Глава V.Пастырь Ерма.История памятника. Это произведение раннехристианской письменности было известно учителям древности, и некоторыми из них, в частности св. Иринеем (Adv. haer. IV 20, 2), Тертуллианом (De orat. 16), Климентом Александрийским (Strom. 117, 29; II1, 9,12,13) и Оригеном (In Matth. 14 21; De princ. IV 11) причислялось к книгам Священного Писания. Упоминает о нем и так называемый Мураториев фрагмент. Св. Афанасий Великий назвал Пастыря "весьма полезной книгой" (De incarnat. verbi). Ориген отозвался о Пастыре так: puto Hermas sit scriptor ... Scriptura mihi videtur utilis et utputo divinitus inspirata. Евсевий (НЕ III 3; 25), свидетельствуя о том, что Пастырь читался во время богослужений, причислял его, однако, к книгам подложным (νόθα). Так называемый Синайский кодекс включил Пастыря вместе с посланием псевдо-Варнавы в число книг Нового Завета, а абиссинская традиция приписывала его даже самому апостолу Павлу. На Западе Тертуллиан сначала причислял эту книгу к св. Писанию, но в свой монтанистический период, несогласный, конечно, с воззрениями Пастыря на покаяние, отверг ее и отнес к апокрифам (De pudicit. II 20). Автор произведения De aleatoribus IV считал Пастыря, подобно многим ранним христианам, книгой Св. Писания. И хотя Liber Pontificalis и Codex Clarmontanus его упоминают и на него ссылаются, произведение это все же было на Западе менее чтимо и к нему относились более осторожно, чем на Востоке. Однако, несмотря на широкое распространение этого произведения в древности, рукописи его долгое время оставались неизвестными науке. Первое издание латинского перевода было сделано в Париже еще в 1513 г. Лефевр д'Етапл, и вообще, до середины XIX века был известен только этот единственный латинский текст, так называемая versio vulgata, восходящая ко II веку. В 1857 г. Дрессел нашел в одной рукописи (Codex Pala-tinus, nunc Vaticanus) другой латинский перевод, относящийся к XIV веку, но текст коего или Versio palatina, сможет быть возведен к V веку. В 1847 г. А. д'Абадие нашел в абиссинском монастыре Гундагунди эфиопский текст и напечатал его в 1860 г. Греческий оригинальный текст содержится только в двух манускриптах: одном афонском и в знаменитом Синайском кодексе Тишендорфа. Следует" впрочем, заметить, что и в синайской рукописи содержится только часть всего произведения, заканчивающаяся на Mand. IV 3, 6. Да и вообще греческий текст, восполняемый по разным манускриптам и папирусным отрывкам, и до днесь не может быть воспроизведен полностью. Он обрывается на Simil. IX 30, 2, а от этого места до конца приходится пользоваться латинским переводом. Не упоминаем о подделке небезызвестного в свое время грека К. Симонида. Выкраденный им из афонской библиотеки Григорианского монастыря и потом "дополненный" отрывок Пастыря не без труда обнаружен, и подлог раскрыт. Ряд отрывков Пастыря был найден в египетских папирусах, и, кроме того, существуют отрывки этого памятника и на коптском и персидском языках. Пастырь неоднократно издавался в латинской версии, а потом и в греческом оригинале, достаточно критически изучен, и произведение это породило необъятную литературу. В русском переводе оно издано редакцией Православного Обозрения (свящ. П. Преображенского) во II томе Памятников христианской письменности (Москва 1866 г.). Автор и время написания. По Оригену, Евсевию, св. Иринею и блаж. Иерониму, автор Пастыря Ерм есть никто иной, как упоминаемый в послании ап. Павла к Римл. (16:14) современник Апостола. В Видении II 4,3 сказано: "...