Оранского, так как в обществе зрела мысль провозгласить Вильгельма королем Нидерландов. 10 июля 1584 года фанатичный католик, притворившийся кальвинистом, застрелил Вильгельма в Делфте. Человек, которого Филипп II называл «бичом христианства», был устранен. Сын Вильгельма, Маврикий, перенял руководство восстанием, однако нидерландцы были глубоко деморализованы этой огромной потерей, и Александр Фарнезе занял многие города. Посланный Елизаветой экспедиционный корпус под командованием графа Лесестера оказался неэффективным. Незадолго до своей смерти Филипп ослабил испанские узы, назначив правителем Нидерландов эрцгерцога Альберта Австрийского, мужа его дочери Изабеллы, правление которого длилось с 1598 по 1621 год. Синдики городских центров были богатыми и независимыми людьми. Ведущий представитель этого буржуазного класса Нидерландов, Йохан ван Олденбарневелдт (Johan van Oldenbarnevildt) (1547—1619), участвовал в 1602 году в создании Нидерландской Восточно-индийской компании, что стало новой вехой в коммерческом и морском соперничестве с испанскими флотилиями по всему свету. В конце концов, после сорока лет военных действий, сказалось утомление. В марте 1609 года Испания согласилась на двенадцатилетнее перемирие с Северными Нидерландами, которые реально стали независимой республикой. Хотя по окончании длительного перемирия война возобновилась, государственность Северных Нидерландов уже была фактом, и Вестфальским мирным договором 1648 года, завершившим религиозные войны в Европе, независимость нового государства была наконец признана официально. ГИБЕЛЬ АРМАДЫ Наиболее злосчастным и отчаянным предприятием Филиппа было направление им в 1588 году Армады против Англии. Немногие эпизоды рассматриваются в истории как примеры столь самонадеянной агрессии, и немногие события столь часто представляются в ложном свете. Истина заключается в том, что Филипп вовсе не был увлечен «самонадеянным высокомерием» и чрезвычайно беспокоился о своем плане, полагая его последним средством в очевидно безнадежном деле. Утомительной чередою дипломатических неудач он был втянут в смертельную дуэль с Елизаветой, «английской Иезавелью». Меланхтон, астроном пятнадцатого века Региомонтан и другие провидцы обнаружили в книгах зловещие предсказания о том, что 1588 год станет годом бедствий. Создается впечатление, словно некая неотвратимая сила влекла Филиппа к этому свиданию с судьбой. В первые годы правления Елизаветы Филипп был для нее источником поддержки, так как разделял ее страх перед королевой Шотландии Марией Стюарт. Мария была дочерью короля Шотландии Якова V, двоюродного брата Елизаветы, и следующей претенденткой на английский престол. Католики не признавали брак матери Елизаветы Анны Болейн и считали Марию единственной законной наследницей. Кроме того, Мария приходилась племянницей могущественному французскому герцогу Гизу и представляла угрозу для самого Филиппа, поскольку если английским сторонникам Марии удавалось возвести ее на престол, то Англия становилась союзницей Франции, которая стремилась получить Фландрию и прочие владения Габсбургов в Нидерландах. Пока Франция угрожала Испании, Филипп был вынужден попускать Елизавете многие свободы. Ее каперы промышляли пиратством и контрабандой, доставляли в испанские колонии Нового Света рабов из Африки и помогали морским гёзам совершать набеги на испанские крепости. Она постоянно вмешивалась в Нидерландское восстание. Такое положение продолжалось два десятилетия, пока, наконец, политическая ситуация внутри Франции не ухудшилась настолько, что Филипп оправился от своих опасений в отношении этого региона и счел возможным выступить против своего протестантского врага и конкурента в имперских притязаниях, Английской королевы Елизаветы. Она, в свою очередь, опасаясь заговора католиков с целью возведения на престол Марии Стюарт, казнила ее 18 февраля 1587 года. Ситуация была смертельно опасна. В своем Эскориале Филипп плел паутину интриг, и когда все они потерпели неудачу, он решился на открытое столкновение, завоевание острова, которое, как он надеялся, будет встречено в Англии восстанием католиков и положит конец всем козням незаконной королевы еретиков. Филипп обычно советовал другим «пользоваться преимуществами времени», но теперь в нетерпении ожидал начала осуществления своего грандиозного замысла. Когда-то он написал: «К столь великой цели как Англия надлежит двигаться со скоростью пули». Теперь своим капитанам он указывал: «Успех зависит, прежде всего, от скорости. Поспешите!» Уверенность в папских субсидиях побудила Филиппа спешно начать экспедицию. Папа Сикст V послал в Лиссабон специального наблюдателя, чтобы следить за осуществлением предприятия. В своем докладе этот наблюдатель приводит интересный во многих отношениях разговор с одним из высших и наиболее опытных офицеров испанского флота: «ПАПСКИЙ ПОСОЛ: Рассчитываете ли