Отдел второй. О властяхI. Духовенство и народ и их взаимные отношения во II и III веках Во времена апостольские представители церковного авторитета и христианский народ находились между собою в самых близких и тесных отношениях. Один русский канонист говорит: «Церковное управление апостольского века было открытым, публичным. Трудно, едва ли даже возможно, — замечает он, — отыскать в действиях апостолов какой-либо намек на то, чтобы они когда-либо действовали секретно от верующих, предпринимали какие-либо меры, не посоветовавшись предварительно со всею церковью данного места. Напротив, в Деяниях Апостольских находится множество свидетельств в пользу того, что они раскрывали перед всем множеством свои планы и осуществляли их по совещании с ним и при содействии его».237 Рассуждения эти совершенно справедливы. Такой же порядок управления церковью поддерживался и в послеапостольское время до III века. Миряне этой эпохи составляли живую и деятельную силу в церкви и ее делах. В то время тем более, миряне находились в теснейшей и гармонической связи со своими представителями — иерархией). И могло ли быть иначе? Первоначальная христианская церковь не была такой мрежей, которой уловляется доброкачественная рыба наравне с негодной; в то время принадлежность человека к церкви не была случайностью, а определялась глубоким внутренним расположением: сама эта принадлежность гарантировала духовную зрелость ее членов. Это, в свою очередь, вело к тому, что христиане конца I и II века были деятельными сочленами Христовой церкви. В чем же это проявлялось? Прежде всего в деле чрезвычайно важном — в избрании себе пастырей по сердцу своему. Автор христианского памятника II века «Учение 12-и Апостолов» (Διδαχη τών δωδεκα ' Αποστόλων), предписывает христианскому обществу или народу избирать самим себе епископов и диаконов (гл. XV, ст. 1). «Поставляйте себе, — речь обращена к церковной общине, — епископов и диаконов»: χειροτονησατε — мы передаем выражением «поставляйте», желающий же сделать более резкий вывод, пожалуй, переведет это слово иначе. Об условиях поставления со стороны формальной здесь ничего не сказано; следовательно, это дело было в полной власти общин, но, разумеется, надлежало выбирать только достойных, как и заповедуется в памятнике. По свидетельству другого апокрифического памятника законоположительного характера (II же века), под названием «Правила церковные» (Canones ecclesiastici), право церковной общины избирать себе епископов находится в руках мирян и представляется ничем неограниченным. В указанном памятнике разрешается вопрос: как поступать в том случае, если данная община пожелает иметь епископа (а нужно заметить, что в то время каждая община старалась иметь отдельного епископа), а между тем число членов ее, взрослых и граждански полноправных, способных принять участие в акте избрания, менее двенадцати человек? Поставляя на решение этот вопрос, памятник предписывает следующее: «если в каком-либо месте число мужчин-христиан невелико, так что не найдется и 12-и человек, имеющих право подавать голос при избрании епископа, то пусть они обратятся к соседним церквам, и эти пусть пришлют троих избранных мужей, вместе с которыми и следует определить, кто достоин епископской должности». Заслуживает внимания то, что в указанном памятнике как инициатива, так и процесс избрания епископа — исключительно привилегия мирян данной общины: после того, как почувствуется нужда иметь отдельного епископа, миряне, если община их очень мала, обращаются с письменной просьбой к ближайшей церкви прислать отсюда трех избранных мужей (по-видимому, тоже мирян), вместе с которыми они и обсуждают, кто из членов общины достоин епископского звания.238 К свидетельству этого памятника нечего прибавить. Поставлять церковных должностных лиц миряне, как мы видели, имели право во II веке, точно так же они же не лишены были права отстранять от должности тех из них, которые заслуживали лишения ее. Лучшим доказательством указанного положения вещей служат мысли и известия, находящиеся в таких авторитетных произведениях древности, как послание Климента, епископа Римского к коринфянам и послание же Поликарпа Смирнского к филиппийцам. Климент и Поликарп в своих посланиях обращают речь к целым общинам, а не к каким-либо их представителям, следовательно, целые общины (а они состояли главным образом из мирян) являются компетентными в решении тех вопросов, по поводу которых ведутся рассуждения в посланиях, а в посланиях говорится о явлениях, имеющих близкое отношение к изучаемому нами делу. В послании св. Климента речь идет о лицах, которые протестовали против церковных предстоятелей, облеченных властью, — причем, рассуждая об этом деле, муж апостольский не отъемлет права у членов общины отстранять церковных должностных лиц; св. отец только изображает беззаконие такого поступка, когда были бы лишены должности люди, проходящие свое служение с достоинством. «Не малый будет грех на нас, — пишет св. Климент, — если неукоризненно и свято приносящих дары (т. е. евхаристию) будем лишать епископства. Блаженны предшествовавшие нам пресвитеры, которые разрешились от тела: им нечего опасаться, чтобы кто мог свергнуть их с занимаемого ими места. Ибо мы видим, что вы (коринфяне) некоторых, похвально провождающих жизнь, лишили служения, безукоризненно ими проходимого» (гл. 44). Пользуясь случаем, Климент внушает коринфской общине следующее: «если Господь на служителей своих не полагается и в ангелах своих усматривает недостатки» (гл. 39), то христианам, обыкновенным смертным, нужно следовать по иному пути. Как Климент раскрывает мысль, что достойные предстоятели не должны быть лишаемы своего звания, так Поликарп, наоборот, старается внушить филиппийцам, чтобы они оказали снисхождение, приняли бы снова на свое служение такого пресвитера, который лишен был священнического места самой этой общиной. Муж апостольский говорит: «Сильно печалюсь из-за Валента, который некогда был у нас пресвитером, что он так забыл данный ему сан. Простите его, — увещевает св. Поликарп, — Бог вознаградит вас за добродетели» (гл. 11—12). Очевидно, св. муж считает общину компетентной в таком вопросе, как возвращение на службу пресвитера, который потерял право на нее. По позднейшим понятиям, это есть дело епископа, а во втором веке указанное действие считалось правом мирян, самой общины. Преждеупомянутый нами памятник «Учение 12-и» указывает много второстепенных черт, свидетельствующих о весьма значительной доле участия народа в управлении церковной общиной. Община принимала и странствующего христианского «учителя» и должна была судить о его достоинствах (гл. XI, 1; XII, 1); ей же поручалось различать истинных пророков, какие появлялись и во II веке, от ложных, она же разрешала пророку отправлять известные функции (XI, 3. 