напиши две книги и пошли: одну - Клименту, а другую Гранте. Климент отошлет ее во внешние города, ибо это ему предоставлено, а Грапта будет назидать вдов и сирот." Отсюда и возникло предположение о Клименте Римском, и что тут намек на его послание к Коринфской Церкви. Таким образом, памятник должен был бы быть написан в конце I века. Барденхевер, в частности, видит в Грапте диаконису. Другое мнение, основывающееся на Мураториевом фрагменте, считает автором Ерма, брата римского епископа Пия I. Пий епископствовал от 140 до 155 г. Сам автор, себя называя Ермом, говорит о себе как о вольном отпущеннике. Целый ряд ученых, как Цан, Гааб, Майер, Ниршл, не принимают ни Ерма из послания к Римлянам, ни брата епископа Пия, приписывая памятник тезоименному ему Ерму, современнику Климента Римского. Было выдвинуто предположение и о двух авторах, т.е. Ерме из послания к Римлянам, составившем якобы Видения, и Ерме, брате Пия, написавшем вторую и третью части книги, т.е. Заповеди и Подобия. Де Шампани выдвигал двух Ермов: первого, апостольского, автора первых четырех Видений и второго, брата Пия, составителя всего остального в памятнике. Другие ученые (Спита и Вёлтер), стоя на той же точке зрения двух авторов, вносили, однако, некоторое различие, а именно: некий неизвестный иудей, близкий к кругам ап. Иакова и его посланиям, составил якобы первоначальный текст Пастыря, подвергшийся, однако, впоследствии обработке и сильному видоизменению тоже христианской рукой, вероятно, Ерма, брата Пия. Таким образом, между первоначальной и вторичной формами Пастыря должно было бы пройти лет около 80. Хилгенфельд во втором своем издании Пастыря высказал еще более смелую мысль: Пастырь есть произведение не двух, а трех авторов: 1. Hermas pastoralis, современник римского епископа Климента; 2. Hermas apocalipticus, современник Траяна или же Адриана; 3. Hermas secundarius, брат епископа Пия. Первый Ерм написал бы в таком случае основное ядро Пастыря. Второму бы принадлежала "антипаулинистическая" часть (Видения I-IV). Третий Ерм, почему-то, однако, названный secundarius, был бы редактором современного нам текста Пастыря. Эту довольно воздушную и хрупкую постройку без особого труда разрушили ученые более спокойного склада, не ищущие в науке обязательно эффектов и сенсаций. Линк на основании изучения текста, лексики и стиля памятника решительно высказался за его интегритет, что теперь и может быть признанным в науке мнением. Время написания этого произведения определяется в науке признаками как внешнего, так и внутреннего характера. Внешним может быть признано указание Мураториева фрагмента, составленного около 200 г. и говорящего о недавнем написании Пастыря и как раз в годы епископства Пия I. Внешние указания также достаточно определенны, а именно:
Из всего этого делаются выводы, достаточно определенные и с небольшими колебаниями, о возможных границах времени составления памятника. Если не считать обоснованным мнение архиеп. Филарета Черниговского, относившего время написания Пастыря к годам Домициана, т.е. около 90 года, то большинство ученых согласны датировать это произведение годами второй четверти II века, незначительно отклоняясь один от другого. Так Дибелиус стоит за годы 130-140; Батиффол, Пюэш и И.В. Попов за 140 г; Барденхевер и Тиксерон предлагают 140-155 годы, а Балансе и Дюшен высказываются за более общую дату - середину второго века. Место написания этого произведения определяется достаточно твердо.