вы на победу, если встретитесь в проливе с английской армадой? Чудо не сопутствовало испанцам, и оценка испанского командира оказалась поразительно точна. Один из опытнейших адмиралов Филиппа по имени Санта Круз настаивал, что морские силы Англии должны быть полностью уничтожены до начала десантной операции. Филипп проигнорировал этот очень здравый совет, однако Санта Круз трудился буквально до смерти, подготавливая флот к опасному предприятию. Вместо этого Филипп хотел, чтобы Армада переправила армию Александра Фарнезе из Нидерландов в Англию для прямого нападения на остров. Весной 1587 года сэр Фрэнсис Дрейк совершил упреждающие вылазки на Лиссабон и Кадис, причинив им такой урон, что испанцам пришлось отложить свою экспедицию на целый год. Наконец, 29 мая 1588 года Армада покинула Лиссабон в составе 130 кораблей и более чем 30 000 человек под командованием герцога Медины-Сидонии. Флотилия состояла из галеонов с высокими, уязвимыми корпусами и весельным ходом, полезным в Средиземном море, но менее пригодным в открытом океане, чем паруса. Между Лиссабоном и Ла-Коруньей флотилия попала в мощный шторм, корабли вынуждены были задержаться в Ла-Корунье для ремонта и не могли выйти в море до 22 июля. Когда Армада достигла пролива, то 29 июля лорд Хоуард Эффингем выступил из Плимута с английским флотом — многочисленными маленькими, быстрыми и маневренными кораблями, оснащенными дальнобойными орудиями. Медина-Сидония мог заблокировать англичан в порту и повторить успешную испанскую тактику в Лепантине, однако он, имея приказ прибыть в Дуврский пролив и принять на борт армию Фарнезе, старался выполнить это повеление. То, что англичане находятся позади него, он осознал слишком поздно. 6 августа Армада опустила якоря у берегов Кале, однако нидерландцы блокировали малые транспортные суда Фарнезе в Нивпорте (Nieuport) и Дюнкерке, из-за чего испанская армия так и не достигла Армады. В следующую ночь англичане послали против Армады брандеры, испанские капитаны в панике обрубили якоря и вышли в море. Теперь Армада оказалась между англичанами и нидерландцами, и они атаковали ее с обеих сторон. Вода и боеприпасы были на исходе, но испанцы не осмелились рисковать и плыть назад через пролив, а вместо этого удалились в Северное море. Во время долгого плавания домой северным путем вокруг Шотландии и Ирландии, флотилия попала в суровые штормы, разбившие о прибрежные скалы много кораблей. Целыми в испанскую гавань вернулись всего пятьдесят три больших судна. Король Филипп воспринял новости о бедствии в спокойном смирении, словно все это время ожидал поражения Армады, несмотря на восторженные рапорты об успехе от Дона Бернардино де Мендоза (Don Bernardino de Mendoza), своего посла в Париже. Он был милостив и великодушен по отношению к побежденному командующему, поскольку осознавал, что своим поражением он обязан силам природы так же, как и противнику. Филипп приучил себя контролировать чувства и обладал почти железной волей. Более того, он настолько укоренился в благочестии и набожности, что даже беда, постигшая Армаду, не могла поколебать его веры в Провидение. 13 октября того же судьбоносного года он письменно сообщил испанским епископам новости об Армаде и, напоминая им о непредсказуемости войн в северных морях, заключил: «Нам надлежит воздавать Богу хвалу за все, что Ему угодно совершить. Теперь я благодарю Его за то, что Он помиловал нас. Армада могла пострадать еще сильнее во время этих штормов. Ее злосчастие могло быть еще большим, если бы не молитвы за ее благоуспешность, которые возносились с такой преданностью и постоянством».[11] В следующем году Елизавета нанесла еще один удар, послав двадцатитысячную карательную экспедицию против Ла-Каруньи и Лиссабона. В 1595 году испанцы высадились на берег Ирландии, чтобы оказать поддержку местным повстанцам против англичан. В 1596 году Хоуард Эффингем отплатил нападением десятитысячной армии во главе с графом Эссексом и пятитысячной нидерландской армией во главе с Луи Нассау. Они захватили Кадис и удерживали его, требуя выкупа. Филипп задумал послать против Елизаветы еще одну флотилию, однако она была растерзана штормами прежде своего отбытия. Некий испанец, современник этих событий, комментировал: «Адмирал, как и врач, нуждается в том, чтобы ему сопутствовала удача». ИСПАНСКАЯ ИМПЕРИЯ Тогда как Филипп терпел неудачи в Старом Свете, в Новом Свете дела Испании процветали. Внутренне единая Иберия при Филиппе присоединила обширные португальские владения, образовав могущественную Испанскую империю. Французы, нидерландцы и англичане стремились сломить мощь Испании за ее пределами, однако на протяжении многих десятилетий им этого не удавалось. Крошечная Португалия с небольшим населением в два миллиона человек смогла благодаря таланту и активности своих правителей контролировать империю, в сотни раз превосходившую ее собственные