11—12; X, 7) и проч. В особенности в этом памятнике встречается много предписаний, чтобы сама община заботилась о своем внутреннем религиозном благоустройстве и благочинии. Например, всякой общине приходилось разрешать такой вопрос: кто-нибудь из посторонних христиан придет к данной общине, будет просить позволения погостить в ней или даже совсем остаться на жительство, — как тут поступить? В этих случаях община (и именно община), подчиняясь действующим тогда правилам, поступала так: если кто посторонний приходил в известную церковную общину, приходил «во имя Господне», то его принимали, но после тщательного обсуждения — не будет ли этим допущено какой-либо ошибки, ибо требовалась осторожность. Если пришелец выдавал себя за прохожего человека, то община помогала ему во всем потребном, но она зорко смотрела, чтобы прохожий не оставался здесь более двух-трех дней. Если пришедший будет просить общину принять его на постоянное жительство, то в случае, если он ремесленник, по принятии в общину он должен заняться своим ремеслом и от этого питаться. А если бы оказалось, что; пришелец не знает никакого ремесла, то на общине лежала священная обязанность пристроить его к какому-нибудь делу, «ибо, — как замечает памятник, — христианин не должен жить между вами в праздности». Если же пришелец не захочет трудиться, то община, признав его «христопродавцем», должна была изгнать его из своей среды (гл. XII). В действиях общины по части внутреннего благочиния обращает на себя внимание то, что никто другой, как сама община определяет религиозно-нравственный образ пришельца с целью, конечно, предохранить себя от лиц порочных и заблуждающихся, и ей же, во имя религии, предоставляются дальнейшие попечения о приходящем брате. При этом нет речи о предстоятелях общины как лицах более компетентных, чем прочие. Представители церковного авторитета II века со своей стороны раскрывали мысль, что благо церкви заключается в единодушном действовании членов ее. Игнатий Антиохийский внушал: «составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы согласно настроенные в единомыслии могли быть всегда... и в союзе с Богом» (К Ефес., гл. IV). Еще сильнее утверждает в подобном же воззрении Климент Римский; он говорит: «ни великие без малых, ни малые без великих не могут существовать. Все они как бы связаны вместе, и это доставляет пользу» (Поел., гл. 37). В таком же роде можно находить рассуждения у святых Иустина и Иринея Лионского.239 Из приведенных выше исторических показаний с достаточной ясностью открывается, как велико было участие мирян в делах, касающихся церковной общины, этого религиозного организма. Миряне являлись не пассивным, а напротив, очень энергическим элементом в жизни церкви не только I, но и II века. Тем не менее, с течением времени положение этого дела сильно изменяется. Сообщим сведения по вопросу о взаимных отношениях клира и народа сначала об одном третьем веке, приблизительно до I Вселенского собора, так как в это время происходит немало явлений, заслуживающих, с нашей точки зрения, полного внимания. На указанную эпоху до I Вселенского собора приходится лишь кризис по вопросу о взаимных отношениях клира 240 и мирян. Это не была, однако, такая пора, когда миряне утратили бы свои прежние права на участие в делах церкви. В это время полагается лишь прочное основание, становясь на которое, клир все выше поднимается над народом. Те большие и разнообразные права, которыми располагал народ прежде, еще в значительной мере сохраняются за ним и теперь. Поэтому, прежде, чем указать на то, что начал терять и потерял народ, нужно сообщить сведения о том, что продолжал иметь народ в своем распоряжении. А продолжал он, народ, иметь в своем распоряжении очень многое. Достояние, которое наследовал III век от предыдущих, в этом отношении было еще очень значительно. Лучшие церковные писатели III века еще часто приводят себе на память мысли о том, в каком близком отношении должен поставить себя христианин к делам церкви, какие он имеет права на участие в делах веры и жизни церковной, как близко к сердцу он должен принимать интересы церковные и не считать их чуждыми для себя. Принимая во внимание слова апостола Петра (I Петр., 2, 5.9) о христианах: «вы священство святое, вы род избран, царское священство», писатели III века ясно раскрывали воззрение, что христиане суть своего рода священники, разумея под этим не идею всеобщего священства, а ту близость, какая должна соединять пастырей и паству и из какой образуется единая и нераздельная церковь. Тертуллиан ни на минуту не хочет выпустить из внимания мысль, что нет такой черты, которая разделяла бы мирянина от священника на большое расстояние. Он внушает верующим: «Иисус Христос сделал нас священниками Богу, Отцу Своему». Он находит, что никак не следует клир представлять себе как что-то отдельное от мирян. В этом смысле он спрашивает: «Откуда епископ и клир? Не из среды ли всех?». Он, Тертуллиан, не может представить себе, чтобы по снисхождению позволялось мирянам нечто такое, что, однако же, было бы запрещено священнику. Он не знает такого различия: «какое безумие полагать, что мирянам, — говорит он, — дозволено то, что запрещено священникам; разве миряне не то же, что и мы, священники?»241 Тот же Тертуллиан писал: «Где трое собраны, хотя бы то были и миряне, там церковь. Ибо каждый живет собственною верою, и Бог не отдает предпочтения одному лицу пред другим, а следовательно, — замечает он, — если ты носишь в себе права священника, то ты должен и следовать предписаниям, касающимся священника».242 Ориген, учитель Александрийской церкви, со своей стороны тоже объявлял, что нет такой разграничительной черты, которая разделяла бы пасомого от пастыря и которая поставляла бы его много ниже этого последнего. Он разъясняет: ключи, которыми отверзаются врата небесные, суть целомудрие и правота. Они не единственно в руках священников; ибо каждый христианин — священник и наставляется Богом. Путем исповедания веры можно сделаться подобным апостолу Петру, ибо если верующий, как и Петр, утвердится на камне, т. е. во Христе, то он достоин носить это символическое имя.243 Обращаясь к епископам своего времени, тот же Ориген говорит: «Грешит против Бога каждый епископ, который исполняет свое служение не как раб с прочими 1сорабами, т. е. верующими, но как господин (их)».244 Таким образом, Ориген не решается возвышать клир за счет мирян, а как бы Доставляет их совершенно на одной линии. В таком роде христианская литература третьего века представляла себе отношение двух Элементов церкви — клира и мирян; она пробуждала самоуважение в простых верующих и старалась изгнать из их сердец рабский Страх пред