Не следует, однако, закрывать глаза и на другую сторону в лексике Пастыря. Его греческий язык оставляет желать много лучшего в смысле своей несвободы от известных гебраизмов: а) не различение предлогов εν и είς; б) всевозможные глаголы и прилагательные связуются с греческим από для обозначения отрицательного выражения; в) чисто ветхозаветные еврейские выражения, как "ходить в заповедях," "хранить заповеди," "хранить пост," "ходить во зле," и т.д. Из библейских книг нет буквальных цитат, но намек на известные новозаветные писания, как например Евангелия, деяния, послания ап. Павла и ап. Иакова, легко могут быть обнаружены. Во II Видении есть даже ссылка на апокрифическую книгу Елдада и Модада. Все это служит характеристике христианских настроений в середине II века, когда Церковь несколько уже почувствовала ослабление первохристианских эсхатологических чаяний, скорбела об известном падении нравов и видела перед собой зачинающиеся монтанистические увлечения ригоризмом. Общее содержание памятника. Разбираемое раннехристианское произведение получило в общем почти единогласную оценку и характеристику. Мнение архиеп. Филарета о том, что Пастырь есть "окружное послание" с содержанием "исторически-нравственным" (I 32) может, кажется, почитаться совершенно одиноким в науке. Все наиболее видные исследователи древнехристианской письменности сходятся в том, что это - памятник апокалиптической письменности. То же мнение разделяют и православные патрологи И. В. Попов и Баланос. О возможных влияниях на автора этого произведения будет сказано в своем месте. Содержание этого документа естественно распадается на три слоя, а именно 5 видений, 12 заповедей и 10 подобий. Это, как в свое время было уже указано, дало повод некоторым ученым строить предположения о нескольких авторах и, следовательно, о неодновременности его составления. Кроме этого деления на Видения, Заповеди и Подобия, можно в Пастыре усмотреть две части: с I по IV Видения" данные старицею или Церковью откровения, и от V Видения до конца - сообщенное ангелом покаяния учение о нравственной жизни. Более частным образом содержание Пастыря может быть сведено к нижеследующему: - Видение 1-е содержит рассказ о небесном откровении ему и некое обличение за его собственные несовершенства в личной и семейной жизни. Тут находим и автобиографические данные об авторе. - Видение 2-е есть призвание автора к проповеди. - Видение 3-е является одним из самых замечательных мест всего памятника, т.к. рассказывает о постройке башни, изображающей символически Церковь. - Видение 4-е описывает встречу с каким-то страшным зверем, прообразом будущего гонения на Церковь. - Видение 5-е есть собственно введение во вторую часть произведения, т.е. в Заповеди. - Содержание этой второй части - это Заповеди: 1. о вере в единого Бога; 2. о запрещении злословить; 3. о запрещении лжи; 4. о целомудрии; 5. о печали и терпении; 6. о двух духах при каждом человеке; 7. о страхе Божьем; 8. о воздержании от зла; 9. о молитве; 10. совет избегать уныния; 11. о пороках и борьбе с ними; 12. об удалении от худых пожеланий. Символические Подобия третьей части могут быть следующим образом представлены:
Таково в общем содержание этого произведения, написанного, как принято думать, неким Ермом, в юности проданным в Рим одной женщине, Роде, но потом получившим свободу, жившим не совсем похвальной жизнью и наказанным разными семейными несчастьями. Явление небесного посланца послужило ему началом покаяния и исправления своей жизни. Небесный ангел в виде пастыря, с сумой, посохом и в белой коже, послужил названием всего памятника. Пастырь служит очень интересным свидетельством состояния Церкви в то время. Благодаря своему пророчески апокалиптическому