размеры. Исследования Генриха Мореплавателя, путешествовавшего в Индию вдоль берегов Африки и вокруг мыса Доброй Надежды, показали, что открытие Кабралом в 1500 году Бразилии сделали Португалию великой державой. К 1503 году португальцы уже поняли, что гарнизоны численностью в несколько тысяч солдат, расположенные в стратегических местах на побережье, способны контролировать обширные и густонаселенные территории. Великий адмирал Франтишку Алмейда разработал масштабный план, основанный на морских силах и не требующий особого внимания к политическому господству. Вице-король Альбукерка замыслил территориальную империю, опирающуюся на административные центры, такие как Гоа, Калькутта и Малакка. Лиссабон стал новым крупным коммерческим центром, столицей прибыльной торговли пряностями. Король Португалии имел двадцать пять процентов с торговой прибыли, однако португальцы ограничили свою деятельность в основном доставкой товаров и не сумели воспользоваться выгодами торговли на европейских рынках. Португалия распространилась слишком широко, и во второй половине столетия очевидно стала выдыхаться. Возникновение Испанской колониальной империи является одной из величайших легенд западной истории. Железная воля, властная самоуверенность и патриотизм конкистадоров, бороздивших океаны на своих небольших кораблях, исследовавших обширные, доселе неведомые европейцам земли, воевавших с местными племенами, покорявших империи и овладевавших громадными сокровищами, будут всегда вызывать трепет и уважение у детей и взрослых. Католические короли Испании и многие капитаны совершенно искренне рассматривали свои предприятия как миссию по распространению благословений Церкви и спасению душ язычников даже при поисках сокровищ. Повествования об Эрнане Кортесе (1485—1547), покорившем цивилизацию ацтеков с отрядом ненадежных солдат, и о Франциско Писарро (прибл. 1471—1541), сокрушившем горные укрепления инков и захватившем их громадные сокровища, навсегда останутся волнующими страницами Испанской истории. Испанская колониальная политика отличалась от португальской стремлением к полному контролю над территорией, а не только над ключевыми портами. Испанское колониальное управление вице-королей Мексики и Перу отличалось бульшим совершенством, чем португальское. Состоятельные люди занимали посты ради уважения (хотя едва ли они проигрывали материально, проявляя такую преданность долгу). В главном городе каждой крупной провинции создавалось совещательное собрание, или audiencia, для наблюдения за вице-королевской деятельностью. Время от времени вице-короли посылали инспекторов для сбора из первых рук информации об управлении на местах. И наконец, существовали residencias для изучения архивов вице-короля после истечения его срока. В Испании заморскими владениями правил Индийский Совет, пользовавшийся опытом прежних вице-королей и администраторов. Однако территории, находившиеся под контролем вице-королей, были столь обширны и разнообразны, что им редко удавалось находиться в курсе местных событий, а излишнее внимание и контроль с их стороны подавляли и сдерживали развитие колоний. Несмотря на строгий политический контроль над своими колониями, испанцы допускали частную инициативу в развитии поместий (encomiendas) и торговли. При системе encomiendas корона возлагала на испанца ответственность за образование, защиту и религиозное обучение определенной группы индейцев, в обмен на которые испанец получал право пользоваться их трудом. Система давала возможность безденежным испанцам, участвовавшим в завоевании, основывать огромные поместья и другие экономические предприятия, однако наблюдение за тем, как индейцы получают образование, защиту и религиозное обучение, не осуществлялось. Пороки этой системы были столь вопиющими, что предпринимались попытки заменить ее на repartimiento, при которой индейцев по-прежнему принуждали работать на испанцев, но на основе временных договоров и с оплатой. Реально система encomiendas сохранялась до восемнадцатого века, и долгое время параллельно одна другой применялись обе системы. Король получал двадцать процентов от всех сокровищ, отобранных у индейцев, и от дохода частных предпринимателей. «Королевская пятая доля», как она называлась, собиралась с общей суммы или груза прежде всех остальных отчислений. Экономическая политика Испании была направлена на получение золота, серебра и сырья для страны, а также на недопущение конкуренции колониальной промышленности с национальной, — например, производством вина и оливкового масла. Приток серебра и, в меньшей степени, золота вызвал рост инфляции в Андалузии, затем во всей Испании, наконец в испанских Нидерландах и в других европейских странах. К началу семнадцатого века цены в Испании были в 3,4 раза выше, чем сто лет назад. В экономике даже золото не всегда блестит. Испанцы были весьма неплохими морскими организаторами. В целях