иерархическим авторитетом. Ввиду таких представлений о мирянах, как ничуть не обездоленной и безличной части христианского общества, как о таких Членах церкви, над которыми не тяготеет никакого видимого, Подавляющего авторитета, носители церковной власти решительно Допускали мысль, что мирянам должно быть свойственно интересоваться делами церкви, — они ясно выражали требование, ясно Объявляли о правах мирян на участие в важнейших делах церкви. Киприан Карфагенский говорит, что сила церковных постановлений Заключается в согласии мирян принять такие постановления. Епископ Карфагенский писал: «Кротость, учение и самая жизнь наша т. е. жизнь пастыря) требуют, чтобы предстоятели, собравшись с клиром в присутствии народа, распоряжались во всем, по общему согласию».245 Церковь, по определению того же Киприана, есть общество, сосредоточенное в своем епископе, и стадо, нераздельное от своего пастыря.246 Вследствие этого, миряне не могли встречать Противодействия со стороны иерархии, если они стремились принять участие в делах управления церковью. Этого участия искали и желали тогдашние пастыри. В то время представлялось странным, если бы какой-нибудь церковный вопрос, прямо касающийся мирян, был бы решен без их воли и согласия. Так, Римская церковь, рассматривая участие народа в решении церковных вопросов как необходимое условие для твердости того или другого решения этих вопросов, писала в Карфаген при Киприане: «нам кажется весьма неприятным и тяжким произносить частное суждение (т. е. суждение одного клира без народа), так как не может быть твердым постановление, не подтвержденное согласием большинства».247 Такого рода деятельное участие народа в особенности требовалось при избрании пастырей церкви. Вот как об этом говорит Киприан: «Мы знаем, что Богом постановлено, чтобы священное лицо было избираемо в присутствии народа пред глазами всех, и чтобы его достоинство и способность были подтверждены общественным судом и свидетельством. В Ветхом Завете повелевает Господь, — пишет Киприан, — пред всем сонмом поставить священника», т. е. учит, чтобы поставление священника не иначе совершалось, как с ведома предстоящего народа, так что присутствующие имели бы возможность объявить и преступления злых и возвестить заслуги добрых. Тоже, по божественному наставлению, соблюдалось и впоследствии. Затем, представив пример избрания Матфея на место Иуды и поставление семи диаконов, при чем принимал участие весь народ, Киприан продолжает: «так внимательно и осторожно, при собрании всего народа совершаемо было это дело для того, чтобы кто-нибудь недостойный не поступил на служение алтарю и на место священника (т. е. вообще духовного лица). Поэтому тщательно нужно соблюдать это правило, — внушает этот отец церкви, — и хранить его».248 Современник Киприана, Ориген, избрание пастыря народом тоже выставлял как гарантию, что действительно выбирается человек самый лучший, и что миряне, конечно, будут довольны тем, кто избран ими же самими. Этот писатель говорит: «При поставлении епископа требуется присутствие народа, чтобы это дело было всем известным, потому что во священники (т. е. на иерархическую должность) избирается тот, кто имеет преимущество пред всеми, кто всех образованнее, святее и отличается всеми добродетелями. В этом деле должен участвовать народ, чтобы после не стал кто-либо прекословить и чтобы не вышло какого-нибудь неудовольствия».249 Таким образом, мы видим, что, по свидетельству учителей и писателей церкви III века, миряне считались активными членами церкви; они не отделялись от иерархии, как-то не принадлежащее к ней, как что-то низшее ее. Мало этого: миряне призывались к деятельному, живому участию даже в важнейших делах церкви. Следовательно, еще хранились в памяти предания церкви I и II века, когда пастыри и пасомые жили одною общею жизнью и общими церковными интересами. И эти представления о тесной связи пастырей и пасомых не оставались только в теории, но и выражались в практике в соответствующих формах. Укажем некоторые церковно-исторические факты, из которых ясно было бы видно, в каком роде и в какой степени миряне принимали участие в делах церкви в течение III века. Миряне прежде всего участвовали в суде над лицами, преступившими законы церкви, они выслушивали публичную исповедь кающихся, принимали в церковь, наравне с клиром, тех, кто возвращался к православному обществу от какого-нибудь заблуждения. Так, известно, что суд над Новатом,250 возмутителем церкви карфагенской, производился при общем собрании мирян, для этого, по желанию народа, назначен был определенный день.251 Ориген, упрекая слушателей в нерадении к церковной проповеди, замечает, что они приходят в церковь едва только в праздники и по поводу публичного покаяния, во время которого, по свидетельству Оригена, кающийся должен был просить прощения не только у епископа, но и у мирян.252 По словам Тертуллиана, публичная исповедь требовала, чтобы кающийся «просил о принятии в общение епископов и пресвитеров, коленопреклонялся пред исповедниками и умолял всех братий».253 Историк Евсевий рассказывать следующий факт, подтверждающий это свидетельство Тертуллиана. Исповедник Наталий, увлеченный ересью монархианскою254 и отлученный от церкви римским епископом Виктором, решился потом возвратиться к церкви, и для этого умолял о принятии его в общение не только епископа Зефирина (римский епископ начала III в.), но и весь народ. «Он пал к ногам епископа, — говорится у Евсевия, — валялся у ног не только клира, но и мирян, пока наконец своими слезами не тронул чадолюбивую церковь» (кн. V, гл. 28). В указанных случаях участие мирян не было только формальным и номинальным; нет, оно имело действительное значение. Это видно из того, что епископам приходилось иногда упрашивать мирян, чтобы они не отвергали того или другого христианина, приходившего с покаянной головой к церкви. Замечательный случай в этом роде встречаем в деятельности Киприана. Миряне решительно не соглашались принять в церковь некоторых людей, раскаяние которых казалось подозрительным, и Киприану нелегко было убедить своих пасомых сменить гнев на милость. Киприан писал Корнелию, епископу Римскому: «О, если бы ты, возлюбленный брат, мог быть с нами, то увидал бы, чего стоит мне склонить к терпению наших братьев, чтобы они, умеривши сердечную досаду, склонились на принятие злых и на заботу о них. Едва убеждаю я народ, — замечает Киприан, — даже силою понуждаю, чтобы не противились принятию таковых».255 Полагают, что народное мнение по поводу вопроса: принимать или не принимать в общение известного заблудшего христианина, выражалось открытой подачей голосов (открытой баллотировкой); большинство голосов решало дело в ту или другую сторону. Замечательный пример