I. Пролог

Возрождение XII века: постановка проблемы

Если бы потребовалось дать ответ на вопрос: кто был самым влиятельным историком XII века? - скорее всего, был бы назван Джеффри из Монмута¹, автор «Истории королей Британии», книги, завершенной около 1138 г. Рассказывая о событиях, которые могли бы быть датированы приблизительно IV веком до Р. X., Джеффри повествует, как династия короля Лира наконец прервалась и «благодаря своей доблести выдвинулся молодой человек по имени Дунуалло Мольмуций (Дунваллон Мальмуций), который под своей властью снова объединил Британию». «Этот правитель установил законы, которые Бритты называют Мольмутинскими законами и которые почитаются англичанами до сего дня. : В них, среди прочих, описанных Св. Гильдасом много лет спустя, он установил, что храмы богов должны иметь привилегию предоставления убежища..; подобное же право давалось дорогам, ведущим к этим - храмам.., и полям, вспаханным плугом земледельца. ...Наконец, после сорока лет правления, проведенных в таких трудах и мудром правлении, он умер и был похоронен в городе Триновантуме, около храма Согласия, который он сам же и построил, надеясь на то, что храм станет залогом соблюдения законов...»

Далее Джеффри описывает, как дело Мольмуция было продолжено его сыном и наследником Белинусом (Белином), который построил дороги из камня и строительного раствора, протянувшиеся во всю длину острова, и дал этим дорогам особые привилегии и права. «Но если кто пожелает узнать все, что он распорядился сделать в отношении дорог, пусть почитает Мольмутинские законы, которые Гильдас-историк перевел с британского на латынь, а Король Альфред - на английский».

Книга Джеффри была написана человеком, обладавшим проницательным взглядом на то, что дошло до него из прошлого, особенно из Римского прошлого; он обладал также обширными познаниями в древней и не столь древней литературе, что было важно, так как обращался он к аудитории, интересовавшейся прошлым и уважавшей это прошлое, но мало знавшей о нем. Книга была написана в стиле серьезного исторического труда и претендовала на статус серьезного исторического труда, и в основном таковым она и воспринималась. И все же рассказ Джеффри о Мольмуции и его сыне представляет собой беззастенчивую выдумку, хотя каждая строка рассчитана на то, чтобы возбудить воображение любителя истории, ибо «История» Джеффри представляет собой смесь воспоминаний из реального прошлого, умело помещенных в новый исторический контекст. Книга удалась; ее успех, как я полагаю, превзошел все его ожидания, ибо книга эта, которая задумывалась как серьезный исторический труд и которая, как он надеялся (возможно, и не слишком надеялся), будет читаться именно как серьезный исторический труд, оказалась в итоге значительным произведением художественной литературы. Каждая строка в этой книге отражает интерес англичанина XII века к прошлому и его уважение к этому прошлому, и каждая строка отражает также эпоху, в которой возникла совершенно новая способность к созданию и восприятию художественной литературы - литературы, порожденной воображением.

Столетие спустя ученый монах по имени Вильям Фитц-Стивен взялся писать биографию своего патрона Св. Томаса Беккета, который принял мученическую смерть. И Вильям, и Томас родились в Лондоне, и Вильям воспылал такой фанатической любовью к величайшему из английских городов, которая была сродни той любви, которая позволила уже в XV веке, в эпоху Ренессанса, итальянским городам украситься шедеврами изобразительного искусства и архитектуры. Фитц-Стивен писал: «Платон дал описание устройства Государства в одном из своих диалогов; Саллюстий описал положение в Африке в своей «Истории» в то время, когда Карфаген поднялся против Римлян.., а я сейчас опишу месторасположение Лондона и состояние дел в нем в то время, когда там пребывал Св. Томас».