характеру, он обнаруживает такие стороны церковной жизни, которые важны для историка. Необходимо остановиться на некоторых подробностях его Видений и Подобий, Постройка башни (Видение III). Это наиболее замечательное место из всего памятника. "Вот то, что я, братие, увидел: усиленно попостившись и помолясь Богу, чтобы Он объявил мне то откровение, которое было мне обещано показать через ту старицу, я в ту же самую ночь увидел старицу и она мне сказала: так как ты так ревностен к познанию всего, то пойди на поле, где молотят, и около 5-го часа я явлюсь к тебе и покажу то, что нужно тебе видеть ..." Затем повествуется, как Ерм пришел на указанное ему место и нашел там скамью с льняной подушкой и натянутой на нее парусиной. Ерм молился, исповедал свои грехи, и затем пришла старица с шестью юношами и, посадивши Ерма на скамью, приказала строить башню. "Большая башня строилась на водах из блестящих квадратных камней шестью юношами; им помогали десятки тысяч мужей, доставая камни, одни из воды, другие с земли и подавая их юношам. Камни из воды были гладки и ловко приходились к другим камням. Казалось, что вся башня построена из одного камня. Из других камней, доставаемых из земли, не все употреблялись в дело, а некоторые отбрасывались в сторону. Были камни и с трещинами, негодные для постройки" (III 2, 4). Старица объяснила и смысл виденного: "Строящаяся башня, которую ты видишь, это я - Церковь, явившаяся тебе, и теперь открою, чтобы ты радовался со святыми ... Тебе откроется то, что тебе нужно, да будет только твое сердце обращено к Богу, и не сомневайся о том, что ты увидишь" (III 3, 3). "Башня потому строится на водах, что ваша жизнь благодаря воде спасена и спасется. Основана башня глаголами Вседержителя и преславным именем, а держится невидимой силой Владыки" (III 3, 5). На вопрос Ерма, кто же эти шесть юношей, которые заняты постройкой, старица ответила: - " Это суть святые ангелы Божьи, первые творения, которым Господь передал всю свою тварь и поручил взращать, строить и владычествовать над всей тварью; благодаря им совершается построение башни." - " А те другие, - спросил Ерм, - что приносят камни, кто они такие?" - "И это суть святые ангелы Божьи, но те шесть над ними суть. Когда закончится построение башни, тогда все они вместе возрадуются вокруг башни и прославят Бога за то, что закончилась постройка башни." После этого дает старица объяснение насчет камней. "Камни четырехугольные, белые и отшлифованные - это суть апостолы, епископы, учители и диаконы, свято проходящие свое служение Богу ... одни из них почили, другие же еще живут. Они всегда были согласны друг с другом, имели между собой мир и слушали друг друга. Поэтому при постройке башни они согласованы между собой. Камни, извлекаемые из глубины реки, суть мученики за имя Господне. Другие камни, извлекаемые из сухого места, подходящие к постройке суть те, которых испытывает Господь и которые исполняют Его заповеди. Другие камни, идущие в здание - это новообращенные. Отложенные камни - это грешники, готовые каяться. Отбрасываемые далеко суть "сыны беззакония." Лежащие во множестве и шероховатые, не идущие в кладку, это те, кто познали истину, но не остались в ней и не имеют общения со святыми; посему они не годны к употреблению. Потрескавшиеся камни - это люди, питающие в сердце вражду; попорченные камни - это не вполне праведные люди. За ними упоминаются и верующие, но имеющие богатство этого века. Они будут годны для кладки, когда обсечется их богатство (III 5,1). Другие оставшиеся камни суть:
Так закончила старица объяснение постройки башни. Проф. Дибелиус дает на этом основании такую схему состояния христианского общества во время Ерма. Башня не есть эмпирическая, но идеальная Церковь.