деятельности мирян по делам церкви представляет их участие в соборах. На многих соборах Африканской церкви в III веке вместе с епископом и клиром участвовали и миряне. Так, на собор,256 бывший по вопросу о крещении еретиков,257 приглашено было множество мирян. По вопросу о падших Киприан необходимо требовал соборного рассуждения при участии мирян же. Сообщая римскому клиру и народу о своем намерении по прекращении гонения Дециева на соборе расследовать дело о падших, Киприан говорил, что он положил за правило ничего не делать по своему частному усмотрению, без совета клира и народа, поэтому он считал себя обязанным и этот вопрос обсуждать вместе с народом. Римская церковь вполне одобряет подобное намерение Киприана. «Как приятна нам твоя мысль, — пишет ему римский клир, — мысль, которую ты и прежде высказывал, что в столь важном деле — о падших — нужно рассуждать епископам, передавая на рассмотрение свое мнение пресвитерам и всему народу».258 Римский клир при этом выражает мысль, что соборное определение будет тверже, если оно основывается на согласии большинства народа. Как кажется, мирян не устраняли от участия в соборе и тогда, когда дело касалось и прямо догматических вопросов. По крайней мере на первых порах появления соборов, т. е. в конце II века, так именно и было. По случаю распространения ереси Монтана, замечает Евсевий, многие верующие во многих местах Азии собирались для исследования нового учения, и при тщательном исследовании оно было отвергаемо (V, 16).259 Но особенно ясно и решительно миряне проявляли свои права на участие в делах церкви в вопросе об избрании пастырей. Обычай призывать народ к участию в этом деле твердо сохранялся в II веке. Киприан называет указанный обычай установлением божественным и уверяет, что он всегда держался его. При одном случае он писал клиру и народу: «обыкновенно при поставлении |посвящении) клириков мы советуемся с вами и общим голосом обсуждаем поведение и заслуги каждого».260 Он даже заявляет, что «народ имеет полную власть как достойных избирать во священники, так и недостойным отказывать в доступе сюда».261 Избрание пастыря народным голосованием и в самом деле было самой правильной формой при тогдашнем положении церкви. На служение Церкви избирались лица из самого же общества мирян. Естественно, что никто не мог так хорошо знать качества и способности и жизнь вбираемого, как сами миряне. Народное избрание ручалось, что избран человек лучший во всех отношениях,262 с другой стороны оно же устраняло в будущем возможность каких-либо пререканий и неудовольствий между пастырем и пасомыми. Постановления Апостольские — этот памятник, содержащий в себе много сведений, характеризующих II и III века, — без сомнения, имеет в виду казанную эпоху, когда рисует нам картину, как происходило избрание епископа в древности (кн. VIII, 4). Если освобождалась епископская кафедра, то народ вместе с клиром рассуждал о выборе нового епископа, предлагались различные кандидаты, оценивались достоинства и недостатки; после всех этих рассуждений выбор падал на какое-либо определенное лицо. Затем назначался день для посвящения избранного. И эта процедура имела целью опять-таки выяснить, действительно ли данное лицо поставляется с согласия народа, и потому, прежде рукоположения, старший из цела епископов, явившихся для посвящения, обращался к клиру и народу троекратно с вопросом: тот ли это, кого они требуют себе предстоятели? Действительно ли он достоин епископского служения? Все ли согласны на его избрание? Когда получался от народа ответ утвердительный на все эти вопросы, происходил самый факт посвящения. В таком же роде, по всей вероятности, Происходило и избрание пресвитеров: избирал их народ по своей Воле, причем председателем на таких собраниях был местный епископ, присутствие же приезжих епископов не требовалось. До какой степени уважалась народная воля, выражавшаяся в Требовании, чтобы известное лицо было поставлено в епископы, — это можно видеть из того, что народное избрание имело силу даже тогда, когда оно и не совсем отвечало правилам и предписаниям церковным. Вот, например, как произошло избрание Фабиана, епископа Римского. Когда все братия, рассказывает Евсевий (кн. VI, гл. 29), собрались в церковь по случаю выборов, и все заняты были думами о разных кандидатах, между которыми было много людей достойнейших, голубь, слетевший сверху и усевшийся на голову Фабиана, был принят за небесное указание, что этот именно человек и есть избранник Божий. И Фабиан был посвящен в епископа всемирной столицы, несмотря на то, что никто не считал его кандидатом на эту высокую должность, так как Фабиан был простым поселянином. Здесь простой случай, принятый народом за сверхъестественное предуказание, решает дело. И однако воле народной церковная власть не смеет прекословить. Очень замечательный случай в подобном же роде рассказывается в биографии Григория Чудотворца (биография эта написана Григорием Нисским). Однажды нужно было поставить епископа в город Коман, в Понте. Собрался народ, принадлежащий к Команской церкви; на собрание прибыл и Григорий Чудотворец, вероятно, в качестве местного митрополита. Началось избрание епископа. Предложено было множество кандидатов, между ними немало лиц богатых, знатных, известных своим красноречием. Но Григорию большая часть этих кандидатов не нравилась. Он начал внушать команцам, чтобы они выбрали в епископа человека, хотя и попроще, но известного добродетельной жизнью. Такие внушения, по-видимому, породили недовольство среди команцев, и они, в насмешку над Григорием, сказали ему: «Пусть так, но в таком случае на что же лучше угольщика Александра»? И затем они вытащили на середину церкви чумазого Александра, в саже и грязи. Григорий, принимая это дело за небесное решение, посвящает Александра в епископа, тем более, что по собранным сведениям действительно это был человек хороших правил.263 Из этого факта видно, что в епископы могли ставить решительно всякого, лишь бы на то было согласие народа: в народе была вся сила. Постановления Апостольские, быть может, имея в виду свободу избрания пастырей голосом народа, хотя и требуют, чтобы в епископы выбирались люди почтенных лет (50 лет),264 тем не менее позволяют уступать воле народной, если эта воля выбирает в епископы хотя и молодого человека, но с достоинствами. Если так уважалось народное избрание кого-либо в предстоятели церкви, то с другой стороны избрание клирика, совершенное без согласия народа, должно было казаться незаконным. И если в крайних обстоятельствах совершалось чье-либо избрание и посвящение без предварительного согласия народа, то епископы старались объясниться с народом, выяснить, почему и как это случилось и таким образом помирить народ с совершившимся