Фитц-Стивен писал безо всякого лукавства, и все же существует более чем достаточно свидетельств того, что он (подобно большинству его современников на Западе) ничего не знал из первых рук о диалоге Платона «Государство» и не читал (уже хотя бы этим отличаясь от многих историков XII века) Саллюстия, а если все-таки и читал его сочинения, то наверняка позабыл, о чем там шла речь. В мире Фитц-Стивена можно было встретиться как с искренним почитанием прошлого, языческого и Христианского, неподдельным интересом к классической латинской литературе и ее несомненным пониманием, так и с поразительным невежеством, причем широко распространенным. То был мир, в котором человек мог поинтересоваться происхождением тех или иных высокочтимых законов, обычаев и установлений, а затем слушать, как Джеффри будет подробно рассказывать о законах Мольмуция, которые, по его сообщению, были все еще хорошо известны и почитаемы, затем сглотнуть, как все мы делаем, когда неожиданно обнаруживаем свое собственное глубокое невежество, и сказать: «А, законы Мольмуция, ну конечно, конечно».

Не всех, однако, можно было легко ввести в заблуждение, и Джеффри, выдумщик и пародист, был, в свою очередь, спародирован сатириком Мапом, а проницательность, с которой люди вроде Мапа вникали в принципы сложения прозы Джеффри, помогает прояснить, почему творчество Джеффри служило в XII веке источником вдохновения. Величайшим созданием воображения Джеффри был Король Артур. И тут, в отличие от всего остального, Джеффри основывал свой рассказ на немногих, но достаточно твердых фактах. Еще до того, как он написал свою «Историю», Артур как персонаж был довольно хорошо известен: он выступал в качестве героя многих Бретонских лэ; один итальянский скульптор вдохновлялся образом Артура, а в некоторых частях Европы дети получали при крещении его имя. Но именно Джеффри ввел Артура в космополитический литературный мир XII столетия, представив его как почтенную личность, приемлемую для любого королевского двора, кроме валлийского; Джеффри также впервые дал схему, по которой легенда могла позже становиться основой для художественного вымысла. Прямая линия восходит от смелого заявления Джеффри, приписывающего тогдашнее знание древних Мольмутинских законов Гильдасу и Альфреду, к «Парцифалю» Вольфрама, в котором автор (т. е. сам Вольфрам) журит француза Кретьена де Труа (произведения которого, собственно, и были главным источником Вольфрамова повествования) за то, что тот не так, как следует, излагает соответствующий сюжет, а затем Вольфрам заявляет, что он подправил его с помощью Киота из Прованса, «который дал нам правильную фабулу» в переведенном с арабского сочинении. Интерес писателей XII века к прошлому, особенно классическому прошлому, совмещал большую наивность и высокую изощренность. То же самое можно сказать и об изысканных придворных рыцарских романах конца XII - начала XIII столетия. Весьма маловероятно, что Вольфрам сам читал сочинения Джеффри, но он впитал поразительно много из той культуры, которая относилась к миру Джеффри, несмотря на то, что почти всю жизнь прожил в обнищавшем поместье на юге Германии; в богатую ткань его сочинений вплетены отголоски и реминисценции теологических идей различных школ мысли XII века и литературных произведений, созданных при французских дворах.

Являлась ли цивилизация Христианского мира XII века по своей глубинной сути производной или творческой? В какой степени была она продуктом европейского опыта или результатом контактов с арабским миром, столь привлекавшим воображение Вольфрама? Доминировала ли в ней латинская культура учебных заведений или французская культура Анжуйского двора? Какой вклад различные части Христианского мира внесли в нее? Таковы некоторые вопросы, естественно возникающие даже при беглом взгляде на интересующую нас проблему; таковы темы этой книги.

Обзор тем, обсуждаемых в этой книге, и литературы к ним

Сразу же следует ясно заявить, что выражение «Возрождение XII века» не имеет четко определенного значения. В нем имеются оттенки, и эти оттенки исключительно важны для понимания той волнующей эпохи человеческой истории. Мы все еще далеки от полного понимания глубины той любви, которую люди того времени испытывали к античности; далеки мы и от полного понимания смысла гуманизма XII века. Историки любят использовать ярлыки, и в руках мастера своего дела такие ярлыки могут насыщаться вполне реальным значением. Буркхардт насытил таким реальным смыслом (по крайней мере, на какое-то время) Ренессанс XV века, а некоторые историки умудрились придать реальный смысл даже такому термину, как «феодализм». Но большинство дискуссий по поводу этих и подобных терминов скатывается в иссушающее копание в семантике и теряет всякую связь с реальным ходом событий и человеческих деяний. Свидетели этого Армагеддона, который вздымал одну лишь книжную пыль, делали даже попытки поставить под сомнение сам факт существования того или иного явления, на которое навешивался ярлык. И все же, как ни трудно дать определение тому явлению, которое имело место в Италии в XV веке, сколь ускользающим ни было бы его «существо», оно, бесспорно, являлось одним из величайших взлетов человеческого духа. И в XII веке подобные взлеты наблюдались в духовной и культурной жизни, философской и теологической мысли и искусстве. В одной из статей по английскому вкладу в возрождение XII века Р. В. Сазерн решительно отказывается - и это весьма показательно - от каких бы то ни было дальнейших семантических рассуждений, указав на их «возвышенную бессмысленность».