охраны кораблей с золотом, серебром и другими грузами от пиратов, английских «морских волков» (начиная с 1562 года) и нидерландских охотников, они разработали систему конвоя, которую использовали до 1800 года. Вопреки английским легендам, успешными были лишь несколько нападений на испанские конвои. Иммиграция в испанские колонии находилась под тщательным контролем, и въезд запрещался любому иностранцу, религиозному вольнодумцу и даже тем, чьи родственники осуждены Инквизицией. Одно исключение было сделано в случае с английским католическим священником по имени Томас Гэйдж (Thomas Gage), который прошел обучение в испанской семинарии подобно другим англичанам, стремившимся стать священниками в те дни воинствующего Протестантизма. Однако Гэйдж только подтвердил собою это правило. Проведя в Гватемале двенадцать лет, он столь разочаровался в своих поисках лучшей судьбы, что вернулся в Англию, стал викарием Англиканской церкви и составил прекрасное описание положения дел в испанских колониях, которое, несмотря на пристрастность повествования, дает точное представление о работе колониальной системы. Например: «Условия жизни индейцев столь убоги... что, несмотря на твердый отказ испанских королей сделать их рабами, как хотелось бы некоторым, их жизнь также полна горечи, как и жизнь рабов... Так, бедные индейцы продаются по три пенса за человека на целую неделю рабства под запретом вернуться ночью домой к своим женам, хотя место их работы находится не далее мили от деревни, в которой они живут; некоторых же уводят на десять—двенадцать миль от дома, и домой они могут вернуться только в субботу поздно ночью, а на протяжении недели должны исполнять все, чего пожелает их господин. Назначаемой им платы едва хватает на пищу и питье... Такой же порядок наблюдается в Гватемале и поселениях испанцев, где каждой семье, желающей услуг одного или нескольких индейцев, даже чтобы принести воды или дров на спине, либо даже по пустякам, разрешается нанимать индейцев из близлежащих деревень».[12] Епископ Bartolome de Las Casas был замечательным защитником гуманного отношения к индейцам, хотя он имел большее влияние в Испании, чем в колониях. Сохраняя средневековые представления об обязанностях правителя перед своими подданными, и будучи последователем Фомы Кемпийского, он использовал все логические и естественные аргументы против колониальных encomiendas как несправедливых и тиранических. По иронии, забота о благополучии индейцев привела его к совету ввозить африканцев, которые, в отличие от индейцев, способны выполнять тяжелую работу в жару без ущерба для здоровья. Принадлежа к монголоидной расе, индейцы генетически предрасположены к прохладному климату и могут выживать в тропической низменности, только усваивая медленный ритм жизни или, как говорили европейцы, работая «лениво». Следует отметить, что в наши дни жаркие прибрежные районы Латинской Америки плотно населены неграми, а в прохладных горных районах — черный человек большая редкость. Романские народы более легко преодолевали расовые границы, чем англичане и нидерландцы, и в романских колониальных районах появился целый спектр людей с разным цветом кожи. Испанцы, родившиеся в Испании, назывались Castillanos, рожденные от испанских родителей в Америке назывались criollos или креолы, полуиспанцы или полукреолы-полуиндейцы — mestizos, светлые полунегры — mulatos, и полуиндейцы-полунегры — zambos. ФИЛИПП МУДРЫЙ Филипп II был назван «Мудрым», что, вероятно, является самым доброжелательным эпитетом, примененным по отношению к этому честному, но бездарному королю. По своей сути он более был годен для пера и стола, чем для меча и седла. В отличие от своего отца, непрерывно путешествовавшего и лично наблюдавшего за империей, Филипп принадлежал Эскориалу. Будь его столицей Антверпен или Брюссель, ему, возможно, удалось бы контролировать владения своей династии более эффективно, и восстание в Нидерландах не висело бы тяжким ярмом на его шее, доставляющим бесконечные переживания и бедствия. Множество обстоятельств действовало не в его пользу. Огромный долг в размере пятидесяти миллионов дукатов, унаследованный им от Карла V, изначально поставил его в трудное положение, из которого он так и не вышел. Новые налоги, монополии, торговля должностями, «королевская пятая доля» из Нового Света — все это вместе даже не приближалось к невероятной сумме правительственных и военных расходов. Огромный доход из Америки покрывал лишь четверть государственных затрат, которые стремительно возросли из-за войны с Нидерландами и Англией. Несмотря на то, что все эти обстоятельства не зависели от Филиппа, он все же остается ответственным за свой тяжкий, педантический деспотизм, за недостаток понимания финансовых и экономических проблем Испании и за неспособность к политике, которая если не остановила ослабление и разложение, то хотя бы замедлила их.
|
|
|
|