фактом. Так, Киприан, как мы знаем уже, держался мысли, им выражаемой, что при посвящении клириков он непременно должен предварительно совещаться с народом и общим голосом обсуждать достоинства и заслуги избираемого;265 если, поэтому, в то же время по обстоятельствам сам же он не мог соблюсти этого правила, то находит себя вынужденным оправдываться перед своей паствой. Таких случаев в его практике былo немного, но все они заставляли его извиниться пред народом, Вот более известные из этих случаев. Поставив во время гонения (следовательно, в такое время, когда общее собрание было невозможно) двух лиц — Сатура и Оптата: первого в чтеца, второго в иподиакона — без предварительного согласия народа, Киприан в специальном послании в Карфаген (его в это время не было в городе) извиняется в своем поступке, приводя в свое оправдание то, что названные лица еще раньше с общего согласия приближены были к клиру.266 Тот же Киприан, во время того же гонения, поставив еще двух лиц — Аврелия и Целерина — в чтецы без согласия паствы, считает долгом выяснить перед народом мотивы, которые руководили его поступками, и для этого пишет два письма в Карфаген. Говоря здесь об Аврелии, он в самых привлекательных чертах описывает его личность и тем дает знать, что хотя Аврелий посвящен без согласия общества, но что общество не может быть недовольно избранием нового клирика. А говоря о Целерине, Киприан приводит в свое оправдание много смягчающих обстоятельств: он указывает на то, что Целерин имел видение, которое побудило его, помимо собственной воли, сделаться клириком; он, Киприан, далее в блестящих красках рисует родню Целерина — его бабушку, которая сделалась мученицею, и двух дядей его, прославившихся исповедничеством в гонение. Исчислив все эти обстоятельства, Киприан заключает: «итак, не мог быть недостойным такой человек, как Целерин».267 В письме по поводу Целерина очень бросается в глаза старание Киприана всячески доказать, что в своем поступке он руководился серьезными соображениями. Значит, Киприан очень был озабочен мыслью, как бы его паства не подумала, что он ни во что ставит голос народа при выборе лиц духовных. Быть может, не лишне будет привести еще следующее правило Анкирского собора (314 года): «если какой епископ, будучи избран, не будет, однако же, принят той паствой, для которой он поставлен, и станет вторгаться в другие епархии и будет производить беспорядки (с целью занять здесь кафедру), то отлучается от церковного общения» (прав. 18). Правило это дает право делать из него очень интересные заключения. Оно, очевидно, имеет в виду такой случай: паства какой-либо местности или города выбрала себе епископа, но лишь только он хочет вступить в должность, паства начинает отвергать его. Подобное явление весьма возможно было в III и начале IV века. Могло случиться, что епископ избран не единогласно, но лишь большинством голосов, а потом меньшинство возымело преобладание, к нему присоединилась и часть лиц, составлявших прежнее большинство. При таких обстоятельствах вновь поставленный епископ мог, естественно, найти себе противодействие и сопротивление со стороны новой своей паствы. Что тогда делать? Правило, имея в виду подобный случай, дает один и единственный совет (хотя прямо и не высказанный) — мириться со своим несчастным жребием.268 Отсюда с очевидностью следует, что в указанное нами время воля народная уважалась даже тогда, когда она творила явное беззаконие: избрать себе епископа и потом его же не принять — ведь это крайняя степень самовластия. Но церковь мирилась и с этим самовластием, ограждая принцип свободы выборов. Итак, мы сначала познакомились с кругом тех воззрений, какие высказывались в церкви в III веке и какие указывают, что клир и миряне были тесно связаны общностью церковных интересов: это были как бы части одного организма, части, совершенно необходимые одна для другой. А потом мы представили доказательства действительного участия мирян в делах церкви. Все это представляет прекраснейшие отзвуки прежней эпохи христианства. Но эти воззрения и эти факты не могут быть признаны типической чертой истории иерархии III века. Напротив, такую типическую черту составляет стремление клира поставить себя в независимое отношение к народу, выставить себя как класс высшего порядка, удержать большую часть церковных прав у себя и за собою: преимущественно или исключительно. Другими словами: в III веке происходит энергичное выделение класса клириков из класса мирян; мало-помалу проводится разграничительная черта между духовенством и народом.269 На эту сторону в истории иерархии мы теперь и обратим свое внимание. Теперь, в III веке и даже в конце II века, начинают высказываться воззрения о преимущественных достоинствах клира, каких не могут иметь обыкновенные миряне. Центр тяжести церковной жизни переносится с большинства общины на одну точку ее — на клир. Писатели начинают приводить воззрения, имеющие целью указать значительное пространство, разделяющее духовенство от мирян. Стремление выделить клир от мирян становится типической чертой III века; и это стремление высказывается очень многими и очень часто. Еще в конце II века начинают раздаваться голоса, выражающие указанные наклонности. В так называемых Климентинах, апокрифическом произведении конца II века, говорится уже к мирянам: «знайте, что вы только чрез епископа ко Христу, а чрез Христа к Богу можете быть приведены». В тех же Климентинах читаем: «диаконы должны наблюдать над внешнею и нравственною жизнью братии и давать об этом отчет епископу. Назначение епископа — повелевать, а назначение простых христиан — слушаться, ибо епископ наместник Христа».270 Замечательно, что в Климентинах ни одним словом не упоминается о праве мирян избирать епископа, очевидно, автор не разделял уже подобного воззрения. В III веке слова «клирик» и «мирянин» начинают часто встречаться у церковных писателей, и этим словам дается особенный смысл. Под клириком стали разуметь человека, близкого к Богу, а под мирянином человека, удаленного от истинной святости, в значении профана.271 В этом же смысле часто уже употребляет выражения «клирик» и «миряне» и Климент Александрийский. Климент рассматривает клир как такое сословие или состояние в церкви, которому принадлежит право учить, творить суд и управлять; это состояние представляется в его глазах с таким значением, что гностик, т. е. ученый христианин, должен считать за счастье принадлежать к этому сословию. Он столько же отличает клириков от мирян, сколько отличаются пастухи от овец.272 Некоторые писатели уже начинают употреблять выражение ordo в применении к клиру и plebs в приложении к мирянам, т. е. употреблять эти термины в том же смысле, в каком они известны были в римском праве: ordo — в