Из сказанного ясно, сколь большое значение придаётся автором покаянию. В этом отношении уже можно наметить в памятнике два противоположных направления в христианской дисциплине: 1. более благостного и гибкого отношения к грешникам 2. ригористического, непримиримого, будущего монтанизма. В Зап. IV 3, 6 сказано: "есть одно покаяние; кто постоянно грешит и кается, это нисколько не помогает человеку. Трудно ему спастись." Ерм сам не монтанист, скорее, он даже их будущий противник. Он придерживается более смягченного взгляда на покаяние. Монтанисты считали невозможным прощение в случае прелюбодеяния, убийства и отступничества. Ерм допускает покаяние и тут, но ограничивает это временем. Состояние Церкви ясно рисуется из этого памятника. Пастырь есть проповедь возврата к первоначальной чистоте Церкви. Во время написания этого произведения нравы христианского общества значительно ослабели, а именно, как это явствует из XI заповеди, клир увлекся соблазнами мира; пресвитеры спорили между собой о первенстве; диаконы расхищали достояние вдов и сирот; пророки гордились и искали первенства, жили среди роскоши, торговали своим пророческим даром, предсказывали за деньги; появилось социальное неравенство, богатство с одной и крайняя бедность с другой стороны. Наблюдались случаи отречения от Христа и Евангелия; усомнились в скором пришествии Господа. Ерм получает непосредственно от Бога откровения. Символически он изображает три периода жизни Церкви в трех образах. Первое: Церковь - старица; дух ее одряхлел в житейских попечениях. Это постепенный упадок нравов в Церкви до проповеди Ерма (Видение III, 1-4). Второе: Церковь - молодое лицо, но тело и волосы старческие. Это означает постепенное обновление Церкви после проповеди Ерма о скорой парусин Христа (Видение III 12,1-3). Третье: Церковь - молода и прекрасна. Это ее обновление; цель проповеди исполнилась (Видение III 13,1-4). Возможно, что тут то же влияние, что и в монтанизме, где Церковь переживает тоже три периода. Этот исключительный интерес, который Пастырь проявляет к покаянию и покаянной дисциплине поставил на очередь вопрос об отношении Ерма к монтанистическому движению в христианстве. Отождествлять Пастыря с монтанизмом, как уже было только что указано, невозможно. Между ними существенная разница. Но не замечать некоторого сходства тоже не следует. Котелерий в свое время назвал Ерма "борцом за католическую веру против Монтана." С другой стороны, Липсиус в 1865 г. высказал совершенно обратное предположение, т.е. что Пастырь сродни монтанистическому ригоризму. Мнение это не встретило признания со стороны ученых. Так, А. Штал, если и считает Ерма не столько борцом против монтанизма, сколько защитником христианства от фригийской секты, то видит в этом памятнике строго-церковное явление, параллельное или даже может быть близкое монтанизму, но с ним не совпадающее (246; 257). Приблизительно то же высказывают проф. И.В. Попов (19-20), Г. Барей в D.T.C. VI, 2273, Ф. Цан (357-358), Дибелиус (510-512, notae). Этот похожий на монтанизм взгляд на высокую нравственность, обязательную для христиан, позволяет остановиться несколько подробнее и сделать из учения Пастыря о духовной жизни некоторые выводы. Тема о покаянии занимает автора на протяжении значительной части книги, и наряду с этим, раскрывается аскетический идеал той среды и того времени. Прежде всего, христианин должен "отринуть от себя всякое лукавство и облечься во всякую добродетель праведности" (Зап. I 2). Эти добродетели созидаются на детской простоте и незлобивости, на ровности настроения, на простоте нрава (Зап. II 1-4), великодушии и терпении (Зап. VI, 1), великой широте, веселии и беззаботности (Зап. V 2, 3). Сами слова этих нравственных предписаний дышат какой-то детской незамысловатостью и непосредственной искренностью. Они уравновешивают те звуки ригористической морали, которые могут казаться навеянными монтанистическими настроениями, уже носившимися в воздухе. Это все во всяком случае далеко от будущих крайностей манихейства или спиритуалистического аскетизма позднейшего времени в некоторых течениях монашества. Но это опять-таки не означает какой- либо половинчатости или конформизма с делами мира сего. Нравственный идеал Пастыря очень высок, и его духовность, свободная от всякого компромисса, требует полной, безупречной чистоты, праведности и совершенного воздержания. Вершиной духовного совершенства автор считает мученичество за Христово имя. С этого начинается проповедь старицы при построении башни (Вид. III I, 9). Как сказано выше, это видение башни должно быть дополнено VIII Подобием - символическим образом оживающей от поливки и дождя ивы (символ крещения), в котором являются три образа духовности:
Характерна также проповедь простоты, незлобия, радости, духа девства и милосердия ко всякому (Подоб. IX 24, 1-2). Важно то, что в понимании этого памятника каждодневный подвиг за чистоту учитывается, как добровольное обречение себя на мученичество. Аскетический идеал в подвиге девства, детской чистоты, праведности, поста, целомудрия и веселия сердца приближается к подвигу исповедников и мучеников и, во всяком случае, превосходит уровень средней обывательской нравственности. Следует при этом отметить, что фраза: "Если сделаешь что-либо доброе сверх заповеданного Господом, то приобретешь себе еще большее достоинство и будешь пред Господом славнее, чем имел быть прежде" (Под. V 3, 2), дала католикам повод усмотреть здесь обоснование для их учения об opera super его gator ia и для различения "заповедей Господних" от "евангельских советов" (Барденхевер, I, 576; Раушен, 50; Тиксерон, HdD, I, 161; Квастен, 1,102). Это не находит, разумеется, отклика в науке протестантской (А. Штал, 235-244). Пастырь есть красноречивое свидетельство упадка нравов в тогдашнем христианском обществе и сожаление об утраченной некогда чистоте церковных одежд. Почувствовалась необходимость "внутренней миссии" (А. Пюэш, II, 76). При сопоставлении эмпирической действительности с теми высокими заданиями, которые ставятся как в этом памятнике, так и в Дидахи, чувствуется, что жизнь не может этим заданиям удовлетворить, что аскетические требования первохристианства не могли не войти в конфликт со слабостью и греховностью человеческой природы. Как верно заметил проф. Дибелиус, в Пастыре ясно поставлена тема "христианство и мир" (424). В Дидахи истинный пророк тем и отличается от лжепророка, что он имеет "нрав Господень." Точно так же и Ерм (Зап. XI 16, 7) научается испытывать духоносность пророка по делам его и по жизни. Истинный пророк у него тот, кто кроток, смиренен, чужд всякого лукавства и суетной похоти этого мира, старается быть меньше всех людей. Наоборот, лжепророк рисуется как человек пустой, земного духа и не имеющий силы. Он "желает председательствовать, он дерзок, бесстыден, многоречив, склонен к роскоши и ко многим другим порокам, берет платы за свое пророчество, а если не получает мзду, то и не пророчествует. Он и сам пустой человек, и пустых людей пустому учит." Богословско-философская ценность книги. Автор написанного в Риме Пастыря происхождения все же греческого. Это подтверждается и именем "Ерм," и некоторыми подробностями, как например тем, что действие IX Подобия разыгрывается в Аркадии, в произведении сильно выражен аллегорический стиль, встречаются эллинские имена добродетелей и пр. И как бы строго ни расценивать не всегда первоклассный греческий язык автора, все же он легко обнаруживает свои эллинские корни, которые не заглушить семитическими настроениями, еще очень сильными в первохристианских кругах (А. Пюэш, II, 92-95). Но, конечно, нельзя себе представить Ерма вне его исторической рамки. Он не философ. Эпоха не благоприятствовала и не звала к богомыслию. Богословие Пастыря оставляет желать много лучшего, в особенности в области христологии (Барей, кол. 2279). В самом деле, в Подобии V, 2 мы находим очень сбивчивые богословские мысли. Там говорится о человеке, имеющем виноградник, который посылает своего верного раба работать в нем. После того, как тот сделал не только то, что ему было приказано, но и некоторую дополнительную работу, хозяин зовет Сына и своих друзей. В согласии с ними, он решает сделать раба наследником. Здесь различаются три лица и, по объяснению самого Ерма, поле означает мир; хозяин - это