Следуя в том же направлении, мы можем выделить те элементы в культурной жизни XII века, которые связывали ее с эволюцией в теологии - они видны в методах теологической дискуссии и систематизации теологической мысли; в логике и грамматике; в каноническом праве; в искусстве, архитектуре и в поэзии на национальных языках. Огромная программа для нашей небольшой книжки! Но мы должны постоянно помнить об этих элементах, если мы хотим хоть в малой степени отдать должное богатству темы нашего исследования. Подход к ней определяется еще двумя проблемами. Культурная деятельность XII века была космополитичной, центром развития некоторых из ее элементов явно была Франция, но при этом и каждая часть Европы вносила свой собственный вклад - даже Англия.

Канонизация представлений о Ренессансе произошла в XVIII веке, и нам так и не удалось избавиться от влияния терминов, которые тогда вошли в моду. Эпоха, промежуточная между миром Греции и Рима и таким впечатляющим его воссозданием в Итальянском Ренессансе, была миром Готического - миром, в котором торжествовали варварство и религия. С течением времени, особенно в XIX веке, началось тщательное исследование истоков происхождения Ренессанса, и сложился духовный мир, который стал восхищаться Готикой, а не шельмовать ее. Из этого возникло много всякой путаницы, но многое одновременно и прояснилось. Так, например, стало ясно, что многие аспекты итальянского Ренессанса восходят к предшествовавшим им, более ранним явлениям духовной и культурной жизни; что достижения гуманистов прочно покоятся на «классических» достижениях ученых девятого, одиннадцатого и двенадцатого столетий; что пристрастие художников Ренессанса к внешним проявлениям природы кое в чем обязано тому миру идей, в котором жил Св. Франциск на рубеже двенадцатого и тринадцатого столетий; и далее, что в самом двенадцатом веке наиболее значительными и оригинальными художественными открытиями были Готическая архитектура и поэзия на национальных языках и что между ними, вполне вероятно, существовала какая-то связь. Но если такие наблюдения приведут нас к попытке выявить в Каролингском возрождении восьмого и девятого столетий, или в Оттоновском возрождении десятого и одиннадцатого столетий, или даже в самом возрождении XII века то, что будет характерно для Кватроченто (XV в.- пер.), результатом будет лишь полное смешение понятий; так, совершенно неправомочно было бы помещать Св. Франциска в компанию Флорентийских гуманистов, выделять Готическую архитектуру и французскую и германскую литературу на этих национальных языках (а не на латыни - пер.) как особые выражения «Готического» духа.