смысле сената и в смысле начальства в каждом городе, a plebs — в смысле подчиненного, бесправного народа. Заслуживает внимания то обстоятельство, что те из писателей III века, которые так энергично развивали мысль о самом тесном общении мирян и клира в правовом отношении, и эти писатели подчас позволяют себе высказывать воззрения в противоположном роде. Разумеем Оригена и Киприана. Такая раздвоенность и непоследовательность Мысли есть лучший показатель того, что действительно в III веке возникает кризис по вопросу о взаимных отношениях клира и мирян. Такие писатели, как Ориген и Киприан, стояли на рубеже, разделяющем прежние порядки от новых, и потому их мысль как бы невольно склоняется туда и сюда, оберегает прежнее и санкционирует новое... Так, мы встречаем у Оригена воззрения, свидетельствующие, что новые порядки уже коснулись его мысли. Он описывает должность епископа в очень высоких чертах: он именует его посредником между Богом и людьми, через которого изливаются от Бога милости на народ. В том же самом направлении еще яснее высказывается и Киприан. Он выражает мысль, что в руках епископа находятся ключи божественной благодати. Он говорил, что если он не есть истинный епископ (некоторые, нужно сказать, противились его епископскому избранию), то все христиане, умершие во время его епископства, лишены надежды спасения. Тот же Киприан заявлял: «Епископу одному предоставлено начальство над церковью».273 Киприан не удовольствовался и этим. Он старается внушить мирянам страх и трепет перед епископом, а для этого он пользуется строгими ветхозаветными предписаниями касательно преслушников закона. Так, он прилагает к христианам, не соблюдающим приказаний епископов, грозные слова Иеговы, обращенные к народу израильскому (в 1 кн. Царств 8, 7): «Не тебя (Самуила) он (народ) отверг, но отверг Меня, чтобы Я не царствовал над ними». Тот же Киприан к христианам-ослушникам епископов относит и страшные слова Второзакония (17, 12), в которых говорится: «кто поступит так дерзко, что не послушает священника, стоящего на служении пред Господом, тот должен умереть».274 Киприан угрожает противникам церковной власти ужасной участью Дафана и Авирона. Он же говорил: «Кто не верит Христу, поставляющему священника (т. е. епископа), тот станет потом верить Ему, отмщевающему за священника».275 Вообще полагают, что во времена Киприана или около того проводится наиболее ясным и резким образом разграничительная черта между клиром и народом в мышлении церковных представителей. Пастырь и паства не продолжают утверждать и поддерживать того внутреннего единения, которое отличало пастырство и пасомых в более ранние времена церкви; напротив, противопоставление одного элемента другому является господствующим стремлением. Происходит, по крайней мере в идее, выделение клира от народа:276 иерархия хочет стоять не в среде народа и не рядом с народом, но высоко над народом. Иерархия хочет усвоить себе владычество над мирянами, и от мирян требовать рабского подчинения. В какую форму отлились клирикальные представления об отношении пастырей и пасомых к концу III века, об этом интересные сведения находим в так называемых Постановлениях Апостольских. Постановления Апостольские, очерчивая на этот раз послекиприановское время, дают как бы кодекс тех воззрений о взаимных отношениях клира и мирян, какими стала жить церковь к концу III века. Здесь пастыри называются «господами», «владыками» над мирянами, мирянам же внушается почитать их как «царей»: «пастырь, — говорится в Постановлениях, — это после Бога земной бог ваш». Пастырю вручена безусловная власть над мирянами: «тебе, пастырю, надлежит, — внушается здесь, — начальствовать над подчиненными, а не быть у них под начальством, потому что и сын не начальствует над отцом, ни раб над господином, ни ученики над учителем».277 Миряне сами по себе ничего не должны делать без воли епископа: даже раздавать дары бедным должны чрез него же. Постановления говорят: «вы, миряне, ничего не делайте без епископа; если же кто сделает что без епископа, это попусту, ибо им не вменится в заслугу. Потому все, что только совершает мирянин в отношении к другому (разумеется благотворительность), да бывает известно епископу и чрез него да совершается. Без епископа пусть он не делает совершенно ничего. Бедным мирянам пусть не сам дает что-либо, а чрез епископа». Епископ или вообще пастырь, по Постановлениям, должен быть бесконтрольным распорядителем церковных имуществ. Здесь внушается мирянину следующее: «тебе, мирянину, прилично только давать, а ему, пастырю, раздавать, потому что он хозяин и правитель церковных дел. Не требуй у своего епископа отчета и не наблюдай за хозяйствованием его: как, или когда, или кому, или где, хорошо или худо, так ли как должно распоряжается им. У него есть один требователь отчетов — Господь Бог».278 Наконец, в том же памятнике (кн. II, гл. 28.14) внушается христианам не слишком беспокоить епископа, потому что он важное лицо. «Начальника своего, т. е. епископа, не легко пусть беспокоят, но что желают дать, то пусть предлагают чрез служителей (диаконов), к которым пусть и имеют большее дерзновение. Миряне, если хотят что-либо сообщить епископу, пусть делают известным это ему чрез диакона же. Ибо и к Вседержителю Богу приходят не иначе, как чрез Иисуса». Вообще Постановления величают пастыря главою, а мирян, не обинуясь, называют «хвостом». Но, к счастию, миряне в самом деле «хвостом» не сделались. Правда, где-нибудь на Западе в средние века миряне превращались во что-либо подобное, но на Востоке никогда. Что же касается III века, о котором у нас теперь речь, то ничего такого в это время не было ни на Востоке, ни на Западе. Если мы рассмотрим, в чем, в каких исторических фактах выражалось это указанное стремление клира провести разграничительную линию между собою и прочим народом, выделить себя как привилегированный класс церковного общества, то убедимся, что практика далеко еще не отвечала теориям. К числу более выпуклых фактов, в которых выразилось стремление клира III века поставить себя выше мирян, отделить себя от них резкой чертой, поставить себя в привилегированное положение принадлежит лишь: 1) отъятие у мирян права проповеди в церкви, 2) насколько возможно, устранение себя клиром от мирских житейских занятий. Клир, стремясь отчуждить себя от прочего общества и создать из себя корпорацию с высшими преимуществами, присваивает исключительное право учительства в церковных собраниях. Это было в III веке новостью, которой не знали ни век апостольский, не эпоха послеапостольская. В первоначальной Апостольской церкви проповедь в церковных собраниях подчинялась тому же правилу, какое было в практике иудейских синагог. А в синагогах право проповедования было