Бог, создавший все; Сын Его есть Святой Дух, а слуга, - это Сын Божий. Засим (V 6) Бог пожелал вселить Святой Дух в тело. Эта плоть Ему не повредила нисколько и должна получить достойное место, как и вообще всякая плоть должна получить свою награду. Кроме того, говорится и об одном из ангелов, стоящем над 6 ангелами Совета Божия (Виден. V 2; Зап. V 4, 4; VI1, 5; VIII 11). Он - святой, славный и особо чтимый. В Подобии VIII 3, 3 он назван Михаилом. Харнак отождествляет этого ангела с Сыном Божьим, но, как указывает Барей (кол. 2280), а также и Барденхевер (I, 577-578), Михаил всегда называется ангелом, а Сын Божий не всегда; кроме того, Михаил имеет власть только над народом (Подоб. V 6, 4), тогда как Сын Божий является Господином башни, т.е. Церкви. Предполагать в этой неясной терминологии зачаток будущего адопционизма не приходится. Христология Пастыря не столько адопционистическая, сколь пневматологическая. Пастырь знает довольно интересную ангелологию. Различаются ангелы высшие и низшие (Под. V 5, 3; IX 6, 2). Говорится об ангелах в Совете Божием (Под. V 6), различаются ангелы покаяния (Вид. V 7), ангел Михаил, ангел Фегри, хранитель диких зверей (Вид. IV 2, 4), что вызвало негодование блаж. Иеронима, назвавшего это "глупостью" (PL 25, 1286). Наконец, у человека два ангела: один - ангел праведности, и другой - ангел лукавства (Зап. V 2,1-3). В экклезиологии этого памятника есть некая характерная подробность. Кроме известного уже символа Церкви как башни, строящейся у воды, она является автору, как уже известно, в виде некоей старицы. В Видении II 4 автору ставится вопрос, знает ли он, кто эта старица, от которой он получил книгу: - "Это Сивилла," - отвечает он. - "Ошибаешься, это не так." На вопрос же самого Ерма, кто же она, был дан ответ: - "Церковь." - "Почему же она стара?" - "Потому что создана прежде всех вещей. Потому стара, что ради нее и мир утвержден." Это напоминает уже известную мысль так называемого Второго послания Климента (XIV 1-2) о том, что Церковь духовная прежде солнца и луны создана. По-видимому, идея о предсуществовании Церкви в то время в среде первых христиан была весьма распространена. Но интерес и ценность этого памятника не может быть ограничен всеми выше разобранными особенностями его, которые, вне всякого сомнения, очень характерны. Заслуживает внимания, конечно, и то, что произведение со столь сомнительной христологией имело такое распространение в христианской среде, что рядом писателей и учителей Церкви признавалось назидательным, и даже некоторыми - боговдохновенным, а кое-где включалось и в канон священных книг. Все это, вероятно, может быть объяснено возвышенным нравственным учением (во II и III частях) и вдохновенной проповедью покаяния, источники которой требовали бы также более внимательного изучения со стороны их безусловной ортодоксальности. Есть, однако, еще одна подробность в этом произведении, на которой следовало бы остановиться, но которая, как кажется, не заинтересовала исследователей. Внимание ряда ученых, как указывалось выше, было привлечено структурой памятника. Возникла некая формальная проблема, возбудившая вопрос об интегритете, единстве автора, взаимоотношениях частей памятника, в частности, Заповедей и Подобий и пр., но в этой, казалось бы, внешности Пастыря все не сводится к одной только формальности. Гораздо важнее сам факт наличия в нем этих "подобий" или парабол. Приточный характер этой III части значителен сам по себе и есть не только деталь в христианской апокалиптике одного этого времени. Навеянный отчасти библейской типологией, а может быть филоновским аллегоризмом, этот приточный стиль не пройдет бесследно для восточной богословской письменности позднейшей эпохи. В будущем под влиянием александрийского метода толкования Писания и, конечно, неоплатонизма, он в византийском богословии, а особенно в мистике, приведет к одному из существеннейших их отличий - к символическому реализму. Но это будет, конечно, достоянием более зрелой эпохи: св. Григория Нисского, св. Максима Исповедника, св. Анастасия Синаита, св. Фотия, св. Григория Паламы, чтобы не называть других, менее замечательных авторов.
|
|
|
|