История и "Культура средних веков"

История... предмет беспредельный, многосложный,
доставляющий более хлопот, чем приятности или истины...

Августин. О порядке II, XII, 37

Историю культуры автор понимает как изображение развития или раскрытия некоторой основной психической стихии, проявляющейся через индивидуальные осуществления во всех сферах жизни изучаемой коллективности — от социальноэкономических отношений до высот мистикофилософского умозрения. Задача «очерка» сводится к выяснению главных черт в средневековой (IV—XIII вв. — основания такого хронологического определения даны в самом изложении) жизни «духа истории» со стороны их внешнего обнаружения, чем «история культуры» и отграничивается от лежащей в основе ее «метафизики истории». Такая постановка вопроса не вполне согласуется с временно господствующим в «исторической науке» направлением, ушедшим в специальные, но беспринципные искательства и пытающимся объединить разлезающуюся груду сведений только в неудобочитаемых компендиях и коллективных — точно синтез может быть коллективным делом! — «всеобщих историях». Однако она связана с забытыми традициями классиков истории и ее философского (не «методологического») осмысления, с именами Мишле, Тэна, Ранке и Буркхардта, Шеллинга, Гегеля и Фихте, небрежение заветами которых и привело нас к «лабораторным» методам и «микроскопическим» результатам.

За эти слова, вне всякого сомнения, пишущий их подвергнется обвинению в горделивых притязаниях и самонадеянности, что и позволяет ему объяснить, не обвинителям, а беспристрастным и внимательным читателям, почему они всетаки написаны. Может быть, результаты работы и не соответствуют вложенному в нее труду, а «очерк» не удался. Самый подход к делу и понимание задачи кажутся автору единственно правильными и настоятельно необходимыми для выведения истории из состояния аморфности и рассеянности, в каком она сейчас находится. А это обязывает пренебречь личными соображениями и в меру своего разумения и сил указать на забываемые основные проблемы науки, что лучше достигается не «методологическими» трактатами, а синтетическими, хотя бы и рискованными попытками. Автор просит своих читателей в центр внимания поставить вопрос о том, необходимо ли и плодотворно понимать историю так, как она понята на нижеследующих страницах. Тогда и неполные, и даже неудачные наблюдения могут стать полезным материалом для будущих синтетических построений, время которым все равно приходит, хотим мы того или не хотим.

Большою трудностью является необходимость «вырвать» Средневековье из общего процесса, искусственно ограничив себя пределами десяти веков и Запада, даже части Запада. Отсюда вытекают неизбежные недомолвки и, что хуже, неполнота понимания самого Средневековья. Но, как говорил еще Анаксагор, «наука обширна, а жизнь коротка»; с другой же стороны, Средневековье представляет собою известное культурное целое, выражающее проходящий через него общий процесс культурного развития (тоже вполне понятный лишь в плане мирового бытия) и в то же время обладающее некоторым самодовлением и непреходящею ценностью, абсолютным значением. Пренебрегая средневековыми схоластиками и мистиками, мы суживаем наше постижение вечного: забывая о «простых» явлениях жизни, отрезываем себе путь к пониманию се существа; отъединенные от прошлого, целостно не живем и настоящем.

К выяснению «основной психической стихии» можно подходить с разных точек зрения, и данное на страницах этого «очерка» построение не требует признания религиозно философских взглядов автора: оно, хотя и ценой отказа от последних объяснении, легко переводимо на язык позитивной мысли. Ведь «основную психическую стихию» можно изучать и только по ее проявлениям в экономической или политической истории, отбрасывая религиозные проблемы. Но если вообще религиозно метафизическое понимание ближе к истине и плодотворнее в применении к Средневековью, к эпохе по преимуществу религиозной, оно предписывается самим существом дела. Следует уст ранить возможность важного недоразумения: цель автора не в объяснении экономических явлении религиозными, не в искании и указании причин, хотя для краткости ему и приходится прибегать к видимости причинного объяснения: к «потому», «поэтому», «так как» и «в силу». Его задача обнаружить деятельность основных моментов развития в разных сферах жизни, не касаясь чрезвычайно сложного вопроса о взаимоотношении этих условно разделяемых в исследовании и изложении сфер. Ясно, что для выполнения такой задачи нет необходимости стремиться к связному и полному изображению средневекового процесса во всех его аспектах. В одних случаях стихия жизни ярче сказывается в философской мысли, в других — в экономической борьбе, что нисколько не препятствует религиозному (но уже в высшем смысле) пониманию второй. К сожалению, ограниченность отведенного автору места принудила его сосредоточиться на трех главных странах средневековой европейской культуры и отказаться от мысли включить в изложение историю Пиренейского полуострова, славянского мира и даже Англии. Это сделало бы «очерк» более полным и позволило бы развить ряд высказанных в нем соображений, но чрезмерно увеличило бы объем его. Пришлось выбирать между внешней неполнотой и крайнею недоступностью изложения. Предпочтительнее первое, тем более что даже при таком самоограничении необходимо было стремиться к сжатости изложения и допускать его неравномерность в расчете на просвещенного и любезного читателя.

Вперед