достоянием всех тех лиц, которые вообще получили религиозное образование. В этом отношении свобода проповедования в синагоге была так велика, что позволялось говорить даже чужестранцам и лицам, не принадлежащим к известной синагогальной общине.279 Поэтому, как здесь способные к тому могли читать и изъяснять Священное Писание и предлагать поучение, так и в церкви Апостольской право поучения принадлежало всем призываемым к этому делу внутренним побуждением, за исключением лишь женщин (1 Кор., 14, 28—35). В церкви послеапостольской видим нечто подобное же. Во II веке продолжали существовать харизматические наставники — «пророки» и «дидаскалы» (1 Кор., 12, 28). Они учили беспрепятственно в церковных собраниях; препятствие им могли полагать одни миряне в том случае, если находили, что пророки и дидаскалы не отвечали своему призванию.280 Конечно, харизматических учителей, несмотря на их священный характер, нельзя относить в строгом смысле к классу иерархов. Подобно этим харизматическим учителям, известны своей проповеднической деятельностью во II веке чтецы, хотя они довольно долгое время не относились к клиру. В древнейшей первооснове Постановлений Апостольских (кн. VIII, гл. 32 ad fin.), носящей на себе отпечаток христианской жизни II века, мирянину прямо предоставляется право проповедовать в церкви, наравне с полноправными проповедниками слова Божия, разумеется под условием, если мирянин будет человеком, способным вести указанное дело. «Древняя церковь (II в.) в деле поучения отдавала больше предпочтения личной умственной и нравственной компетентности, чем званию».281 Не так стало в церкви в III веке. Клир настойчиво удерживает за собой право учительства и проповеди в церковных собраниях. Кажется, уже Тертуллиан неблагосклонно смотрел на проповедь мирянина, считая это дело привилегией лиц церковного сана.282 В Постановлениях Апостольских, в тех случаях, где в них ясно отражается церковный дух середины III века, ведутся такие речи: после чтения Священного Писания «пусть пресвитеры поодиночке, а не все вдруг, увещевают народ, а после всех епископ, который подобен кормчему» (II, 57). Как видим, здесь перечисляются одни лица иерархического достоинства в качестве учителей в церковных собраниях. Но главное не в том. Есть факты, удостоверяющие, что учительство мирян в III веке доживает свои последние дни. История этого времени показывает, что право мирянина на учительство уже рассматривается со стороны Иерархии как узурпация ее преимуществ. Обычай учительства мирян в некоторых церквах совсем выводится, а в других, если и встречается, то на него, однако, смотрят неблагосклонно со стороны. Все это можно изучать на рассказе об одном событии из жизни знаменитого Оригена. Евсевий передает (кн. VI, гл. 19), что когда Ориген по случаю гражданских замешательств отправился из Александрии в Палестину и был в Кесарии, то палестинские епископы просили его беседовать и изъяснять Священное Писание в церкви, хотя он был тогда простым мирянином. Едва это случилось (событие относится к 216 г.), как епископ Александрийский (Димитрий) обращается к ним с упреками в противозаконности их поступка. Он писал к епископам Иерусалимскому Александру и Кесарийскому Феоктисту, что никогда не слыхано и не в обычае, чтобы в присутствии епископов проповедовали миряне. Из этих укоров видно, что Александрийская церковь в данное время уже вовсе не знала обычая допускать мирян до проповеди. Правда, епископ Александрийский упрекает палестинских епископов собственно за то, что Ориген проповедовал «в присутствии епископов», но в сущности эта оговорка не имеет значения: богослужение в то время совершалось самими епископами (так как храмов вообще было немного, и в каждом городе был один храм и был один епископ). Да и последующий поступок палестинских епископов в отношении к Оригену показывает, что укоризненное письмо епископа Александрийского они поняли в смысле полного запрещения мирянину являться на церковной кафедре. Эти епископы прежде всего старались оправдать себя от возводимого на них обвинения тем, что (в письме к тому же Александрийскому епископу) указывали частные примеры, когда миряне допускались до церковного учительства, примеры из доброго старого времени (у Евсевия, там же). Замечательно, однако же, что указывая те церкви, где были допускаемы миряне к проповеди (эти церкви названы в их послании, как и имена мирян — проповедников), они поименовывают такие местности, где незадолго перед тем царил монтанизм, следовательно, на такие местности, где учительство мирян могло быть влиянием или остатком монтанизма,283 так как монтанисты завели у себя независимых от клира пророков — проповедников, воображая, что они таким образом восстановляют обычаи христианской древности. Значит, палестинские епископы в своем письме к епископу Александрийскому ссылались на пример таких церквей, которые, быть может, находились в исключительных условиях; а если так, то очевидно, что в других церквах, где подобных условий не было, учительство мирян в церковных собраниях совсем вышло из практики. Но продолжим пересказ о случае с Оригеном. Палестинские епископы не ограничились тем, что дали объяснение своему поступку, но как бы чувствуя себя не совсем правыми — голос Александрийского епископа казался им очень внушительным, — они заблагорассудили сделать следующее: чтобы избегнуть упреков на будущее время, они, когда улеглась вся эта история, посвятили Оригена в пресвитеры (Евсев., VI, 23). Сами эти епископы, значит, нашли, что церковному проповеднику приличнее носит церковный сан. Очевидно, все дело шло не о том только, что Ориген проповедовал «в присутствии епископов», а о том, что позволял себе учить с церковной кафедры мирянин. Ориген поставлен в пресвитеры: знак, что проповедничество стало теперь считаться исключительным правом пресвитеров (не говоря уже о епископах). После рассмотренного нами случая с Оригеном учительство мирянина в церкви исключается из практики. Таким образом, в III веке древнее обыкновение допускать до проповедования слова Божия всех способных без различия — иерархическое ли то лицо или нет — приходит в забвение, устраняется. Это приобретение духовенством исключительного права проповеди должно было в значительной мере выделять лиц клира от остальных членов христианской церкви. Это право, притом, могло быть важным средством в руках иерархии к господствованию над умами. Теперь иерархия начала делаться, скажем словами одного позднейшего отца церкви, «огражденным седалищем мудрых, решеткою, разделяющею два мира». Правда, миряне и после этого могли быть учителями в катехизаторских школах, а также миссионерами,284 но это далеко не то, что право раскрывать смысл христианской религии с церковной кафедры. То же стремление