Темами данной книги являются феномены культуры XII века в западном Христианском мире. Я попытаюсь рассмотреть их в их единстве и разнообразии; я попытаюсь рассмотреть их в их отношении к явлениям предшествующих веков и культурным движениям более поздних эпох, но прежде всего я попытаюсь выявить связи между различными элементами в разворачиваемой мною истории. Но не делается никакой попытки загнать все эти явления и движения в жесткие рамки. Несмотря на повальное увлечение выяснением значений и смысла терминов, именно такой была традиция, которую весьма настойчиво поддерживало большинство ученых, работавших в этой сфере, хотя их подход часто бывал эклектичным. В книге великого американского медиевиста Чарльза Г. Гаскинса² «Возрождение XII века» рассматривались вопросы латиноязычной культуры той эпохи: книги, библиотеки, обучение грамматике и риторике. Наука, теология и каноническое право тоже не остались без внимания, но общий подход сохранялся неизменным: Гаскинс рассматривал прежде всего латиноязычную культуру и литературу. Вне поля его исследования осталась литература на национальных языках, равно как искусство и архитектура. За годы, прошедшие со времени выхода книги Гаскинса, каждому аспекту проблемы возрождения XII века было уделено много научного внимания. Огромная литература, существовавшая по вопросам образования и учености, права и теологии, хорошо отражена в образцовом учебном пособии Парэ, Брюнэ и Трабле - «Возрождение двенадцатого века» (Париж, 1933), в котором достаточное внимание уделено как личному вкладу великих представителей культуры, таких, например, как Абеляр, так и растущему формализму и системности в ученых занятиях, которые и привели к образованию университетов. Другая крупная работа на эту тему - Эрвина Панофского «Ренессанс и возрождение в Западном искусстве» (Стокгольм, 1960), в противоположность предыдущей, может поначалу создать впечатление, что те части работы, которые посвящены XII веку, описывают совсем иную эпоху на иной планете, хотя обвинять автора такой блестящей экстравагантной работы, как «Искусство и Схоластика», в том, что он равнодушен к схоластическим трактатам, не приходится. Панофский различает два культурных течения той эпохи: первое - с центром в Италии и южной Франции; представители этого течения стремились просто копировать античные произведения искусства. Так, например, знаменитая конная статуя Марка Аврелия в Риме считалась изображением Константина, и предполагаемый образ первого Христианского императора был многократно размножен в Западной Европе (и даже попал далеко на север в Хердфодшир, на границе Англии и Уэльса). То было имитационное направление, а поверхностная имитация обычно не вызывает настоящей симпатии или сочувствия. С севера, утверждает Панофский, пришло второе, литературное течение, в котором присутствовало действительное проникновение в суть античности и отличительной чертой которого был гуманизм - такой гуманизм, который во многих отношениях предвосхищал гуманизм более позднего Ренессанса, как в своем пристрастии к древней литературе, так и своим интересом к человеческим ценностям и человеческой личности.

Более широкое поле, включающее в качестве одного из аспектов и нашу тему, было блестяще описано Р. Сазерном в его книге «Становление Средневековья»; в ней обращение к тем культурным ценностям, которые составляют главную тему нашего исследования, описано как «тихая революция», которая пришла скрытно, как тать под покровом ночи. «С такой «тишиной» в периоды великих исторических трансформаций мы постоянно встречаемся» по мере того, как переходим от столетия к столетию, начиная с конца десятого и заканчивая началом тринадцатого. И все же ««скрытая» революция этих столетий не прошла не замеченной современниками. Ко второй половине XII века осознание неких новых веяний уже получило широкое распространение, особенно среди тех, кто занимался искусством поэзии. Новая историческая перспектива выразилась в форме «вежества и учености» - т. е., собственно говоря, в том, что мы вкладываем в понятие «цивилизация»; движение шло от Греции к Риму, и от Рима, после долгого перерыва, к Франции, оплоту западного Христианского мира»,- писал Сазерн. Можно четко и кратко определить задачу описания такого движения: оно скрывалось, подобно другим таким движениям, в глубинах, тихое и незаметное; поэтому нам следует описать, насколько нам это удастся, 'нащупывая корни и все ответвления, скрывающиеся под верхним слоем почвы, его социальную среду, его источники и происхождение. Однако сказать, что движение это никак не осознавалось его современниками, было бы неправильно, так как его достижениями восхищались; было бы также совершенно невозможно представить возрождение XII века без творческих личностей - учителей, писателей и художников, которые придали культурным достижениям этого возрождения непреходящую ценность и обеспечили им неизменный интерес потомков. И мы должны воздать им должное и за то, и за другое.

Отсюда тема нашей книги включает рассмотрение отношения нескольких выбранных нами творческих личностей, как мужчин, так и женщин, к миру, в котором они родились, миру, полному как поразительных ограничений, так и удивительных возможностей.

Примечания ¹ в отечественной традиции он известен как Гальфрид Монмутский, а его главное сочинение - как «История Бриттов»; см.: Гальфрид Монмутский. История Бриттов. М, Наука, 1984; в англоязычной литературе используется не латинское написание его имени - Galfrid, а английское - Geoffry.
² С. Н. Haskins; его книга была фактически первым серьезным исследованием по возрождению XII в.; книга вышла в Кембридже, ш. Массачусетс, в 1927 г.- пер.

Вперед