клира отделить себя от народа, возвысив себя над мирянами, выражается, с другой стороны, как мы сказали, в устранении себя от мирских занятий даже в том случае, когда эти занятия должны были давать средства к жизни. Клир в данном случае стремился сделать из себя, говоря словами выше цитированного отца церкви: «двор совершенных, возвышение для ангельских ликований». Мир и его дела являлись как бы скверною, соприкасаться с которой было недостойно пастыря. В этом случае иерархия III века, а пожалуй и II века, не остается верной практике времен апостольских. В высшей степени вероятно, что в первоначальной церкви лица, принимавшие на себя церковные должности, оставались при тех житейских профессиях, при каких они были до времени избрания в иерархическую степень, пропитывая себя и своих присных на те средства, которые получались от их труда. В то время стоявшие во главе той или другой церковной общины пастыри совершенно свободно могли с исполнением их церковных обязанностей соединять продолжение тех самых занятий, какие им доставляли средства содержания до поставления их в клир. И первоначальный образ воззрений христиан не мог приводить к мысли о непристойности соединять дело пастырства с мирским трудом, так как крепко держалось убеждение, что каждое мирское занятие, если оно совершается с христианским расположением духа, через это получало освящение; да и притом, было хорошо известно, что апостолы с проповедыванием Евангелия соединяли и занятие своими ремеслами. — Не так было впоследствии. Пастырство II и, в особенности III века, все более и более начинает устранять себя от житейских профессий, предоставляя такие лишь мирянам. Возникло старание намеренно удержать духовенство от снискания пропитания какими-либо житейскими занятиями. Подобные занятия в III веке уже казались не соответствующими достоинству духовного лица, считались лишь принадлежностью мирян и строго воспрещались духовенству. Подобные воззрения выражаются уже в апокрифическом сочинении конца II века — в Климентинах. Здесь внушается епископу: «тебе нужно вести жизнь непорочную и совсем чуждаться всяких житейских занятий. Не принимай на себя занятия доверенного лица и адвоката и вообще не принимай на себя никакой мирской профессии. Ведь не судией и не оценщиком золота и не другим чем подобным поставил тебя Христос; отдавшись заботам о мирских делах, не будешь иметь времени на то, чтобы по справедливости отличать злых людей от добрых. Нечестиво принимать на себя мирские хлопоты, оставивши в стороне то, что тебе повелено делать».285 Те же воззрения, но с особенной ясностью, высказываются в сочинениях Киприана. Вот, например, как он говорит об этом: «каждый из клириков или служителей Божьих должен служить только алтарю и жертвам и заниматься только молитвами и молениями. Этот образ чиноположения и обязанностей прежде в ветхозаветном законе соблюдали Левиты. В то время, как одиннадцать колен разделили страну и брали в ней участки, колено Левитов, предназначенное для занятий при храме, алтаре и божественных службах, не должно было участвовать в этом разделе; но предоставляя другим возделывать землю, оно долженствовало служить только Богу, на пищу же и одежду получать от одиннадцати колен десятину с плодов, производимых землею. Таков же чин и порядок соблюдается клиром и ныне. Те, кто избирается в церквах Божьих в духовный сан, не должны ничем отвлекаться от божественного служения, не должны жить приношениями как бы десятинами от плодов».286 Воспрещение духовенству заниматься мирскими делами встречаем и в так называемых Правилах Апостольских; Правила Апостольские возникли в разное время в промежутке от II по V века, но нижеприведенные правила, судя по их характеру, носят печать III века. В них (пр. 6 и 81) говорится: «епископ, пресвитер и диакон не должен принимать на себя мирских попечений, иначе да будет извержен из священного сана; ибо им подобает неупустительно быть при делах церковных». Подобными мыслями изобилуют и Постановления Апостольские — памятник того же рода, как и Правила Апостольские. Здесь, очевидно, высказываются идеалы III века, когда автор, согласно с Киприаном, говорит: «как в Ветхом Завете священники имели содержание от мирян, так и в Новом Завете те, кои живут для церкви, должны питаться от нее же». Постановления Апостольские прилагают к духовенству слова Христа, сказанные апостолам: «ибо трудящийся достоин награды за труды свои» (Лук. 10, 7),287 хотя, кажется, правильнее эти слова прилагать к странствующим миссионерам прежнего и будущих времен. Подобного рода предписаниями хотели достигнуть двоякой цели в отношении к клиру. Во-первых, имелось в виду поставить духовенство вне зависимости от мирян, так как, например, большая часть гражданских должностей находится под начальством мирян: казалось неприличным зависеть духовенству от кого-либо в случае принятия на себя духовным лицом каких-нибудь гражданских должностей. Во-вторых, отклонение от занятий житейских вообще имело целью выделить духовенство, как класс людей высшей нравственности, от всех остальных людей, погруженных в мирскую суету, а с тем вместе сделать более наглядным расстояние, отделяющее духовенство от народа. До какой степени церковь III века была уже строга в применении рассматриваемого требования, это видно из следующих примеров. В церкви Карфагенской один мирянин, умирая, сделал опекуном и душеприказчиком пресвитера Геминия Фаустина. Киприан чувствует себя огорченным вследствие такого поступка со стороны мирянина. Он положил не возносить молитвы, не совершать евхаристии по душе указанного мирянина. Киприан рассуждал: «тот недостоин поминовения у алтаря в молитвах священника, кто хотел отвлечь священника от алтаря; и да будет, чрез наказание, наложенное на умершего, подан пример и прочим братиям, чтобы никто не отвлекал к мирским занятиям священников, служащих алтарю и церкви».288 Другой пример. Известный Павел Самосатский, епископ Антиохийский, продолжал и в епископском сане нести должность дуценария прокуратора (судебная должность, которая давала ему 200 000 сестерций дохода: сестерций — мелкая монета около 6 коп. золотом). Собор епископов, судивший Павла, сильно порицал его за это, тем более, что он дела светские предпочитал делам своего пастырского служения, и становился в зависимость от мирских властей (Евсев., VII, 30). Вот те более знаменательные факты, в которых выразилось стремление клира III века к выделению себя из ряда мирян, к самовозвышению за счет прочего народа. Клир и народ, повторяем, уже значительно ослабили те чувства единения, какие так тесно связывали их раньше: клир стремится стоять не в среде народа, а над народом. Примечания
237 Проф. Заозерский. О церковной власти, стр. 92-93. Серг. Посад, 1894.
|
|
|
|